Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Отказ

 
Не тобой дорожка торена,
Я сама хожу по ней.
Меня в поле кличут – Зорина,
По фамилии моей.
 

 
Ты сказал, что много гордости,
Значит, так тому бывать.
Я еще на самом возрасте,
Далеко меня видать.
 

 
Я как звездочка над хатою,
Чуть темно – она зажглась.
Сто сватов меня посватают —
Так и знай, что всем отказ.
 

 
И тебе, с твоей сноровкою
Девкам головы кружить.
Рано быть мне со свекровкою,
Хорошо у мамы жить.
 

 
У отца родного весело, —
Любит, учит, бережет.
Не пойду я замуж – нечего
Караулить у ворот.
 

 
Коль свернуть – свернуть без промаха
Мне с девичьей колеи.
Вся свобода, вся черемуха,
Вся весна – еще мои!
 

1963

Речка Якоть

 
Я не буду плакать, речка Якоть,
Если даже рыбы не поймаю.
Я нарву тогда душистых ягод,
Я тогда калины наломаю.
 

 
Не всегда должна ловиться рыба,
Иначе она переведется.
Детям-то чего ловить придется?
Скажут ли они тогда спасибо?
 

 
Речка Якоть, странница лесная,
Над тобой рябины, хмель, ольшаник,
Ты, безлюдной чащей протекая,
Никому на свете не мешаешь.
 

 
Вновь заброшу леску хорошо я,
Может, окунь схватит прямо с ходу.
А не схватит – горе небольшое,
Полюбуюсь с берега на воду,
 

 
На лесное тихое теченье,
На еловый лес чернобородый,
Для меня и то полно значенья,
Что сижу я здесь сам-друг с природой.
 

1963

Луга

 
Валерьяны стоят, как царевны.
Лето на зиму мечет стога.
Да пребудут благословенны
Всероссийские наши луга!
 

 
С замечательным травостоем,
С кашкой розовой, с клеверком,
С землянично-медовым настоем
И спасительным ветерком.
 

 
Разгуделось пчелиное вече,
В бубны бьют, как шаманы, шмели.
На твои загорелые плечи
Прыгнул смелый кузнечик с земли.
 

 
Не пугайся! Он друг. Он не тронет.
И не вздумай его убивать!
Как стрекнет он с плеча в белый донник —
И скорее на скрипке играть.
 

 
Да на полное вдохновенье,
Без оглядок, на весь напор.
И заслушалось на мгновенье
Хлопотливое общество пчел.
 

1963

Гимн дождю

 
Дождь напоил дубравы досыта,
Прошелся по долине луговой.
Трава какая! А какие росы-то!
Чуть ветку тронул – стал, как водяной!
 

 
Земля набухла. Дышит в черноземе
Бессмертная душа родных полей.
Пируют корни, как в богатом доме,
И кружат буйны головы стеблей.
 

 
Прислушайтесь! Звучит земля от встречи
Небесной влаги и земных травин.
И хочется весь мир поднять на плечи
И понести в распахнутость равнин!
 

1963

Чертополох

 
И ты цветешь, чертополох!
И хочешь, чтобы были внуки.
Как страшен ты, и как ты плох,
Как безобразно колешь руки!
 

 
Не дам, не дам тебе расти
И засорять родную межу,
Я буду груб с тобой, прости,
Косой под самый корень срежу.
 

 
И высушу и разотру,
Я это знаю и умею,
И едкий прах твой на ветру
Без сожаления развею.
 

 
Где рос ты, посажу горох,
Стручков зеленых будет много,
Сгинь, сгинь с земли, чертополох,
И без тебя злодеев много!
 

1963

* * *

 
Стоят в оврагах, как царевны,
Черемухи всея Руси.
А под Москвой, в моей деревне
Они особенной красы.
 

 
Они не ломаны, не гнуты
И не были ни в чьих руках.
Они, как девушки, обуты
И на высоких каблуках.
 

 
В изящных, нежных крепдешинах,
С несмелым оголеньем плеч,
Стоят черемухи в лощинах
И ждут счастливых майских встреч.
 

