Текст книги "Чарусские лесорубы"
Автор книги: Виктор Савин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
А ну-ка, он попробует еще покидать поленья, по одному?
Он залезает на поленницу к Паньке. Она ласково потрепала его по щеке, заглянула в глаза. А у самой у нее глаза серые, добрые, с веселыми искорками. И он вдруг вспомнил: она ведь беременная. Скоро должна пойти в декрет. Он станет отцом. У них с Панькой будет маленькая лялька. Паньке дадут отпуск, она начнет нянчиться с ребенком, а ему, Синько, придется по-настоящему работать. Ему представляется, что он будет делать: ездить на ленивых волах, возить воду, дрова, чистить картошку… «Та хай вона сгине така работа!» – мелькнула у него неожиданная мысль. Он начинает скидывать поленья в реку: одно, другое, третье. И кажется, будто дрова из его рук сами потекли в воду, он только к ним притронется, а они фырк – и в реке. Руки у него тяжелые, тугие, а дрова легонькие, как перышки. А он боялся работы, пугался! Ему кажется, что все смотрят на него и удивляются: какой же герой Гришка Синько!
И он работает, старается пуще прежнего. Все поют, и ему хочется петь, смеяться, дурачиться. Чтобы посмешить девчат, добавить веселья, он запевает:
О, якбы мени пиджак черный,
Шевкову сорочку,
То б до мене липли девки
Без всякой отсрочки.
И Паня, и Лиза, и вое, кто поблизости, прыскают от смеха. А Синько запевает новый, еще более смешной куплет.
Никто и не заметил, как верхом на лошади подъехал парторг.
– Синько, ты что тут отираешься? Тебя поварихи потеряли. Ступай скорее в лагерь. Надо воду таскать, картошку чистить.
– Он с нами работает! – заступились за парня девчата.
– Знаю, какой он работник-то. Иди скорее, Синько, иди.
Парня будто окатили холодной водой.
– Не хочу я картошку чистить, Хветис Хведорович, – взмолился Синько. – Нехай пропадет вона пропадом та картошка!
– Что же ты хочешь?
– Здесь останусь, лес плавить. Со всеми хочу быть, на людях.
– И с зачисткой берегов пойдешь?
– Пиду. Хиба нет? И в лес потом работать пиду.
– Он, лес-то, тяжелый ведь? Это не кукуруза, не подсолнухи!
– Нехай, у меня силы хватит.
– А кто на кухне поварихам помогать будет?
– Так есть же люди, найдутся.
– Кто найдется? Теперь немного охотников на кухне работать.
И, обращаясь к сплавщикам, Березин спросил:
– Может, из вас, девчата, пойдет кто-нибудь вместо Синько?
– Аха, как раз! Ночей не спали, только об этом и думали.
– Пошли вон Паньку. Пускай поменяются местами. Ей все равно скоро на легкую работу придется идти.
– Вот правильно!
– Ступай, Панька, ступай.
Парторг помолчал, потом сказал:
– Верно, Синько, пора тебе браться за настоящую работу! Только возьмет ли тебя Ермаков в свою бригаду?
– Кого? – спросил Сергей, подходя к Березину.
– Синько вот, Григория. Ты, наверно, знаешь, что это за человек?
– А почему не взять? Возьму!
52
Вечером после захода солнца на лугу у моста горели десятки костров. Дым от них расстилался далеко по реке. В лагерь сплавщиков приехало почти все леспромхозовское начальство и представитель треста: маленький толстый человек, с коротенькими ногами, засунутыми в резиновые шахтерские сапоги, в демисезонном пальто, в шляпе. Сплавщики тут же дали ему имя «Кот в сапогах». Выпившие по чарке люди балагурили у огня, пели, вспоминали, что произошло за истекший день. О злополучном бревне и заторе появилась заметка в «боевом листке».
Прочитав эту заметку, представитель треста нахмурился, и тут же в присутствии рабочих начал «пилить шею» директору леспромхоза:
– Ну вот! Где же ваше руководство? Вы слишком самонадеянны! Вышли на сплав, а ваши люди даже не ознакомлены с правилами техники безопасности.
– Мы же семинар специальный проводили, – оправдывался Яков Тимофеевич. – Это просто непредвиденный случай.
– В нашей работе ничего не должно быть непредвиденного. Во всем должен быть план, все предусмотрено, введено в ажур.
– У вас в тресте тоже все «в ажуре»?
