Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Виктор Боков

Ковыль

 
Он стоял на обочине
Серебристо-рябой.
А его то и дело рабочие
Сминали ногой.
 

 
Он сгибался и кланялся
Пшенице степной:
– Государыня, радуйся,
Простор этот – твой!
 

 
Он следил за колосьями,
Каждый шорох ловил,
А его то и дело колесами
Каждый трактор давил.
 

 
Солнце краешком чалило,
Двигалась ночь.
Как она опечалила:
– Не могу вам помочь!
 

 
Жался он, жалко ежился,
Доходило до слез:
– Ах, зачем я размножился?
Ах, зачем я возрос?
 

 
Над степными пространствами
Без кнутов и плетей
Гнали электростанции
Тьму веков из степей.
 

1960

В океане

 
Я брился в Тихом океане.
Бил по борту соленый вал,
И прыгала вода в стакане,
И борщ чечетку танцевал.
 

 
Мне улыбалась повариха,
Кренясь в салон плечом тугим:
– Узнал, почем у нас фунт лиха?
Узнал?
   Тогда скажи другим!
 

 
Мне все в пути казалось ново:
И то, что пыль морская в грудь,
И то, что шли без останова,
И то, что нет земли вокруг.
 

 
Вода, вода, вода – и только!
Одна она со всех сторон.
Над ней моя морская койка
И мой несухопутный сон.
 

 
Непроходимые глубины,
Таясь в молчании ночном,
Скрывали, сколько душ сгубили,
В пучину приняли живьем.
 

 
Ненадобно других доходов
Коварной древней западне:
И кости русских мореходов
Лежат на дне, лежат на дне.
 

 
Не оценить ценою денег,
Ценою самых сильных чувств
Обыденного слова «берег»,
Слетевшего с рыбачьих уст.
 

 
На горизонте горы, горы,
Бесстыдно камень обнажен.
Когда тонули командоры,
Они, наверно, звали жен.
 

 
И так ли это было? Тайна,
И вымысел – еще не факт.
Но бухта с именем Наталья
Мне говорит, что было так.
 

 
Я здесь твержу другое имя!
Всем расстояньям вопреки
Глазами серыми твоими
За мною смотрят маяки!
 

1960

Петропавловск

 
Город-бухта,
Город-сопка,
Город-сад.
У тебя своя походка,
Твердый шаг.
 

 
Собирается
Москва-столица
Спать,
Ты уж выспался,
Тебе команда
«Встать!».
 

 
Выйти в море,
Выйти в горы,
Выйти в цех —
Дел найдется —
В Петропавловске
Для всех.
 

 
Мореходка
Марширует на плацу,
Бескозырки
Петропавловску
К лицу.
 

 
Каждым бревнышком
И каждою доской
Этот город —
Мореход
И волк морской.
 

 
Вот беда, что
Часто землю здесь
Трясет.
Пусть трясет,
А Петропавловск
Все растет!
 

 
Над широкою
Авачинской губой
Город ширится,
Хорош, пригож
Собой.
 

 
Волны бьют
В береговой его гранит,
Пурги хлещут,
Дождь сечет,
А он стоит!
 

 
И понятно
Это все само собой,
Потому что
Петропавловск —
Часовой!
 

 
Из Москвы
К нему теперь
Рукой подать.
Сел на «Ту»,
Поел два раза —
И слезать!
 

1960

Лось на путях

А.Ушину

 
Лось на путях! Дайте зеленый!
Он на красный свет не пойдет.
Он стоит под ветвистой короной
И, как поезд, ждет.
 

 
Дайте ему «зеленую улицу»,
Чтобы он никуда не свернул.
Разве, скажите, лось не умница:
Дали зеленый, и сразу шагнул!
 

 
Пошел, как путеобходчик, по рельсам,
Люди ликуют: «Лось! Лось!»
Простим ему, что он первым рейсом
Не руду, а рога свои гордые нес.
 

 
Они у него своего рода индустрия.
Арматура, железная стать.
Здравствуй, здравствуй, природа русская,
Не губить тебя надо – спасать!
 