1963

Апрель

Андрею Вознесенскому

 
У апреля лицо в облаках.
С полустанка лесного Раздоры
Вижу я, как он держит в руках
Обнаженные косогоры.
 

 
Припадает к земле синевой,
Как в палате сестра к изголовью,
Лечит первой своею травой,
Как единственно первой любовью.
 

 
Он коровам играет в свирель.
Там, где дачная даль и платформа.
И животные сразу смирней
И добрей от подножного корма.
 

 
Ах, апрель! Колоброд, баламут,
Закадычный приятель с громами.
Ты, как в сказке, за десять минут
Можешь землю покрыть теремами.
 

 
Где ты бродишь, Андрей, мой апрель
И мои первомайские вести?
Я твою голубую свирель
Отличу в самом сложном оркестре.
 

 
Мы два неслуха! Два сорванца,
Две пронзительных песни планеты.
И останемся мы до конца
Малой малостью – только поэты!
 

1963

* * *

 
Я однажды умру, не запомнив, какого числа,
К некрологу друзей отнесясь безразлично.
Капнет тихая капля с большого весла,
Это значит, что Волга печалится лично.
 

 
Дрогнет ветка. И дерево все до верхов
Будет зябнуть, узнав о развязке печальной,
Это значит, что я для российских лесов
Был не просто какой-то прохожий случайный.
 

 
Заволнуется в поле по-девичьи рожь,
И колосья уронит, и тихо заплачет.
Это значит, что в мире я сеял не ложь
И никто мое слово в застенок не спрячет.
 

 
Смерть меня заберет не всего целиком, —
Что-то людям оставит, и даже немало.
…А пока я тихонько пойду босиком,
Чтобы загодя тело к земле привыкало!
 

1963

* * *

 
Порою поэзия ценит молчание
И мудрое мужество тихих минут.
Она никому не прощает мельчания.
Она – высота. А высоты берут.
 

 
А ты иногда, рифмоплет безголовый,
Поэзию спутав с поденным трудом,
В пустой колокольчик заблудшей коровы
Звонишь и звонишь, ну а толку-то в том!
 

1963

* * *

 
Шерсть у мамонта светло-рыжая,
Шерсть у мамонта можно прясть.
Только мамонты вот не выжили,
Не спасла их нахальная масть.
 

 
Лед на мамонта навалился,
И однажды пришла беда.
Как же ты, таракан, сохранился
За холодною пазухой льда?!
 

1963

* * *

 
Революция на крови
И на порохе зарождалась!
Эта роща ружьем насаждалась,
Силой, вздохом пробитой брони.
 

 
Потому цвет знамен ваших ал,
Что знамена кроплены борьбою,
Потому и народ подымал
Так уверенно их над собою.
 

 
Нет! Не вылинять красной краске,
Не погаснуть от вражьих клевет,
Потому что у нашей власти
Есть всесильное слово —
            Совет!
 

 
Вновь история создается,
Вся в ожогах и вся в дыму.
Все проходит – народ остается,
Все, что есть на земле – все ему!
 

1963

Рассвет в лесу

 
Лесная держава стоит, не шелохнется.
Могучие сосны без просыпу спят.
Рассвет пробирается, словно молочница,
Надев свой неношеный, чистый халат.
 

 
Под нижними ветвями елки темно еще,
Ночь прячется в этот зеленый амбар.
На ноте высокой, пронзительной, ноющей
Работает зверь под названьем комар.
 

 
Стоят сыроежки лиловые, синие,
Налитые теплою летней водой.
Трава так и просит: «Скорее коси меня,
Бери меня в силе моей молодой!»
 

 
Белеет березок палата больничная,
Ложись в этот госпиталь – будешь здоров.
Лекарство пропишут тебе земляничное,
Оно не в аптеке – у самых стволов.
 

 
Бушует, как пламень, иван-иванчаистый,
Зелеными веслами листьев гребя.
– Здорово! – кричит мне. – Кого здесь
            встречаешь ты?
– Ванюша! Братишка мой милый, тебя!
 

