Текст книги "Чарусские лесорубы"
Автор книги: Виктор Савин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
– Кто у вас тут бригадир? – спросил он.
– Я, – чуть слышно проговорила Лиза, потупясь.
– Эх ты, размазня Ивановна, – с веселой усмешкой сказал Кукаркин. – Ты, видно, девушка, техминимум не проходила? Разве так надо выручать пилу, когда ее заест?
– А как, Кирьян Корнеевич? Ну помоги, милый! – Она ласково заглянула в глаза пилоправу. К ней вдруг вернулось обычное, игривое настроение.
– Ишь, «милый»! Набедокуришь, а потом, как кошка, отираешься возле ног.
Обращаясь к парням, пилоправ приказал:
– Заострите-ка комли у жердей, сделайте лопаточками.
Людей с жердями он расставил по обе стороны дерева, велел возле него положить чурбаки, а на них жерди и подсунуть концы заостренных ваг под лесину. Сам ухватился за вагу.
– А ну, налегайте все! – И наваливаясь грудью на жердь, запел: – Раз еще берем, раз еще берем!
Огромный хлыст оторвался от помоста, приподнялся одним концом вверх, Кукаркин подсунул под средину возле пилы катыш.
– Вот и все. Теперь вынимайте пилу.
Все это показалось Лизе необыкновенно просто. И почему она не догадалась сама? Ведь на курсах об этом говорили. Сколько сейчас из-за своего неуменья потеряла времени. Как волновалась? Хорошо, что не разревелась, взяла себя в руки. А то бы – стыдобушка перед парнями! Пустили бы славу на весь леспромхоз, как у них девка-бригадир разревелась в лесосеке. Лиза повернулась к Кукаркину, обняла его и поцеловала в щеку. Он обтер щеку рукой.
– Ну и ну! Не Лиза, а подлиза… Ты зайди-ка завтра перед выходом в лесосеку ко мне в пилоправку. У меня там есть специальное металлическое приспособление для подъема хлыстов: подсунешь под дерево, повернешь рычажок – и одна будешь приподнимать вот такие махины.
– Неужели, Кирьян Корнеевич, есть такое приспособление? Нам на курсах о нем ничего не говорили.
– Не дошло оно еще до курсов. Я его только что сделал. Еле додумался до механической ваги.
Взяв электропилу, он осмотрел ее, проверил остроту пильных цепей.
– С обеда меняла цепь-то?
– Сменила.
Он включил мотор, прислушался к его работе. И чтобы испробовать пилу, шагнул к толстой, не до конца перепиленной сосне, уже пустившей по срезу янтарные слезы.
23
Приехав в Новинку, Зырянов первым долгом отправился в лесосеки. Попутная автомашина доставила его по лежневке к эстакаде, где бригадиром разделочно-погрузочной бригады работал Харитон Богданов. Эта эстакада походила на горбатый помост из бревен. Туда заходили тракторы, втаскивали за собой пучки хлыстов. Оставив их, съезжали по другой стороне помоста и, лязгая гусеницами, уходили в делянку.
Шишигин, вооруженный меркой-палкой с зарубками, размечал хлысты, выкраивал из них строевые бревна, шпальные кряжи, рудничную стойку. Но особенно Шишигин был неравнодушен к телеграфным столбам. Он буквально «охотился» за такими хлыстами, из которых можно было выкроить столб. В его представлении телеграфные столбы были самой ценной продукцией. Над ним смеялись: дескать, сам маленький, бог роста не дал, так завидует телеграфным столбам. Тем, кто подтрунивал над ним, Шишигин со всей серьезностью разъяснял, что такое телеграфный столб. Столбами обставлен весь мир. Столбы, с натянутой на них проволокой, соединяют города с селами и деревнями. Без телеграфа и телефона теперь никто не живет. И что самое главное (тут Шишигин назидательно выставлял крючковатый указательный палец) – через эти столбы можно разговаривать с другими странами… Исполнял свое дело Шишигин с большой охотой, с умом. Если попадалась береза, то знал, что кряжи ее пойдут на фанерную фабрику, а из осины люди станут делать спички.
Харитон Богданов с электрической пилой шел вслед за Шишигиным и по его зарубкам на хлыстах распиливал древесину.
