Текст книги "Чарусские лесорубы"

Автор книги: Виктор Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

47

Под клуб в Новинке выбрали самое красивое, видное место: на холмике под горой, возле леса. Раскрашенный проект здания повесили в красном уголке, чтобы каждый мог прийти и посмотреть, каким будет клуб после постройки. А с рисунка он выглядел дворцом, хотя здание деревянное и одноэтажное. Красоту клубу придавала отделка: фигурная стрельчатая крыша с башенками по бокам, большие окна с резными наличниками, парадное крыльцо с красивыми вазами по бокам и широкая лестница, спускающаяся с холма, и, как полагается в проектах, вокруг – деревца, цветочные клумбы.

Дарья Богданова привела домохозяек посмотреть проект. Она рассказала, где разместятся кинобудка, зал, сцена, библиотека, комнаты для кружковых занятий.

– А вот здесь, бабоньки, – она показала на угловое окно, – в самой светлой комнате нам отведут место для кружка кройки и шитья.

Потом она повела женщин с лопатами, с ломами, кирками на строительную площадку, где было голое снежное поле да новенькие колышки, поставленные мастером Чемерикиным. Тот день, на удивление, выдался солнечным. Непримятый снег блестел, искрился, точно слегка посыпанный красным перцем. Женщины вырыли в сугробах траншеи до самой земли, а на земле разложили костры, чтобы она оттаивала, чтобы можно было вырыть неглубокие котлованы под каменный фундамент клуба.

Потом к женщинам пришли монтеры, протянули провод, вокруг площадки с четырех сторон поставили столбы, на столбах приспособили глазастые прожекторы.

А вечером, когда рабочие пришли из лесосек, поужинали и немножко отдохнули, ярко освещенная строительная площадка кишела людьми, автомашинами и тракторами. Комсорг Яков Мохов подкатил к площадке на тракторе и высадил из кабинки отца – бухгалтера конторы лесоучастка. Павел Иванович, закутанный в шарфы и шали, в меховых собачьих шубенках, в очках, растерянный стоял перед площадкой и говорил сыну:

– Что мне тут делать? Ну, какой из меня работник? Всю жизнь, кроме ручки да карандаша, в руках ничего не держал. На смех людям меня привез?

– Ничего, тятя, ничего, поработаешь. Потом будешь ходить кино смотреть.

– Нужно мне ваше кино! Я за всю жизнь два раза картины смотрел: один раз в тысяча девятьсот тринадцатом году «Избрание на престол царя Михаила Федоровича Романова» и другой раз, несколько годов назад – «Разгром немцев под Москвой».

– Теперь чаще будешь ходить.

– Деньги-то сорить.

– Копить тебе, тятя, их не к чему.

– Надо иметь копейку на всякий случай.

Увидев Чемерикина – распорядителя работами, Яков вставил два пальца в рот и оглушительно засвистел. Отец съежился, боязливо оглянулся.

– Дай-ка отцу работенку, – сказал комсорг подошедшему Чемерикину.

– Это можно, – живо отозвался мастер. – Айдате, Павел Иванович, за мной.

Увел старика к только что подвезенным бревнам, вручил ему скобель с деревянными ручками.

– Вот, Павел Иванович, садитесь на бревно верхом и очищайте кору, вот так… Поняли? Ну-ка, попробуйте, я погляжу.

А Мохов-сын тем временем, непрерывно гудя, чтобы кого-нибудь не задавить, лихо мчался через строительную площадку, направляя машину в лес, где тоже при свете прожекторов шла валка и разделка корабельных сосен, прямых, гладких, как свечи.

Навстречу Мохову, подмигивая фарами, двигался лесовоз Антона Полуденнова. Флажок на его машине трепетал, как пламя. Вслед за знатным шофером с полными возами ехали жена и сын. А за ними с шумом-грохотом шел длинный обоз из трелевочных тракторов, образованный Алексеем Спиридоновым и его товарищами, приехавшими на лесозаготовки из деревни.

В лесосеке народу было много. На валке леса стояла лишь бригада Ермакова. Из Мохового привезли бензомоторную пилу, и Сергей, взяв к себе в помощники Лизу, отводил душу. Работа вместе с Лизой была для него наслаждением. Тяжелая пила казалась игрушечной, дерево мягким – не успеешь поднести к нему пилу, оно уже валится, ломает сучья, дрожит, а он только покрикивает: «Эй, берегись!» В этом его крике не было надобности, но в нем парень изливал свои чувства, наполнявшие его до краев. Он торжествовал, он чувствовал себя победителем: «Эй, эй!»

