Текст книги "Чарусские лесорубы"

Автор книги: Виктор Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

37

Мимо окон каморки Дарьи Цветковой к крыльцу мужского общежития, звеня колокольцами и бубенцами, промчались три тройки лошадей, запряженных в широкие кошевы. На первой, серой тройке на облучке за кучера восседал Фетис Федорович Березин, выставив наружу ногу в унте, как заправский ездок-лихач. На нем была лисья шуба с меховыми, откинутыми на стороны бортами, круглая шапка с красным верхом и кумачовый жгут, перекинутый через левое плечо и завязанный бантом на правом боку.

Женщины, собравшиеся у Цветковой, и мужчины – в общежитии у Богданова, вышли на крыльцо.

– Где молодые-то? – спросил Березин, сдерживая разгоряченных лошадей с лентами в гривах и челках.

– Сейчас, одеваются.

В комнатушке у Дарьи все было перевернуто вверх дном, раскрытые сундуки стояли среди пола; сама невеста в белом атласном платье, отделанном на груди кремовыми кружевами, с розочкой вместо брошки, гляделась в зеркальце, а женщины суетились возле нее, делали модную прическу, подводили брови, красили губы, утюжили носовые платочки.

– Скорей, бабоньки, скорей! – говорила Цветкова. – Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?

– Ну подождет.

В дверь постучали.

– Можно, войдите! – крикнули женщины.

У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.

– Скоро вы, Дарья Семеновна? – спросил он. – Жених уже на крыльце дожидается.

– Сейчас мы, сейчас! – ответили женщины. – Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.

Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая, под пиджаком виднеется шелковая рубаха небесного цвета, подаренная невестой, и буро-малиновый галстук с косыми полосками, на руках кожаные перчатки – щеголь щеголем! Стоят рядом, словно на показ вышли, а возле коней, кошевок собрались парни, девчата, мужчины, женщины, ребятишки. Глазеют, пощелкивают семечками, орехами; в гуще толпы, надвинув фуражку на ухо, стоит гармонист и играет.

– По местам, по местам! – скомандовал Березин. – Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.

Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:

– Невеста без места, жених без ума!

– Кыш, угланье! – ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.

– Уселись? – спросил Березин.

– Готово, готово! – крикнули ему. – Трогай.

– Не, не, не готово! – вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. – Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.

Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:

– Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.

– Не надо! – отмахнулся Фетис Федорович. – Я уже на взводе.

– Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.

Затем подошел к Богданову.

– Обидел ты меня, друг! Тебе бы и подавать-то не стоило. Где я теперь узнаю про то, что на свете делается? Но я не сержусь… Глотни на дорожку, чтобы теплее было, а то у тебя под одним боком жарко, под другим холодно. Так… Теперь вам, Дарья Семеновна!

– Ой, нет, нет! – замахала руками Цветкова.

– Не будешь пить – вылезай из кошевы! Сейчас высажу.

– Ну выпей, Даша! – попросил Богданов. – Гулять так гулять! Такое у человека раз в жизни бывает.

Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, – видно, вспомнил про Дарьину козу.

Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.

Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.

Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.

– Эй, вы, соколики!

Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.

Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.

Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.

В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.

– Вот вам и поп! – шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.

Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.

– На какую фамилию вас записывать? – Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.

– Как, Даша? – в свою очередь спросил Богданов.

– Ну, пишите на его! – сказала она, кивнув на Харитона. – Была Цветкова, и не будет Цветковой.

Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил:

– Может, выпьете чарочку за молодых?

– Нет, спасибо! – сухо сказала женщина, убирая документы.

Возле троек опять собрался народ.

– Чья это свадьба? Кто женится? – спрашивали в толпе.

– Лесоруб женится! – сказал Березин, направляя тройку вдоль улицы. Неподалеку от конторы леспромхоза он осадил лошадей.

– Тьщ, т-пру!

Через дорогу была перетянута красная ленточка.