 
Идут таволожники белоголовые,
Торжественна поступь, осанка горда.
Присяду на пень и открою столовую
С несложным меню – черный хлеб и вода.
 

 
О родина! Слезы под горло подкатывают,
Как сердце, до боли сжимается стих.
В твои материнские очи заглядывают
Влюбленные очи поэтов твоих!
 

1963

* * *

 
Крутые перекаты ржи,
Многострадальной, многострадной.
И ветерок летит с межи
Такой приятный и прохладный.
 

 
Кормилица моя! Я здесь,
С достоинством своим и честью.
Смотри сюда – изранен весь,
А губы складывают песню.
 

 
В беде, в кручине, в горе петь —
Вот высшее самообладанье.
И можно ль сердцу утерпеть
В такое важное свиданье?!
 

 
Волнуйся, наливайся, зрей,
Родная рожь, – ты наша совесть.
Твои волненья – для людей,
А люди что-нибудь да стоят!
 

1963

Весенние костры

 
Весенние, предмайские костры!
Когда листва едва-едва в намеке,
Когда огонь, как древние пророки,
Подъемлет к небу тонкие персты.
 

 
Все забирает он: бумагу, ветошь,
Опилки, мусор, старую парчу, —
Ежеминутно заявляя: – Нет уж,
Коль вы меня зажгли – я жить хочу!
 

 
Как ненасытен огненный обжора!
Чего в него ни кинешь, все горит.
– А ну, несите доску от забора! —
Он молодому парню говорит.
 

 
– Давай ботву!
Несите кочерыжек!
Кладите сучьев, веток, даже дров! —
Как я люблю
Собранье этих рыжих,
Весенних и веснушчатых костров!
 

 
Они горят в полях, на огородах,
Издалека волнуя и маня,
И слышится в их огненных колодах
Пчелиное гудение огня.
 

 
Одолевая версты и гектары,
По старым травам и сухой стерне
Идут костры. Они, как санитары,
Дают дорогу жизни и весне.
 

1963

Я видел Россию

 
Я видел Россию.
Она поднималась
Туманом над речкой
И светлой росой.
Шла женщина русская
И улыбалась,
За женщиной следовал
Мальчик босой.
 

 
И дрогнуло сердце:
– Уж это не я ли?
Аукни то время
И голос подай.
Мы с матерью
Точно вот так же стояли
И сыпали соль
На ржаной каравай.
 

 
Я видел Россию.
Бил молот тяжелый,
Послушно ему
Поддавалась деталь,
А рядом кузнец
Уралмаша веселый,
Играя, шутя,
Поворачивал сталь.
 

 
Я видел Россию.
Вода на турбины
Бросалась и пела
В тугих лопастях,
И древние, волжские
Наши глубины
Светили во тьму
Всей душой нараспах.
 

 
Я слышал Россию.
В некошеном жите
Всю ночь говорил
Коростель о любви.
А сам-то я что,
Не Россия, скажите?
И сам я – Россия!
И предки мои.
 

 
Особенно тот,
Под замшелой плитою,
Который Москве
Топором присягал,
Который когда-то
С Иван Калитою
Москву белокаменную
Воздвигал.
 

 
Россия!
Рябины мои огневые,
За вас, если надо,
Сгорю на костре.
Во мне и равнины
Твои полевые,
И Ленин,
И Красная площадь
В Москве.
 

1963

* * *

 
Я дам твое имя моей балалайке!
Играю – а кажется, ты говоришь.
И голосом доброй, хорошей хозяйки
Мне ласково петь о России велишь.
 

 
А я ее знаю! За каждою строчкой,
За каждым моим искрометным стихом
Я вижу то клюкву в болоте на кочке,
То месяц, который на крыше верхом.
 

 
То Вологда вспомнится мне, то Воронеж,
То лес богатырский, то степь Кулунда.
То хлеб, за который с ломами боролись,
То лагерный суп-кипяток – баланда.
 

 
Я песнями все залечу и занежу,
Я раны зажму, чтобы кровь не текла.
Чего мне! Я хлеб человеческий режу,
И руки оттаивают у тепла.
 