Когда падало дерево, Лиза стояла рядом с Ермаковым. На нее сыпались мелкие сухие сучки, прозрачные лепесточки коры, но она смотрела не на дерево, а на Сергея, на его вдохновенное лицо, на тонкий мужественный профиль, на чуть заметный трепет ноздрей.

На обрубку сучьев вышел пилоправ Кукаркин. В руках у него был старинный, восьмифунтовый топор, насаженный на длинное топорище. Появление Кирьяна Корнеевича с таким топором вызвало среди сучкорубов смех.

– Ну, что вам смешно? Ну, что смешно? – заворчал он.

– Ваш топор, Кирьян Корнеевич, давно в музей просится. За него на маскараде можно премию получить.

– «Премию, премию»!.. Что вы понимаете?

– А для чего вам понадобился такой топор? Скажите!

– Так бы и спрашивали, а то нашли над чем смеяться! – смягчаясь, заговорил Кукаркин. – Я поработаю этим топором, умаюсь, злее буду. Глядишь, скорее придумаю сучкорубную машину. Раньше этим топором рубили с корня лес и не замечали, что маялись, а когда дошло до печенок – пилу выдумали. Если работа не больно трудно дается, в мозгах у человека лень заводится, он мало думает над усовершенствованием своего труда. Лень-то нам надо на ремень.

Он достал свой желтый аптекарский пузырек и насыпал на ладошку горку табаку.

Мимо с лучковыми пилами проходили Аюп и Фатима Мингалеевы.

– Постой-ко, друг! – окликнул Кукаркин Аюпа.

Тот остановился.

– Ругать меня будешь, Аюп? Ушла твоя поперечная пила. Отдал в баню, дрова пилить.

– Ладно, отдал так. Мы ведь не работаем ей. Спасибо, Фетис Федорович учил работать лучком.

– Вот, а ты за старинку держался. Лень у тебя в мозгах была, Аюп.

– Пошто лень? Привычка был.

– А привычка рождает лень… Тоже на субботник вышел? Клуб строить будем.

– Надо ведь. Моя малайка кино бегает, каждый праздник деньги на билет даем.

Новинский клуб строился скоростным методом: как только Богданов и Шишигин положили первые бревенчатые венцы, внутри здания начали класть печи в тепляке, настилать полы, в столярной мастерской одновременно готовились переплеты окон, двери, резные наличники. Среди лесозаготовителей нашлись и плотники, и каменщики, и мастера на все руки. Народу было хоть отбавляй – пожалуй, не было ни одного трудоспособного, кто бы не пришел на стройку и не поработал.

Единственный, кто отказался пойти на стройку, это был Григорий Синько. Сколько его ни уговаривали, он только твердил свое: нет и нет. Фетис Федорович Березин встретил его на дороге, остановил запряженных в короб волов, подошел к возу:

– Чего везешь?

Синько был в хорошем настроении, веселый, раскрасневшийся. Чуть сдерживая улыбку, он сказал:

– Мясо.

– Какое же мясо? У тебя глина…

– А бачите, так зачем пытаете?

– Для чего глина?

– Печи в столовци треба перекладувать.

– А чего на субботники не ходишь? Смотри-ко, вся Новинка поднялась на стройку, а ты отлыниваешь… И что ты за человек? Ты не человек, а ихтиозавр.

– А що це таке, Хветис Хведорович?

– Животное допотопное, каких больше на свете не водится. Ты же позоришь весь наш коллектив. Ну, лентяй, это еще туда-сюда. А ты еще и попираешь священные чувства человека.

– Яки таки чувства?

– А такие. Зачем Паньку Торокину бросил? Пришла она ко мне в слезах. Она должна стать матерью. Ходил с девушкой, развлекался, а как набедокурил – дорожку к ней забыл. Теперь, говорят, с поварихой связался. День и ночь только и торчишь в столовой. Что тебе там ночами делать? Ну, чего ты молчишь да еще ухмыляешься? Что тебе весело?

– Ничего, так.

– Ох, Синько, Синько! И почему ты такой упрямый, своевольный? Никакого сладу с тобой нет.

Парень хлестнул по волам:

– Цоб, цоб!

Они медленно, враскачку, потянули воз. Фетис Федорович остался среди дороги.