– Дальше ходу нет! – сказал Фетис Федорович. – Как теперь быть-то? А? В объезд придется.

И повернул коней к дому Зырянова.

Навстречу вышли замполит и директор леспромхоза.

– Поздравляем, поздравляем! С новой жизнью. – говорили они, пожимая руки супругам Богдановым. – Просим зайти, погреться.

Харитон был смущен.

– Премного благодарен, начальники! К дому надо продвигаться.

– А мы сейчас не начальники. Мы, как все, отдыхающие… Пожалуйте!

Откинули медвежью шкуру, взяли Дарью и Харитона за руки. Упираться Богданов не стал – зачем перечить хорошим людям?

– Давай уж, Даша, зайдем. Потом как-нибудь отблагодарим.

Стол в горнице у Бориса Лавровича был заставлен винами и всевозможными закусками. И когда все гости расселись по местам, были наполнены стопки и стаканы, Зырянов поднял свою рюмку.

– Друзья! Выпьем за наш большой праздник, за наших людей, за право каждого на счастье. Желаю Харитону Клавдиевичу и Дарье Семеновне жить в дружбе, в согласии, создать крепкую семью. Мы, советские люди, против всякого брака в работе, а вот за такой брак, как этот, мы горой!

Когда были вторично наполнены и подняты посудки, Шишигин закричал, притопывая ногами:

– Ой, горько, горько!

– Подсластить, горько! – закричали гости.

Все взоры были обращены на Богдановых. Дарья потупилась, а Харитон растерялся, покраснел, замигал глазами; на лбу выступила испарина. «Ну, зачем это? – словно говорил он. – Ну, увольте меня от этого, как же можно при народе?»

– Харитон Клавдиевич, страсть горько! – пробасил Березин. – Подсласти, не скупись!

– Пить невозможно!

– Не водка, а полынь!

Точно виноватый, Богданов спросил:

– Что же, Даша, разрешишь, что ли?

– Разрешаем, разрешаем! – закричали гости.

Под аплодисменты Дарья повернулась к Харитону и сложила бантиком свои губы.

– Теперь сладко!

– Как мед!

Ну, а дальше все пошло как по маслу. Люди пили, ели, кричали «горько», просили подсластить. Все были навеселе, раскраснелись. Пустились в споры, в разговоры. Подвыпивший Шишигин напирал на Якова Тимофеевича.

– Неправильные ваши распоряжения, товарищ директор.

– Какие распоряжения неправильны?

– А почему вы запретили заготовлять телеграфные столбы?

– Нарядов нет, не требуются.

– Как так не требуются? Может ли это быть? Я слышал, правительство нажимает на стройку электрических станций. Разве электричество не по проводам побежит? Провода-то на столбы вешать. А вы говорите, столбов не надо. Тут вы промах делаете. Иной раз привезут к нам на эстакаду хлыст. Думаешь, эх какой бы телеграфный столб из него получился! А его приходится чуть ли не на вагонную стойку раскраивать. Жалко дерево портить.

В разгаре пира поднялся Березин, сказал в шутливом тоне:

– Не пора ли к лешему, гостеньки? Надо и честь знать.

– Гуляйте, гуляйте! – перебил его Зырянов.

Директор леспромхоза посадил Березина на место и шепнул:

– Фетис Федорович, не егози, пускай люди пьют, закусывают.

– Люди-то пьют, закусывают, а кони стоят голодные, – возразил Березин. – Коней пора ставить на отдых, мы можем гулять и на Новинке. Догуливать к нам пожалуйте.

– В этом ты прав, – согласился Черемных. – Тогда езжайте.

Три тройки вскоре мчались в обратный путь. Харитон и Дарья сидели в обнимку, а с задних троек кричали:

– Горько, подсластить!

– Уже рассластили! – отвечал Березин, подмигивая.

