Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Самогуды, самоплясы

 
Дайте скатерть-самобранку,
Самоварчик-самолей!
Накормлю я спозаранку
Всех колхозных косарей.
 

 
Выйду сам и брошу в травы
Разудалое плечо,
Поработаю на славу,
Отдохну, потом – еще!
 

 
Дайте гусли-самогуды,
Самоплясы сапоги,
Выбивать я искры буду
Каблуком из-под ноги!
 

 
Сердце стукает мотором,
Быть на месте не хочу,
Дайте коврик, на котором
С Василисой полечу!
 

 
Раскрывай, природа, тайны,
Все теперь в тебе – мое!
…Самоходные комбайны,
Самолучшее житье!
 

1956

* * *

 
Тысячи белок на тонких ветвях,
Тысячи варег на теплых руках,
Тысячи узеньких троп соболиных,
Тысячи вылетов соколиных!
 

 
Милая родина в инее белом,
Где ни посмотришь, ты занята делом.
Там, где деляна, – стук топора,
Там, где контора, – скрипенье пера,
Там, где карьеры, – гудит аммонал,
Там, где депо, – паровозный сигнал.
Плавлюсь в любви к тебе доменной плавкой,
Не осуди, если вздумаю плакать!
Нервы мои оголенно прошиты
Током Куйбышева и Каширы,
Ленинским словом врезаны в даль,
В поле с пшеницей, в железо и сталь.
 

1956

Ленин

 
Нет весны без весеннего веянья,
Без густого гудения пчел.
Нету дня, чтобы жил я без Ленина,
Где бы ни был, куда бы ни шел.
Речи Ленина знаю на память,
Все в них правда, они нам не лгут.
Каждое слово на крыльях летает,
Каждая мысль пашет землю, как плуг.
Взгляд нацелен в тысячелетия,
В звонкое завтра, что смело идет.
Первые слезы мои – это смерть его,
Первая радость – во мне он живет.
Доброта и хитринка лукавая
Полюбились мне с детства еще.
По-отцовски ложилась рука его
Не однажды ко мне на плечо.
В бой звала и в колхозные борозды,
Чтобы мирным колосьям цвести.
И любые невзгоды и горести
Помогала с дороги смести.
Сколько зерен на хлеб перемолото!
Сколько поднято новых знамен!
Если я и сберег в себе золото,
Как беречь, мне подсказывал он!
Ленин!
Слово весеннее, юное,
С очистительным пламенем гроз.
С полной верой в него,
За Коммуною,
Распрямляясь,
Иду в полный рост!
 

1956

Ребята, есть работа!

 
Ребята, есть работа!
Нелегкая притом.
Охота, неохота —
Вы скажете потом.
 

 
В глухой тайге, в Сибири,
В горах, за пихтачом,
Такой ларец открыли,
Что сказка ни при чем!
 

 
Теперь ребенок скажет,
Что чудо-чудеса
Ушли из старых сказок
В Сибирь, на Томуса.
 

 
Там уголь вышел наверх,
Залег глубоко вниз.
Его нам хватит навек,
На нас, на коммунизм.
 

 
Там руки крепнут крепью,
Там всюду комсомол,
Там все дела конкретны,
Там не слова, а тол.
 

 
Там по три смены эхо
Дрожит взрывной волной.
Желаете поехать?
Поедемте со мной!
 

 
Не бойтесь, не вербовщик,
Ни в чем не обману.
Я от стиха рабочий
И строю всю страну.
 

 
Оставьте дом и кухню,
Галдеж и примуса.
Нам ветр споет попутный:
– Вперед, на Томуса!
 

 
Ребята, есть работа:
Двухсотметровый пласт,
И ждет он не кого-то,
А нас – и только нас!
 

1956

Север

 
Край наш – лес, да вода,
Да морошка.
Да висят невода
У окошка.
 

 
Да носами ладьи
В берег тычут,
Да тоскливо вдали
Чайки кличут.
 

 
Пахнет хвойным, лесным,
Черемшою
Да брезентом речным
С чешуею.
 

 
У реки, у весла,
У мережей
Из травы поднялся
Край медвежий.
 