 
Душа моя! Колокол сельский во храме.
Ударю по струнам – и радость звенит.
Я чувствую, как над моими вихрами
Отзывчивый ангел-хранитель парит!
 

 
За жизненным новым моим поворотом
Сады зацветают в январских снегах.
И свадьбы, и свадьбы, и стон по болотам,
И я, как царевич, иду в сапогах!
 

1964

Голуби обленились

 
Голуби обленились,
Очень испортились просто.
Вся их надежда на милость,
На пенсионное просо.
 

 
Ходят они, как монахи,
Еле ступая ногами,
Их не преследуют страхи:
Как там в деревне с дождями?
 

 
Что попрошайкам за дело
До целины и пшеницы.
За душу их не заденет,
Если посохнут криницы.
 

 
Что им до войн и диверсий
И до любых изотопов.
Голуби – иждивенцы,
Приспособленцы потопа.
 

 
Может быть, это кощунство —
Так проповедовать с пылом
Явно недоброе чувство
К лодырям сизокрылым.
 

1964 г.

* * *

 
Птицы отпели. Отцвел таволожник.
Кружатся листья в озерцах копыт.
Где пробивался кипрей сквозь валёжник,
Ветер в седой паутине сквозит.
 

 
Нет ни ауканья, ни кукованья,
Ни бормотанья лесных родников.
Где же ты, майское ликованье
С тетеревиною дрожью токов?
 

 
Грустно, пустынно и одиноко.
В лес ни кукушка, никто не зовет.
Ягода волчья, как Верлиока,
Глазом единственным лес стережет.
 

 
Лезут на пни с любопытством опята.
Братец на братца куда как похож!
Ах, до чего же глупы вы, ребята,
Лезете сами, дурные, под нож!
 

 
Что с вами делать? Извольте в лукошко,
Будете знать, как на пни вылезать!..
Осень открыла лесное окошко,
Будет теперь она зимушку ждать.
 

1964

Встреча с Шолоховым

 
Встретились.
Шутка ли – Шолохов!
Наша живая реликвия.
Очи его как сполохи,
Как правдолюбцы великие.
 

 
Обнял меня, как брата.
– О, ты похож на Булата.
Пошевелил бровями:
– Ты ничего – Булавин!
 

 
Наш Златоуст седоватый
Несколько угловатый.
Из-под казачьего уса
Юмор летит чисто русский.
Шолохов очень прозорлив,
Чуток необычайно.
Взгляд то нальется грозою,
То материнской печалью.
Сердце его не устало
Шляхом идти каменистым.
Он говорил даже Сталину,
Как коммунист коммунисту.
Он не боялся казни,
Он не дрожал: что мне будет?
Там, где родился Разин,
Робости люди не любят.
 

 
Муза его по-солдатски
Насмерть в окопах стояла.
Радуйся, смейся и здравствуй,
Ясная наша Поляна!
 

1964

Талисман

 
Когда на войне получил я ранение,
Сестре госпитальной сказал, улыбаясь:
– Возьми мое сердце на сохранение,
А вовсе убьют – так на вечную память.
 

 
Сестра посмотрела серьезно, внимательно,
Обшарила шрам, зажитой и зашитый:
– Уж лучше мое забери обязательно,
Оно тебе будет надежной защитой!
 

 
И я согласился. И тут же, не мешкая,
Взял сердце: – Спасибо, сестрица, огромное! —
И снова в окопы. Но пуля немецкая
Меня с той минуты ни разу не тронула.
 

 
Все небо пылало огнями салютными,
Победу и радость весна принесла нам.
Я правду сестре говорил абсолютную,
Когда ее сердце назвал талисманом.
 

1964

* * *

 
Манит меня в мальчишник,
К молодости и маю,
Я до сих пор зачинщик,
Я до сих пор атаманю.
 

 
Жизнь моя! Дон мой нетихий,
Море мое штормящее,
Дни мои, как вы летите,
Бьете в утес вверх тормашками.
 

 
Манит меня девишник,
Словно я молод и холост,
В доме, где синий налишник,
Слышится девичий голос.
 