Почти перед самой Новинкой на крутом повороте дороги кони встали, захрапели, попятились. Перед ними был высокий завал из елок, из хвороста, из сушника. Из-за засады раздались крики, ружейные выстрелы. Первая тройка круто повернула, шарахнулась в сторону, в снег, кошевка перевернулась, и Харитон с Дарьей оказались в сугробе.

Наверху завала с берданкой появился пилоправ Кукаркин.

– Ага, перетрусили!

Из-за завала высыпала с гармошкой веселая пестрая толпа.

– Выкуп нам за невесту давайте, выкуп! – кричали женщины.

– А нам за жениха! – басили мужчины.

Все окружили Харитона и Дарью, начали отряхивать с них снег; потом повели за завал, где посреди дороги стоял стол, на столе водка, тарелки с вилками. Над костром в сторонке висело ведро, в котором варились пельмени.

Достав из кармана бутылку и стаканчик, Шишигин угостил сначала Кукаркина, потом стал обносить всю его компанию.

На столе в клубах пара появились горячие пельмени.

– Прошу к столу! – скомандовал пилоправ.

И снова всем стало горько, снова виновникам торжества пришлось сластить продукцию водочного завода.

Завал был раскидан на стороны, и тройки помчались дальше. Вслед за ними, наигрывая в гармонь, с песнями и пляской направилась в Новинку ватага пилоправа Кукаркина, шествие которой замыкала подвода со столом и посудой.

В Новинке Харитона и Дарью высадили среди улицы. От самой дороги к большому двухэтажному дому были разостланы полоски ярких половиков. Минуя Дарьину каморку и мужское общежитие, половики вели вверх по лестнице на второй этаж. Богдановы шли под ручку впереди, а за ними – гости, за гостями гудела праздничная толпа.

На втором этаже в коридоре Березин вышел вперед, подошел к двери, обитой войлоком и клеенкой, щелкнул внутренним замком и, подавая ключ Богданову, сказал:

– Харитон Клавдиевич, вот ключ от вашей новой квартиры. Живите, будьте счастливы, всем довольны… Прошу, заходите!

И распахнул дверь.

Богданов перешагнул порог, огляделся.

В большой светлой комнате у глухой стены стояла накрытая пышная никелированная кровать, над ней висела написанная маслом, в массивной раме копия с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». В углу на отдельном столике стоял радиоприемник. Посредине комнаты находился сервированный стол, плотно обставленный кругом стульями. Новенькая посуда на белоснежной скатерти, приборы из нержавеющей стали, бутылки с винами – все это блестело, играло.

– Пожалуйста, раздевайтесь, вот вешалка! – говорил Березин. – Чувствуйте себя как в своем собственном доме. Все это ваше.

Глаза у Харитона вдруг стали влажными.

– Кого мне благодарить за это? – взволнованно заговорил он, сдергивая перчатки и комкая их в руках.

– Себя благодарите. Свой труд.

– А я что сделал? Я тут еще новичок.

– Приживетесь – и не будете новичком. Вы нам построили эти новые дома. Из-за вас отгрузка леса с эстакады не задерживается. Вы ведь ходите на работу не погоду пинать. Вы думаете, мы не видим, кто как работает и кто чего заслуживает? А в общем, раздевайтесь, будем продолжать гулять. Мы дома, мы у себя, и нам никто не помешает праздновать так, как хочется. А отгуляем – еще крепче за работу примемся… Дружка! Где дружка?

– Шишигин вышел, сейчас придет! – сказал кто-то из гостей, толпившихся у вешалки.

Пока гости раздевались, осматривали комнату, в дверях показался Шишигин. В руках у него был богдановский облезлый сундучок, черный жестяной котелок, а за плечом на ремне гармония.

– Ты где пропадаешь? – крикнул на него Березин. – Приступай к своим обязанностям, угощай людей.

– Гы, угощай! Надо сначала женихово приданое притащить, потом гулять. Что я, порядка разве не знаю?

