Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

* * *

 
За старым пнем, за мягкой гнилью,
Над сбитым бурею стволом
Стремительно, как эскадрильи,
Бьют папоротники крылом.
 

 
Трава щекочет грудь пыреем,
Крапива жалит пальцы рук.
Мы все уходим, все стареем,
А жизнь все зелена, как луг.
 

 
Все не уймется, все клокочет,
Побеги новые стремит.
Она в свой синий колокольчик
Над старым трухлым пнем звенит.
 

1955

Дымы января

 
Дымы января,
Как волшебные всадники,
Толпятся с утра
У меня в палисаднике.
 

 
То сизый взовьется
И встанет свечою,
То серый
Сугроб загребает
Ногою.
 

 
То темно-гнедой,
Неуемно гривастый,
Припустится с дрожью
По снежному насту.
 

 
Все понизу, понизу,
А напоследок
Поднимется наверх,
Крылатый, как лебедь.
 

 
Все утро под окнами
Конница дыма
Гарцует и скачет
Неудержимо!
 

1955

* * *

 
Еще в снегу черемуха,
В глубоком сне ветла.
Мороз! Уйди в дом отдыха,
Нам хочется тепла.
 

 
Иди, весна, по кромочке
Своих непрочных льдов.
Вези к нам в легкой лодочке
И радость и любовь.
 

 
Надень такое платьице,
Какое любит Русь.
Пускай за шутку прячется
Соломенная грусть.
 

 
Иди с дождями теплыми
В обнимку вдоль межи.
А вечером под окнами
Нам сказку расскажи.
 

 
О том, как к волку серому
Царевна льнет плечом,
О том, как парню смелому
Все беды нипочем!
 

1955

Волга

 
Все кажется мне —
Прозвучит из тумана
Над волжскою вольницей
Голос Степана.
 

 
Все кажется мне —
Там, где краны и доки,
Ночуют
Челкаш, и Чапаев, и Горький.
 

 
А возле причалов
Мне чудится Чкалов.
Подросток еще,
В лапоточках,
В онучах,
А глаз уж нацелил
На ястреба в тучах.
 

 
Гудки пароходов
Шаляпинским басом
Распелись в низовьях!
– Эй, ухнем! Да разом!
 

 
Мне слышатся
Тысячи звонких тальянок
Над берегом,
Там,
Где родился Ульянов.
 

 
О вольность святая!
О взво́день штормовый,
Раскат Октября
Пепеляще-громовый!
О Волга-река,
Колыбель недовольства,
Праматерь и матерь
Земного геройства,
Ты стала для нас
Как любимая песня,
С которой нигде нам
Не страшно, не тесно!
 

1955

* * *

 
Закат пчелою в красный клевер впился.
Он был недолгим гостем на земле.
И вот уж ясный месяц покатился,
Как самый первый парень на селе.
 

 
За ним спешили звезды-одногодки,
Звенел в ночи веселый хоровод.
И месяц был на этой сельской сходке
Как бригадир, как старший полевод.
 

 
Девчонки-звезды стали петь частушки,
А месяцу пришлось гармонь нести.
А ночь, как мать, за ним несла подушки,
Чтоб уложить сынка и нежно молвить:
– Спи!
 

1955

Июль

 
Июль травою хвастает
По грудь, по взмах бровей.
Я это лето здравствую
На родине своей.
 

 
Взял в руки косу вострую,
Прощай, хорей и ямб!
Встал в ряд, иду, проворствую,
Трудом любимым пьян.
 

 
Летит людское мнение:
– Вот это наш земляк!
Не растерял умения
У книжек и бумаг!
 

 
Роса на землю падает,
Трава как изумруд.
Как нравится, как радует
Колхозный, дружный труд!
 

 
Девчата ходят с граблями
Вдоль скошенных рядков.
Над платьями нарядными
Цветной прибой платков.
 

 
– А ну, в одно усилие! —
Вдруг бригадир изрек,—
Чтобы под небо синее
Уперся добрый стог!
 

 
Сказал и на косу нажал!
Трава под корень режется.
Косцы идут, гребцы поют,
И бодрый смех, и шутки тут,
И дисциплинка держится!
 

1955

* * *

 
Встать бы пораньше,
Шагнуть бы подальше —
От Самотека
До Владивостока!
 

