Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

По пути к родным

 
Вьется дороженька снежная, снежная,
Сыплются искры из гривы коня.
Где ты? Куда подевалася прежняя
Юность, и свежесть, и радость моя?
 

 
Помню, как по полю маленьким мальчиком
Шел я с серпом возле мамы моей.
Все, что мной сделано, здесь было начато
У колыбели родимых полей.
 

 
Возле цветов золотистого клевера,
Возле пастушеского шалаша
Русскими песнями сердце взлелеяно,
Правдою русской воздвиглась душа.
 

 
Тихо на сани ложится порошица,
Конь осторожно ушами прядет.
Дума моя не бежит, не торопится,
Медленным шагом раздумья идет.
 

 
Вот засветило огнями селение,
То, где когда-то родился и рос.
Край мой! Ты – чистый родник! Исцеление!
Снова рожденье мое началось.
 

 
Чувства в душе моей наново, начисто,
Ноги коснулись родимых крылец!
Мама не вышла, боится расплачется,
Встретил у двери парадной отец.
 

 
Мы за столом. Словно царь коронованный,
Возле отца самовар в орденах.
Выпили малость. Грибок маринованный
Белым снежком захрустел на зубах.
 

 
Льется беседа простая, нехитрая,
Про поросенка, про сено, про хлеб.
Тут уж не спросят: «Ну, как там стихи твои?»
Их для родителей будто и нет.
 

 
Мать все хлопочет и потчует ласково.
Вот принесла с погребца холодец.
Если и есть на земле что-то райское,
Это – семья. Это – мать и отец.
 

1954

* * *

 
Приходила одна.
Часами стояла над морем.
Красива, стройна
Даже перед собственным горем.
 

 
Кто-то грубо обидел,
А пожалеть не сумел.
Губ огневые рубины
Переменились на мел.
 

 
Каждый раз она представлялась мне
                 сызнова:
То была голубка сизая,
То льдинка тающая, хрупкая,
То статуя мраморнорукая,
То была вазой этрусской,
То ивою грустною, русской.
То была свирелью печальной,
То как хрусталь редчайший.
 

 
Роняла со вздохом
С легким надломом в себе:
   —Доктор!
Это относилось к солевой воде.
 

 
А волны злились и грызли
Берег морской неустанно.
На грудь ее падали брызги,
Как щедрая ласка титана.
Прибоем его оглушенная,
Стояла она отрешенная,
В тихом душевном затмении
Просила: – Дай мне забвение!
 

 
Сжалилось море,
Принесло покой.
Я ее знал уже такой.
 

1954. Гульрипши

* * *

 
Как любовь начинается? Кто мне ответит?
Как цветок раскрывается? Кто объяснит?
Просыпаешься утром, и хочется встретить,
Постучаться в окно, разбудить, если спит.
 

 
Все тревоги – к любимой,
Все тропки – туда же,
Что ни думаешь – думы торопятся к ней.
Происходит какая-то крупная кража
Холостяцких устоев свободы твоей.
 

 
Ты становишься строже, улыбок не даришь,
Как вчера еще было – и той и другой.
Ты всем сердцем ревнуешь, всем сердцем
                     страдаешь,
Ждешь свиданья с единственной и дорогой.
 

 
И когда ты кладешь к ней на плечи ладоши,
Ясно слышишь биение сердца в груди,
Вся вселенная – только любовь и не больше,
И вся жизнь твоя – только порывы любви.
 

 
Как она начинается?
Так же, как в мае
На безоблачном небе заходит гроза.
Я любви
    не сожгу,
         не срублю,
              не сломаю,
Без нее на земле человеку нельзя!
 

1954

* * *

 
Целуй меня, целуй! Ты любишь.
Я верю, вижу – это так.
Пускай моя мужская грубость,
Как талый снег, уйдет в овраг.
 

 
Роса неслышно села в косы,
В мельчайших капельках они.
И ты с мольбою тихо просишь:
– Я стыд теряю! Прогони!
 

 
Как стая бабочек-лимонниц,
Заря желтеет за рекой.
Уже автобусы из Бронниц
Везут в Москву ночной покой.
 