– Во всяком случае, нет такой анархии, какая творится у вас… Ну, нам, кажется, пора ехать в поселок на ночлег?
– Я не поеду, товарищ Морковкин. Я останусь ночевать здесь, со сплавщиками. Никто из них не захотел пойти домой. Все решили завтра пораньше выйти на работу: по холодку-то лучше работается.
– А я как?
– Вы, товарищ Морковкин, можете переночевать в Новинке. У нас там приличная квартира для приезжих: можно чаек заказать и все прочее.
– Но ведь я один не найду дорогу в Новинку! Я могу заблудиться.
– У меня нет людей, кто бы вас проводил. Все люди были на работе, устали, им нужен отдых.
– Тогда как же быть?
– Не знаю, решайте сами. Лошадь ваша накормлена, напоена, можете ехать. Да и заблудиться вам тут негде. Поезжайте по трассе лежневой дороги и как раз попадете в Новинку.
– А не опасно ездить? У вас тут, говорят, медведи водятся?
– Вот на этой горе много было. Но теперь, видите, лес вырублен, одни пеньки остались, так что тут теперь никаких медведей нет.
– А если я останусь ночевать здесь, вы кошму дадите, палатку?
– Этого нам трест, как раз, не дал. Найдем для вас какое-нибудь одеяло.
– Вот и отлично, превосходно! Значит, я остаюсь ночевать здесь, со сплавщиками. Это, знаете, даже интересно: свежий воздух, река… Только что-то дымом пахнет.
– Тут не только дымом, но и фиалками пахнет, и подснежниками.
– Да, да, я слышу. И пихтой еще пахнет.
– И пихтой.
– А почему у вас народ не интересуется газетами?
– Как не интересуется?
– Я вижу, там у костра ваш парторг читает людям газету, а около него собралось только человек пятнадцать, не больше, остальные почему-то совершенно равнодушны: одни песни распевают, другие на гармошке играют, на балалайке, а большинство уже спать пристраивается возле костров.
– Устали люди, отдыхать пора. Поработали неплохо. Мы планировали сегодня со сброской дойти до Белого камня, а спустились намного ниже. Если бы не затор, сделали гораздо больше.
– Говорят, кабы не «бы», выросли во рту грибы… А кино сегодня почему у вас нет? Растянули бы экран на поленнице и показали людям какой-нибудь фильм.
– У нас на шесть участков только две кинопередвижки. Кинопередвижка северной зоны лесоучастков сегодня у сплавщиков на Моховом, а завтра будет здесь.
– Берите профсоюз леса и сплава за бока, пусть дает больше передвижек.
– Мы от союза вместо кинопередвижки пианино получили для новинского лесоучастка.
– Это напрасно. Пианино – роскошь.
– Я не думаю, что напрасно. Чем Новинка хуже какого-либо маленького городка? Там люди и здесь люди, там трудящиеся и здесь трудящиеся. Нам даже должно быть больше внимания, мы в лесу живем. Нам нужны хорошие клубы, хорошие библиотеки, спортивные площадки. Выравнивать надо нас по городу, мы ведь тоже в коммунизм идем.
– Я думаю, товарищ Черемных, нам пора спать?
– Сейчас, товарищ Морковкин, будем устраиваться. Я пойду распоряжусь, чтобы нам местечко где-нибудь у костра приготовили.
Отыскав Чибисова, Яков Тимофеевич сказал:
– Этот, представитель треста, решил ночевать с нами. Дай ему теплое одеяло.
– А где я ему возьму? – раздражаясь, сказал Чибисов. – У нас и для сплавщиков стеженых одеял не хватает. Кухонные рабочие под шерстяными спят.
– Ну, дай несколько шерстяных одеял.
– Я ему нарочно дам какую-нибудь рвань, пусть побудет в шкуре сплавщика, не обеспеченного кошмой и палаткой!
– Зачем это делать? Он же представитель треста.
– А какой от него тут толк? Все рабочие на него косо смотрят, везде суется, ко всему придирается.
– Такая у него «миссия», чтоб высоко держаться, – с иронией сказал директор.
С вечера у жаркого костра Якову Тимофеевичу не спалось. Лежал на пихтовых ветках и глядел на далекие россыпи звезд, похожих на искры, вместе с дымом поднимающихся ввысь. По другую сторону костра, с головой завернувшись в одеяло, похрапывал представитель треста. На душе у директора было неспокойно. Как-то пройдет сплав? Он только начинается. Все может случиться. Нужно постоянно быть начеку, постоянно бодрствовать и мириться с тем, что очень мало приходится спать.