 
Родина!
Я у тебя не подкидыш,
Всю тебя вижу,
Как ты меня видишь.
Вся проплываешь ты
Передо мною
То черноморской,
То волжской волною.
Бьешь Иртышом,
Прямо сердца касаясь,
Я нагишом
В твои воды бросаюсь,
Будь это Волга,
Будь это Взморье,
Будь это наша
Московская Воря.
 

 
Только глаза
На минуту прикрою,
В памяти образы Родины
Роем.
Вот она, Вологда
В белых сугробах,
В каждом крылечке
Резная подробность.
 

 
Вижу Рязань.
По Оке пароходы,
Возле паромов
Машин хороводы:
Сеялки, веялки,
Тракторы, жнейки,
Плуги, косилки,
Зигзаги и змейки.
 

 
Вижу Воронеж,
Весенний, садовый,
Встал, как невеста
С венчальной обновой.
Белое платье садов
Примеряет,
Песней людские сердца
Покоряет.
 

 
А за тайгой,
За большими горами,
Вижу Свердловск —
Это сердце Урала.
Сила —
    воочию —
Не на плакатах!
Сталь здесь ворочают
На станах прокатных.
 

 
Видится мне:
В бесконечностях сини
До океана
Березы России!
 

 
Я не петух,
Чтоб сидеть на насесте,
С детства далями
Заворожен —
Ветер скитаний,
Дым путешествий,—
За горизонт,
За горизонт!
 

1955

Зеленый городок

 
Я страну родную знаю,
Много езжено дорог.
Очень часто вспоминаю
Про зеленый городок.
 

 
Тополиная аллея
Убегает далеко,
В листьях тополя белеют
Фонари, как молоко.
 

 
Каждый, кто туда приедет
Хоть на несколько ночей,
Первым делом слышит щебет,
Шум дубравы, крик грачей.
 

 
Там забыли слово «копоть»,
Зори чище янтаря,
Там заглядывает тополь
В кабинет секретаря.
 

 
Молодой листвою зелень
Потихонечку шумит,
В центре города сам Ленин,
Как лесник в лесу, стоит.
 

 
Где лесам тесниться нечего,
Там людям не тесно́.
Там и песенно, и весело,
И вольно, и лесно́.
 

1955

Двадцать тапочек

 
Двадцать тапочек сушились
На заборе общежитья,
Десять девушек гляделись
В голубые зеркала.
Не гудок, не производство,
Не местком, не руководство,
Не техминимум станочный,
А гулянка их звала.
 

 
Крышки хлопали над супом,
Лук шипел на сковородке,
Молча жарилась картошка,
Разбухал лавровый лист.
В это чудное мгновенье
Прозвучало отровенье.
В голубой косоворотке
Подошел и тронул кнопки
Чернобровый гармонист.
 

 
Руки девушек-прядильщиц
В доме окна отворили,
Пропадай, супы и соус,
Выкипай до дна, обед!
И по лестнице немедля
Каблучки заговорили,
Крепдешин заулыбался,
Заструился маркизет!
 

 
Матерям отдав заботы,
Старикам оставив думы,
Неумолчно, неустанно
Веселилась молодежь.
К разноцветью майских платьев
Льнули серые костюмы,
Пять блондинов, три брюнета,
А один – не разберешь!
 

 
Под раскидистой березой,
У фабричного забора,
Где гараж и где в разборе
Две коробки скоростей,
Состоялся многолюдно
Праздник юного задора
И ничем не омраченных
Человеческих страстей.
 

 
После звонкого веселья,
После вздохов под луною,
После смелых, недозволенных
Заходов за черту,
Не плясалось и не пелось,—
Хлеба черного хотелось,
С аппетитом шла картошка,
Голубком летала ложка
То к тарелке, то ко рту!
 

 
Крепко спали на подушке
Шестимесячные кудри,
И чему-то улыбался
И смущался алый рот.
И стояли неотступно
Озабоченные будни
У парткома, у фабкома,
У фабричных у ворот.
 

1956

Соль

 
Мед… молоко…
Масло с редькою в сборе.
Недалеко
До поваренной соли.
 