 
Синева у осок
Гуще меда,
Так и льет на песок
С небосвода.
 

 
Где блеснет серебро —
Это рыбы.
– Эй, за сеть, за весло,
Неулыбы!
 

 
Край наш! Руки в смоле
И в рябинах!
Хлеб на нашем столе
Рос в глубинах!
 

1956

В чайной

 
Осенью
Первоначально
Тянет
В закусочную и в чайную,
Не на вино и квасы —
На созерцанье красы.
 

 
Там,
Среди этикеток с наклейками
И бурлящего в горлышках зелья,
Ходит, как по лесу солнышко летнее,
Молодая, тридцатилетняя
Геля.
 

 
Геля?
Русская?
Даже крестили?
Это сверх пониманья!
Сколько имен появилось в России,
Кроме Ивана и Марьи!
 

 
Геля.
Гелиос.
Роза в простенке.
Русский
Равнинно-лесной самоцвет.
 

 
Она, как светило, сияет в райцентре,
Потому что электричества нет!
Вы напрасно ей улыбаетесь,
Тешитесь тайною мыслью: «А может?»
Нет! Она не из тех,
Ошибаетесь,
Сердце свое кому зря
Не предложит.
 

 
Писали ей письма, объяснялись на слове,
Сватали, даже грозили убить,
А она глядела глазами прекрасными
И говорила: – Мне двух не любить!
 

 
Кто же он?
Балалаечник тихий,
Святой чудачок, виртуоз на струне.
И звать-то его по-чудному – Епифий,
И ходит-то он не в пальто – в зипуне.
 

 
– За что ты его полюбила? – пытают
Районные дуры, глядя в ридикюль.—
Зачем ты с ним ночи свои коротаешь?
Что значит он, твой балалаечник?
Нуль!
 

 
Она заступаться не думает даже,
Слова бережет в узелке своих уст,
Лишь скажет им робко: – А мне он гораже,
Больнее, чем погнутый бурею куст!
 

 
Торговля скомпрометирована дельцами,
Кто ее не пробовал клясть!
Но разве можно с такими глазами
Красть?
 

 
Стою у стойки, не пьющий спиртного,
Не знающий водочной азбуки,
Хотя переулками мира блатного
Водила судьба меня за руки.
 

 
Веселье из горлышка льется,
Кричат со столов во весь рот:
– Кто это возле буфетчицы вьется?
Скажите: пустой номерок!
 

 
Она как не слышит:
– Огурчик в рассоле.
Хотите семги? Кусочек сига?
Халва, холодец, колбаса, патиссоны! —
Все продает она, кроме себя!
 

1956

* * *

 
Изо всех текучих рек России
Воду пил я и поил коня.
На крыльцо хлеб-соль мне выносили
И встречали песнями меня.
 

 
И сажали в угол под иконы,
И несли с капустою пирог,
И глядел сурово мой знакомый,
Древний, окривевший с горя бог.
 

 
Пристани, разводья, полустанки,
Лапти, лыки, валенки и хром,
Молнии, прибои и раскаты —
Все срослось навек во мне самом.
 

 
Вся моя душа – пехтень и короб,
Песен в ней – что осенью опят,
Все они, как бабы у задворок,
Радуются, плачут и вопят.
 

 
Я стою, как мастер корабельный,
Паруса чиню всю ночь в порту.
И звенит восторг мой беспредельный,
И слова колотятся во рту.
 

1956

* * *

 
Лесное волхование
Само собой творится,
Здесь нет согласования —
Природа не боится!
 

 
Захочет – закукует,
В зобу ручьем забьет.
Захочет – затокует.
И кровью бровь нальет.
 

 
Захочет – онемеет,
Все закует во льды.
Напрасны, современник,
Тогда твои мольбы!
 

 
То опрокинет спектры
Над чащей голубой,
То горстью бросит ветры
Вдоль заводи рябой.
 

 
А ты пошто робеешь
В своих ветвях, поэт?
Или не умеешь?
Иль силенки нет?
 

 
Ударь крылом апреля,
Встань громом на дыбы,
Пусти такие трели,
Чтоб ветер гнул дубы.
 