Сон подошел незаметно. Спал Яков Тимофеевич чутко, настороженно. И вдруг сквозь сон ему показалось, что он проспал, все люди давно поднялись, ушли на работу, а он, пригревшись на солнышке, все спит и спит у костра. Он спит, а люди уже начали сбрасывать древесину в воду, он отчетливо слышит и представляет, как раскатываются поленницы, как звонкие поленья стукают одно о другое, летят в реку, булькают. «Да что же это я? – думает он. – Ну и соня! Как теперь буду глядеть в глаза сплавщикам?» Наконец решительным рывком он борет сон, подымается, садится, открывает глаза. Но что такое? Солнца нет, кругом темно. Он приходит в себя, начинает соображать. Костер давно прогорел, вместо огня перед ним лежит пухлая куча серого пепла. На землю упал иней, от которого луг кажется серым, будто сплошь засыпанный пеплом. Он вспоминает про работника треста, его у костра нет. На его месте лежит лишь скомканное одеяло. Но куда же делся Морковкин? Яков Тимофеевич поворачивает голову к реке, откуда слышался звон поленьев и всплескивание воды. В предутреннем рассвете он видит на поленнице силуэт человека в шляпе и соображает: «Ага, Морковкина пронял мороз, Морковкин греется, Морковкин делает для леспромхоза, наконец-то, полезное дело, помогает сплавщикам. Ну, пускай погреется, пускай поработает».
Снова завертывается в свое одеяло и засыпает. Потом Яков Тимофеевич слышит, что кто-то его трогает за плечо. Он открывает глаза. Перед ним стоит, ежась в своем демисезонном пальто и шляпе, представитель треста. Яков Тимофеевич садится и хитровато спрашивает:
– Вы уже проснулись? Что так рано? Спите еще, спите! Видите, все еще спят. Одни только поварихи начинают просыпаться.
– Товарищ директор, – щелкая зубами, говорит Морковкин. – Я продрог. Скажите своему начальнику сплава, чтобы налил мне стопку спирта.
– Спирта? Он на подотчете у начальника сплавных работ. Разговаривайте с ним.
– Я был у этого, вашего Чибисова, разбудил его, он к вам посылает. Да еще ругается спросонок-то.
– Ничего не могу сделать. Разведите костер, согреетесь.
– Дров нигде нет, голый луг. Может быть, из поленниц взять?
– Зачем из поленниц? Тут дрова сырые. Вон за лугом горка. Там сушнику сколько угодно. Возьмите у поварих топор да и сбегайте.
– Мне бегать с моей комплекцией врачи не разрешают.
– Ну, потихоньку сходите.
Морковкин ушел за дровами в лес, вернулся оттуда, наверно, через час и принес под мышкой несколько хворостинок, когда уже весь табор проснулся и в нем пылали жаркие костры.
53
С кручи горы верхом на сивой лошади спускался всадник. Над лагерем сплавщиков на небольшом островке, образовавшемся между рекой и старым руслом Ульвы, стояла такая тишина, что слышно было, как под ногами осторожного коня гремят камни, срываются почти с отвесной высоты и бултыхаются в воду старицы. Все сплавщики устремили взоры на всадника.
– Так ведь это Фетис Федорович! – сказал мастер Чемерикин; он сидел у костра и, положив на колени папку, писал что-то.
Парторг спустился с горы, вброд переехал старицу.
– Мир на стану! – подъезжая, он окинул взглядом сплавщиков, только что поужинавших и сидевших группами на полянке.
– Здравствуйте, пожалуйте! – ответили ему.
– А ведь я вас искал у Косого брода, – продолжал Березин. – Приезжаю туда, смотрю – ни дыма, ни костров, никаких признаков лагеря. А вы, оказывается, вон куда ушли.
– Идем форсированным маршем, Фетис Федорович, – сказал мастер. – Утром на стану прослушали по радио первомайские призывы ЦК партии. Тут же провели митинг и обязались дойти сегодня не до Косого брода, а до Глухого острова.
– Значит, слово сдержали? Ну, молодцы!
– Вы нам газетки свеженькие привезли, Фетис Федорович?
– Есть газеты, есть письма.