 
Съел я ее —
Не измерить кулем,
Даже вагон —
Это малая малость!
Как равноправная
За столом
Вместе со всеми
Она появлялась.
 

 
Детство крестьянское —
Это не рай
И не кондитерская
Со сластями.
– Солоно?
– Солоно, мама!
– Давай.
Ешь на здоровье
И крепни костями.
Ел я
По маминой просьбе
И креп.
Грудь подставляя
Под ливни и грозы.
Тысячу раз
Сыпал соль я на хлеб,
На комоватые
Мягкие ноздри.
Помню, что соль
Мы всегда берегли,
Свято хранили
В красивой солонке.
Мы без нее
Даже дня не могли,
Соль же
Так скромно
Стояла в сторонке!
 

 
Мы и в капусту ее,
И в грибы,
И в огурцы,
И в соленье любое,
Чтобы она
Выступала на лбы,
По́том катилась
На сено сухое!
Из дому я уходил.
В узелок
Мать положила
Родительской соли.
Слезы прощальные,
Крики:
    —Сынок!
Счастья тебе!
Полной чаши и доли!
 

 
Помню поход.
Мы идем и молчим.
Ротой форсируем
Гать с иван-чаем.
Слышим команду:
– Соль не мочить!
– Есть не мочить! —
Старшине отвечаем.
 

 
Помню квадрат
С мертвой хваткой прутья,
Где мы истошно
Кричали до боли!
– Не приносите нам больше питья,
Если нет воли, дайте нам соли!
 

 
Соль моя!
Мелкая… крупная, градом…
Спутница жизни, жена и сестра!
Время одиннадцать,
Ужинать сядем,
Свежих огурчиков мать принесла.
 

 
Что огурцы!
Даже слово солю,
Солью пропитываю стихотворенье,
Чтобы строку гулевую мою
Ветром невзгод
Не пошатило время!
 

1956

* * *

 
У гармошки я рос,
У рязанских страданий.
Сколько песен в душе,
Сколько песенных слов!
Голубиная ругань
Дороже змеиных лобзаний,
Придорожная горькость полыни
Медовее речи врагов.
 

 
Я сидел под иконами,
Там, где ругались и пили,
Где дрожали от песен
Сосновые стены избы,
Где меня,
Я не знаю за что, но любили,
Как родную былинку,
Как посвист весенней вербы.
 

 
Я прошел по Руси
Не Батыем и не Мамаем,
Не швырялся я камнем
В озерный зрачок.
И дымилась земля аржаным караваем,
И смеялись уста:
– Заходи, землячок!
 

 
Я закинул наносную
Алгебру правил,
Я все правила выверил в жизни
Горбом.
Где я шел, там друзей человека
Оставил,
И меня поминают там
Только добром.
 

 
Вот и все.
Что сказать мне еще?
Что добавить?
Что пропеть
Голубому глядению лон?
Ничего!
Лишь вздохнуть
И умолкнуть губами
И отдать все, что сделал,
На эхо времен!
 

1956

Вдохновение

 
Встало сегодня над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель.
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель.
 

 
Что это?
Вдохновение.
Необязательно рифмами,
Необязательно звуками,
Точками и пером,
Просто прекрасным волнением,
Просто прикосновением,
Просто рукопожатием,
Встречей
С родным земляком.
 

 
– Как вы там?
Что вы там?
Где вы там?
Ловите —
Удочкой, неводом?
Ходите в обуви кожаной
Или кирза до колен?
Сеете?
Веете?
Пашете?
Пляшете вы или плачете?
Кто вам плясать не велел?
 

 
В рынок врезаюсь:
– Эй, бабоньки,
Крепко ли свиты кочаники?
Как посолены огурчики?
Люб ли вам ваш бригадир?
Пьют ли в колхозе начальники?
Щи-то какие хлебаете?
Или с картошки сдираете
Тысячелетний мундир?
 

 
Смехом мне дружным ответствуют:
– Бабоньки, мы в Белокаменной,
Нашей столице прославленной,
Встретили земляка.
Парень-то нашенский, горьковский.
Им не беда, что я боковский,
Разница невелика!
 

 
Вот постоял там, где семечки,
Тронулся в путь помаленечку
К бусам грибов, к щавелю.
По людям путешествую,
Родину в лицах приветствую,
И вдохновеньем, как нарочным,
Будто волшебною палочкой,
Души людей шевелю!
 