 
А ты в пальтишке легком стынешь
В апрельской утренней тиши,
И нет да нет глазами кинешь
Не вскользь – в меня, на дно души.
 

 
– Целуй! Не знаю я, что будет,
Мне ясно: мы в одной беде.
А если сердце очень любит,
С ним не заблудишься нигде!
 

1954

Черемуха

 
Не спится черемухе белой,
Стоит под окном без платка.
Той ночью уснуть не успела,
И эта опять коротка.
 

 
Какая-то дума большая
Ночами ей спать не дает.
Все кажется – кто-то мешает,
Все кажется – кто-то зовет.
 

 
Стоит и не спит до рассвета,
Поют ей всю ночь соловьи.
Счастлива бессонница эта
Волнением первой любви.
 

1954

* * *

 
Что заметил перед боем,
Перед тем, как дать огонь?
Сладко пахло перегноем,
Прели листья под ногой.
 

 
Вся земля большой могилой
Показалася на миг.
А потом с нещадной силой
Шел в атаку напрямик.
 

 
Что запомнил? Лист осенний,
Взрыв. Воронку. Сноп огня.
Как оно, мое спасенье,
Не забыло про меня?!
 

1954

* * *

 
Вся природа как неслух —
Не загонишь домой!
Кто там хворостом треснул?
Это лось молодой.
 

 
Нежным хорканьем вальдшнеп
Подругу зовет.
Чуть пониже, подальше
Речка ревом ревет.
 

 
Трясогузка на отмель
Уронила свой хвост.
Здравствуй, птичий народ мой,
Любимый до слез!
 

 
Дробь свинцовую льют
Над рекою дрозды,
Гнезда теплые вьют
У веселой воды.
 

 
Где серебряный вереск
Болотной луны,
Повторяется прелесть
Лягушьей игры.
 

 
Свадьбы! Свадьбы!
Сосновые свечи горят.
Вот и нас повенчать бы,
Да года не велят.
 

 
Над кладбищем старинным,
Над молчаньем могил,
В косяке журавлином
Вожак затрубил.
 

 
У ручья весь продрог,
Притаился, молчу.
Никому невдомек,
Что и сам я журчу?!
 

1954

Утренний город

 
Утренний город зарей облицован,
Утренний город и свеж и румян.
День ему долгий землей уготован,
Путь ему дальний бесстрашием дан.
 

 
Утренний город еще не проснулся,
Влага ночная на крышах лежит,
Но от спокойного, ровного пульса
Рябь по Москве-реке тихо бежит.
 

 
Кажется, старые, древние башни
Головы вертят, как совы в лесу,
Чтобы услышать, как трудятся пашни,
Чтобы увидеть земную красу.
 

 
Здравствуй, Москва! С добрым утром,
                  столица,
Жить тебе молодо и не стареть!
 

 
Твой горизонт никогда не замглится,
Звезды твои будут вечно гореть!
 

1954

Фабричное

 
Утро по локоть в мыльной пене,
У стиральных корыт, у белья.
Ивы падают на колени
Перед чистым журчаньем ручья.
 

 
На мосточках колотят вальками,
Выжимают, полощут, синят.
На плечо подымают руками,
Ни минуты зазря не сидят.
 

 
Сколько прелести, грубости милой
В лепке каждого бюста, в плечах,
Сколько скромного хвастанья силой,
Что взросла на рабочих харчах!
 

 
Загудел!
Налилась проходная,
Закачалась людская волна.
Чем мне фабрика стала родная?
Тем, что труд уважает она.
 

 
Тем, что руки здесь некогда холить,
Тем, что хлебу нет время черстветь,
Тем, что в цех сюда совесть заходит,—
Только не за что людям краснеть!
 

1954

* * *

 
Отыми соловья от зарослей,
От родного ручья с родником,
И искусство покажется замыслом,
Неоконченным черновиком.
Будет песня тогда соловьиная,
Будто долька луны половинная,
Будто колос налитый не всклень.
А всего и немного потеряно:
Родничок да ольховое дерево,
Дикий хмель да прохлада и тень!
 