 
Там я возьму балалаечку,
Струны, как надо, настрою,
Сяду тихонько на лавочку,
Девушкам душу открою.
 

 
Озеро образую,
Лебедя выпущу белого,
Небо покрою лазурью,
Какой никогда еще не было.
 

1964

Цимлянское море

 
Море Цимлянское необозримо!
Самый сухумский и сочинский вид.
Что его так рассердило, озлило,
Если оно третьи сутки штормит?
 

 
Прячутся в бухты рыбачьи посуды,
Чайки встревожены близкой бедой.
– Море, зачем ты теряешь рассудок?
– Это не я, а донской Посейдон!
 

 
Он молодой у нас, буйный по нраву,
Он и пастух, в рыбак, и пловец,
Гонит свою голубую ораву,
Стадо своих тонкорунных овец.
 

 
Ну, ничего, успокоится скоро,
После разгула он любит поспать.
Хватит ему и морского простора
И глубины, чтоб однажды устать.
 

 
Вот и умаялся! Тише и тише.
На море чайки спокойно сидят.
С неба, как кошки с соломенной крыши,
Первоначальные звезды глядят.
 

 
Песня в Цимлянске звучит над садами —
Старый, знакомый, знакомый мотив.
Месяц бодает своими рогами
Невозмутимый Цимлянский залив.
 

1964

* * *

 
Музыка, как небо, над землей.
Все в ней есть: восход, закат, сиянье
И нерасторжимое слиянье
Млечного Пути над головой.
 

 
Я, как в небо, в музыку лечу.
Мой корабль – восторженность и трепет.
Музыка меня, как скульптор, лепит,
Я в блаженстве слиться с ней хочу.
 

 
Безразлично – скрипка иль орган,
Балалайка, арфа или домра,
Только бы она, моя мадонна,
Музыка – и только б не уран!
 

1964

Художник

Алексею Козлову

 
Художник один на один с холстом,
Еще не касается краской и кистью,
Но как ему хочется правдой и честью
Сказать и поведать о самом простом.
 

 
О белой ромашке, о девушке в синем,
О зное, натянутом как тетива,
Оливне, который стучит по осинам,
И падают листья, рождая слова.
 

 
О, первый аккорд голубого с зеленым,
Братанье белил и несхожих цветов!
Из тюбика огненный лезет змееныш,
Удар по холсту – и татарник готов!
 

 
Смотрите: он алый, зовущий, горящий,
Как будто из космоса к нам прилетел.
Наверно, поэтому полдень палящий
С согласья цветка на тычинке присел.
 

 
Художник работает, лепит и мажет,
Решительным жестом меняет тона.
Настолько он связав с землей, что расскажет,
Насколько мила в прекрасна она!
 

1964

* * *

 
Серая сова,
Барышня залесная,
Целый день спала
Среди бора местного.
 

 
Заходило солнышко.
Просыпалась совушка,
Крылышки погладила,
Стала слушать радио.
 

 
Сделала сова
Гимнастику вечернюю.
– Этим я жива!
Это мне лечение!
 

 
Тихо полетела
По лесу кружить,
Словно не хотела
Никого будить.
 

 
Ночное путешествие
Где пни, коряги, рвы, —
Большое утешение
Для серой совы.
 

 
Там, где глушь лесная,
Признавалась совушка:
– Птица я ночная,
Мне не надо солнышка!
 

 
– Я сова, сова, сова! —
Птица говорила,
А другие все слова
На лету забыла!
 

1964

* * *

 
Все кукует, все ликует,
Все цветет и все поет
Для того, кто рано утром
Вместе с солнышком встает.
 

 
Вот, к примеру, плотник сельский,
Сел на угол: тяп да тяп! —
Как щепа, взлетает сердце,
И в душе другой масштаб.
 

 
А пастух?
Берут завидки!
Посмотрите на него:
Как затрубит у калитки,
Всполошится все село.
 

 
А рыбак?
Он притаился
И следит за поплавком,
Вся мечта, чтоб соблазнился
Крупный окунь червяком.
 

 
А грибник?
Он, как алхимик,
Что-то ищет у дубов,
От росы по пояс вымок,
Не беда – набрал грибов.
 