И Березин похлопал рукой по кожаной раздутой сумке, висевшей у него на боку. Потом он не спеша слез с коня, привязал его к ольховому кусту возле палатки медпункта и направился к пологу культурника, который в это время настраивал радиоприемник «Родина» на Москву, чтобы послушать последние известия, – времени, по-местному, было двадцать один час без каких-то минут.
Сдав газеты и письма культурнику, Фетис Федорович вернулся к мастеру, расспросил его о делах, о настроениях сплавщиков. Внимание его привлек сидевший неподалеку у костра Григорий Синька. Из толстой липовой лутошки парень вырезал перочинным ножиком фигуру зайца, поднявшегося на задние лапы и насторожившего длинные уши; Торокина сидела напротив парня и не сводила с него глаз. Вокруг белели стружки, было такое впечатление, что парень и девушка сидят на цветущем лугу, среди подснежников.
– Как работает? – спросил Фетис Федорович у Чемерикина, кивнув в сторону Синько.
– Хорошо, товарищ Березин! Ничего плохого про него сейчас сказать не могу. Парень веселый, кипит в работе, и все у него получается с шутками-прибаутками. Иной раз что-нибудь «сморозит» по-украински, все со смеху покатываются. А то копировать кого-нибудь начнет или женщиной нарядится – это подбавляет веселья на работе, азарта у людей больше.
– А где Ермаков? Что-то я его не вижу.
– Сергей пристрастился хариусов ловить, пошел вверх по реке.
– Воду, поди, только хлещет?
– Нет, удачно у него выходит, без рыбы не возвращается.
А Ермаков в это время стоял на берегу Ульвы, у шумного переката с длинным удилищем в руке, с длинной леской, и ожидал поклева. Вода на перекате да и на всей реке вниз по течению казалась красной, огненной, с фиолетовой рябью у берегов. Вода и небо сливались где-то вдали, в узком проходе между высокими задремавшими горами, покрытыми синим лесом с бурыми вершинками.
– Ну как, не клюет, Сергей? – спросила Лиза, выглядывая из-за куста, отмахиваясь веточкой от комаров, певших вокруг нее тоненькими голосками.
– Тише, не шуми! – прошептал он.
– Мне уже надоело, Сергей.
– Сидела бы тогда у костра.
Не успел он это произнести, как удилище дрогнуло, кончик рябинового прута согнулся дугой, а волосяная леска пошла к берегу, где в глубоком омуте кружилась вода, покрытая пеной.
– Тащи, тащи, Сергей, заклевало! – выбегая из-за куста крикнула Медникова.
Сергей нахмурился.
– Лиза, ну какая ты, право! Не подходи к берегу. Ты мне всю рыбалку испортишь.
– Так теперь ведь рыбина-то на крючке.
– На крючке, да не на берегу. Может испугаться и оборвет леску. Хариус, он такой, его зря не вытащишь.
И парень заходил по берегу, то ослабляя, то натягивая поводок, постепенно выводя сильную, упругую рыбину к песчаной мели.
За плечом у Ермакова неожиданно оказался Фетис Федорович.
– Сдай леску-то назад, Сергей, сдай! – шепотом заговорил он. – А то оборвет.
Парень приложил палец к губам, потом чуть погрозил им парторгу: дескать, молчи, сам знаю, что делать. В глазах у парторга светились огоньки.
– Серега, я сейчас пойду на отмель, встану в воду и буду тихо стоять, а ты подводи его ко мне, на мели-то я его сцапаю.
Не дождавшись ответа Ермакова, Фетис Федорович натянул на колени голенища резиновых болотных сапог и побрел в воду по отмели, встал возле небольшой канавки и показал рукой: мол, заводи сюда в канавку.
Лиза на цыпочках тоже вышла из своего укрытия. Затаив дыхание, прошептала:
– Сереженька, дай мне удилище, я буду держать, а ты возьмись за леску и подбирай ее к берегу.
Ермаков с укоризной поглядел на нее и покачал головой.
Он начал действовать более энергично и смело повел упирающегося хариуса на отмель, где неподвижно стоял Фетис Федорович и напряженно глядел в воду, следя за леской; ломаная тень от него рябилась на воде. Потом он вдруг вытянул шею, увидел темную спину рыбины и, потеряв выдержку, показал Сергею руками ее размер, явно преувеличивая, – по его выходило, что хариус попался чуть ли не метровый.