1960

Владимир

С. Никитину

 
Город спит в вишневом белом дыме,
В тишине владимирской весны.
Тихо над сердцами молодыми
Веют замечательные сны.
 

 
Камень стен церковных глух и древен,
Ржавь насквозь проела купола,
Но краса владимирских царевен
Уцелела и до нас дошла.
 

 
Я твержу девчонкам черноглазым
У обрывов клязьминских крутых:
– Встретились бы раньше богомазам,
Кинулись бы с вас писать святых.
 

 
А они смеются: – Наша внешность
Грубовата для святых досок,—
Обнажают тело, то-есть грешность,
Загорать ложатся на песок.
 

 
Предо мной ворота Золотые,
Древности былой надежный щит.
Мимо них не конница Батыя,
А такси владимирское мчит!
 

1960

Разговор с недовольным

 
«Легче поворчать,
Чем поворочать!» —
Говорил рабочий мне один.
 

 
– Бросьте вы мне голову морочить,
Гражданин!
Что брюзжите?
Что пищите горлом:
«Я устал от всяческих субботников!»
Посмотрите: вас расперло,
Вы едите за бригаду плотников!
 

 
Власть нехороша?
А где же лучше?
Лучше нет, поверьте
Нам, поэтам!
Это ведь счастливый случай,
Что родились вы в Стране Советов.
 

 
Вам бы при царе
Пыхтеть и гнуться,
Стариться от преждевременных морщин,
Вам бы царь не дал раздуться
До социалистических толщин.
 

 
Что вам не хватает?
Дачи? Площади?
Дача – это прах, жучки, гнилье!
Что вы свой язык везде полощете,
Как над грязной прорубью белье?
 

 
Вы смеетесь:
«Много ль сам доволен?»
Много! Много!
Потому что я
Радостью труда навеки болен,
Для меня он – песня бытия.
 

 
Ваше недовольное величество,
Обыватель времени ракет,
Посмотрите, всюду электричество —
То ангарский, то днепровский свет.
 

 
Это мы —
Турбины, пульты, тракторы,
Головокружительные «Ту».
Это наши мирные реакторы
Преодолевают темноту!
 

 
Не аршином расстоянье мерьте,
Наша мера – вымпел на Луне!
Не ворчите, гражданин, поверьте,
Захлебнетесь в собственной слюне!
 

1960

Иван-чай

 
Ничего я не знаю нежней иван-чая!
Своего восхищенья ни с кем не делю.
Он стоит, потихоньку головкой качая,
Отдавая поклоны пчеле и шмелю.
 

 
Узнаю его розовый-розовый конус,
Отличаю малиновый светлый огонь.
Подойду, осторожно рукою дотронусь.
И услышу мольбу: «Не губи и не тронь!
 

 
Я цвету!» Это значит, что лето в разгаре,
В ожидании благостных ливней и гроз,
Что луга еще косам стальным не раздали
Травяной изумруд в скатном жемчуге рос.
 

 
Он горит, иван-чай, полыхает, бушует,
Повторяет нежнейшие краски зари.
Посмотри, восхитись, новоявленный Шуберт,
И земле музыкальный момент подари!
 

1960

* * *

 
Здравствуй, лес, мое шумное детище!
Что ты прячешь, скажи, под полой?
Протяни ко мне ветви и ветвищи,
А не трудно – склонись головой.
 

 
Положи свои лапы мне на плечи,
Нам не знать, что такое вражда.
Тихо вырони капли и каплищи
Ночевавшего в листьях дождя.
 

 
Понимаю тебя, если, дрогнувши,
Ты кричишь своему палачу:
– Затушите преступное огнище,
Черным углищем быть не хочу!
 

 
Я люблю твои тонкие иглища,
Твой сосновый и терпкий настой,
Шаловливые гульбища, игрища
Ветра буйного с легкой листвой.
 

 
Если скажут, что лес – это веники,
Ты на это, мой друг, не гляди,
Подымай в высоту муравейники,
Глубже в землю корнями иди!
 

1960

Красота

 
Красота страшней кинжала,
Злее жулика в кустах.
У нее такое жало,
Что укус змеи – пустяк!
 