– Придешь, что ли, на субботник-то?

– Ни. Не ждите!

У Березина в эти дни была уйма дел. Надо было везде успеть, во всем разобраться. Почему-то со всеми жалобами шли к нему. И дела к нему были всякие: и производственные, и бытовые. У кого что болит – идут к нему.

Фактически постройкой клуба руководил тоже Фетис Федорович. Все нити были у него в руках, все планы – в голове. Он знал, где у строителей «узкие места», чего не хватает, что потребуется сегодня, завтра, послезавтра. Еще не были возведены стены клуба, а Фетис Федорович думал уже о шторах, занавесках; через райком профсоюза леса и сплава хлопотал перед обкомом о пианино; нажимал на замполита Зырянова, чтобы тот заказал для клуба лозунги, картины, а от директора леспромхоза Черемных требовал ножную швейную машину для кружка кройки и шитья.

Вечерами на строительной площадке, где он работал со всеми: подносил кирпичи, вкатывал по слегам на срубы бревна, возил на лошади от лесопилки тес, – к нему то и дело подходили люди. Особенно не давала ему покоя жена мастера Чемерикина – тощая, как дранка, нервная и злая.

Как-то, когда Фетис Федорович только что сгрузил с подводы доски для подшивки потолков и укладывал на сани веревки, к нему подбежала жена мастера, схватила за руку.

– Айдате-ко, пойдемте-ко, посмотрите, что там делается!

– Что такое?

– Полюбуйтесь, что Чемерикин выделывает. Совсем от дому отбился, совсем меня иссушил, я ведь уже как спичка стала. Ни на одну минуточку отвернуться от него нельзя. Собрал вокруг себя девчат, сидит с ними, зубы скалит.

– Что тут такого? – удивился Березин.

– И ты туда же, старый хрыч? Потакаешь? Я вот расскажу твоей старухе, как ты с Панькой Торокиной один на один в конторе сидел. Это ведь отпетая девка, кто ее тут не знает.

– Ну, иди, иди. Не мешай работать. Мы светлое здание строим, а ты грязью его забрызгиваешь. Возьми-ка лучше себя в руки, голубушка… Ты на субботнике?

– Как раз, стану еще работать! Больно мне нужна ваша стройка. Сейчас Чемерикин по общежитиям отирается, потом его из клуба не вытащить.

– Тебя, кажется, Тамарой звать?

– Ну, Тамарой…

– Имя хорошее, а поведение никуда не годное… Садись-ка вот на сани. Поедем со мной за досками, дорогой покалякаем.

– О чем нам с тобой калякать?

– О житье-бытье. Поговорим, посоветуемся. Может быть, до чего-нибудь и договоримся. Потом я с Чемерикиным по душам потолкую, авось, и утрясем ваше семейное дело. Садись, садись, не бойся. Поможешь мне доски накладывать.

Чемерикина нехотя села на сани.

– На-ко, держи вожжи, правь, а я закурю. Беда, когда жена старше мужа. Ревности не оберешься.

48

Последнее воскресенье февраля на Новинке стало большим праздником. С клуба были сняты строительные леса. На новом здании на холме полыхал большой яркий флаг, а в голубоватых окнах, точно в зеркалах, купалось солнце. На улицах поселка появилось много гуляющих. Люди группами шли в клуб, осматривали его и возвращались обратно, потом долго стояли на углах, на перекрестках, у крылечек домов, с радостью поглядывая на нарядную постройку под алым полотнищем.

На главной улице, обычно тихой и пустынной, появились мотоциклы. Их нарастающий гул послышался со стороны Чаруса. Новинцы вначале подумали, что это идут на дальний север самолеты. Но вместо самолетов с лежневки мчались один за другим мотоциклисты, человек десять; впереди ехал парень в белом полушубке, в валенках, в военной шапке без звезды, а за ним – кто в чем. Ребятишки, катавшиеся с горки на лыжах, на санках, кинулись на улицу, закричали:

– Мотоцики-цики-цики!

Мотоциклисты подъехали к общежитию колхозников и остановились. Из соседних домов к ним выходили парни и девушки.

– Купили? – спрашивали и по-хозяйски оглядывали машины, ощупывали, интересуясь маркой, мощностью, ценой.

Вышла и Лиза Медникова. Обратилась к высокому парню в полушубке:

– Поздравляю, Коноплев! С покупкой!