От взмаха рук рыбина кинулась обратно в омут, но в глубь не попала, а вынырнула из воды, сверкнув над ее поверхностью мясистым серебристым телом. Леска выдержала.
– Давай выводи! – закричал Фетис Федорович и глубже побрел в реку. Поймав леску, он начал подтягивать ее к себе, потом, запустив руку в воду выше локтя, схватил хариуса и, держа его за жабры, вскинул над головой.
– Есть, Сергей, есть, вот он!
Он радовался больше, чем сам рыбак.
На берегу, когда все трое стояли вокруг седого замшелого хариуса, Фетис Федорович сказал Медниковой.
– Иди, Лиза, вари уху. Мы с Сергеем придем есть. А сейчас мы с ним посекретничаем.
Проводив девушку, Березин уселся на берегу, посадил-рядом Ермакова, не спеша свернул цигарку, закурил. В раздумье посмотрел на угасающий закат, на блекнущие краски. Вода теперь была уже не красной, а бледно-розовой с темно-фиолетовой каймой у берегов. Над самой ее поверхностью стлался еле приметный парок.
– Каковы твои планы на жизнь, Сергей? – спросил Березин.
В его голосе Ермаков уловил торжественные нотки. И понял: о чем-то серьезном заговорил парторг.
– Планы у всех одни, Фетис Федорович, – ответил он.
– А именно?
– Со сплавом не подкачать: скорее закончить, и без потерь.
– Ну, а сам ты чем живешь-дышишь?
– В каком смысле, Фетис Федорович?
– А не думал ли ты насчет вступления в партию? Ну, чтобы не посторонним, быть около нее.
– Это высокая честь, Фетис Федорович!
– Скажи по совести: есть желание вступить в партию? Если еще не думал – подумай, потом скажешь.
– Я уже думал. Только меня об этом никто еще не спрашивал. А самому, вроде, неудобно напрашиваться?
– Тут я виноват, Сергей. Давно тебя знаю, но все считал за подростка. Зырянов как-то напомнил мне про тебя. Я потом закрутился в своих делах и опять про тебя забыл. Одну рекомендацию даст тебе комсомол, вторую – я. Ну, а третью – найдешь кого-нибудь из коммунистов, кто хорошо тебя знает.
– Мне Яков Тимофеевич, думаю, не откажет.
– Ну и вот! Значит, все в порядке… Теперь пойдем на стан, там уже, наверно, уха поспела.
54
Река протекала между крутых лесистых гор. Сплавщики шли по каменистым, покрытым крупными валунами берегам. Обе бригады, Богданова и Ермакова, шли одна против другой, зачищая с берегов застрявшие дрова, бревна, разбирая завалы, распуская заторы. Особенно трудно доставалось на порожистых участках, где лес набивался на валуны, на подводные камни. Люди нередко, оплошав, купались в холодной, ледяной воде, приходилось раскладывать костры и сушиться. Был полдень.
– Мост, мост! – взволнованно закричала Медникова, схватив Ермакова за руку. – Смотри, Сергей, железнодорожный мост! А по мосту идет поезд.
И действительно, над рекой, в просвете между гор, показался синеватый ажурный, точно сделанный из кружев, высокий мост, по которому шел поезд, будто составленный из спичечных коробок. Люди на минуту прекратили работу, стояли и смотрели туда, где конец пути.
– Пришли, пришли, подходим! – не в силах сдержать восторга, кричала Лиза.
– До него еще, до моста-то, потянешь носом, – сказал Кукаркин, насыпая в ладошку табак. – Он, этот мост, обманчивый: кажется близко, а пойдешь к нему – язык высунешь. Он кажется недалеко потому, что висит над Ульвой высоко в воздухе.
– Теперь все равно скоро придем.
– Прийти-то, как не придем! Может, завтра к вечеру будем там, как раз в канун Первого мая.
– Ты, наверно, шутишь, Кирьян Корнеевич?
– Была нужда шутить.
Медникова взялась за багор.
– Пойдемте скорее, пойдемте, – сказала она и начала отталкивать от берега покрытые пеной поленья.
К вечеру этого же дня сплавщики вышли в широкую долину, похожую на огромную чашу с пробитым боком. Над пробоиной висел мост. Левее высокой железнодорожной насыпи на бугре стоял поселок углежогов. Свет заходящего солнца падал на окна небольших домиков, и было похоже, что во всех домах занялся пожар. Сами углевыжигательные печи (здесь их называют «томительными») находились ниже, ближе к реке. Они стояли рядами, дымили, наполняя долину горьковатым смолистым запахом. Между печами, образовавшими широкую улицу, лежали горы черного искрящегося угля.