 
У нее глаза, как бритвы,
Как ножи, как лемеха.
Что бессилие молитвы
Перед вызовом греха?!
 

 
Берегитесь, братцы, беса,
Арендующего ад!
Безопасней возле ГЭСа,
С миллионом киловатт!
 

 
Тут смертельно, но не очень,
Ток запрятан в провода,
Красота же – ловкий ловчий,
Души ловит в невода.
 

 
Сортирует, солит, вялит,
Прячет в бочках и в торфу
И таких гигантов валит,
Что и Петр Великий – тьфу!
 

1960

Едет ветер

 
Едет ветер на бешеной тройке,
Кони ржут и поводья рвут,
Он бы мог и быстрее, но стройки,
Трубы фабрик ему не дают.
 

 
Даже степью не разбежишься,
Ни иртышскою, ни донской,
То амбары, то общежитья,
То пшеница кричат ему:
            – Стой!
 

 
То заборы мешают, то доски,
То промышленные штабеля.
Вдруг он врезался где-то в Подольске
В белый-белый косяк белья.
 

 
Натянулись до звона веревки,
Чье-то платье слетело к ногам.
Закричали сороки-воровки:
– Что ты делаешь, хулиган?
 

 
Ветер на землю спрыгнул, опешил,
Оробел, взял коней под уздцы:
– Кто белье это, граждане, вешал?
Выходите ругаться, жильцы!
 

 
В ожидании поединка
Ветер встал, головою поник.
Удивительная блондинка
Во дворе перед ним стоит.
 

 
– Озорство тебе я прощаю! —
И сияет от доброты. —
Что попадало, перестираю,
А сушить, извини, будешь ты!
 

 
– С удовольствием, ненагляда!—
Отвечает ей ветер в упор.
И ресницы вдруг стали преградой
Выше самых высоких гор.
 

 
Перед взглядом ее окаянным,
Перед вьющейся силой кудрей
Ветер сделался постоянным
И сказал: – Распрягаю коней!
 

1960

* * *

 
Девушка, как цапля в целлофане,
Мокнет на трамвайной остановке.
Пристает к ней мелкий-мелкий дождик,
А она не сердится нисколько!
Сквозь туман окраины рабочей
Движутся стальные донкихоты,
Башенные краны к ней шагают:
– Мы тебя проводим, дорогая! —
И идут! И хвастаются оба:
– Этот дом высотный я построил!
– Этот Дом культуры я закончил! —
Девушка смеется:
         – Вы прекрасны! —
А сама ныряет в переулок,
Умоляя:
    – Дальше не ходите! —
И стоят два башенные крана,
Как вдовцы. А девушка шагает
Через мелкий-мелкий дождик.
Светится фигура в целлофане,
Светится дождинки на ресницах,
Светится невинная душа!
 

1960

Пушкинский бульвар

 
Выхожу я утром рано
Да на Пушкинский бульвар.
Там сидят два ветерана.
Я пройдусь – ведь я не стар.
 

 
Мне еще не мемуары
В тихой комнате писать.
Мне про шумные бульвары,
Про живое рассказать.
 

 
Весь бульвар – собранье красок.
И на нем в такую рань
Демонстрации колясок,
Мамок, бабушек и нянь.
 

 
Человечество катают,
Кормят кашей, молоком.
В долг дают ему и знают,
Что оно отдаст потом.
 

 
Всходит красная гребенка,
Словно солнце в волосах,
Молодая мать ребенка
Подымает на руках.
 

 
Соской тешится мечтатель,
Сам зрачками даль сверлит.
Там, как главный воспитатель,
Пушкин бронзовый стоит.
 

1960

Ветер в ладонях

Родина

 
Милая родина!
Зори закатные,
Мачты высокие,
Голос турбин.
В золото осени
Ярко вплетаются
Флаги пунцовые,
Грозди рябин.
 

 
Я узнаю тебя
В голосе диктора,
В лязге лебедок,
Морских якорей,
В атомной станции,
В запуске спутников,
В реве пропеллеров,
В шуме морей!
 

 
Ты вдохновенная,
Ты несравненная
В шаге, в заплыве,
В размахе крыла.
Ты – это самые
Скорые скорости,
Ты – это самые
Новые новости,
Самые лучшие
В мире дела.
 