Не успел еще Зырянов вылезти из кабинки автомашины, как Богданов крикнул ему:
– Замполит, эй! Вот тебя-то мне и надо.
– В чем дело? – спросил Зырянов, подходя к Богданову. – Здравствуйте, Харитон Клавдиевич!
– А вот погляди кругом и скажи, разве это порядок? Погляди, на эстакаде-то хоть шаром покати. Лесу нет. Тот сидит, другой сидит. Расселись, как сычи, на бревнышках. А вон Шишига нос прочищает, как пичужка на заре.
– Лес не успевают подвозить?
– Через час по ложке дают. И что они там в делянках делают? Говорят, лесу там навалено полно, а подвозки нет. Так и подмывает самому пойти по делянкам и навести порядок. С утра, как придешь на эстакаду, начинаешь выжидать, пока тебе подвезут хлысты. Воз привезут, ты его тут же разделаешь и снова сидишь. Прямо-таки обидно!
Богданов нервничал, глаза его были неспокойны. Он то и дело запускал руку в карман ватных брюк, доставал какие-то таблетки и кидал в рот.
– Вы что же, Харитон Клавдиевич, конфетами себя успокаиваете?
– Не конфеты это! Меня докторица ваша, Багрянцева, лечить взялась. Какие-то таблетки мне дает от нервов.
– И помогает лекарство?
– Кабы не помогало, давно бы опять разошелся, перемутовил все в делянках, трактористов и мастеров по лесу расшвырял.
– Терпенье, Харитон Клавдиевич! Наведем порядок.
– Давно об этом от Чибисова слышу, да толку не вижу.
– И Москва не сразу строилась, Харитон Клавдиевич. Скоро в Новинке будет рабочее собрание. Приходите.
– А чего я не видал на вашем собрании?
– Поговорим, как работаем и как надо работать. Послушаете, может быть, и сами выступите, скажете, как лучше организовать труд, чтобы не сидеть без дела на эстакаде и не портить нервы…
– Нет уж. Не ходил я по собраниям и не пойду. Зачем воду в ступе толочь. Вас, начальников, приставили к делу, вот вы и распорядитесь, чтобы я тут на эстакаде обеспечен был лесом. А на собрании мне делать нечего.
– Ну как нечего? Мы тут сами себе хозяева. Как решим, так и будет. И в работе и в жизни все зависит от народа, а не от начальников.
– Давно об этом слышу, замполит. Только вот я до старости дожил, а все по свету мыкаюсь неустроенный.
– А кто в этом виноват, Харитон Клавдиевич? Как бы вы хотели жить? В чем настоящая жизнь человека?
– Долго рассказывать, замполит. За последние годы, когда над жизнью своей стал задумываться, я ночами иной раз не сплю. Лежу и думаю. Сколько за это время мыслей в голове побывает… Разве скоро об этом расскажешь?
– А о чем думаете?
– Так видишь: мне уже сорок пять стукнуло, а у меня ни жены, ни дитя, ни собственного угла. Даже живешь в общежитии на одной ноге с Шишигой, с Гришкой Синько. Ну, им-то не обидно, они отпетые головы. А я, можно сказать, шел, шел десятки годов и никуда не пришел, стою на перепутье. Теперь бы мне первым делом, семью, дом, хороший заработок и покой. Больше мне ничего не надо. От некоторых слышу про какой-то этакий коллектив, про какой-то особый труд, энтузиазм, слово-то какое, язык сломаешь! Все это чепуха. Труд, он везде один, он как хомут для лошади: не повезешь – кормить не станут.
– Выходит, Харитон Клавдиевич, человек работает за кусок хлеба?
– А как же иначе? За хлеб, за обувку, одежку. На себя работаешь, не на дядьку же?
– А вы, Харитон Клавдиевич, все же похаживайте-ка на рабочие собрания. Может быть, кое-что и поймете для себя. А поймете – для вас жизнь покажется светлее. У жизни-то две стороны: одна темная, другая светлая.
– Спасибо за совет, замполит.
– Пожалуйста, Харитон Клавдиевич. А вообще-то, не чурайтесь людей. Они, право, неплохие. Один ум хорош, а два, говорят, лучше. Если явится потребность потолковать по душам или вопросы какие будут – приходите ко мне запросто. Рад буду. Я ведь теперь тут часто бываю, живу в квартире приезжих. Если не знаете, где она, – попросите вашу уборщицу Дарью Цветкову, пусть проводит ко мне… С Цветковой-то вы мирно живете?