Он поставил сундучок среди пола и откинул крышку. В нем наверху лежали стоптанные сапоги.

– Вот это жениховы скороходы, – начал он, выкладывая на пол из сундучка, для смеху, разное имущество. – Это мыльница и кисточка для бритья, а это новые портянки, пригодятся потом на подгузки.

Богданов вдруг вскипел:

– Шишигин, убери! – прорычал он.

К нему подошла Дарья, взяла за руку.

– Не трожь, Харитоша! Пускай. Чем больше смеху, тем лучше.

Богданов сразу обмяк.

– Ты сама, Даша, командуй. Сади гостей за стол.

– Обожди, Харитоша. Еще не все готово.

Пришел Чибисов с женой, сухой, высокой женщиной, закутавшейся в лисий воротник. В руках у начальника лесопункта была корзинка, накрытая газетой.

– Можно? – спросил он.

Богданов снова было начал хмуриться. Дарья заметила это.

– Будь ласков, будь вежлив, принимай гостей, Харитоша! – шепнула она ему и пошла навстречу Чибисову.

– Пожалуйте, пожалуйте, дорогие гостеньки! Раздевайтесь.

Евгений Тарасович подошел к Богданову.

– Харитон Клавдиевич, прошу извинить незваного гостя. Между нами и кошки и собаки бегали. Забудем старое. У всех у нас должна быть только одна забота – о деле, на которое мы поставлены. Это самое главное. У всех у нас есть свой гонор, свои недостатки. Надо ломать себя, если это в наших общих интересах… Поздравляю вас, Харитон Клавдиевич, с законным браком! Желаю счастья в семейной жизни, в труде. А это примите от меня скромный подарок.

Он поставил корзинку возле стола.

На Богданова будто напал столбняк, он стоял точно ошеломленный: что-то хотел сказать – и не мог, хотел сорваться с места – и не мог. Потом качнулся, кинулся к Чибисову, взял его руку и сколько было силы сжал в своих ладонях.

– Евгений Тарасович, зачем вы извиняетесь? Ведь я тоже был виноватый в дрязгах. Раздевайтесь, пожалуйста!.. Даша, сади гостя на почетное место и угощай!

Потом появились ряженые с подведенными сажей бровями и усами, в вывернутых шубах, в бумажных колпаках, верхом на коромыслах, с тазами, ведрами. Тут были и клоун, и гадалка, и цыган, разыскивающий с уздечкой чужую лошадь, и охотник с берданкой, который носил в руке медвежье ухо и рассказывал, как он тянул из берлоги медведя – ухо оборвал, а медведя вытянуть так и не смог. Ряженые начали петь, плясать, названивая в тазы… И все пошли крутиться возле молодых.

38

За праздники, пока люди отсиживались в домах, выпало столько снега, что он завалил все дороги в лес, тропки в делянки, похоронил под собой электрические станции, кабели, лебедки, эстакады. Вышедшие из гаража автомашины тут же забуксовали и не могли пробраться к трассе лежневой дороги. Подвязанные к колесам цепи яростно шлепали по снегу, выбивали под скатами ямины. Машины сердито урчали, дергались вперед, назад, а с места – никуда. Электропильщики, сучкорубы, рабочие эстакад, выстроившись гуськом, прокладывали себе путь в лесосеки ногами: передние шли прямо по пояс в снегу, скоро выбивались из сил и уступали место другим. Это был утомительный переход через бесконечные заснеженные пространства, каждый метр которых приходилось преодолевать с неимоверным трудом.

Из Чаруса на Новинку поступила телефонограмма:

«Срочно доставить к железной дороге полторы тысячи кубометров рудничной стойки и столько же деловой древесины для каменноугольных копей. Мобилизовать все и безоговорочно выполнить приказ министра».

Желтая бумажка лежала перед Чибисовым. Опершись локтями о стол и обхватив голову руками, он глядел на нее с отчаянием. Вокруг стола, переминаясь с ноги на ногу, молча стояли шоферы.