 
Ты – это счастье
Народов безбрежное!
Ты – это самая
Светлая жизнь,
Ты от Памира с Камчаткой
До Мурманска
Вся устремленная,
Буйная, бурная,
Вся как могучий
Порыв в коммунизм!
 

1960

* * *

 
Почему не поют орлы
И веселыми не бывают?
Или им очень видно с горы
И они больше нашего знают?
 

 
Иль у них недоразвит слух?
Иль природа их скована сплином?
Или совесть преследует пух,
Окровавленный клювом орлиным?
 

 
Что поделаешь – не поют!
Ни по праздникам, ни по будням.
Только клекот стальной издают,
Как положено душегубам!
 

1960

* * *

 
Манит меня самое малое —
Не моря, не большой перелет,—
Лес, малина, брусника алая
И деревня, где мама живет.
 

 
Там, как женщина незамужняя,
Разнаряжена наша изба,
Под князьком деревянное кружево,
Удивительная резьба.
 

 
Там антенны и телевизоры,
Мотоциклы и даже авто.
Ходят улицей две дивизии,
И одна из них в женских пальто!
 

 
Там дымки завиваются в кольчики,
Блещут косы в мужских руках,
Там завязаны белые кончики
На бывалых, старинных платках.
 

 
Там над сельскими сеновалами
Месяц круто подкову гнет.
Там за шумными самоварами,
Не смолкая, беседа идет.
 

 
Про картошку да про покосы,
Про телят, про утят и цыплят.
А какие там светлые косы
У моих деревенских девчат!
 

 
Что мне мешкать? Сейчас же уеду!
Жить естественней, проще начну.
Я наказывал: буду в среду,
Что мне ждать, я во вторник махну!
 

1960

Земное притяжение

 
Облака меняют очертания,
Ощутимость, цвет, величину.
Вот кому всю жизнь давай скитания
И оседлость наша ни к чему.
 

 
Мать моя свою деревню Язвицы
На Москву не может променять.
Рано утром из Загорска явится,
А под вечер примется вздыхать.
 

 
Не сидится старой: – Как там дома?
Как блюдет порядки глаз отцов?
Не упала ли труба от грома,
Не клюют ли куры огурцов?
 

 
Уж не нашу ль вишню козы гложут?..
Уж не наша ль изгородь худа?.. —
Быстро соберется, все уложит.
– Мне, – вздохнет, – сынок, скорей туда!
 

 
Я прошу: – Ну, сделай одолжение,
Поживи, понравится тебе! —
Но ее земное притяжение
К своему шестку, к своей трубе.
 

 
Из нее и дым иного свойства,
И особый запах молока!..
Этого святого беспокойства
Вам не знать, скитальцы-облака!
 

1960

* * *

 
Как пряно пахнет полдень у кювета.
В луга меня дорога увела.
Какое замечательное лето!
Какая щедрость красок и тепла!
 

 
За молодым сосновым перелеском
Кузнечиков сплошные веера
Взрываются с сухим и звонким треском,
Когда нога вступает в клевера.
 

 
Я называю травы поименно:
Вот мятлик, вот лисичка, вот пырей.
Не потому ли все они влюбленно
Меня зовут: – Иди, иди, скорей!
 

 
Тут для тебя горошек лиловатый,
Как кружевница, вяжет кружева.
Иду счастливый и невиноватый.
А счастье в том, что мать еще жива!
 

 
Исток мой главный и родник звенящий,
Я чище и целебней не найду!
И если, как поэт, я настоящий,
То только потому, что мать люблю!
 

 
Она мне родина! Ручьи и водопады!
Она мне радость и печаль полей.
И все свои заслуги и награды
Я не себе присваиваю – ей!
 

1960

Слова

 
Как голуби слетаются слова.
– Давай работу! – требуют резонно.
Они, как в океане острова,
Спасут меня, седого Робинзона.
 

 
– Все в сборе?
– Все! —
Еще одно словцо,
Чумазое, явилось из котельной.
– Вставай сюда! Твое лицо
Как раз к моей компании артельной.
 