– Вроде, мирно. Женщина она душевная и уважительная.
– И прекрасно! На рабочее собрание тоже приходите. А где Синько? Что-то я не вижу его среди ваших людей.
– Синько я вытурил из бригады.
– Выгнал? За что?
– Бился, бился с ним, человека из него не получается. Лодырь несусветный. Только отвернешься, смотришь – он уже сидит. А то в кусты уйдет, будто до ветру, а сам швырк в делянку к девкам и околачивается возле них. Ну, раз так, ступай, говорю, в делянку, работай там, хватит тебе сидеть на шее других.
– Где он работает? В какой делянке?
– Да вот там, за кулисой, на ручной заготовке дров, – сказал Богданов, махнув рукой в сторону узкой полосы леса, стоявшего между эстакадой и лесосекой.
Из-за лесной кулисы показался, наконец, «Котик» – трактор «КТ-12» с широкими эластичными гусеницами, оставляющими следы, похожие на копытца, с глухой кабинкой, чем-то напоминающей огромные защитные очки. Прогремев по настилу, точно по клавишам, трактор втащил на помост на своем загривке пучок бревен, механически освободился от груза и остановился.
Из кабинки вышел тракторист Спиридонов.
– Где ты пропадал столько времени? – крикнул на него Богданов. – Дрых, поди, где-нибудь под елкой?
Выслушивать объяснения трелевщика он не стал. Бригада уже обступила хлысты, скинула с них чокеры – металлические поводки, тросики с крючьями и цепочками на концах – и раскатила лесины по эстакаде. Разметчик Шишигин начал выкраивать из них стандартную заготовку, а Богданов, включив электропилу, стал разрезать хлысты. Казалось, что нервное состояние Харитона передается и пиле: шла она неровно, то касалась дерева легонько, то вдруг вгрызалась в него, фыркала, фонтаном выкидывая желтоватые опилки.
– Что ж это вы так плохо работаете? – спросил Зырянов Спиридонова, коренастого парня, с серыми открытыми глазами.
– Разве это работа, товарищ замполит? – загорячился тракторист. – Нет никакого порядка на валке леса. Валят деревья кому как вздумается, не подъедешь к ним ни с какой стороны. Покрутишься, покрутишься в делянке, подъедешь к завалу и начинаешь из кучи выуживать по одному хлысту. А ведь время идет! Пока соберешь воз – смотришь, солнышко с одного места переместилось на другое.
– По солнышку работаете, без часов?
– Какие там часы! Пробовал я по часам работать, так только кровь себе портишь.
– И норму, конечно, не даете?
– Норма бывает только когда возишь лес от Сергея Ермакова. Тот работает по всем правилам, комар носа не подточит: свалит десять-пятнадцать лесин, вершины сходятся в одном месте, по направлению к трелевочному волоку. Сергей учитывает, что после него в делянку приедут трактористы. А другие вальщики об этом не задумываются. Они думают только о своей норме. Когда заедешь в Сергееву ленту – душа радуется! Раскинешь трос, помощник тут же зацепит чокерами хлысты на полный воз – и поехали! Теперь только вальщики и вырываются вперед, у них норма, у нас недовыработка.
– А мастера куда смотрят?
– Эх, товарищ замполит! Спросите Сергея Ермакова, он вам скажет, чем занимаются мастера. У нас в деревне от кулаков и духу не осталось, а тут у вас мастер Голдырев живет вроде маленького помещика и копит богатство за счет государства. Он не о лесозаготовках думает, а о своем собственном хозяйстве… Поговорите с Ермаковым. Сергей дельный парень. Мы с ним толковали насчет непорядков в лесосеках. У него есть хорошее предложение, он собирался идти с ним к директору леспромхоза.
Харитон Богданов искоса наблюдал за трактористом и замполитом, потом, выключив пилу, сказал:
– Вот что я тебе скажу, замполит: ты сам ничего не делаешь и другим работать не даешь.
– А в чем дело, Харитон Клавдиевич?
– А в том, мешаешь тут! Трактористу надо за хлыстами ехать, а ты лясы с ним точишь. Надо поговорить с человеком, так на то вечер есть. Делать тебе нечего, вот и гуляешь по лесосекам.