1954

Заструги

* * *

 
Мне Коммуна досталась
Труднее, чем вам.
Я ее на хребте выволакивал.
Я дубы корчевал,
Я на пнях ночевал,
Сам себя и жалел и оплакивал.
 

 
Я не так кареок
И не так златокудр,
Как икона из древней
Прославленной ризницы.
Я немного согнулся
Под тяжестью пург,
Под свинцовой тоскою
Колосьев не вызревших.
 

 
Я ходил месяцами
С небритым лицом,
Вспоминал петербургские
Ночи Некрасова,
Я питался, как заяц,
Капустным листом,
А меня покрывала
И ржа и напраслина.
 

 
Зимник-ветер
Пытал меня под пиджаком,
Что ломался на сгибах,
Как пряники тульские,
Мне ресницы мороз
Закрывал куржаком,
Месяц клал на глаза
Пятаки свои тусклые.
 

 
Я не сдался.
Я выжил в бою роковом,
Как береза, бинтован
Бинтом перевязочным.
Я пришел к вам теперь
Не с пустым рукавом, —
С соловьиною песнею,
С посвистом сказочным.
 

 
Я ни разу, Коммуна,
Тебя не проклял —
Ни у тачки с землей,
Ни у тяжкого молота.
Непонятным наитием,
Сердцем я знал,
Что за грязью случайной
Не спрячется золото.
 

 
Весь я твой!
Маяковский и Ленин – мои!
Я ношу и храню их,
Как сердце за ребрами,
Доброта к человечеству —
Это они!
Я иду и рублюсь
С их врагами недобрыми!
 

1955

* * *

 
Во мне живет моя строка —
Мой лес, мой луг, моя река,
Все радуги от всех дождей.
Все радости от всех людей,
Все заросли и соловьи,
Все реки, рощи и ручьи!
Все, как огнем, я сплавлю вдруг
В единый мир, в единый звук,
И кто отнимет у меня
Сверканье гор, сиянье дня?!
Теки, как вольная река,
Живи во мне, моя строка!
 

1955

* * *

С. Чиковани

 
Все больше сжигаю и рву.
Мне не лень
Строку обтесать,
Чтоб из камня извлечь сокровенье.
Часы трудовые, как чаша,
Наполнены всклень
Терпеньем труда
И тающим льдом вдохновенья.
 

 
Мне чудится лист вырезной.
Он в прожилках, горит!
С ним солнце готово
Последним теплом поделиться.
Кто лист этот мне?
Он учитель, когда говорит,
Что каждая строчка
Должна трепетать и светиться!
 

1955

Размолвка

 
Заплакала, замолкла,
Утерла влажный след.
Так началась размолвка
Двух граждан средних лет.
 

 
Она кусает губы
И чертит по стеклу.
Он запахнулся в шубу,
Придвинулся к столу.
 

 
Чай ложечкой мешает,
А чай давно остыл.
Ничто не воскрешает
Их полюбовный пыл.
 

 
Рассвет у окон синий,
Что двух когда-то свел,
Теперь уже не в силах
Звать их за дружный стол.
 

 
Спит сын в кроватке тесной,
Ручонки на груди,
Как ангелок небесный,
Папаша, погляди!
 

 
Сын взял румянец мамы,
Ее овал лица.
А нос такой упрямый,
Совсем, как у отца.
 

 
Опять сцепились оба,
Муж в гневе весь дрожит:
– Я требую развода,
Я не хочу так жить!
 

 
Молчите! Сын проснется
От этого всего,
По-детски ужаснется,
Что предали его!
 

1955

* * *

 
Глаза у львов закрыты снегом
Зима. Москва. Тверская. Лед.
И мерзнет очередь за хлебом
И Гитлеру проклятья шлет.
 

 
День нынче сер, уныл и краток,
Невеселы его шаги.
С утра подглазья у солдаток,
Как у апостолов, строги.
 

 
Цепная очередь авосек
Умолкла горестной вдовой.
Москва, как высший дар, выносит
Свой хлеб талонно-тыловой.
 