 
А засоня?
Этот дома
Спал всю ночь и встал в обед,
От его хандры и стона
Никому покоя нет!
 

1964

* * *

 
Руки при разлуке
Места не найдут,
Пуговицу крутят,
Занавеску мнут.
 

 
Очи при разлуке
Тихо смотрят вниз,
Словно умоляют:
– Милый мой, вернись!
 

 
Сердце при разлуке
Бьет волною в грудь.
Об одном лишь просит:
– Милый, не забудь!
 

 
Губы при разлуке
Очень солоны,
Я вернусь к ним снова
С дальней стороны!
 

1964

* * *

 
Вышла я на берег —
Рябь на реке,
Туча нахмурилась,
Гром вдалеке.
 

 
Ветер весенний
Волнует траву.
Знаешь ли, милый мой,
Чем я живу?
 

 
Все мои радости —
Ты, дорогой,
Все мои горести —
Ты не со мной.
 

 
Нынче особенный,
Ветреный май.
Милый, не мучай,
Надежду подай!
 

 
Туча весенняя
Дождик несет,
Девичье сердце
Надеждой живет.
 

1964

* * *

 
Целый берег для двоих!
Для подружек – Вали, Тани.
Ходит месяц, как жених,
Дарит девушек цветами.
 

 
Месяц тихо шепчет: – Тань!
Подойди ко мне поближе!
Таня сердится: – Отстань!
Черт веснушчатый и рыжий.
 

 
Мне экзамены сдавать,
У меня урок словесный,
Все тебе бы баловать,
Ах ты, недоросль небесный!
 

 
Он к подруге лезет: – Валь!
Ну, иди ко мне, родная!
– Говорят, не приставай,
Я сегодня выходная!
 

1964

* * *

 
Наша речка небольшая —
По колено воробью.
Я и сам порой не знаю,
Почему ее люблю?
 

 
Потому ль, что по оврагу
Сто черемух, как метель?
Потому ль, что над водою
Кольца вьет зеленый хмель?
 

 
Берега в цветах и травах,
Клевер пятками примят.
Днем на кладинках и лавах
Бабы ведрами гремят.
 

 
Наша речка – наша гордость,
Называют речку – Гордыль,
Только речка не горда,
Очень мягкая вода.
 

 
Чай из нашей речки – чудо!
По три раза пьем на дню.
Первый самовар – мы сами,
А второй – зовом родню.
 

 
Вся в кустах, в зеленой сбруе,
Только звон да погремки
Да серебряные струи
По камням вперегонки.
 

 
Нет! Ее не зауздаешь
Самым крепким удилом —
Мы ее и в синем море
Опознаем всем селом!
 

1964

* * *

 
Весна зовет меня в поля,
Под небом день весенний встретить.
Земля мне шепчет: – Я твоя!
Чем на любовь ее ответить?
 

 
Мой дед всю жизнь пахал сохой,
Невзгоды взваливал на плечи.
Я, внук его, пашу строкой,
Земле от этого не легче.
 

 
Что ей перо? Ей нужен плуг,
Ей нужен скот, навоз ядреный,
Ей нужен верный, нежный друг,
Хозяин, жизнью умудренный.
 

 
Шагают по полю столбы,
И провода о чем-то плачут,
И директивные бобы
Своей ненужности не прячут.
 

 
Лежит земля, как сирота,
В своем смущенье невеселом,
Поскольку стали города
Специалистами по селам!
 

 
Куда ни глянь, грустят поля
В тоске бесплодно обнаженной,
Земля мне шепчет: – Я твоя!
Бери меня скорее в жены!
 

1964

* * *

 
Русь – распаханная равнина.
Друг ей – плуг, неприятель – меч.
Терпелива она и ранима,
Потому ее надо беречь.
 

 
Ни французы ее не сломили,
Не замучила татарва.
Есть ли что-нибудь лучшее в мире,
Чем зеленая эта трава?!
 

 
Чем парная и ноздреватая,
Плугом тронутая земля?
Кровью политая, невиноватая,
Наша русская, кровно своя?
 