– Возить надо, возить! – наконец сказал он.

– Мы знаем, что надо возить! – заговорили шоферы. – Но как? Идите посмотрите, что делается с машинами. Горючее сжигаем, а с места не сдвинемся. При такой работе без порток останешься.

– А что вы предлагаете?

– Расчищать дорогу надо.

– Но снегоочиститель, треугольник, к гаражу не пройдет, пеньки мешают. Значит, вручную разгребать снег?

– Только так, разгребать до твердого грунта.

– А где взять людей? У меня на прямых работах нехватка рабочих.

– Домохозяйкам надо в ножки поклониться.

– Ох, уж эти домохозяйки! Не успеешь рта раскрыть, как начнется: не могу, больная, мне детей не с кем оставить, у меня стирка, я обед готовлю. Известно, домоседы, разве их из тепла пошлешь на мороз работать?

– Их надо собрать, потолковать, разъяснить положение.

– Некогда митинговать. Пока соберутся да что – день-то и пройдет.

– Вы, товарищ Чибисов, молодушку попросите, она вам мигом женский батальон выведет.

– Какую молодушку?

– Дарью, Цветкову бывшую. Весной она целую армию на сплав леса вывела.

– А ну, сбегайте за ней, позовите сюда! – распорядился Чибисов.

Шофер Полуденнов, стоявший возле стола, точно на ходулях, обернулся назад и сказал сыну, о чем-то переговаривавшемуся с матерью:

– Степашка, сходи-ка за Дарьей.

Степан Полуденнов, большой, неуклюжий, как и родители, чем-то напоминавший молодого лося, тотчас же вышел.

Когда в кабинет явилась Дарья Богданова, шоферы расступились. В запах бензина она внесла запах духов.

– Зачем я понадобилась, Евгений Тарасович?

– Ты все еще, Дарья Семеновна, празднуешь? – спросил Чибисов.

– Почему мне не праздновать? У меня ведь, как говорят, медовый месяц. Я свои обязанности по работе справляю.

– А мы отпраздновали. Бумажку получили, вот прочти. Министр приказал немедленно отгрузить шахтерам три тысячи кубометров леса. У них на складах хоть шаром покати, крепиться и строиться нечем.

– Ну, понимаю.

– Вот эти мужики, Дарья Семеновна, посоветовали тебе в ножки поклониться. Ты мастер организовывать домохозяек. У нас машины у гаража сгрудились. Надо дорогу разгребать.

– А они сами? – Она окинула взглядом шоферов. – Вон их сколько!

– Одни они до вечера прокопаются. Да и нехорошо, механики будут дорогу расчищать, а домохозяйки на них в окна смотреть. Сможешь нам помочь?

– Попробую!

– Расшевели, пожалуйста, свободный народ в Новинке.

– А лопаты деревянные будут?

– Лопаты на складе, я распоряжусь. Были бы люди, а этого добра хватает, в лесу живем.

– Всяко бывает. Были когда-то леспромхозы треста «Древмет», а их называли «дров нет». Люди сидели в лесу в общежитиях и замерзали.

Вскоре на дороге появились первые домохозяйки, в полушубках, в фуфайках, головы замотаны шалями, в руках – деревянные лопаты. К ним одна за другой стали подходить женщины со всего поселка. Пришла и жена Чибисова с лисьей шкурой на шее, в больших мужских валенках. На всей дороге от гаража до лежневки закипела работа, в воздухе мелькали лопаты, вихрящийся снег, из которого постепенно образовывались высокие насыпи. Слышались крики, смех, шутки. В Новинке стало весело, как на празднике. А Дарья Богданова, работавшая со всеми, только покрикивала:

– Бабоньки, поживей, поживей! Там на лежневке кувшин с водкой стоит. Чибисов поставил.

– Держи карман шире, поставит!