 
Чтобы дождем в ладони
Твой звук ловил народ
И думал: «Ах, разбойник,
Как хорошо поет!»
 

1956

Возница

 
Под санями – снег,
От полозьев – скрип.
Под снегами – хлеб
Хорошо укрыт.
 

 
Россыпь гривы,
Звон хвоста,
Что коню
Одна верста!
 

 
Шаг – и поле,
Два – и лес.
– Прокатите!
– Нету мест!
 

 
И возница —
Озорница
Хлесь вожжами —
Наутек!
Обернулась,
Улыбнулась:
– Догоняй меня, браток!
 

 
Не догнать мне
Двадцать лет,
К ним возврата
Больше нет!
 

1956

Спой, Прокопьевна!

 
Спой мне, Прокопьевна, песню протяжную,
Спой мне вечорошную, спой мне беседную,
Спой мне сибирскую, спой мне бродяжную,
Спой мне слезовую, спой милосердную.
 

 
Спой мне!
Твой голос сквозь годы прорежется,
Как очевидец былого и старого,
Правда твоя в потаю не удержится,
Выйдет у зла свою долю оспаривать.
 

 
Вот и запела.
В углу богородица
Плачет, плачет, плачет, болезная,
В песне, как в сказке, остроги городятся,
Крепятся крепи и тыны железные.
 

 
Вот и запела – и вышли колодники,
И загремели железы постылые,
Возле седатых и хмурых – молоденький.
Это за что вас, сердешные, милые?
 

 
Хватит, Прокопьевна, кончи кандальные,
Спой мне веселые, свадебно-светлые,
Глянь за окошко на россыпи дальние.
Снежно-алмазные, радуго-цветные.
 

 
Сани трактом идут тюкалинским
С лесом, с хлебом, с железом, с крупой.
В снежные дали глядят трактористы,
Месяц им светит и звезды в упор.
 

 
Млечный Путь, будто русло речное.
Празднично ясные дали слепят.
И через это пространство ночное
Скрипом рабочим полозья скрипят.
 

 
И далеко раздается скрипенье
Возле сибирских колхозных дворов.
Я и Прокопьевна слушаем пенье,
Неумолкаемый гул тракторов.
 

1956

* * *

 
Я чудачу,
Я куд-кудачу!
Ряженый,
Рифмами слаженный,
Грубый,
Неглаженый!
Для ярмарок создан,
Для свадеб задуман,
Для судеб замыслен,
Как скобка, захватан,
Как сковородка, замаслен.
Под дугой – это я – колокольчик!
По бортам – это я на уключинах – весла!
Весь для людей!
Как ситец и соль,
Как щемящая боль,
Как струпья и раны,
Как снег и туманы.
Там, где воды ворочают мускулы.—
Я у них русло.
Там, где стебли и злаки в снопах,—
Я у них перевясло.
Парус нужен – кроите!
Хлеб потребен – несите!
Все отдам!
Я и создан затем,
Чтобы в нищих душою,
В скаредных
Ударить ладонью,
Песней, удалью,
Тульской гармонью,
Грезднем огненного петуха,
Молодою улыбкой стиха!
 

1956

Рядовой стиха

 
Ямб пятистопный в траншее окопной
Ходит в шинели, не в царской парче.
Ходит в обмотках, на толстых подметках,
С черным погоном на сером плече.
 

 
– Братцы, – смеется, – я каши наелся,
В шаге окреп, веселее гляжу,
Силу почувствовал, ставьте на рельсы,
Как паровоз, целый полк повезу!
 

 
Кто-то кричит ему:
         – Эй ты, словесный,
Спрячь-ка язык, посиди, помолчи,
Это не басня и это не песня,
Если она про одни про харчи!
 

 
На безопаску! Иди-ка побрейся,
Смой в роднике с себя копоть и дым!
Не забывай мне, что званье гвардейца
Надо оправдывать видом своим!
 

 
Волны взрывные прошли по накату.
Гул. И земля, как старушка, глуха.
Кто-то поднялся и крикнул: – В атаку!
Это был ямб, рядовой от стиха.
 