 
И воздвигаю над буднями
Что-то такое буйное,
Что-то такое зеленое,
Вьющееся, как хмель,
Звонкое, ненатруженное,
Чистое, незапруженное,
Нежное, как свирель!
 

1956

Ситец

 
Чем этот ситец был им люб?
Никак мне непонятно.
Рвались к нему улыбки с губ,
И было всем приятно.
 

 
Кричала очередь: – Неси!
Отмеривай, не мешкай,
Торгуй, как надо, на Руси —
По совести советской!
 

 
Горячка продавцам была,
Пот в три ручья катился,
А ситец хлопал в два крыла
И на руки садился.
 

 
Он цветом близок был бобу,
В нем не было печали.
Другие ситцы, как в гробу
Покойники, молчали.
 

 
А этот… что за лиходей!
Все деньги брал по сумкам.
Он призывал к себе людей
Не голосом – рисунком!
 

 
Он был не марок, не линюч,
Как раз чтобы носиться.
Решил и я – не поленюсь,
Возьму такого ситца.
 

 
Дошел черед, я попросил
Всего четыре метра.
Рубашку сшил и проносил,
Представь себе, все лето!
 

 
Я в ней ходил по борозде,
На лодке плыл по Каме.
И всюду спрашивали: – Где
Вы ситец покупали?
 

 
Где покупал, там больше нет —
До ниточки распродан.
…Таков ли ситец ткешь, поэт,
Для своего народа!
 

1956

Гармонь

 
Подушка на подушку —
Гора под головой.
Частушка на частушку —
Мне праздник годовой.
 

 
А где в людской толоке
Хлеб песен заварной,
Так, как родник в колодце,
Веселая гармонь.
 

 
И не беда, что хают,
Бранят подчас ее,
Она не утихает
У сердца моего.
 

 
Ее разлив сиренев,
Ее печаль светла.
Она душа селений,
Она в народ вросла.
 

 
Не сможет и граната
Убрать гармонь с плеча.
Она – сестра таланта,
В ней удаль горяча.
 

 
Она проста, как правда,
Как створки у ворот.
И для нее награда —
Душа на разворот!
 

 
По-песенному кормно
Она насытит нас.
Кому с гармошкой скорбно,
Рекомендуем джаз!
 

1956

Радуга

 
На́ небе туча, как платьице летнее,
С кружевцем беленьким по подолу,
Над семихолмьем Москвы семицветие
Выгнуло яркую спину свою.
 

 
– Радуга! – слышатся возгласы звонкие.
– Радуга! – тянутся руки в зенит.
Как бесквартирная, встала над стройками,
Где листовое железо гремит.
 

 
Вот уж она на Серпе и на Молоте.
Сталелитейщики стали вздыхать:
– Вся она в жемчугах, вся она в золоте,
Нам бы ее на стану прокатать!
 

 
Вот уже радуга наша в Иванове,
Не удержали ее москвичи!
Видя такое жар-птичье пылание,
– Ситец! – с восторгом сказали ткачи.
 

 
В Волге уже ее веер павлиновый,
Недалеко и до Сальских степей.
– Спинка стерляжья, а бок осетриновый! —
Шутят по-волжски ловцы у сетей.
 

 
К Черному морю отправилась с Каспия,
Честь отдает ей военный моряк:
– Нам на тельняшки бы эту цветастую,
Чтобы украсить Октябрьский парад!
 

 
День был такой, что смотрели на радугу
В поле, на море, в цеху у станка.
День был такой, что поэзия радости
В сердце рождалась, как сталь и шелка.
 

1956

Великие проводы

 
Холодной зимой
Под гудение провода
Я видел на Каме
Великие проводы.
 

 
Навалом в санях
Новобранцы, как месиво.
В дорожных мешках
Подорожное печево.
 

 
Навеки отчаяся,
Платочками машучи.
С сынками прощаются
Согбенные матушки.
 

 
Пока не острижены
Их чада любимые,
Пока не обижены
Своими старшинами.
 

 
Еще угловатые,
Домашне-наивные,
Как снег, непомятые,
Садовые, тминные.
 