Река кончилась, исчезла под нагромоздившейся древесиной.
– Неужели хвост? – удивился Кукаркин. – В прошлые годы хвост останавливался во-он у тех трех берез, а до них, руслом, отсюда километра три будет.
– Значит, все? Конец? – спросила повеселевшая Лиза.
– Видимо, конец! – сказал пилоправ. – Намаялась, девушка? Рада-радешенька, что мученье кончилось.
– И вовсе не намаялась!
– А чего так к концу стремилась?
– Так у нас же соцобязательство! По плану мы должны были прийти сюда третьего мая, дали слово быть тут в Первый май, а пришли двадцать девятого апреля. Сэкономили: день, два, три, четыре, – она считала дни по пальцам. Потом заплясала, показывая всем четыре пальца: – Четыре, четыре, четыре… Сергей, четыре дня выиграли!
Из-за кустов показалась группа всадников. Ехали Черемных, Зырянов, представитель треста и еще какие-то лица.
– Ну, поздравляю! – спешившись, сказал директор леспромхоза. Пожал руки бригадирам, Чибисову, Березину, Кукаркину, Медниковой – всем, кто находился в кругу. – А ведь мы вас сегодня не ждали. Ждали завтра к обеду… Молодцы, молодцы! Чибисов!
– Что, Яков Тимофеевич?
– Налей всем сплавщикам по чарке.
– И вам?
– И нам.
– И этому «Коту в сапогах»? – моргнул Чибисов в сторону Морковкина.
– Налей и ему. Он намаялся, бедняга. Верхом ездить не привык, на землю сойдет и на ногах стоять не может. А с полдороги пешком шел, лошадь в поводу вел.
Спустя некоторое время сплавщики с баграми на плечах, растянувшись длинной цепочкой, пошли в поселок, в Томилки. Не доходя до поселка, построились в колонну и с песней прошли по улице в клуб, где для них были приготовлены кровати, мягкие постели, а перед клубом на полянке горел костер, поварихи готовили ужин.
Вечер и ночь были исключительно теплые. Сплавщики долго не ложились спать: пожилые сидели группами на улице, покуривали, гуторили о том, о сем; молодые с гармошкой, с балалайкой ходили по поселку, пели смеялись. А вокруг неумолчно журчали ручьи, таяли последние снега.
Наутро сплавщики крепко спали. Уже взошло солнце, а люди нежились в своих мягких постелях. И вдруг по клубу плеснулась тревога, кто-то крикнул:
– Товарищи, на запань, на запань! Канат плачет.
В один миг люди поднялись и стремглав кинулись на главную запань, на ходу надевая фуфайки, застегивая ремни. Лиза Медникова бежала рядом с Ермаковым и Кукаркиным.
– А что значит – «канат плачет»? – спрашивала она.
– А знаешь, как «денежки плачут»? – буркнул пилоправ. – И древесина наша может сплакать, все наши труды.
И побежал еще быстрее, перегоняя Харитона Богданова, бежавшего в одной бордовой рубахе, без шапки, без пояса.
– Ведь в клубе, Сергей, кричали про канат, – сказала Лиза, недовольная ответом Кукаркина. – Как может канат плакать?
– Канат, Лиза, в самом деле может плакать.
– Ну, объясни, Сергей! Я же ничего не понимаю.
– Когда на заводах делают стальные канаты, то внутрь вкладывают просмоленную пеньковую прядку. При непосильной нагрузке канат до предела напрягается, и тогда пеньковая прядка сжимается, из нее сочится смола и выступает на поверхности каната. Канат слезится, у него больше нет сил терпеть перегрузку, он готов лопнуть.
– А для чего на запани канат?
– Он держит всю запань, весь напор воды и леса.
– Ой, как страшно, Сергей! А вдруг канат лопнет?
– Произойдет беда, катастрофа. Лес уплывет, его уже не соберешь.
– Бежим скорее, Сергей! Давай руку.