Зырянов не обиделся, отпустил тракториста.
От Богданова замполит решил сначала зайти к Сергею Ермакову. К месту повала леса, где работал парень со своей бригадой, вел неширокий волок, похожий на желоб, выбитый тракторами; кое-где на самой трассе торчали пни, валялись толстые размочаленные деревья.
На разветвлении волока перед делянками Зырянов опять встретился со Спиридоновым. Тракторист шел красный, возбужденный.
– Куда вы, Алексей? Что случилось? – спросил его замполит.
– Известно, куда трактористы пешком ходят – в гараж, – сказал Спиридонов, показывая на металлический кружок под мышкой. – Подшипник опять развалился. По таким дорогам ездить – машины гробить. Через колодину перевалишься – на пенек напорешься. А долго ли спилить пни да растащить валежник?
– Понятно, недолго. Я не знаю, куда смотрят мастера, начальник лесопункта.
– Вы бы сами могли это давно сделать. На простоях машин, на ремонтах больше теряете времени.
– Это верно, товарищ замполит.
– Вас, трактористов и чокеровщиков, много. Среди вас и комсорг Мохов. Организуйте воскресник. Ну, если Мохов сам не живой человек, так вы его подталкивайте, не давайте дремать. Сейчас горячая пора, в лесу много беспорядка. Кому же, как не молодежи, организовать борьбу за план!
– Я тут новичок, товарищ замполит. Есть люди дольше меня работают. Мне как-то неудобно, скажут – вот выскочка!
– Не надо скромничать, Алексей. Действуйте. Когда же приедут к нам ваши друзья-приятели из колхоза? Нам надо тракторы переводить на двухсменную работу, а у нас не хватает трактористов.
– Напишу я домой.
– Хорошо. Скажите, по этому волоку я смогу пройти к Ермакову?
– Нет. Этот волок ведет к Медниковой. К Сергею – правее.
Зырянова подмывало свернуть налево. Он даже в раздумье остановился на развилке и прислушался к пению электропилы, издали похожему на треск пулемета. Его сердце учащенно билось. В такие минуты ему бывает почему-то особенно хорошо: кажется, мир раздвигается перед ним и становится еще лучше, еще прекрасней.
– Нет! – сказал он вслух, – зайду к ней вечером, в общежитие.
И направился по правому волоку. Попасть в бригаду Ермакова было нелегко. Она глубоко врезалась в лесные дебри, оставив за собой море поваленных лесин, вспенившихся зеленой хвоей. С трудом преодолевая завалы, в которых, как муравьи, копошились сучкорубы, Зырянов добрался, наконец, до электропильщиков, пробивающих путь к вершине Водораздельного хребта.
Сергей дал команду на перекур.
– Хорошо, что вы пришли, – сказал он, подходя к замполиту. – Я уже думал сам идти в Чарус.
– Почему обязательно в Чарус? Разве здесь, в Новинке, нельзя разрешить ваши вопросы? Пошли бы к Чибисову.
– Чибисов от меня отмахивается, ровно от назойливой мухи: все ему некогда, все он занят, все куда-нибудь спешит, отсылает к мастерам. А какой, например, толк, если я поговорю с Голдыревым?
– Вы им недовольны?
– А кто им доволен?
– В чем же дело?
– Посмотрите в горы, вон туда. Мы называем то место гнилым углом. Оттуда к нам приходит плохая погода. Смотрите, какое там грязное небо! А раз грязное, хмурое небо – жди дождя или снега. Время дождей отошло. Вот-вот пойдет снег, накроет землю. А снега у нас, сами знаете, какие. Как свернул с дороги – утонул по пояс. Мастер Голдырев это учитывает: у него еще не все сено с лесных вырубов вывезено, дрова на всю зиму не завезены во двор. Ему теперь не до лесозаготовок. Он сам в коновозчика превратился, да еще и людей со стороны прихватывает. Утром появится в лесосеке, потом исчезает на весь день. Тут без него что хочешь делай…
– Голдыревым мы займемся. Ну, а в Чарус какое у вас дело?