– Спасибо, дорогая, спасибо! – Он вынул из кармана сверток, небольшой, продолговатый, и передал Медниковой. – Ваше поручение тоже выполнил.

– Спасибо! Вот вы и добились своего.

– Теперь можно и домой, в «Новую жизнь», – веселый и довольный, сказал парень.

– Мы еще поработаем, Владимир, и в лесу, и в новом клубе. Теперь и я запишусь к вам в драмкружок.

– А в Сотый квартал кто будет бегать? – подмигнул парень.

– Теперь не побегу. Ермаков решил переезжать на Новинку. Долго ли ему перевезти избушку из Сотого квартала.

– Хочешь, Лиза, прокатиться? Садись!

– А ты не уронишь меня?

– Ну, что ты! Я на такой машине всю войну ездил, а под конец по Берлину гарцевал… А это, – кивнул он на парней с покупками, – все мои ученики. Я их в колхозе в кружке ДОСААФ обучил.

Коноплев сел за руль, Лиза примостилась на багажник, остальные парни тоже посадили к себе девчат и помчались вдоль улицы вслед за Коноплевым, обгоняя пару пестрых волов, медленно двигавшихся с возом.

На воловьей упряжке тоже ехала парочка: Синько управлял быками, шел возле короба, накрытого рогожками, а Торокина стояла на запятках саней.

– Ты мне купи таку штуку, – сказал Григорий, показывая кнутовищем на мотоциклы.

– Зачем она тебе? – спросила Панька.

– Кататься буду.

– Еще упадешь, разобьешься.

– Ни, не разибьюсь, тилько купи.

– А если куплю, ты от меня никуда не уйдешь?

– Ни, ни, Панько! Купи, теперь у тебя карбованцив много. Ты дуже хорошо стала работать.

– Если ты меня, Гриша, будешь любить, Никуда не побежишь, то куплю тебе эту машину. Только ты, смотри, не обманывай, люби… Я ведь думала, ты совсем меня бросил.

– Ни, Панько, ни! То брехня, що я будто в столовци с поварихой знюхавси. Я ночами робив, тики никому не показывал, що зробив. Ты же бачила?

– Ну, ну, Гриша. Я же не сержусь.

Синько взмахнул кнутом и прикрикнул на волов:

– Н-но, быдло! Цоб!

Быки свернули с дороги и стали подниматься на холм к нарядному, как на картинке, клубу. С горки по обе стороны широкой деревянной лестницы катались на санках ребятишки. Они быстро приспособились к новой обстановке и были довольнешеньки: под горку съедут, а в горку поднимаются по лестнице, неся санки под мышкой.

Объехав кругом клуба, Синько остановил своих «рысаков» у парадного крыльца, где толпилось немало праздного народа.

– Пиво привез? – спрашивали его.

– Горилку вам привез!

Синько сдернул с высокого воза рогожи. В толпе прошел гул: кто-то ахнул от удивления, кто-то вскрикнул от испуга, кто-то пошел к возу, кто-то шарахнулся прочь. На возу, подняв когтистые лапы, стояли два бурых медведя, вылепленных из глины, – лохматые, страшные, со злыми глазами, точно живые.

– Идить, помогайте! – обратился Синько к собравшимся, подставляя плечо под бок медведю.

Помощников нашлось порядочно. Медведи были выгружены и поставлены по бокам крыльца на специальных постаментах, приготовленных для бетонных ваз. Медведи пришлись как раз к месту: они украсили вход в клуб да и все здание, которое теперь выглядело еще краше. Казалось, что звери сами прибежали из леса и встали напоказ всем.

Весть о медведях, сделанных Синько, скоро облетела Новинку, и к клубу началось новое паломничество.

А вечером в нем состоялся слет передовиков производства всего Чарусского леспромхоза. К флагу на пригорке лесозаготовители съезжались на лошадях, на грузовых автомашинах и на мотоциклах; к началу слета у крыльца выстроилось в ряд до десятка стальных рысаков; крайняя машина с люлькой принадлежала мотористу бензопилы Хрисанфову. Он приехал из Мохового вместе с женой, белобрысой полной женщиной, разодетой в цветастые шелка.

В клубе пряно пахло свежей сосной и пихтой. Гости расхаживали по залу, по уютно прибранным комнатам и удивлялись: когда же новинцы успели «сгрохать» такую домину и оборудовать даже лучше, чем Чарусский клуб.