 
Еще не обстреляны,
Еще не обучены,
Ресницы стыдливо
На слезы опущены.
 

 
Уходят обозы
По наледи Камою.
А с кровель не слезли —
Сосульки упрямые!
 

 
Тоска молодая
Просторами лечится.
Ведь с вами родная
Матерь-Отечество.
 

 
Рукою нас гладит
На раннем побужденье,
На сани нас садит,
Хлопочет об ужине.
 

 
А ночью не спит,
Душит дума угрюмая,
О первом окопе
Рыдаючи думает.
 

 
Но крепко храпят
Разбиватели Гитлера,
Такие простые,
Такие нехитрые.
 

 
Котомки у ног
Крепко петлями стянуты,
Портянки с сапог —
Как охранные грамоты.
 

 
Ночь. Месяц плывет
Над полями, над Камою.
А кто-то поет:
«Россия! Река моя!»
 

 
На месяце крест —
Это к горестям, к тяжестям.
Медведица ест,
К сену с конями вяжется!
 

 
Под берегом лед
Громко хлопает выстрелом.
А кто-то поет:
«Мы выживем! Выстоим!»
 

1956

Ненастье

 
Темно-синий сумрак туч,
Как сорняк, ползет по небу.
Не скользит горячий луч
По неубранному хлебу.
 

 
В дрань, в солому ветхих крыш,
Как пырей, вросло ненастье.
Жмется, как под крышу стриж,
Человеческое счастье.
 

 
Слякоть, грязь и неуют,
Дождь ко всем дворам протянут.
Люди песен не поют,
Из печурки пар портянок.
 

 
Присмирело воронье,
До костей оно промокло.
Побирушкою спанье
Пробирается под окна.
 

 
Льет и льет из всех решет,
Несмотря на общий ропот.
Землю бог не бережет,
Как щенка, нещадно топит.
 

 
Я надену сапоги,
Выйду в даль, дождями донят.
Может быть, мои шаги
Тучи на небе разгонят!
 

1956

* * *

 
Холодно, ветрено,
Дождь на обрыве…
Будто и нет меня
С вами, живыми.
 

 
Будто я – горечь,
Запах полыни,
Будто лоза винограда
В долине.
 

 
Будто я – ветви
Белесого лоха,
Будто и в смерти
Мне тоже неплохо.
 

 
Будто я вечно —
Зеленая туя,
Тихо расту себе,
Не протестуя.
 

 
Будто я – холмик,
Камень надгробья.
Кто-то приходит
Ко мне и сегодня.
 

 
Не узнает,
Что я – травы и вереск,
Соль Черноморья,
Кефалевый нерест.
 

 
Хочет в моем
Меня видеть обличье,
Будто я новый,
Не то же величье!
 

 
Нет! Я живой!
Ясно вижу и слышу,
Хлопаю дверью,
Прячусь под крышу.
 

 
Руки к огню
Простираю и греюсь.
Волю творю
И на счастье надеюсь.
 

1956

* * *

 
Пять памятников лета на лугу!
Не бронзовых – из донника и мяты.
Я заночую эту ночь в стогу,
Под облаками, мягкими, как вата.
 

 
Я попрошу у ночи слух совы,
У камышей – умения не зябнуть,
У скошенной, идущей в рост травы
Неистребимо жизненную жадность.
 

 
Придет рассвет, и пасмурен и мглист.
Я буду птичьим выкриком разбужен.
И на плечо мне сядет первый лист,
Как первенец осеннего раздумья.
 

1956

Я был ручьем

Е. Евтушенко

 
Я был ручьем под травами,
Я грузом был под кранами,
Я тек каширским током на Москву.
Меня за белы рученьки
Вели по трапу грузчики
К ржаному и соленому куску.
Каспийская, балтийская,
Соленая, смоленая,
Высокая, веселая волна
На грудь мою кидалася,
При встрече улыбалася,
Ласкала, как любимая, меня.
На яростном, и радостном,
И на сорокаградусном
Морозе я калил себя не раз.
Ветра меня проветрили,
Моря меня приметили,
Мне руку жали Север и Кавказ!
И чем я в жизни выстоял?
Душой ли гармонистовой,
Смирением ли девичьим,
Иль тем, что я – бунтарь?
Иду в лесах аукаю,
Не прячу и не кутаю
Свой травяной букварь.
А надо мною – радуги,
А подо мною – ягоды,
И льющийся, смеющийся,
Щебечущий восторг.
И сквозь настилы старые,
Как из подземной камеры,
Моя трава растет!
 