– Оно не мое личное, оно всех нас касается. Заготовленный лес неделями залеживается в делянках, а там, где он нужен, его вовремя не получают. Видите, за мной как ураган пронесся, я уже не в лентах работаю, а веду сплошной повал. Я вырвался вперед, меня никто не держит. Я вырубаю чуть ли не по гектару. Мне говорят – хорошо! Усиленная бригада сучкорубов не поспевает за мной. Я много зарабатываю. Мне бы надо гордиться. А у меня на сердце кошки скребут.
– О чем же вы тревожитесь?
– Опять же смотрю на горы, на гнилой угол. А вдруг, не сегодня-завтра, повалит снег? Он может вывалиться, как из прорвы, это у нас бывает часто. И тогда масса поваленного леса окажется погребенной под белым саваном, придется его откапывать.
– И что же вы предлагаете, Сергей?
– Где-то в других леспромхозах созданы комплексные бригады, организованы поточные линии, конвейеры: лес из делянок, как по реке, плывет, нигде не задерживается. А у нас что? Анархия какая-то! На днях достал я книжонку. Пишут кировские лесорубы. Прочитал, как люди работают, как о государственных интересах стараются – мне аж стыдно за себя и за наш леспромхоз стало. Люди там спаялись. В комплексной бригаде объединились электропильщики, сучкорубы, трелевщики – все живут одними интересами. А мы все еще трудимся по старинке, как единоличники. Электропильщики работают себе, с пенька получают зарплату: пеньки им замеряют и высчитывают выработку. Сучкорубы получают с очищенных хлыстов. Трелевщики на тракторах, эти с вывозки получают, люди на эстакаде – с разделки. И выходит: все о себе стараются, а о других не думают. Передним-то лучше, их никто не держит, только айда-пошел вперед, а кто на запятках, на тех все шишки валятся, терпи. Вот я и предлагаю труд наш организовать по-новому, а не как в басне Крылова, где лебедь рвется в облака, щука тянет в воду, а рак пятится назад.
– Вы правы, Сергей. Передовые леспромхозы уже работают по-новому. Мы тоже у себя в конторе разговариваем о применении их опыта, да только дальше разговоров дело пока не продвинулось… Давайте-ка, начните вы. Возглавьте комплексную бригаду.
– Я возьмусь за это дело, товарищ Зырянов.
– Возьмитесь, а мы поможем. С Березиным вместе и начинайте. Думаю, вас крепко поддержит и Харитон Богданов. Он больше всего страдает от этой неорганизованности.
– Мне Спиридонов сказывал, как он костерит трактористов за то, что не успевают подвозить древесину.
– Он и мне жаловался… Ну, желаю вам успеха.
Пробираясь через зеленые завалы, замполит пошел в соседние делянки: ему нужно было повидать еще Григория Синько.
24
С началом сезона парторг Березин частенько стал посещать лесосеки. Он хорошо знал топор, поперечную и лучковую пилы. За долгие годы работы в лесу в совершенстве овладел этими инструментами и мог любого научить передовым приемам труда. Но времена изменились. На склоне Водораздельного хребта впервые появились передвижные электрические станции, электромоторные пилы, трелевочные лебедки и тракторы. Фетис Федорович кинулся в техническую библиотечку, стал разыскивать описания новых механизмов, но в чертежах и схемах работы новых машин одному трудно было разобраться: недоставало грамоты. Тогда он пошел в лес. Электромеханик Лемтюгин при нем запустил электростанцию, расположенную в тесовом вагончике, рассказал, как она работает, откуда берется электроток, как он идет по кабелям к электропилам. Ермаков научил обращению с электропилой. Тракторист Спиридонов познакомил с работой «Котика» и чуть не полсмены тренировал парторга, как нужно зацеплять чокерами лежащие в делянке длинные хлысты. Эта наука не прошла даром. Теперь Фетис Федорович кое-кого сам подучивал работе на новых механизмах. Однако больше его влекло туда, где работы производились простыми ручными инструментами. Там он чувствовал себя знатоком дела и держал негласное шефство над немеханизированными лесосеками.
В этот день он надолго задержался в делянке Мингалеева. Когда он зашел сюда, Аюп вместе с женой разделывал сваленные деревья на метровые чурбаки. В ходу у него была поперечная пила, а лучки лежали в сторонке возле пенька. Кругом стояли свежие золотистые поленницы. На земле, устланной ветками и запорошенной опилками, лежали разрезанные на короткие звенья лесины. Неподалеку горел костер, от которого поднималась еле заметная струйка голубоватого дыма. Сильно пахло пихтой. Увлеченные работой Мингалеевы и не заметили, как парторг подошел к ним.