Закончив работу, женщины толпились на лежневке, по которой уже прошел гусеничный трактор с треугольником. Стояли с лопатами на плечах, балагурили, подсмеивались друг над дружкой, и никому не хотелось уходить домой. Только разгорелись на работе, вошли в азарт, а она уже кончилась.

– Дарья, давай еще работы! – кричали Богдановой.

– Нету, бабоньки! Можете расходиться по домам.

– А нам неохота. Ты бы хоть нас лес заставила рубить, что ли?

– Идите в контору, нанимайтесь.

– С радостью бы нанялись. Работать с артелью куда веселее, чем возле горшков да пеленок жизнь коротать.

– Погодите, бабы, придет время – избавимся от горшков, от ухватов. Теперь к тому дело пошло; круто теперь берутся за это. А раз берутся – сделают.

По прорытой снежной траншее, непрерывно гудя, громыхая прицепами, точно артиллерийскими лафетами, одна за другой шли автомашины. Впереди вел свой лесовоз шофер Антон Полуденнов. Над радиатором горел красный флажок – вымпел, на стекле кабины была надпись: «100 тысяч километров пробега без капитального ремонта». Вырвавшись на транспортную магистраль, Полуденнов дал полный газ и помчался к лесной бирже. Но не проехал он и полсотни метров, как машина снова забуксовала, зарылась в рыхлом, приглаженном треугольником снегу. Женщины пошли за машиной, вытолкнули ее из сугроба, она рванулась вперед, потом опять застряла, и опять, и опять. Открылась дверка кабины, вышел Полуденнов, заглянул под скаты, покачал головой, сплюнул в то место, куда зарылись колеса, и сказал, словно злясь на медленно падающие с неба снежинки:

– И откуда он берется, язва? Валит и валит, как из прорвы.

К нему подошли шоферы других лесовозов.

– Ничего не выйдет, Антон. Целый день будем скоблиться тут, а до лесосек не доберемся. Буксир надо. Пускай Чибисов дает трактор, иначе дело дрянь, без трактора автоколонне не пробиться ни в лес, ни на станцию. Сходи, Антон, к начальнику лесопункта.

– Сходить-то сходить, только одному у Чибисова делать нечего. Айдате все. Одного-то Чибисов и слушать не будет, упрется, скомандует: «Делайте, выполняйте распоряжение!» Сам отвернется и станет другими делами заниматься… Он податливый бывает, когда люди придут скопом и напрут на него.

– Да он после совещания в Чарусе вроде помягче стал, там с него семь потов спустили. После этого даже к Богданову, самому что ни на есть своему недругу, в гости пошел.

– Да и сегодня, видали, без форсу разговаривал.

– Ну, это как на него найдет.

Мнения шоферов о Чибисове разошлись. И они все же решили идти к нему «гамазом».

Было уже за полдень, когда к автоколонне подошел из лесосеки мощный трактор, развернулся в снежной целине, точно лыжник, вышел на трассу, подпятился к машине Полуденнова и взял ее на трос. Полуденнов подцепил к себе автомашину жены, та, в свою очередь, автомашину сына, а тот – следующий лесовоз. Вскоре автопоезд тронулся на прицепе у трактора. Последние машины по проторенному следу уже шли самостоятельно.

Часть автоколонны была поставлена под погрузку на штабельной площади у богдановской эстакады. В разгар погрузки подъехал Чибисов, привязал оседланного коня к рябинке, вошел на помост и за руку поздоровался с Богдановым.

– Голова не болит, Харитон Клавдиевич?

– Нет, Евгений Тарасович, не болит. Утром Даша налила стаканчик, опохмелила.

– Вот, видишь, как хорошо женатому-то! Есть кому позаботиться о человеке. И завтрак, наверно, приготовила, на работу собрала, портянки, рукавицы тепленькие подала… Так ведь, Харитон Клавдиевич?

– Так, Евгений Тарасович.