 
Я не стою за ним, я стыну,
На мне шинель, и я – боец.
И мне сверлят глазами спину
Одним вопросом: – Где конец?
 

 
Победа будет, снег растает,
Зальет вода траншеи, рвы.
Ну а пока лишь зубы скалят
Ослепшие от вьюги львы.
 

 
А где-то там свинец метельный,
Чертя немятый снег полей,
Заводит хоровод смертельный
Под смех и стон госпиталей.
 

1955

Июнь

 
Июнь, как скульптор, лепит груди,
Что кутала зима в меха.
И чувствуют острее люди,
Как недалеко до греха.
 

 
По узким ремешкам дорожек,
Где в раструбы трубит вьюнок,
Мельканье белых босоножек
И загорелых женских ног.
 

 
И руки тянутся к объятьям,
К сплетеньям радостным – туда,
Где льющиеся складки платьев
Скользят по прелестям стыда.
 

 
Такой июнь и был обещан,
Где все в цвету и без морщин,
Где милые улыбки женщин
Встают причиной всех причин.
 

1955

* * *

 
Существует поэт.
Где сегодня он?
Это неведомо.
Болен?
Буен?
Несдержанно дерзок?
Хмелен?
Он средь вас —
Не топчите!
Как все заповедное,
И поэт, словно луч,
Весь на всех поделен.
 

 
Если он на охоте —
Щедрей токование!
Если он на рыбалке —
На утоп поплавки!
Если он на футболе,
Его ликование
Отливается
В бронзовый мускул строки.
 

 
Вот он!
С виду, быть может,
Простой и невзрачненький,
Опереньем скромнее,
Чем брат соловей.
Если чудом каким-то
И сделался дачником,
То ютится на даче
Пока не своей.
 

 
Он могучий,
И он же как травка
Подснежная,
Что лелеет мечту
Покупаться в лучах.
О, не очень тесните
Вы сердце мятежное,
Не срезайте его угловатость
В плечах!
 

1955

* * *

 
Вышел месяц на небо
Без всяких забот.
Не спеша, словно
Частная личность идет.
 

 
Покоптился дымком,
Посидел на трубе,
Даже пятнышко стало
На нижней губе.
 

 
На влюбленных
Своей светлотой посветил,
Парню – что!
А девчонку он чем-то смутил.
 

 
Опустила ресницы,
Стыдливо молчит.
Только слышно,
Как юное сердце стучит.
 

1955

* * *

 
Я жизнь теперь считаю не на годы —
На месяцы, на дни и на часы.
Все больше делаюсь жадней жадобы,
Кладу свои минуты на весы.
 

 
Я каждый день ушедший, как синицу,
Хотел бы в западню свою поймать,
Оставить от него хотя б страницу,
Что не имеет права умирать!
 

1955

* * *

 
Не заплачет камень при дороге —
От природы мужество при нем.
Если даже камню при народе
В грудь ударит молния копьем.
 

 
Сердце стало камнем. Я не плачу.
Непонятно, как душа живет.
Сколько лет я жду свою удачу,
С кем она там под руку идет?!
 

1955

Про синицу

 
В сумерках зимних, под тихими кровлями
Тенькала крошка в зеленом пушке.
Сестры ее тихо клювиком трогали
Мерзлую ягоду в теплом снежке.
 

 
Звали певунью они к себе ужинать,
Вместе родную рябину клевать.
Не соблазнялась сестра. Видно, нужно ей
Было в тот вечер лишь песни певать.
 

 
Каждая прорубь в пруде и отдушина,
Каждая тающая полынья
Проникновенно, молитвенно слушала
Песню синицы про снег, про меня.
 

 
Где-то сквозь сутемь, сквозь снежные заструги
Звездочки жгли неизбывный свой воск,
Да на окне серебристыми астрами
Обозначался художник-мороз.
 

 
Не было вьюги в трубе и гудения,
Не было тающих льдинок с ресниц,
Слышалась всюду одна колыбельная
Сумеркам, снегу, покою синиц.
 