– Аюп, ай-яй-яй, ты все еще не расстался со своей поперечной пилой? – сказал он. – Здравствуйте!
Они враз повернули к нему лица.
Мингалеевы были пожилые люди, десятки лет работавшие в лесу. Аюп – среднего роста, широкий, чуть сгорбленный, с короткими кривыми ногами. Скуластое, с приплюснутым, будто надломленным носом лицо его добродушно. На Аюпе пиджак из шинельного сукна, ватные толстые брюки и круглая суконная шапка, опушенная собачьим мехом. Фатима – высокая, сухая, с черными, как угли, маленькими глазами. На ней короткая стеганая жилетка и выцветшее бордовое платье с оборками. Фатима подоткнула его на боках, чтобы не мешало во время работы.
На ногах у обоих белые суконные чуни, перевязанные возле колен и щиколоток шнурками.
– Здравст, здравст, Фетис Федорович! – ответил на приветствие Мингалеев и что-то по-башкирски сказал жене.
Та отнесла в сторонку, положила на пенек поперечную пилу и вернулась с лучками.
– Нет, нет, ты дай сюда ту пилу! – сказал Березин Фатиме, показывая на поперечную пилу.
– Отбирать хочешь? – спросил Аюп. – Зачем отбирать? Та пила больна хороший. Моя два норма дает на человека!
– Не беспокойся, не отберу, – сказал Фетис Федорович. – Я хочу с тобой маленько поработать.
– Как работать? Зачем работать?
Парторг взял метровую мерку, разметил несколько хлыстов и сказал:
– Давайте соревноваться. Вы двое будете работать поперечной пилой, а я один – лучком. Посмотрим, что получится.
Аюпа и Фатиму он поставил к одной зарубке на хлысте, а сам встал возле другой, рядом, наставил зубья пилы на зарубку и сказал:
– Ну, начали!
Мингалеевы работали с ожесточением, не жалея сил. Их широкая поперечная пила, насветленная до блеска, с шумом врезалась в дерево, сновала по нему от ручки до ручки с невиданной быстротой, разбрызгивая опилки, точно искры. Березин, стоя к дереву в пол-оборота, работал лучковой пилой. Он тоже работал быстро, но не спешил. Узкая лента полотна пилы, с несколько выдавшимися вперед режущими зубьями, врезалась в ствол сваленной лесины легко и плавно, постепенно погружаясь все глубже и глубже. Мингалеевы поглядывали на пилу Фетиса Федоровича, а он на их пилу, словно спрашивая: ну, чья скорее разрежет?
Но вот Аюп и Фатима отпилили чурбак, он упал, чуть откатился в сторону. Мингалеевы торжествующе взглянули на Березина, продолжавшего пилить. Однако их радость была недолгой. Через несколько секунд отвалился и чурбак, отпиленный парторгом. Березин показал башкирам на следующую зарубку на дереве, а сам отошел подальше и опять дал команду пилить вместе. Таким образом было распилено несколько деревьев. Под конец Березин отпиливал чурбаки гораздо быстрее, чем Мингалеевы. Их широкая пила, попав на смолистый и жесткий, как камень, сук начинала скрежетать, упираться и вихляться в руках; на широком полотне оседала липкая сера, а это сильно затрудняло движение пилы.
Напряженная работа длилась с полчаса. Мингалеевы обливались потом, градом катившимся со лба и висков, а Березин только разогрелся, стал красным, багровым от прилившей к лицу крови.
– Ну, как? – спросил он Мингалеевых, кладя лучок на поленницу.
– Твоя шибко силы много, – сказал Аюп.
– Нет, Аюп, тут дело не в силе. Все дело в инструменте. Лучком-то ведь работать легче, одному можно работать за двоих. Это уже испытано, доказано. Ты привык к своему старому инструменту и думаешь, что лучше его нет ничего. Вы зря силы тратите, себя не жалеете! Этой силой, истраченной зря, можно бы столько дать дополнительной древесины! У вас бы денег было больше, а у государства заготовленного леса.
Он присел на чурбак. Мингалеев примостился рядом на другом, а Фатима пошла к костру, начала собирать сучья и сжигать их.
– Отдохни, устала! – крикнул ей Березин.