Нина Андреевна Багрянцева отвела Фетиса Федоровича в сторонку и, держа его за пуговицу пиджака, говорила:

– Вы знаете, на Моховом у нас такая глушь. Все переплелось: и новое, и старое. Люди празднуют и наши советские праздники, и свои религиозные. А сколько всевозможных предрассудков, суеверий! Пожилые женщины рассказывают, где у них живут домовые, в каком месте водятся лешие; есть там в лесу старый заброшенный лесорубовский барак, так все уверяют, что там поселилась кикимора. Ну, просто ужасно! Поразительные контрасты: с одной стороны, передовые люди, замечательная техника, радиоприемники, мотоциклы, с другой – глубокая старина, вера во всевозможные приметы, во всякую нечисть. И при всем этом на Моховом даже нет приличного красного уголка, никакой самодеятельности. Когда я там читала первую лекцию о строении вселенной, так на нее пришли только конторские служащие да Хрисанфов с женой и больше никого, если не считать моего мужа. Не пришли даже коммунисты.

– Вот здорово! Вот так актив у вас!

– Но я все же выступила. А потом собрала членов партии, комсомольцев. Поговорила с ними по-серьезному и послала по домам, по общежитиям. Лекция была назначена снова. На этот раз пришло столько людей, что их негде было разместить. Нам нужен обязательно клуб. Как это вам удалось поднять людей, выстроить вот это, оборудовать? Какая красота, какая благодать! Идемте, присядемте где-нибудь, расскажите, с чего начали, как организовали.

Она подхватила Фетиса Федоровича под руку и повела в зал.

– Никакой тут мудрости нет, – говорил он. – Нужны только желание да огонек.

Ермаков зашел за Лизой в общежитие. Вид у него был торжественный. Вынув из-за пазухи сверточек, перевязанный голубой ленточкой, он сказал:

– От самого сердца достаю. Это тебе подарок, Лиза, по случаю досрочного выполнения социалистического обязательства. Желаю тебе до конца лесозаготовительного сезона дать еще сто норм.

– Спасибо, Сергей. Посмотри-ка, кто меня приветствует: эта телеграмма из треста, это какой-то Степанов поздравляет, а я даже и не знаю, откуда он. Видно, что из области, а где работает, не сообщает. Ты, Сергей, не слышал такой фамилии? Может, в обкоме комсомола работает? А вот еще Горшков какой-то. И откуда они узнали?

– Как откуда? Ты разве газет не читаешь? О тебе в обеих областных газетах написано: и в большой, и в маленькой.

Лиза не поверила.

– Покажи!

– Я не взял с собой газеты.

– А вот еще телефонограммы, Сергей: от Черемных, от Зырянова… Что ты мне подарил, посмотрим… – Она развязала ленточку, развернула бумагу. Там лежал большой красивый флакон духов «Кремль». Лиза взяла флакон, посмотрела на него с недоумением.

– Что? – растерянно спросил Ермаков. – Недовольна моим подарком?

– Ой, Сереженька, я тебя тоже хотела поздравить! А теперь как мне быть? Я тоже купила тебе «Кремль».

Она достала из тумбочки такой же флакон. В клубе у вешалки к Ермакову подошел здоровый краснощекий парень, стриженный под бокс.

– Здорово, дружище!

– Какой я тебе «дружище»? – удивился Сергей. – Я тебя совсем не знаю.

– Как не знаешь? Это меня-то, Хрисанфова из Мохового? Все время твоей бензомоторной пилой пользуюсь.

– Да ты совсем на Хрисанфова не походишь! Куда ты дел свою бородищу!

– Меня Нина Андреевна, врачиха, устыдила. Увидела на мотоцикле и давай подтрунивать: мол, древним бородачам не подходит такой современный транспорт. Уж что-нибудь одно: либо борода, либо машина. Борода-то у меня по наследству, а мотоцикл я заработал своим трудовым потом. Ну, словом, сбрил я бороду. Начисто.

– Сергей, пошли! – Лиза тронула Ермакова за локоть.

– Это не жена ли твоя? – спросил Хрисанфов.

– Нет. Это самая Медникова и есть.

– Да не может быть!

– Почему не может быть? – спросила Лиза. – Давайте познакомимся.

– Я вас представлял знаете какой? – сказал Хрисанфов.

– Какой?

– Девицей пудов на восемь, руки мужские, взгляд суровый.

Лиза рассмеялась.