 
Загоготал простой словесный люд
И к новобранцу-слову льнет с допросом:
– Ты где шатался? Признавайся, плут!
– Вниманье! Тишина! Мы после спросим.
 

 
Я маршал.
Объявляю смотр словам.
Стоит мое подтянутое войско.
И гул уже несется по рядам:
 

 
– Веди в атаку!
Мы с тобой! Не бойся!
Сраженье началось.
Труби, горнист!
Не упусти высокого мгновенья!
Еще минута – и на белый лист
Строку к строке поставит вдохновенье!
 

1960

Дрозд

 
Дрозд, наверно, декламатор,
Голос хриплый, хвастать нечем.
Мне, признаться, непонятно,
Почему он назван певчим.
 

 
Может, это по знакомству
Или по непониманью?
Слышите, с каким упорством
Он трещит над ранней ранью?
 

 
Иль рябины наклевался,
Иль рябиновки напился,
Иль давно не занимался,
Если с первой ноты сбился?!
 

 
Дрозд, оставь свои потуги,
Знай, певцы получше были,
Брось лесной вокал, покуда
За нахальство не избили.
 

1960

* * *

 
Поэты! Не гнушайтесь песен,
Пишите их – они нужны.
Коль рот раскрыть в застолье нечем,
Мы виноваты! Мы должны!
 

 
Мы!
Горько мне, что для России
Вам жалко песенной строки.
И выплывают расписные
Халтурщики-текстовики.
 

 
Поэты! Это нам позорно,
За это надо нас на суд,
Что высеваются не зерна
В людские души, а овсюг!
 

1960

* * *

 
Гремлю, как дождь
В водосточной трубе,
Лопаюсь, как спелый
          стручок гороха.
Все, что есть, отдаю тебе,
Моя эпоха!
 

 
Фабрики ткут —
        дым из труб,
Станы прокатные сталь катают.
А у меня слова срываются с губ
И за душу жгучим ознобом хватают.
 

 
Им нравятся ранние поезда,
Им нравится быть с машинным стуком.
Они нежнее тычинок дождя,
Грубее шершавых солдатских сукон.
 

 
Стихи – моя наковальня: тук-тук!
Мои озорные трехструнные песни.
Поэзия! Ты не собрание скук,
Не выставка глупости, чванности, спеси!
 

 
Вся как радуга,
Вся как вызов,
Вся как звончатый,
         радостный смех.
Это ты ныряешь с карнизов,
Пробивая мартовский снег!
 

1960

* * *

 
Я в рай не попаду – я слишком грешен!
Жалеть ли, сокрушаться ли о том?
Мне будет раем громкий дождь черешен,
Который я ловлю горячим, жадным ртом.
 

 
Мне будут раем голоса живущих,
Шторм на море и шлюпки вдоль бортов,
Мне будет адом, если в райских кущах
Я не найду простых, земных сортов.
 

 
Мне будет адом, если где-то рядом
Любовь подменит бытовой эрзац,
Преследовать начнет ревнивым взглядом
И верностью ненужною терзать.
 

 
Жить без любви – преступное увечье,
Уродство, оскорбление земле.
Мне будет раем – правда человечья.
Во всем! И в поцелуе в том числе!
 

1 960

* * *

В. Сякину

 
Ревет зима белым зверем,
Поет зима озябшим ртом.
Стучит зима в снежный терем
Своим промерзшим прямым хвостом.
 

 
Медведь спросонку спросит:
              – Кто там? —
Зима ответит:
       – Я пришла.
– Чего ты жмешься к чужим воротам —
Своей берлоги не нашла?
 

 
Пойдет зима, как беспризорник,
И не прилечь и не присесть.
Ей ветер скажет: – Ты сезонник,
И для тебя – бараки есть!
 

 
Зайдет зима в барак постылый
В своих поношенных пимах.
И, удивившись, спросят:
            – Милый,
 

 
А где же все?
       – А все в домах!
 

1960

* * *

 
Коршуны, крылатые пираты,
Разгулялись над сосновым бором,
Разлетались над лесною глушью,
Раскричались над безмолвьем полдня.
 