1956

* * *

 
Все сказала она:
Что жасмин – это прелесть,
Что травы прекрасны в июне,
Что в характере главное – смелость,
Что из прозы ей нравится Бунин.
Умолчала о сыне,
О том, что отец от него отказался,
Но об этом я сам догадался.
 

1956

* * *

 
Встать, пойти, засучив рукава,
В тот замес, где крутые слова,
Где бутят, где кладут,
Где дробят, где несут
Кирпичи для жилья человечьего,—
Больше делать мне в мире и нечего!
 

1956

Прощание с морем

 
В час прощанья оно не шумело,
Не мешало своею волной никому,
А покоилось тихо под серой шинелью
И еще не решалось, что делать ему.
 

 
Потихоньку волну к побережью катило,
Драгоценные камни усердно точа.
На прощание мне сердолик подарило
И вздохнуло: – Не жаль для тебя, москвича!
 

 
Я прощался безмолвно, и клятва немая
Вырастала в соленый морской поцелуй,
Море, словно невеста, меня понимая,
Утешало: – Не плачь, дорогой, не горюй!
 

 
Буду ждать тебя вновь у вершин Кара-дага,
Где закаты, как розы весной, хороши.
Только помни меня! А найдется бумага,
Оторвись на часок и письмо напиши!
 

 
Уходил я решительными шагами.
А оно продолжало покойно лежать.
А оно, обручившись со мною камнями.
Все кричало вдогон: – Приезжай, буду ждать!
 

1956

Песенник

 
Песенник потертый и помятый,
Метка сбоку – 45 год.
В каждой песне миной иль гранатой
Наш боец врага наотмашь бьет.
 

 
Кто переписал куплеты эти?
Кто их пел во тьме былых ночей?
Почему оставлен на повети
Песенник? Иль он теперь ничей?
 

 
На полях цветы в раскраске грубой,
Розы, незабудки, васильки.
Рядом с розой хлопец черночубый,
Конь его хвостом задел стихи!
 

 
Задние копыта на припеве,
На словах: «Умрем иль победим!»
Песенник! Ты был тогда при деле,
Как патрон, как хлеб, необходим.
 

 
У тебя обличие солдата,
У тебя обложка, как шинель.
У тебя саперная лопата,
Ты ходил за тридевять земель.
 

 
Спал ты и на девичьих подушках
И в карманах грубого сукна,
Умещался в маленьких ладошках
И в больших ладонях у костра.
 

 
У тебя прямое попаданье,
Цель – душа, растущая в беде.
Шли с тобою в бой и на свиданье,
Тропкой и бродами по воде!
 

 
Ночь. И никнут травы полевые,
Песенник, как близкий друг, со мной.
Я его страницы огневые
С трепетом читаю под луной.
 

 
Вспоминаю лица нашей роты —
Иванов, Петров и Лобода.
Молодость, махорка, пулеметы,
Песни, слезы, радость и беда!
 

1956

* * *

 
Гром по дну котелка
От крупности ягод
Смородины послевоенной.
Гриб-боровик над блиндажом
Смотрит в сторону немцев:
– Стреляйте! —
Мир.
Молчанье.
Ползут муравьи
Из отстрелянных гильз,
Да ржавую каску росток огибает,
Чтоб в небо нырнуть,
В синеву окунуться,
К траве приобщиться,
Кузнечиков скрыть,
Чтоб ковали они в своих кузнях
Не танки, а плуги!
 

1956

* * *

 
Хлебнул я в жизни досыта
Соленого и горького!
А не случись бы этого,
Не получилось Бокова.
 

 
Ходил бы денди этакий,
Себя плащом закутавши,
Как соловей на ветке
Звеня в речные пустоши.
 

 
Как пустельга, б посвистывал,
Как скалозуб, подсмеивал,
От скуки б книги листывал
И жизнь свою рассеивал.
 

 
Но это мимо минуло,
Как снег в ночное зеркало,
Была другая линия
Мне в жизни предначертана.
 

 
Я в почву влез кореньями,
В работу врос мозолями.
Мне те, кто знали Ленина,
Свихнуться не позволили.
 

 
Стою у террикона ли,
У мягкой ли у пахоты,
Скажу – и люди поняли
И души их распахнуты!
 