1955

* * *

 
Может, завтра все это кончится,
Нынче жадно этого хочется:
Бегу быстрого,
Снегу чистого,
Почты свежей,
Почки нежной,
Зорь лазоревых,
Гроз озоновых,
Белых лилий,
Теплых ливней,
Родников с ледников,
Янтарей из морей,
Только нынче, немедля, скорей!
 

1955

Лирическое настроение

 
Луны светятся электрические
В тополиной аллее.
Настроенье такое лирическое,
Хоть и нет юбилея.
 

 
Хоть для выхода первого томика
Не наложено виз.
Хоть при чтенье стихов с подоконника
Не срывается: – Бис!
 

 
Хоть в сберкнижке не густо, не весело
Круглый год,
И душевное равновесие
Обретается в долг.
 

 
В тополях говорю со студентками
Глаз на глаз:
– Не знакомы с Семеном Гудзенко вы?
Я прочту вам сейчас!
 

 
– Вы поэт? —
И смеются так ветрено,
Так бездумно насквозь.
– Вы не знали Димитрия Кедрина?
– К сожалению, вскользь.
– Я свои вам!
– Не надо! —
И стайкою,
Как воробушки, в сторону – порх!
Ах вы, милые, неделикатные,
Не отталкивайте мой восторг!
 

 
И иду себе мимо Гоголя,
Пальцем трогаю медь.
– Николай Васильич, мне долго ли
Неизвестность терпеть?
 

 
Брови Гоголя долу опущены,
Гоголь делается мрачней:
– Обратитесь к товарищу Пушкину,
Он ответит точней!
 

 
Я иду себе по бульварчику,
Из кармана щиплю калач.
А в душе цветут одуванчики,
Хоть и нет никаких удач!
 

1955

Галка

 
В зеленый затылок подсолнуха
Клюнула галка.
Увидел хозяин,
И стало хозяину жалко.
 

 
– Кыш! Кыш! пустоперая,
Что ты добро мое губишь?!
Нажму на курок я,
И больше на свете не будешь!
А галка взлетела
 

 
Над крайнею хатой,
Уселась и гаркнула:
– Частник проклятый!
 

1955

* * *

 
Так вот она, милая сердцу отчизна!
Как прост ее профиль и скромен наряд!
Туман разостлался внизу, как овчина,
И тихо по склонам рябины горят.
 

 
Откуда-то тянет и тмином и дымом,
Крепчает рассол огуречный в чанах.
С морозцем в обнимку, как о другом любимым,
На грядках капуста стоит в кочанах.
 

 
Какая-то скромность и робость в пейзаже,
Свод неба сурово затянут холстом.
А скирды стоят, как надежные стражи
Всего, что мы ревностно так бережем.
 

 
И пусть предо мной оголенно, печально
Пустеют осенние дали полей,
Все так же любовно мое величанье
Единственной, милой отчизне моей!
 

1955

География

 
О земля моя! Ты – кафедра.
Мне с твоих родных страниц
Открывалась география
Гор, и рек, и русских лиц.
 

 
В Омске, в Томске, или в Глазове,
Или где-нибудь в Орле
Улыбались кареглазые
Не кому-нибудь, а мне.
 

 
Чем я радовал их? Песнями
Своей родной страны,
Не изысканностью Гнесиных —
Балалайкой в три струны.
 

 
Да частушечною азбукой
Со звоном в край зари,
Да словами, что за пазуху
Убирал, как сухари.
 

 
Да готовностью откликнуться
На каждый зов людской,
Поделиться, как из житницы,
Весельем и тоской.
 

1955

* * *

 
Позади все недоброе.
Что в награду я жду?
Только б встретила гордая,
Сказала: «Люблю».
 

 
Только б руки коснулися
Нежностью всей.
Только б встретила улица
Веселых людей.
 

 
Только б люди приветили:
– Здорово, земляк! —
Только б в тысячелетия
Рвался гордый наш флаг.
 

 
Только б с новою силою
Над весною ветвей
Пел про счастье и милую
В садах соловей.
 

1955

Послевоенное

 
Стали жить теперь снова по-мирному,
Забываем походы, войну,
Привыкаем к пейзажу овинному
И колодезному журавлю.
 