– Ну пошли, друзья!

– Постойте, у меня ведь тут супруга, – сказал Хрисанфов, отыскивая глазами жену.

– Где она? Ты познакомь, – попросила Лиза.

Жена Хрисанфова оказалась в точности такой, какой представлял он себе Медникову. На ней была пестрая шелковая косынка, ярко-зеленая кофта и светло-бордовая юбка с оборками.

Официальная часть слета уже началась. На трибуне, обтянутой красной материей, был директор леспромхоза Черемных.

– В президиум проходите, за стол! – послышалось со всех сторон, когда в зале появились Медникова, Ермаков и Хрисанфов.

Яков Тимофеевич, рассекая воздух ладонью, доложил собранию о досрочном выполнении плана четвертого квартала и успешной работе в январе и феврале. А это предпосылка к тому, что Чарусский леспромхоз к концу сезона с честью выполнит свои обязательства. Потом он говорил о стройке клуба в Новинке. Кое-кто думал, что субботники могут привести к снижению лесозаготовок, люди будут уставать, а днем на работе станут вялыми, на деле же получилось другое: огонек, с каким люди работали на народной стройке, еще больше сплотил их, повысил сознательность, вызвал нетерпимое отношение к неполадкам и неорганизованности в производственном потоке и, что очень важно, критическое отношение к лентяям, безразлично относившимся к общему труду.

– Фамилии называйте лентяев, фамилии! – послышалось в зале. – Пусть покраснеют перед своими товарищами.

– Нет надобности их называть здесь, – заявил Яков Тимофеевич. – Одни из них осознали свою ошибку, исправились, а другие исправятся постепенно при воздействии тех, кто честно относится к производству. Воспитанию людей, подъему культуры нам поможет теперь и новый клуб на Новинке.

– Теперь очередь за Моховым, нам тоже нужен клуб! – сказала Нина Андреевна.

– Начинайте, поможем! – поддержал ее Черемных.

После доклада директора на сцену поднялся Харитон Богданов. В руке у него был большой сверток из картона, похожий на самоварную трубу. Ни слова не говоря, он достал из кармана молоток, гвоздики, развернул свой свиток и начал прибивать его к высокой, в рост человека, трибуне. Потом отошел в сторонку и стал проверять – правильно ли прибил.

В центре широкого листа, расписанного яркими красками, на фоне Водораздельного хребта и леса был нарисован циферблат, но цифр на нем оказалось не двенадцать, как на часах, а только восемь; из середины круга к единице шла стрелка, вторая стрелка была по-за циферблатом и полукругом шла от единицы к восьмерке. В самом низу картонного листа стояли штабеля бревен: сначала маленькие, потом больше и больше, – последний штабель выглядел гигантом; на каждом бревенчатом бунте на планочке была цифра.

– Наискосок трошки подбил, – крикнул Синько, сидевший в зале, – треба пидняты правый бик!

– Ладно, сойдет! – сказал Богданов, пряча молоток в карман. И, отыскав глазами в президиуме Ермакова, махнул ему рукой:

– Айда, Сергей, валяй!

Когда Харитон возвращался на свое место, его спрашивали:

– Что это за часы такие повесил? Новомодные какие-то?

А кто-то сострил:

– Видишь, цифр у него не хватило!

На трибуну, откуда говорят ораторы, где приспособлена для них специальная лампочка, Сергей не пошел. В руках у него был блокнот. Однако пользоваться им он не стал, сунул в карман и подошел к листу картона.

– К открытию клуба наша бригада закончила сезонный план.

В зале забили в ладоши.

– А все-таки Епифан Мохов с Медниковой впереди! – заметил из-за стола директор. – Они обскакали твою бригаду.

Ермаков было растерялся, но тут же оправился.

– На много ли впереди-то, Яков Тимофеевич? Всего на несколько дней!

– Хоть на день, а обогнали!

И обернулся к Лизе, сидевшей рядом с ним. Девушка смутилась.

– Зачем вы так! – сказала Лиза Якову Тимофеевичу, заливаясь ярким румянцем. – Он нам все время помогал. Из-за нас и болел. Он не виноват, что немножко отстал. Потом у него электромеханик плохой. Разве сравнить его Сараева с нашим Лемтюгиным? У Лемтюгина простоев не бывает, а у Сараева все что-нибудь да не ладится.

– Я ведь не в упрек Ермакову сказал. Я только хотел парня подзадорить, а когда человека подзадоришь – у него больше страсти, огонька в работе, в соревновании.