 
Дышу одним дыханием
Всех тружеников истинных,
Коротким замыканием
Рукопожатий искренних!
 

1956

Суббота

 
Женщины,
Сияя глазами,
Выходят с тазами.
Суббота!
В ней чистое, доброе что-то.
Мимо веников, мимо березовых,
Мимо мыл туалетных и розовых
Проплывают без тени обиды
Краснопресненские Артемиды,
Дорогомиловские Дианы,
Полногруды, пышны и румяны.
И подъемлется над тротуаром
Человеческий гимн: —
           С легким паром!
 

 
Чалит к дому кирпичпому тихо
Молодая ткачиха.
Не придумать такую Родену —
Шелестящую, нежно-рябую.
Я в шелка ее грубость одену,
В лучший хром ее робость обую.
Пусть она не Венера Милосская,
Не холодное изваяние,
Но зато человечески ласковая,
Обжигающая на расстоянии.
Видно, сердцем я вырос,
Когда мне открылось,
Что у каждого дома – мадонна,
У каждого сердца – заветная дверца,
Открой ее добрым ключом,
И ты облучишься лучом,
И станешь сильнее Атланта,
И грянешь всей мощью таланта.
 

1956

Березы января

 
Березы января белы,
В сугробах горбятся оседло.
Зима им снегу в подолы
Бросает пригоршнями щедро.
 

 
Как в горнице, светло вокруг,
В лес дятел почту носит на дом.
Засыпан снегом день разлук
И встречи лета с листопадом.
 

 
И где-то в глубине снегов
Вода поет под стать синице.
И снежно-громок хруст шагов,
И жарко пальцам в рукавице.
 

 
И стынет ясность января,
В глазах пестрит кора рябая,
И меж стволов бежит заря,
Румяная и молодая!
 

1956

* * *

 
В купе по утрам вот уж скоро неделю
Влюбленная девушка песни поет.
Быть может, она, я в догадках робею,
При помощи песен меня узнает?
 

 
– Откуда вы? – не утерпел.
– Из Иркутска.
– А как вы в Иркутск?
– Он мой город родной.
Пою, потому что без песен мне грустно,
Что главная песня моя – не со мной.
 

 
Запела мою, что я выносил в поле,
Во ржи, где колосья склонялись к плечу,
Где я с перепелкою вечером спорил,
Что я не иду, как она, а лечу!
 

 
Так вот моя слава! Она не в курганах,
Не в тощих книжонках, не в пыльных томах,
Не в толстых и модных московских журналах,
Солидность которых еще не талант!
 

 
Спасибо, спасибо тебе, иркутянка,
Твой голос вселился в меня навсегда!
Я новую песню сложу спозаранку,
Такую, что ты в ней узнаешь себя!
 

1956

Дедушка

 
Сняты фартуки, вымыты руки.
Время трапезы, хлеба, воды.
На колени взбираются внуки
Под широкий навес бороды.
 

 
– Милый дедушка, сказку бы, что ли…
– Про медведя с лисицей? – А то!
– Будет время, услышите в школе
От учителя – я не Барто!
 

 
Вот вам сказка: отец ваш в могиле,
Он фашистом убит у крыльца.
Только деда зачем-то забыли,
Пожалели, должно быть, свинца!
 

 
И молчанье в дому, и заминка,
И слезу утирает сноха.
А свекровь на печи, как лучинка,
Как разжожка, суха и плоха.
 

 
– Ничего! Как-нибудь подрастете!
Дед поднялся, топор на плечо,
И с порога, на полобороте:
– Не замай! Дать им хлеба еще!
 

 
Вот уж он подымает стропила,
Топором выбирает пазы.
А внучата идут по крапиве
В направленье июльской грозы!
 

1956

Танкист

 
Надбровье смотровое
Нахмурило броню.
Жара на поле боя
Железному коню!
 

 
Осколки бьют под ребра,
Стучат, как звезды, в люк.
На рычагах подробно
Надулись жилы рук.
 

 
А гусеницы стонут,
По гравию визжат.
В тиски, в железный омут
Танкист войной зажат.
 

 
В заслугах, в шлеме, в шрамах,
Чинен-перечинен,
Но свой железный замок
Не вправе бросить он.
 