 
Где-то в гнездах дремлют коршунята,
Чистые, невинные младенцы.
И они, дай срок, окрепнут в крыльях
И начнут разбойничать не хуже.
Неужели в мире зло бессмертно?
 

1960

Старик

 
Старик с утра ругает старуху:
– Хлеб зачерствел, пересолен суп,
Что ты скупишься, живем не в проруху,
Положила б побольше круп!
Заварила б покрепче чаю,
К чаю, может бы, что нашлось…—
Он не видит, а я замечаю,
Что старуху довел до слез.
Возмутительно-непонятно,
Откуда в старом столько вреда?
Почему так нахально-квадратно
Разрослась его борода?
Уж если растет борода,
Должна расти доброта!
 

1960

Материнство

 
В природе есть одно единство,
Которое ее роднит.
Она лелеет материнство,
На нем незыблемо стоит.
 

 
Вот эта яблоня у тына,
Что сломится, того гляди,
Оцепенела и застыла
От счастья, что на ней плоды.
 

 
Вот эта серая кобыла,
Пасущаяся у прясла,
Ни на минуту не забыла,
Что жеребенка принесла.
 

 
Глаза от радости слезятся,
А уши ревностно строги.
Еще бы! Рядом здесь резвятся
Четыре родственных ноги!
 

 
А ты, кукушка, что кукуешь,
Тревожа пасмурный рассвет?
Уж не о том ли ты горюешь,
Что малых деток рядом нет?!
 

 
А ты чего глядишь с тоскою,
Закоренелый холостяк?
Вот эти нивы и просторы
Тебе бесплодья не простят!
 

1960

Автобус влюбленных

 
Поздний полный автобус влюбленных
Мимо речек, ручьев и ракит
На дорогах горячих, гудронных
Тихо шинами шелестит.
 

 
Пассажиры разбились на пары,
Нежно головы положа.
От влюбленности светят, как фары,
Их торжественные глаза.
 

 
Опьяненные чувством лилеи
Обдают вас духами ТЭЖЭ.
Менделеевы, Галилеи
В поцелуе пока, в чертеже.
 

 
Но всесилен закон повторенья,
Он не минет и этих девчат.
И грядущие поколенья
К нам со скоростью спутника мчат.
 

 
Этим юношам в актовых залах
Еще надо экзамены сдать,
Но любовь, коль она завязалась,
Ни минуты не думает ждать.
 

 
У нее не бывает простоя,
Властно время находит для встреч.
Все нетронутое, холостое
Ей что спичкою порох поджечь.
 

 
На какой-нибудь остановке
В подмосковном лесном терему
Восхитительные босоножки
Вдруг с кокетством порхнут во тьму.
 

 
А за ними и туфель тяжелый,
До педантства надраенный весь,
Шлепнет на землю, словно желудь.
Громогласно объявит: – Я здесь!
 

 
И пойдут они стежкою росной
На простор сенокосных лугов.
Предложите двоим этим в космос —
Согласятся, на то и любовь!
 

 
Может, скажете: это неверно!
Что стихами дурачу я вас?
Но автобус летит вдохновенно
По маршруту: Звенигород – Загс!
 

1960

Базар

 
Ряды, возы,
Картошка, лук —
Изделия колхозной шири.
И тысячи проворных рук
Считают деньги,
Ставят гири.
 

 
– Откуда этот кочанок,
Такая белая курчавость?
– Она из Рыбнова, сынок,
Не езживал туда?
– Случалось.
 

 
– Вот то-то вижу, что ты наш,
Слова рязанские, сыночек.
– По два с полтиною продашь?
– Бери!
– Ну, свешай кочаночек.
 

 
Грузины привезли айву,
Узбеки – груши и гранаты.
Я рынком, как стихом, живу,
Я здесь слова гребу лопатой.
 

 
Как колокол над всем народом,
Весь день в ушах звенит:
           – Продам!—
Деревня катит к городам
Арбузы, дыни, бочки с медом.
 

 
Мой мед, вы знаете – слова,
Живые люди, души, речь их.
И я, как шмель или пчела,
Беру с цветов, но с человечьих!
 