У запани возле каната-мертвяка стояло все начальство. Представитель треста, обнажив бритую лысую голову, был бледен, мял в руках шляпу и, растерянный, глядел на искрившуюся поверхность толстого каната, точно подернутого янтарем. А за спиной у него, за высоким массивным частоколом, перегородившим реку, громоздилась гора приплавленного, сгрудившегося леса; древесина лежала в невероятном хаосе, дрова, бревна вздымались торчком, под частоколом шумела вода, с пеной и брызгами выбиваясь из-под древесной массы.
– Решайте, товарищ Морковкин, как быть? – говорил Яков Тимофеевич. – Техническое руководство сплавом трест поручил вам.
Морковкин развел руками:
– У нас в тресте сейчас нет канатов.
– Да хотя бы и были, так что из этого? Ведь река не будет нас ждать, пока мы поедем за канатом да привезем его сюда… Решайте скорее, решайте! Днем прибудет воды еще больше.
– У вас есть еще какие-нибудь канаты? – спросил Морковкин.
– Какие у нас канаты? Вы же знаете, что нам прислано! У нас есть только тросы, тросики – лапша.
– Давайте эту лапшу, станем сращивать, подвяжем к мертвяку, подкрепим канат.
– Придется взять с элеваторов, – сказал Яков Тимофеевич, – но тогда мы не сможем начать выгрузку древесины. Иного выхода у нас нет.
Морковкин повеселел.
– Вот и хорошо! Раскулачивайте элеваторы. Тащите сюда тросы с элеваторов. Эй, люди! – закричал он подбегавшим из поселка сплавщикам, помахивая шляпой.
Рабочие разбились на группы: одни пошли за тросами, другие встали на рытье ям и траншей для укладки якорей по обе стороны реки. Когда все было сделано, встал вопрос: как подвязать дополнительные тросы к канату-мертвяку? Ведь он находится в воде, нужны водолазы. А где их взять? Люди, сбившиеся в кучу на берегу, стояли и переглядывались.
– А ну, кто смелый? – сказал директор леспромхоза и начал стягивать с себя брезентовый плащ.
Его первым опередил Сергей Ермаков. Скинув фуфайку, он прыгнул в ледяную, пенящуюся под частоколом воду. За ним, сняв сапоги, последовал Харитон Богданов.
– Шишига, айда сюда! – крикнул он своему помощнику.
Ни слова не сказав, прыгнул в воду и Шишигин.
Оттиснув в сторону Якова Тимофеевича, в бучило кинулись пилоправ Кукаркин, замполит Зырянов и некоторые рабочие-сплавщики. Последним, держась за толстые деревянные иглы, спустился к воде Черемных.
– Что вы делаете, что вы делаете? – ужаснулся представитель треста, пожимая плечами, когда Яков Тимофеевич по грудь опустился в пенящийся водоворот и вместе со всеми, ухватившись за мертвяк, начал подвязывать к нему проволокой добавочный трос.
Посиневшие, обжигаясь ледяной водой, покрякивая, ухая, этим ободряя себя и товарищей справа и слева, люди работали быстро, лихорадочно, а сделав свое, как пробки, выпрыгивали из пучины и выбирались на бревенчатый переход, перекинутый через реку возле игл. Вылезших из воды, мокрых, дрожащих рабочих Чибисов встречал на переходе чаркой спирта и говорил:
– Бегом марш в клуб! Там получите все сухое.
Богданов не побежал. Он снял свою бордовую рубаху и начал выжимать, повернув к солнышку синеватую, разрисованную спину; потом выжал штаны, надел сапоги и медленно, враскачку пошел в поселок.
В это время по-высокому железнодорожному мосту прогремел пассажирский поезд, шел по насыпи, будто по кромке неба. Из раскрытых окон вагонов пассажиры что-то кричали, махали руками, платками. Богданов остановился, ему показалось, что люди из окон кричат и машут ему. Он посмотрел на поезд, потом на запань, потом окинул взглядом всю широкую долину, где протекает Ульва. Но реки он не увидел, он увидел вместо воды огромную массу приплавленной древесины, образовавшую золотисто-серую извилистую ленту, где-то затерявшую свой конец между кустами у синих гор, напоенных солнечным маревом, и догадался: «Пассажиры из поезда удивляются, сколько же Чарусский леспромхоз заготовил и приплавил леса для заводов, для городов, для новых строек!»
И от этого на душе у него стало тепло, радостно.
Он сообразил, что пассажиры из поезда машут и ему, Харитону Богданову, поздравляют и приветствуют с успехами в труде, с окончанием сплава леса, с завтрашним праздником Первого мая.