1956

Застольное слово

 
Нет! Не целил стихи свои в вечность!
Не рисуюсь я в этом, не лгу,
Я хотел, чтобы только сердечность
В них росла, как трава на лугу.
 

 
Не хотел я себе хрестоматий.
Пусть вольнее гуляет строка!
Я хотел, чтобы стих мой с кроватей
Подымался по зову гудка,
 

 
Шел на стройку в своей телогрейке
Класть бетон в угловые торцы,
Или где-нибудь струйкою в лейке
Опрокидывался на огурцы.
 

 
Я хотел, чтобы он пробирался,
Как спаситель, в гнездовье беды,
Чтобы он под плотами плескался
У днепровского края воды.
 

 
Я не знал ни почета, ни славы,
Знал лишь бури, волненье в крови.
Полновесное жито державы
Тяжелило ладони мои.
 

 
Мне могучие сосны по росту,
Стих мой тонет по шею в хлеба,
И влюбленно ласкают колосья
Бороздящие прорези лба.
 

1956

* * *

Е. Винокурову

 
Мну слова, как глину, как тесто,
На кирпичи и на калачи.
Каждое слово не минет ареста,
Если не будет острей, чем мечи.
 

 
Сколько с утра у стола их толпится,
Возле скрипящей биржи труда.
Каждому слову на полке не спится,
Каждое слышит: – Туда! – Не туда!
 

 
Нежное слово, как нерест налимий,
Грубое, как рукава кузнеца,
Яркое, как переспевший малинник,
Горькое, как аромат чабреца.
 

 
Слуги мои! Я – ваш царь! Не покиньте!
Врезался крест мой в покатости плеч.
Самое свежее слово мне выньте!
Правду глаголить, истиной жечь!
 

1956

Лебеди

 
Три метра дороги накатанной, санной
Весенняя льдина на Каспий несет.
А лебедя – вот непонятный и странный! —
От теплого юга на север влечет.
 

 
За что он так любит его? Непонятно!
Как жаворонок и как скромный скворец,
Он каждую вёсну обратно, обратно
На Устюг, на Вологду, на Повенец.
 

 
Он пищи особой в озерах не просит,
Гусям признается: – Что мне, то и вам! —
Он даже рубаху отбельную носит,
Чтоб нравиться северу, белым снегам.
 

 
О лебеди! Милые птицы! Летите
Изведанной вами дорогой большой,
И дивные песни на север несите,
Я тоже, как вы, северянин душой!
 

1956

* * *

 
Я сегодня облюбую,
Как отраду обрету,
Эту речку голубую
И черемуху в цвету.
 

 
Эту розовую кашку
И мохнатого шмеля,
Что рассказывает сказку
Про тебя, моя земля.
 

 
Это облако над полем
С золотым шитьем боков,
Эту жажду пить запоем
Из гремучих родников.
 

 
Этот тихий полустанок,
Где за тыном огород,
Где знакомый полушалок
Целый день пилотку ждет!
 

1956

* * *

 
Эскалатор подымает на́верх
Озабоченность рабочих лиц.
Почему же я, чтоб землю славить,
Не про них пою, а про синиц?
 

 
Им железо надоело в цехе,
У мартеновских печей.
Пусть услышат радость в детском смехе,
В разговоре галок и грачей.
 

 
В этот ранний час я с вами.
Прочь заботы! Утром ли грустить?
Хорошо бы с рук над головами
Голубя пустить!
 

1956

Гроза

 
Дождь горстями крыжовника в крышу,
Конопатчиком и колотушкой в пазы.
О, с каким упоеньем, с восторгом я слышу
Голубой разговор первомайской грозы.
 

 
Тра-та-та!
И клинки из ножон уронила,
И ударила в камень, в карьер, где ломы,
Мягкой пахотой огненно проборонила
И исчезла, и только полынь и дымы.
 