 
Руки налиты твердой весомостью,
В наковальню кувалдой стучат,
Реки налиты звонкой веселостью,
Озорною частушкой девчат.
 

 
И хотя еще есть обгоревшие
И обугленные торцы,
Над черемухами и скворечнями
Льют свое щебетанье скворцы.
 

 
И хотя костыли не заброшены,
И в народе немало калек,
Жизнь восходит чудесной горошиной
И винтом завивается вверх.
 

 
И хотя еще на человечество
Настороженно пушки глядят,
Изо всех колыбелей младенческих,
Как ораторы, дети галдят!
 

1955

* * *

 
Дождь по ружьям,
Дождь по каскам,
По брезенту,
По броне,
Дождь по линии опасной,
Словом —
Это на войне.
 

 
Нет стрельбы.
Молчат «катюши»,
Притаившись за бугром.
Им куда приятней слушать
Не себя, а майский гром!
 

1955

* * *

 
Твой голос как виолончель
И как гудение шмелиное.
Он побеждает мрак ночей,
В нем сила непреодолимая.
 

 
Мне хочется творить добро,
Растить людскую совесть чистую,
И если ты подашь ребро,
Я целый мир создам и выстрою!
 

1955

* * *

 
Поэзия! Приди женой
Ко мне в мою халупу.
Порежь мне хлеб ржаной,
Подай тарелку супу.
 

 
Входи, входи спроста,
Что мешкаешь так долго?
Неси отрез холста
За место некролога!
 

 
Я весь тобой распят
На страшной крестовине,
Весь в рифмах нараскат,
Весь в звездах и полыни.
 

 
От пота соль на лбу,
Но любо мне бурлачить,
Гулять свою гульбу
Лишь так, а не иначе.
 

 
О сладость мук и слез,
Над музыкой созвучий,
Над радугою слов,
Над собственною тучей!
 

1955

Моему перу

 
Когда тебя в ладонь беру
Приемами ружейными,
Я говорю: – Простор перу,
Простор воображению.
 

 
Гуляй, мое перо, скрипи,
Как мачта корабельная,
Не холуя во мне крепи,
А вольницу и гения.
 

 
Будь той скрипучею сосной,
Что двести лет не падает
И непоклонной головой
Лесные дебри радует.
 

 
Перо мое! Скорей, скорей
Беги, не глядя под ноги!
Клокочет, рвется мой хорей
На трудовые подвиги!
 

1955

Растратчик

 
Ему за тридцать стукнуло,
А он все в тягость ближним.
И ничего-то путного
Еще не сделал в жизни.
 

 
Он к той, что в жены прочили,
Не привязался на́веки.
Ни сына и ни дочери
Не подымает на руки.
 

 
Хоть голова и увита
Волос веселой смолью,
Но редкий день не налита
Она чугунной болью.
 

 
Он не у книжных полок,
А у пивных у стоек.
Он не с Толстым и Гоголем —
Ему другое подали.
 

 
Он пьет, не разбирается,
Нет водки – глушит рислинг.
Как нищий, побирается
Чужою крошкой мысли.
 

 
Не слышал он в лесу дрозда,
Не лазил по долинам,
Он не дышал тобой, гроза,
Не бредил летним ливнем.
 

 
Как грош меняет медный,
Растрачивает дни.
Скорей к нему, немедля
На выручку шагни!
 

 
Нам жизнь дана ненадолго,
Открой ему, поэт:
Она всего как радуга —
Была, цвела – и нет.
 

1955

* * *

 
Вот и уйдем!
И не будет нас,
Перемешаемся
С листьями рыжими.
Это случится,
И мартовский наст
Будет звенеть
Не под нашими
Лыжами.
Склонит Медведица
Синий свой ковш
В тихой печали
Над ивой плакучею.
Эта минута придет.
Ну, так что ж —
Крыльев не сложим
По этому случаю!
Будем все так же
В шинели шагать,
В робе матросской
И ватнике стеганом.
Нам, огневым,
Нелегко совладать
С нашим,
Советским
Упорством особенным.
Скоростью века,
Свету в обгон,
Устремлены мы
В коммуну, товарищи,
Не остановит
Печаль похорон,
Свежая глина
И холмик на кладбище!
 