1960

Из биографии

 
Былинные,
Орлиные,
Озерные края…
Жизнь терпеливая,
Сезонная моя.
 

 
Был я токарь,
Был штукатур,
Был я бондарь,
Был смолокур.
 

 
Нанимался сплавщиком,
Пас табуны.
С музыкальным ящиком
Шел вдоль страны.
 

 
Ящик треугольный,
В нем семь досок,
Очень удобный,
И свой голосок!
 

 
На ящике дырка,
Над ней три струны,
Седлом у них кобылка
С лесной стороны.
 

 
Сяду на краешке,
Подкручу колки,
А на балалаечке
Блестят уголки.
 

 
Ударю по струнам —
Трень да брень.
Идут ко мне юные:
– Добрый день!
 

 
Идут ко мне ровесники,
Один к одному.
– Прими нас в песельники.
– Ладно, приму.
 

 
Идут ко мне старые,
Пиная пыль:
– Были усталые,
Ты в нас поднял пыл!
 

 
Голос мой веселый,
Пальцы по ладам.
Шел я по селам,
Шел по городам.
 

 
Выпускал словечки,
С девками шутил.
Вдоль да по речке
Селезнем плыл!
 

 
Шел я по равнинам
С зари до зари,
Питался рябиной,
Как снегири.
 

 
Я по поднебесью
Лебедем летел
И повсюду песни
Пел, пел, пел!
 

1960

Трава

 
Мне нравится,
Мне нравится,
Мне нравится трава.
Она и называется
Трава-мурава.
 

 
Травонька шелковая,
Луг – зеленый еж…
– Что ж ты, бестолковая,
Ходишь и мнешь?!
 

 
– Ты не беспокойся,
Мил человек,
Травоньку косят,
А помять не грех!
 

 
Я иду вальяжно,
Ей ничего.
– Это не важно!
– Смотря для кого!
 

 
Синие глазища,
Косы как ручей.
А трава ложится
Под ноги к ней.
 

 
Пятки чернеют,
Как антрацит.
Не пойду за нею,
Поглядел – и сыт!
 

 
Я останусь с травонькой
На лугу стоять,
Зеленые праздники
Лета справлять.
 

 
Я траву обойду
Где тропой, где мостом.
Она бывает раз в году
Самым лучшим гостем!
 

1960

Кочегар

 
Я кочегар. В печах шурую,
Мне уголь каменный – родня.
Я ночь январскую штурмую
Багровым пламенем огня.
 

 
Он мечется то рыжей белкой,
То выгоняет стаю лис,
Берет с лопаты уголь мелкий
И замирает, словно рысь.
 

 
И вдруг – прыжок! И снова пламя,
Махая огненным крылом,
Летит решительно и прямо
В трубу, как ведьма с помелом!
 

 
Я не бобыль, есть внучки, внуки,
Вхожу к ним, сразу говорю:
– А ну, садитесь, грейте руки,
Я вам тепло свое дарю!
 

 
– Ах, дедушка! Ты где скрывался?!
– Скажу тебе, хоть ты и мал:
Лопатой в уголь зарывался
И в топке счастье добывал!
 

1960

* * *

 
Опять земля в ненастьях и туманах!
Ложатся листья тихо умирать.
Земля не на китах, а на Иванах,
И потому ей хорошо стоять.
 

 
И потому ее стальной ладонью
Поднимут и уложат в борозду,
И снова встанут скирды и одонья,
И новый хлеб потянет соль в ноздрю.
 

 
И потому в душе не безнадежно,
Она жива, как за корой стволы,
Когда на землю вкрадчиво и нежно
Роняют журавли «курлы, курлы».
 

 
Стучит ненастье топорами капель.
Спят лесорубы на лесном дворе.
А осень, закадычный друг-приятель,
Бредет болотом с клюквой в подоле.
 

 
– Дай ягодку! —
Холодная кислинка
Вдруг делает тебя богатырем.
Все, что увидим, все, что нам приснится,
Мы все с земли, как ягоду, берем!
 

 
На всех широтах и меридианах
Ее тревожат рельсы и гудки.
Она не на китах, а на Иванах.
А им – любые подвиги с руки!
 

1960