– Я знаю, что так. Сам жену имею… А Даша твоя молодец. Клад тебе достался, Харитон Клавдиевич… Крепко нас сегодня Дарья Семеновна выручила.

– Почему выручила?

– Тебе еще не сказывали? Видишь, какое дело получилось.

И Чибисов рассказал Богданову о приказе министра, о том, как Дарья Семеновна помогла пробиться автомашинам в лесосеки, какая она женщина сознательная и отзывчивая на общественные дела.

– Это тебе, Харитон Клавдиевич, надо понимать и ценить в своей жене, – закончил начальник участка.

– Дашу я знаю, – уклончиво сказал Богданов и взялся за пилу.

Увидев столпившихся вокруг рабочих, он нахмурился, буркнул:

– А вы чего уши-то развесили? По местам! Ну-ка, Евгений Тарасович, посторонись, не мешай.

На эстакаду со связкой хлыстов поднялся трактор «Котик». Из кабинки вышел Алексей Спиридонов. Кинув к ногам тракториста моток чокеров от предыдущего воза, Богданов сказал:

– Еще один воз привезешь, разделаем – и шабаш!

– Почему шабаш? – спросил Чибисов.

– Я, Евгений Тарасович, обещался сегодня домой пораньше.

– К жене торопишься? А я пришел тебя на ночную работу сватать.

– Да ведь темно! Какая работа ночью?

– Скоро монтеры приедут. Прожекторы установят. И делянки осветим. Пока срочное задание не выполним, придется работать почти круглосуточно.

– Ну, работайте на здоровье, ваше дело, а я пойду домой.

– Как домой? Приказ министра – все равно, что военный приказ.

– Я ведь не военный. Что вы меня приказами пугаете?

– Я не пугаю, я прошу тебя, Харитон Клавдиевич. По-хорошему хочу… Я лучшего мнения о тебе был.

– Плохого, Евгений Тарасович, я ничего не делаю. Норму я дам, без нормы домой не уйду. Это вы будьте покойны.

– Нормы мало, Богданов, учитывая наши чрезвычайные обстоятельства. Норма нас не устраивает.

– Вы хотите, чтобы я женился да домой ночевать не ходил? Я знаю свои восемь часов, знаю и обязательства, под которыми недавно расписывались. Я почти первый подписался. И сегодня у меня меньше трех кубометров вкруговую на человека не будет. Я слово свое держу. Сказал Даше, что пораньше приду, – и приду. Нарочно с утра нажимал на работу, спешил, трелевщикам покурить не давал. И с бригадиром Ермаковым договорился. Он разрешил мне пораньше уйти. Уж если чего, так поезжайте, с ним разговаривайте. Если он мне прикажет до полночи работать, так я буду знать, что он за человек, а он, по-моему, не балаболка.

– Сам не хочешь, Харитон Клавдиевич, так скажи своим людям, чтобы остались поработать без тебя.

– Разговаривайте сами со звеном. Вон Шишигин, он мой помощник. Он и зарубки на хлыстах делает, он и пилой орудовать может.

– Ну, ты им скажи, распорядись!

– Не могу я этого сделать.

– Почему не можешь?

– Веру в меня потеряют. Какой я буду тогда звеньевой: скажу людям – работайте, а сам к жене пойду? Звено меня никогда не ослушается, что скажу, то и станет делать. У нас все научены так: куда иголка, туда и нитка. А теперь что может получиться: нитка выдернется, на месте останется, а иголка уйдет. Вы уж сами, Евгений Тарасович, разговаривайте, как хотите, как можете.

Ничего не добившись от Богданова, Чибисов подошел к Шишигину, который ходил с меркой среди раскатанных по эстакаде хлыстов и делал на них зарубки топором.

– Шишигин!

– Ась?

– Вся надежда на тебя. Ты нас должен выручить.

– В чем выручить? – с улыбкой спросил Шишигин.