1955

Тихая улица

 
Тихая улица.
Мост через речку.
Сердце волнуется:
Встречу? Не встречу?
 

 
Вот не ждала!
Вот когда ошарашу.
Выйдет сама
Или вышлет мамашу?
 

 
Садик как был,
Только яблони выше.
Так же ходил
Сизый голубь по крыше.
 

 
Встретила криком,
Всплеснула руками:
– Здравствуйте, Виктор!
Какими судьбами?
 

 
У самовара
Льется беседа.
– Вспомни-ка, мама,
Он был непоседа.
 

 
Фикус в окне,
У стола – олеандры.
Скажет ли мне,
Что чего-то неладно?
 

 
– Счастлива, Тася? —
Молчанье. Заминка.
– Где ты скитался,
Моя половинка?
 

 
Где ордена?
– Не имею покамест.
– Вот тебе на!
– В этом после покаюсь.
 

 
Ходим у поля,
У горькой полыни.
Детство и школа
Весь вечер в помине.
 

 
Все воскресим,
Перепашем в два плуга,
Но умолчим,
Как любили друг друга.
 

1955

* * *

 
Чувства паводок вешний
Неразлучен со мной.
В сердце, словно в скворешне,
Песен радостный рой.
 

 
А на улице вьюги,
Снег, сугробы да льды.
Песню дать им в подруги
До весенней воды?
 

 
Дам!
Душа не скудеет,
Жар не гаснет в груди.
Все живое живеет
От щедрой любви!
 

1955

* * *

 
Мне душно в пуховом снегу!
Подушек дюжина… перина.
И для кого? Для исполина!
Что хочешь делай – я сбегу!
 

 
Я не люблю любви ручной,
Мне тошно с томного уютца,
И надо мной уже смеются
Кувшинки заводи речной.
 

 
Не смей мне шею обвивать,
Уж лучше хмель пускай задушит!
Я шапку в руки и – виват! —
Леса с таинственною глушью!
 

 
Где дебри, где бормочет бор,
Где глухари секутся бровью,
Где родниковый разговор
Льнет к моховому изголовью!
 

1955

* * *

 
Шелк волос твоих ткал
Вознесенск или Вильнюс?
Я тебя не искал,
Ты сама появилась.
 

 
Тук! Тук! Тук! – каблучки.
Плащ крылатый внакидку.
Руки, словно лучи,
Потянулись в калитку.
 

 
Алый рот золотист
Не от краски продажной.
Я кричу: – Воротись!
И не думает даже.
 

 
Время в трубы трубить
С коммунальных площадок и лестниц:
– Хватит юных любить,
А кому же ровесниц?!
 

1955

* * *

 
Над рекою хатеночка слеплена,
Не из глины – из веток ольхи.
Вот моя резиденция летняя,
Мой шалаш, где слагаю стихи.
 

 
Где учусь по-есенински, блоковски
Забираться к стихам на Валдай,
Где без бубна шаманю по-боковски,
Озорую, как Васька Буслай.
 

1955

* * *

 
Раздариваю строчки, как янтарь.
Овсом отборным сыплю ассонансы.
Усердней, чем былых времен гончар,
Леплю свои словесные фаянсы.
 

 
Я верю, что для этого возник,
Как самоцвет, как радужные дуги,
Как тот в тени пробившийся родник,
К которому спешат напиться люди!
 

1955

* * *

 
Пусть мне скажут: это не бывает!
Я в стихах заметить не боюсь —
Небо на березу надевает
Голубой неношеный картуз.
 

 
От грибов в лесу землетрясенье,
Дыбится земля.
Скажете, что это вдохновенье,
Что придумал я.
 

 
На плече у тучи голубь мира.
Молнии блестят, а он сидит,
И воркует в небе мило-мило,
И спокойно на землю глядит.
 

 
Скажете, что это не бывает,
Что нельзя так слишком возвышать…
А строка, как лебедь, выплывает
Землю величать и украшать!
 

1955