 
Земля родная плачет
На пепелищах дня.
Зовет!.. А это значит:
Иди в огонь, броня!
 

 
Веди прямой, прицельный
По скопищам врага,
Мети свинец метельный
На вражьи города.
 

 
О, видели б троянцы
Кромешный этот ад!
Какие постояльцы
Святую землю злят!
 

 
В каких конях мы едем,
Чтобы ее спасти,
В какое пекло лезем
Врагу башку снести!
 

 
Чтобы рассвет дымился
Не в смотровую щель,
Чтоб спать танкист ложился
В домашнюю постель.
 

 
Храпят стальные кони,
Из башен бьют в упор,
Мы вражью силу кормим
Железною крупой.
 

 
Чисты глаза танкиста,
Как в роднике вода.
Бей, бей, кроши фашиста,
Все зло в нем, вся беда!
 

1956

* * *

 
Достучаться,
Дозваться,
Дотронуться
До руки, до плеча,
До волос,
Чтоб до зорьки,
До самого солнца
Ни тебе, ни звезде
Не спалось!
 

 
Чтобы кровь
Твоя
Южная пела
И алела
3apeй на устах,
Чтобы сердце
По ветру летело
На моих голубых
Парусах!
 

1956

Подсолнухи

 
Шли подсолнухи полем,
Держа золотые решета,
Подпирая друг друга
Зеленым плечом.
Их с утра
Собирал на собрание кто-то,
По графину стуча
Директивным лучом.
 

 
Шли и встали,
Услышав с трибуны:
– Вниманье!
Время жаркое даром терять
Нам нельзя.
Прекратите шуметь,
Открываю собранье,
Объявляю повестку,
Кто против? Кто за?
 

 
Шелест листьев умолк.
Лепестки присмирели,
Государством вдруг стал
Весь зеленый народ.
Веча не было в поле
Четыре недели,
А без этого можно ли
Двигать вперед?!
 

 
Долговязый, высокий подсолнух
Взял слово,
Начал сразу,
Забыв про конспекты свои:
– Я прошу мне на помощь
Придать часового,
Одолели меня одного
Воробьи.
 

 
«Дать!»
«Не дать!»
И пошло!
Зашумели, как дети,
Кто-то даже словцом,
Как пощечиной:
– Лжет!
 

 
Чей-то пришлый вмешался:
– У нас в сельсовете
Старичок
И сады и поля стережет!
 

 
Председатель настаивал:
– Про урожайность!
Не мельчите на частность,
Крупнее масштаб! —
Отвечали тотчас ему:
– Не обижай нас,
Не мешай объясниться
Душой на раскат!
 

 
Ох, и было!
Как будто земля
Бунтовала,
По краям, по середке,
На метр в глубину.
Кто-то в грудь себя бил:
– Не допустим провала,
Не позволим
Остаться без масла
Блину!
 

 
Как ни спорили,
Главный вопрос разрешился,
Резолюцию
Сразу послали в райком.
Председатель собранья
За лес закатился,
А подсолнухи
Так и уснули стойком!
 

1956

* * *

 
Хорошо локтям
На застолье дубовом
Прикоснуться к ломтям
К караваям подовым.
 

 
Хорошо душе
Плыть от берега слова
В семизвездном ковше.
Разговора людского.
 

 
Хорошо ногам,
Сбросив тяжесть подметки,
Изучать по слогам
И дороги и тропки.
 

 
Хорошо плечом
Лечь на сено сухое
Под большим хомутом
С ароматом супони.
 

 
Не от грубости груб,
Не от заданной фальши.
Я в словесный свой сруб
Прячу нежность подальше.
 

 
Я ее – на замок,
На суровую фразу,
А иначе уйдет,
Избалуется сразу!
 