 
Я калач изо ржи,
Я, канатами тертый,
Знаю скрипы лебедок
И вскрики цепей..
О, греми и выбрасывай
Воздух наш спертый
И веди к нам живое
Дыханье степей!
 

1956

* * *

 
Пушкин на паперти слов со слепцами,
Лермонтов с ревом Дарьяла в строке,
Фет под усадебными чепцами,
Тютчев в ученом своем клобуке.
 

 
Блок с утонченным лицом херувима,
Милый Есенин в траве до пупа,
Уличный лирик, Владимир – громила,
И Пастернак, рассыпной, что крупа.
 

 
Все подключились ко мне. как к МОГЕСу,
Звездочку дали свою: – Ты герой!
Катят меня, ветродуя, повесу
Благоволящей к поэтам Курой.
 

 
Слава вам, воины лиры! И в стремя
Ногу вдел, ободрав до колен.
Вижу, как тужится жалкое время
Расколдовать, обезвредить ваш плен.
 

 
Руки умеют и все же робеют,
Рядом великие образцы.
Слов не хватает, губы немеют.
Лоб в испаринах мук от росы.
 

 
Здравствуй, верстак мой! В сторону робость,
Дайте досок с терпким запахом смол.
Льется из жил моих звонкая радость,
Стих родился и без нянек пошел!
 

1956

* * *

 
То в долинах живу,
То в былинах слыву,
То струной балалаечной звонюсь,
То с колдуньями знаюсь,
То пишу, то пляшу,
То пасу, то пою,
То пчелою теряюсь
В пчелином рою,
То пью чай у соседа —
Вот какой непоседа!
Я признаюсь тебе, как писатель,
Поверь мне, читатель,
Что не трудно перо обмакнуть,
Очень трудно тебя обмануть!
 

1956

Письменный стол

Я. Смелякову

 
Мой письменный стол,
Он – двуногий,
Он – сам я.
Отлички в нем нет
От ветвей соловья.
Накрыт он не крышкою,
А небесами,
А скатерть —
Лесная дорога моя.
 

 
Бумаги не надо!
Есть сердце и память.
А перья —
Колосья, остры и прямы!
Я ригу свою набиваю снопами,
Зерно молочу
В закрома для зимы.
 

 
Я весь на ходу.
И словесные злаки
Во мне прорастают
От встречи с людьми.
Где песня – я в песне,
Где драка – я в драке,
Где руки любовно хрустят —
Я в любви!
 

 
Иду и свищу
Наподобие пташек.
Мне муза,
Как нищему сумка, верна.
А кто-то во мне
Целину мою пашет,
Готовя глубинный мой пласт
Для зерна.
 

1956

* * *

 
Как у моря в Коктебеле
Нрав сердитый, когти белы.
По песку скребет, по гальке,
Просит жалобно: – Подайте! —
Неотступно душу гложет:
– Помогите кто чем может! —
Что подать скитальцу морю,
Чтоб на мир пошло со мною?
Сердце вынуть? Душу кинуть?
Мне без них не жить, а стынуть!
Подарю ему стихи я,
Как оно, они – стихия!
 

1956

Омск

 
Омка,
Омск.
А в речи, как в ручье!
– Чо да чо! —
Город
   поднял
       легко
Коромысла дымов
На плечо.
 

 
За глухою
Тюремной стеною
Иртышского льда
Улеглась,
Успокоилась
Желто-речная вода.
 

 
Вмерзли баржи,
На трубах судов —
Вороньё.
В гулкий
     колокол
         бьет
В этом городе
Сердце мое.
 

 
По тропе,
Что идет за реку,
Наступая на грудь
Иртыша,
Я иду, как ничей,
Как никто,
Никуда,
Ни к кому не спеша.
 

 
Люди – мимо.
Сороки – нырком.
Иней – прочь,
Искры снега – вразлет.
И одно лишь
Незыблемо здесь,
Это – лед!
 

 
Лед метровый,
Лед синий,
Лед кованный
В кузнях зимы,
Лед, который хватает
Сибирских девчат
За пимы!
 

 
О, великий полон!
Снеговое стояние круч!
Сквозь белесую мглу
Пробирается
Северный луч.
 

 
А мороз,
Запахнув арестантский армяк,
Прижимает шатры
К Иртышу,
Как Ермак.
 

Омск, 1956