– Останься с людьми поработать хотя бы часов до двенадцати ночи. У нас горячее дело. Видишь, сколько автомашин на биржу выгнали за лесом. На железной дороге целый эшелон порожняка подан под бревна. Требуется срочно загрузить его. Лесорубы, трелевщики согласились работать до двух часов ночи. Теперь дело за вами.

– А почему, товарищ Чибисов, со мной разговариваете? У нас вон звеньевой, Богданов.

– Харитон Клавдиевич только женился, он к жене торопится.

– А, ну, ну… А кто это хочет, чтобы мы тут до полночи работали?

– Шахтеры хотят, Шишигин, шахтеры, которые уголь добывают. Сейчас они в затруднительном положении. У них нет леса для крепления шахт. Мы план не выполняем, да и другие леспромхозы тоже, наверно, работают не лучше нас. Вот и подвели шахтеров, оставили без крепежа.

– Вон какое дело-то! Ладно, поработаем. Сейчас договоримся. А ужин нам сюда привезут?

– Привезут, Шишигин, привезут! Над душой директора леспромхоза стоит министр. А это не что-нибудь! В армии ты не служил?

– Не приходилось. На Индигирке был, в заключении.

– За что сидел?

– Так, за темноту свою. Слепой был. Работал на руднике одном. А там подобралась шайка-лейка, люди исподтишка пакостили советской власти. Они меня обвели вокруг пальца, подкупили, запальщиком поставили работать, к взрывчатке допустили, а под конец науськали компрессорную станцию взорвать.

– И взорвал?

– Ну разве взорвешь! Оборудование на руднике тыщи глаз оберегали. Ты никого не видишь, а тебя все видят. Темный был человек. Пришел на рудник со своей Шишигинской заимки пень пнем. Ну и клюнул на удочку вредителей. Потом-то, когда в заключении был, все это раскумекал, да уж поздно.

– Просветился, значит?

– А что ты думаешь? Конечно, просветился. Там и красный уголок был, и беседы с нами проводили, и лекции читали. Обо всем сообщали, что на белом свете делается. Послушаешь, и ровно глаза твои шире смотрят: видишь, где капиталисты, где наши. Своим-то помочь охота, а чужим по загривку дать… Будь спокоен, начальник, останемся, поработаем.

Домой Богданов шел – поторапливался, ног под собою не чуял.

Чтобы не вязнуть в глубоком снегу, он направился лежневкой, делая большой круг, обходя Новинскую гору. Шел и радовался, что нашелся на земле и для него уголок, где можно быть самостоятельным, хорошо зарабатывать, жить в свое удовольствие. Тихий вечер, бледная желтизна на небе, где уже закатилось солнце, так и не выглянувшее из-за хмары, задумчивый заснеженный лес, пушистые пышные снега – все это гармонировало с приподнятым, радостным настроением Богданова.

Дорога была пустынной и походила на широкую канаву, прорытую в снегу, посредине которой лежали два желоба, выбитые прошедшими в лесосеки автомашинами. На обочинах лежневки кой-где виднелись заячьи следы, где-то в стороне, собираясь на ночлег, пересвистывались рябчики, где-то стучали дятлы. Лес жил своей обычной, давно настроенной жизнью, а лежневая дорога, искусственно созданная человеком в этом лесу, казалось, отпугивала зверей и птиц – хозяином на ней чувствовал себя только человек.

Далеко впереди Богданов увидел человека. Кто мог идти в такое время в лесосеку? Кроме мастера, конечно, некому. Наверно, новый мастер, поставленный вместо Голдырева, ходил в контору, а теперь возвращается принимать у рабочих лес. Однако это не мастер: идет кто-то в юбке, и в руке несет какую-то оказию – не то ведро, не то бидон. Расстояние между Богдановым и женщиной быстро сокращалось. Теперь уже ясно было, что идет женщина и несет за ручку судок: три жестяных миски, вставленных в специальную кассету одна на другую.