1956

Далекие архипелаги

 
Далекие архипелаги!
Я видел вас лишь на бумаге!
На карте, на ученической парте!
Между Таиландом, Австралией, Бирмой
Сели в воде вы, как лебеди, мирно.
Налево – Борнео, правее – Гвинея,
Поблизости, рядом – Суматра и Ява.
Я не был у вас, но если бы случай
Принес меня семенем легким, летучим,
Я сразу сдружился б со смуглым гвинейцем
И верю, что стал бы он искренним ленинцем.
Я песни бы им по-загорски, по-вятски,
А с песни пошел бы на оторопь пляски.
Я им бы преподал, что Русь – это сердце,
Экватор, где можно душою погреться,
Присесть на большую, большую скамью
В единую, крепкую нашу семью!
 

1956

* * *

 
Ты сказала, что я охладел,
В чувствах сделался вдруг осторожней.
Я в окошко с утра поглядел:
Выпал снег. Это холод сторонний.
 

 
Это к нам подходила зима,
Под полою метели скрывая,
И незвано стучалась в дома,
Наши лилии грубо срывая.
 

 
Не печалься! Пусть будет метель
Гнать снега по февральскому кругу,
Мы не пустим на нашу постель
Ни измену, ни стужу, ни вьюгу.
 

 
Я к тебе все нежней и нежней,
Вкруг тебя я, как хмель вкруг тычины.
Ты слепое сомненье развей
И не мучай себя без причины.
 

1957

* * *

 
Для пас запели скрипки в зале,
Когда велел им дирижер.
Они два наших сердца взяли
И унесли в ущелье гор.
 

 
И голос твой грудной стал чище,
И вдохновеннее черты.
Как двум вершинам, нам жилище —
Безмерность горной высоты.
 

 
Бездонность свода голубого,
Припаянного к бирюзе,
Которая до дна морского
Подвластна буре и грозе.
 

 
Как сто гребцов взялись за весла,
Так музыканты – за смычки.
И все, что музыкой зовется,
Идет в тебя, в твои зрачки.
 

 
Мелодия, как боль живая,
С шероховатостью рябой…
И ты сидишь, переживая,
И я любуюся тобой!
 

1957

Пчелы

 
Сговорились долины и долы
Буйством красок июльских цвести.
Сколько меду! Успеют ли пчелы
Все собрать и на крыльях снести?
 

 
Как торопятся! Как припадают
К разогретым тычинкам цветов!
Как их сладкая тяжесть кидает
На гудение тесных летков!
 

 
Ой, страда! Пахнет медом и ядом,
Кружит голову зной и дурман.
Даже совестно как-то, что рядом
Ты стоишь, пряча руки в карман!
 

 
Из распахнутых липовых просек,
Где сохатый с оглядкой прошел,
Как солому с комбайна, выносит
Легкокрылое воинство пчел.
 

 
Не беда, что лететь им далече
До села, до родного плетня!
Разгуделось пчелиное вече,
Стонет радостный колокол дня!
 

1957

Коммунисты

 
Заполночь. Пропели петухи,
Дремлют в книжных томиках стихи,
Погасили свет в библиотеке,
Перестала хлопать дверь аптеки,
А в райкоме свет,
Там покоя – нет!
 

 
Лошади давно хрустят сенцом,
Губы шелестят в мешках овсом,
Возчики озябше дуют ртами,
Меряются силой, бьют кнутами.
– Скоро ли?
А в окнах тот же свет:
– Нет.
 

 
На морозных стеклах встала тень,
В сад шагнула, дальше – зa плетень,
Это первый секретарь, наверно.
Рама чуть подрагивает нервно,
Стекла излучают тонкий звон,
Это – он!
 

 
Та же тема: хлеб, весенний сев,
Не для сельских речь его – для всех.
Коммунистам даже в ночь не спится.
Как мечтаньям ленинским не сбыться,
Если люди есть —
Некогда присесть!
 

 
Кончилось. Час ночи. Все идут
И опять дискуссии ведут,
На ходу у коновязи курят,
Все еще кого-то критикуют,
Будто из больших печей —
Неостывший жар речей.
 

 
Первый полоз нежно заскрипел,
Песню подорожную запел,
Кони захрапели и заржали,
Как их нынче долго продержали.
Ладно, что овес
Был хорош!
 

 
Хороши в полях белы снеги́,
Выстоялся конь, теперь беги!
Люди в санях мчатся, мчатся,
Чтобы в новый день смелей стучаться.
 

1957