– Она так отдыхает, – сказал Аюп. – Она делянка, никогда не сидит. Моя баба шибко хороший!
– Она-то хорошая, а ты нехороший. Не даешь ей самостоятельно работать лучком. Не хочешь, чтобы ей легче работалось?
– Она не хочет работать лучком.
– Ты не хочешь, и она не хочет. А если бы ты захотел, и она захотела… Эх, Аюп, Аюп! Нельзя старыми привычками жить… Все мы думаем о том, чтобы легче работать, больше давать продукции и лучше жить, а ты этого еще не понял. Тебя считают передовиком за то, что ты по две нормы выполняешь, а ты, оказывается, совсем не передовик.
– Как не передовик? Почему не передовик? Моя фотография на Доске почета висит. Значок министр давал. И Фатиме тоже значок министр давал.
– Министр наверняка не знал, что ты за старинку держишься. Ошибся министр… Силы в тебе много, Аюп, вот ты и не доверяешь легкому инструменту. Попробуйте-ка лучками пилить, а я посмотрю, что у вас получится.
– Уже пробовал!
– Еще попробуйте! Привыкнешь к лучку, так ты не по две, а по три нормы станешь давать. А разве плохо это? Тогда заработок твой подымется. У тебя сколько детей-то?
– Три.
– Вот. Трое детей, а даешь только две нормы. Ну-ка, ну-ка, берите лучки.
– Фатима! – крикнул Мингалеев и дал знак жене, чтобы подошла, взял лучок и начал распиливать хлысты на чурбаки.
– Не так, Аюп, не так! – сказал ему Березин. – Ты вали деревья с корня, а Фатима пускай обрубает с них сучки и раскряжевывает.
– Валить-то лучком шибко плохо, – сказал Мингалеев.
– Ничего, ничего! Смелее.
Аюп походил возле высокой пихты, посмотрел на ее вершину, нехотя обрубил нижние сучки, сделал подруб. Жена подошла к нему с поперечной пилой. Кивнув головой в сторону парторга, Мингалеев что-то сердито сказал Фатиме. Она ушла от него. Аюп долго приспосабливался к дереву со своим лучком: пробовал пилить стоя, пробовал с колена. Наконец, нашел нужную, устойчивую и удобную позу и быстро спилил пихту, излучавшую в свежем лесном воздухе острый аромат.
К нему подошел Березин.
– Вот видишь, как скоро свалил! – ободрил он лесоруба, поглядывая на упавшее дерево, закутанное в густую темно-зеленую шубу. – Теперь вали второе.
Мингалеев начинал быстро приноравливаться к валке лучком. А Березин ходил за ним от дерева к дереву.
– Ну, еще. Вот так.
Незаметно для себя старый опытный лесоруб приспособился к работе и, уже не слушая парторга, валил деревья подряд.
Березин направился к Фатиме.
– Ну, как идет?
– Мало-мало пилим.
– Мало-мало не надо. Надо хорошо пилить.
– Такой маленький тонкий пила, как ножик гнется. Ломать можно.
– Ты не спеши, тогда не сломаешь.
Занявшись с Мингалеевыми, он и не заметил, как в делянке появился Зырянов. Замполит долго наблюдал за парторгом, потом подошел к нему.
– Ты что же, Фетис Федорович, никак за мастера тут?
– Нет. Почему же за мастера?
– А твое ли дело – учить людей работать лучком? Занимаешься мелочами, а главного, в чем нужна твоя помощь в лесосеках, не видишь. Лучок теперь тоже не инструмент. Было бы смешно, если на теперешних стройках партийные руководители занимались тачками. Надо побольше уделять внимания передовой технике. Главное сейчас в ней… Вечерком надо будет собрать партийную группу.
– Вопрос какой?
– Вот этот самый, Фетис Федорович.
Солнце уже склонилось к горизонту и походило на большую желтую лужу, расплывающуюся вдали за вершинками тихих задумчивых елей.
– Аюп, а где тут работает Синько? Вы его знаете – такой молодой парень? – спросил Зырянов у Мингалеева, закончившего валку лесины.
– Работает тут рядом, – сказал Аюп. – Дрова мои тащил. Я заготовлял, поленница клал, а Синько дрова воровал, мастеру сдавал.
– И деньги получал? Ловко!