Сергей, между тем, продолжал свое выступление. Недавно он в своей бригаде, работающей по цикличному методу, применил еще и почасовой график. Каждое звено комплексной бригады имеет твердое задание не только на смену, но и на каждый час.

– А что ты от этого имеешь? – спросил кто-то из глубины зала. – Раз работаешь по циклу, зачем же еще приплетать тут какой-то другой метод? При цикличной работе у тебя все рассчитано, учтено.

– А кашу маслом, товарищи, не испортишь! – ответил Ермаков. – Правильно, цикличный метод строится на строгом расчете, при учете всех возможностей. А разве срывов у нас не бывает? Бывает, сколько угодно. То людей вовремя в делянку не доставят. То в работе механизмов случится заминка. Да мало ли что может помешать выполнению задания?

– Ближе к делу!

– Сейчас о деле. По циклу мы работаем как будто неплохо: и план у нас перевыполняется, и хвалят нас повсюду. А все-таки у наших людей была какая-то неудовлетворенность, все считали, что можно работать еще лучше. Особенно неспокойным было богдановское звено. Харитон и надоумил меня работать по-новому. Он первый ввел у себя почасовой график.

– Ай да Богданов! – крикнул Березин и подмигнул замполиту Зырянову, сидевшему на сцене: дескать, смотри ты, мужик-то передовым человеком в леспромхозе становится.

– Потом, – продолжал Ермаков, – почин Богданова мы распространили на всю бригаду. Стал учить людей дорожить минутами и секундами. День долог, а час короток. Когда у людей в запасе много времени, они вначале не спешат, раскачиваются, а когда видят, что срок короток, время ограничено – тут уж некогда прохлаждаться. Вот видите этот циферблат? У нас на эстакаде такая доска показателей. Как час прошел – учетчик уже пишет, сколько сделано, сколько леса уложено в штабеля. Не выполнил часовую норму – на доске уже видно. Значит, в следующий час надо поднажать, перекрыть недовыработку. Такая работа дисциплинирует, приучает к порядку… Наша бригада выносит Харитону Клавдиевичу благодарность за проявленную инициативу.

– Правильно! Браво Богданову! Пусть он выступит сам.

– Просим Харитона Клавдиевича! Ермаков не сказал, как Богданов хранит свои инструменты.

Харитон нехотя поднялся с места и в наступившей тишине медленно, широко расставляя ноги, сгорбленный, поднялся на трибуну, исподлобья посмотрел в зал, потом на сцену.

– О чем тут говорить? Когда этот цикл ввели, меня на эстакаде завалили лесом. То, бывало, сидишь без дела у костра и косишь глазом на волок, ждешь трактор, а тут столько напрудят хлыстов, что повернуться негде. Вот и пришлось раскидывать умом, как скорее и лучше разгружать эстакаду. Вижу, пришло время работать не по солнышку, а по часам. Разбил свое сменное задание на восемь долей. Стал добиваться, чтобы сразу, с утра, с первого часа перевыполнять норму. Попервоначалу дело не ладилось. Люди придут на работу – начинают искать разбросанные где попало инструменты, то да се. Час пройдет, глядишь, сделано – кошачьи слезы. Вечером пошел в столярную мастерскую, сделал там большой ларь, чтобы после работы складывать в него инструмент. За замком отправился к Чибисову.

– И как он тебя встретил? – спросил замполит из президиума.

– Чибисов принял меня по-хорошему. Встретились с ним у крыльца, он провел к себе в кабинет, вызвал кладовщика, распорядился, чтобы тот сейчас же принес замок. Пока кладовщик ходил, Евгений Тарасович побеседовал со мной насчет работы. Пожаловался я ему, что люди запаздывают в лесосеку. Коновозчики, которые попутно должны возить рабочих в лес, бывает, долго пьют чай, выезжают поздно. Чибисов записал это себе на бумажку, после этого все в лесосеку приезжают вовремя.

– Что-то не похоже это на Чибисова, – молвил Зырянов.

Начальник лесопункта, сидевший в переднем ряду, обиделся.

– Разве я критику не умею воспринимать, Борис Лаврович? Не такой уж я отпетый, как вы думаете.

– Ну, ну. Выходит, старые грехи герою не в укор.

Слет передовиков производства закончился в новом клубе постановкой пьесы «Лесной фронт».