 
За Рузаевкой – поле, поле,
Нежный, нежный весенний луг.
Бросить к чертовой матери, что ли,
Все стихи, чтобы взяться за плуг!
 

1964

Домбра Джамбула

 
Она в углу стояла,
В краю степей и гор.
Стояла и молчала,
И это был укор.
 

 
Я взял домбру Джамбула
И заиграл на ней,
И на меня подуло
Просторами степей.
 

 
Свободно, нежно пела
В моих руках домбра.
Двухструнная хотела
Мне пожелать добра.
 

 
Со мной сидели внуки
Великого певца.
И брал я курс науки,
Как волновать сердца.
 

 
Спасибо вам, акыны,
За песни, за привет,
За то, что и поныне
Любой из вас – поэт!
 

 
Звучит домбра Джамбула
В душе моей с тех пор,
Как к ней я прикоснулся
В краю степей и гор.
 

1964

* * *

 
Заря января заняла янтаря
И алости тетеревиной.
Я вижу сугроб под окном у меня,
Нетронутый, чистый, невинный.
 

 
Не смейте ходить и топтать сапогом,
Не трогайте мой заповедник.
Подолгу мы думаем с ним об одном,
И снег – это мой собеседник.
 

1964

Снегирь

 
Я люблю снегиря за нагрудные знаки,
За снежок и за иней на птичьей брови.
У меня впечатление: он из атаки,
Снегириная грудь по-солдатски в крови.
 

 
Пни лесные все прячутся в белые каски,
Грозовые мерещатся им времена.
Но летает снегирь безо всякой опаски
И старательно ищет в снегу семена.
 

 
Я люблю снегиря за подобье пожара,
За его откровенную красную грудь.
Мать-Россия моя, снеговая держава,
Ты смотри снегиря своего не забудь!
 

1964

* * *

 
Счастье! Гнездо мое аистово,
Где мне тебя завить?
Может, поехать в Калистово,
Домик под елью срубить?!
 

 
Изгородью опоясаться,
Яблонями обрасти,
С легкою радостью на сердце
Воду на грядки нести?
 

 
Счастье! Мой поезд в Подсолнечную,
К озеру, к прорубям,
Где, как приятели стонущие,
Ветер и холод к губам.
 

 
Счастье! Мой спутник запущенный,
Многоступенчато ты!
Ты меня голосом Пушкина
Кличешь из темноты.
 

 
Ты меня взглядами девичьими —
Чтобы скорее сгорел, —
Ранишь своими царевичами
Черноресничных стрел!
 

 
Рань меня, счастье, и трогай,
Звени, душа-тетива,
Чтобы другой дорогой
Горе плелось, как вдова.
 

1964

Сом

 
Жил он в очень глубокой яме,
Под корягами, под соловьями,
Тихо-мирно усами, водил,
Сам собою руководил.
 

 
Там, где бабы стучат вальками,
Он охотился за мальками,
Там, где с хлебом стоит баржа,
Узнавали его сторожа.
 

 
Берегли они внуков и внучек:
– Не протягивать с берега ручек,
Будет очень большая беда,
Схватит сом – и прощай навсегда!
 

 
Но схватил он однажды спросонку
Небольшую мою блесёнку
И давай меня в яму тащить,
Только спиннинг с натуги трещит.
 

 
Я сцепился с ним, как с Поддубным,
Ох, и тяжко мне было и трудно,
Как хотел этим вечером он
Оборвать мой прекрасный нейлон.
 

 
Я не я! Я не Виктор! Не Боков!
Если сдамся над ямой глубокой,
Разразите меня грома,
Если я не достану сома!
 

 
Вот уже нас возле берега двое —
Я и сом, как бревно живое,
В воду хочет, а я не даю:
– Кто тебе говорил – поборю?!
 

 
Еле-еле в мешок его впятил,
Он по мне все хвостом колошматил,
Всю дорогу башкою мотал,
Воздух жабрами жадно хватал.
 

 
Бросил я его на соломку,
Отошел от него в сторонку,
Сом раскрыл свою страшную пасть
И признался: – Сильна твоя власть!
 

1964