– Нехороший человек! Богдан Синько прогонял. Синько придет, пила ломает, сидит костер, картошка печет. Вечером его девка приходит – такой толстый, электропила работает, – вместе гуляют.
В соседней делянке Зырянов и Березин никого не застали. У высокого пня еще теплился костер, вокруг которого валялись папиросные окурки и горелая кожура от картошек. Неподалеку лежала сваленная, наполовину очищенная от сучьев седая ель. Во вновь начатой поленнице лежало до десятка нерасколотых чурбаков; на поленнице были разбросаны топор, сломанный лучок пилы и коротенькие ленточки от стального полотна.
– Вот, Фетис Федорович, какие у нас водятся еще работнички. По делянке видно, кто тут работает… А пни? Разве такие высокие пни оставляют?
– Голдырева недогляд, Борис Лаврович.
– Голдырев вообще тут ничего не видит! А ты, Фетис Федорович, куда смотришь?
– Мне за всем не углядеть. У меня только два глаза.
– У тебя десятки глаз, Фетис Федорович, – ты парторг. Ты должен все видеть, везде иметь глаза. А чем занимается Голдырев, знаешь? Нет. Мастер в рабочее время свои домашние дела справляет, в лесу показывается, как молодой месяц, а ты ему потворствуешь. Лошадей из обоза даешь ему, с лесозаготовок срываешь.
– Он у меня не просил лошадей.
– Это еще хуже. Считаешь, что кони лес возят, а они богатство Голдыреву зарабатывают. Голдыреву давно бы надо шею намылить.
– Это мы сделаем.
– Вот видишь, Фетис Федорович, оказывается, без погонялки мы еще работать не научились.
– Так ведь, Борис Лаврович, столько кругом дел, разве их охватишь все. Тем более, на Новинке мы только начинаем разворачиваться. Почти все сызнова начинаем.
– Вот и надо сразу наводить порядок. Старую язву труднее залечивать… Ну, пойдем, старина, к дому.
Они вышли на дрововозную дорогу и стали спускаться к Ульве. Над руслом реки, над поленницами, вытянувшимися вдоль ее берегов, висел густой холодный туман. На бревенчатом переходе, перекинутом через реку, они остановились и, навалившись на перила, понаблюдали за быстрой бурливой водой.
В гору поднимались молча: Березин экономил силы, потому что трудно ему идти и разговаривать, а Зырянов, поглядывая на старика, думал о своем. Вот Фетис Федорович прошел большую, трудную жизнь. Человеку седьмой десяток. А он, Зырянов, доживет ли до его лет? Ох, как хочется дожить. Ведь какой тогда будет жизнь! А все ли он, коммунист, делает для того, чтобы приблизить предначертанное Лениным будущее? Люди вроде не обижаются, но в душе-то, может быть, недовольны. Хочется к человеку подойти мягче, сердечнее, а как-то не получается. Наверное, от того, что сам не устроен. Сам, как бобыль, вроде Богданова, чем-то не удовлетворенного, ожесточенного? А как было бы хорошо, если рядом шла любимая подруга! И образ ее предстал перед Борисом Лавровичем – это была Лиза Медникова.
Поднялись на гору. Над вершинами деревьев, в густых сумерках, внизу, точно озеро, плескались яркие электрические огни.
Первым молчание нарушил Березин:
– Борис Лаврович, а вам зачем был нужен Синько?
– Хотел поговорить с парнем, – задумчиво ответил Зырянов. – Ему ведь тоже с нами идти, у него вся жизнь впереди. Нельзя скидывать со счета ни Синько, ни Богданова, ни Голдырева… Ты представляешь себе, Фетис Федорович, такую картину: вот мы вступили в коммунизм, живем при полном изобилии продуктов питания и предметов потребления. Каждый трудится по способности, получает по потребности. И вдруг среди нас Синько, у него никаких идеалов, работать он не хочет. Ему бы только есть, пить, жить в свое удовольствие. Что с ним делать? В тюрьму посадить? Так тюрем не будет! Расстрелять паразита? Но такую меру наказания даже трудно предположить. Что ж тогда делать? И выходит, прежде чем прийти к обществу новых людей, мы должны очистить свои ряды от несознательных, от тунеядцев, от индивидуалистов. И должны это делать сейчас же, не откладывая на завтра, на послезавтра.
