Текст книги "Золотая рыбка. Часть 1"
Автор книги: Вэвиан Фэйбл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Ловко ты умеешь выкручиваться.
– В этом нет нужды, но ты постоянно держишь меня под подозрением. Отчего такая недоверчивость, Дениза? Ведь единственное, о чем я просил тебя, – не стремиться узнать все от «а» до «я». Опасность и без того неизмеримо велика. Пойми, я боюсь за тебя! У меня и в мыслях нет оспаривать у тебя славу, поверь!.. Так что же было нужно Хону?
– Прежде всего накачаться спиртным. Затем ему хотелось услышать из первых уст, не мучилась ли перед смертью его любимая сестрица. Вот и все.
Он по-прежнему держит мои руки в своих ладонях и ласково улыбается мне.
– Сочиняешь, Дениза. Ты любишь приврать?
– Говорю чистую правду.
– Возможно, ты позабыла, что когда впервые очнулась и услышала от меня краткую сводку новостей и под конец весть о похищении маленького Хольдена, то пробормотала: «Хон».
Я недоверчиво изучаю Хмурого. Интересно, блефует или я в самом деле проговорилась? Все мои старания не встречаться с ним взглядом напрасны, созерцание его прямого носа, резко очерченного широкого рта и прочих деталей вызывает во мне тот же самый эффект. Я нежно прижимаюсь щекой к его руке.
– Джилланы, как я поняла со слов Олимпии и Хона, пытались шантажировать Йона Хольдена. Девица категорически требовала, чтобы в обмен на Мартина я похитила мальчика, Хон отделывался туманными намеками, вроде того что ребенок, мол, самая надежная гарантия безопасности. Кстати, Хон, случаем, не наркоман?
– Нет.
– У меня сложилось впечатление, что он пользуется каким-то средством, которое способно на один-два часа превратить хлюпика-мальчишку в крутого парня. Это превращение происходило у меня на Глазах под воздействием нескольких рюмок джина. Ребенку находиться рядом с ним небезопасно.
– Ты все рассказала?
– Нет. Олимпия и этот долговязый, склоняя меня к соучастию, пытались убедить, будто им кое-что известно про Хольдена, и в доказательство упомянули про убийство некой Беатриссы Холл. К сожалению, так и не выяснилось, какой именно информацией располагала Атри и из-за чего, собственно, ей пришлось умереть, но мне кажется, что это каким-то образом связано с угрозой похитить ребенка. Возможно, Джилланы анонимно запугивали Хольдена, а когда подозрения пали на них, долговязый телохранитель подставил свою бывшую любовницу. Ведь Атри когда-то была с ним близка.
– Остается только один вопрос, – заявляет Даниэль.
– Спрашивай. Я сегодня добрая.
– Почему ты не рассказала все это раньше?
– Я не знала, как себя вести с тобой, довериться или все же помалкивать. А сейчас, когда меня огрели по башке, мозги встали на место… Я хочу поговорить с Марион.
– Успеется. В данный момент ей не до разговоров. Из дома Хольденов, по ее утверждению, она отбыла в десять вечера, никого не поставив в известность. Тебя она ждала и не дождалась, поэтому покинула спящего ребенка, села в машину и в карнавальной суматохе беспрепятственно выехала за ворота.
– Как по-твоему, если бы здесь не была замешана Марион, узнали бы мы, что мальчик похищен?
– Да уж наверняка Хольдены не стали бы звонить в полицию, а бросили на поиски своих людей. Странно, что заявление сделал сам Йон Хольден.
– Что же тут странного? – безразличным тоном произношу я, а сама краешком глаза поглядываю на Хмурого. – В конце концов, Нелл – его родной сын.
Наклонясь вперед, Даниэль пристально вглядывается в мое лицо и наконец разражается смехом.
– Ты растешь в моих глазах. Молодец, даром время не теряла! И много еще у тебя тайн в запасе?
– Только одна.
– Какая же?
– Скажу, если заберешь меня отсюда. Сейчас, немедленно!
– Ты твердо решила?
– Твердо. Но хочу, чтобы ты знал: эта тайна не связана ни с кем из Хольденов.
– Все равно интересно, – улыбается Даниэль и встает. Он делает мне знак подняться.
Я пробую, и мне удается.
Из сражения с врачами мы выходим победителями. После того как я даю расписку, меня снабжают кучей советов и отпускают под личную ответственность. В зеркальце «мазды» я впервые после аварии разглядываю свое лицо. Осколки лобового стекла основательно пропахали мою физиономию, но порезы, похоже, затянутся, да и вообще сейчас это меня мало волнует. Круг моих интересов резко сузился, плевать я хотела на всяких там Хольденов и Джилланов.
Именно это я и заявляю Даниэлю чуть позже, когда он, в ответ на мои нетерпеливые подстегивания, соглашается обнять меня, но держит в объятиях так, словно я с минуты на минуту могу испустить дух. Должно быть, поэтому обращается он со мной на редкость бережно и нежно, пропуская мимо ушей все мои насмешки и подкалывания. Я уверяю его, что занятие любовью привело меня в полный порядок и это единственное эффективное средство реабилитации после аварии. Даниэль склонен мне верить, но предостерегает от передозировки. Он откидывается на спину, а я склоняюсь над ним и разглядываю его лицо.
– Я люблю тебя, Хмурый.
– Полагаю, это и есть обещанная тайна. Только ведь я не верю на слово.
– Жаль. Говорить намного легче.
Он смеется. Затем встает с постели, натягивает белые полотняные брюки и исчезает в направлении кухни. Я оглядываю спальню. Такую обстановку принято называть пуританской. Нигде ничего лишнего: книжные шкафы, подставка для газет, встроенный платяной шкаф, подо мной двуспальная кровать, застланная простыней, одна-единственная небольшая подушка, тощее одеяло. По этой картине можно реконструировать вечернее времяпрепровождение Даниэля, а взглянув на корешки книг, я поражаюсь, в какой серьезной компании он проводит ночи.
Я встаю и напяливаю на себя сброшенную Хмурым майку; чуть потянуть книзу край, и майка вполне сойдет за мини-платье. Теперь можно обойти квартиру. Повсюду наблюдаю одну и ту же картину. Комната Эллы – единственная территория, где можно говорить об уюте. На мой взгляд, девочка получает все, чем занятый выше головы отец может компенсировать свое вынужденное отсутствие. Над кроватью цветная фотография в овальной рамке – портрет молодой женщины с короткой мальчишеской стрижкой и сверкающими в улыбке белоснежными зубами. Мать Эллы… Красивая, хрупкого сложения и, по видимости, веселого, уравновешенного нрава.
В дверях появляется Даниэль.
– Хочешь апельсин?
– Я до того проголодалась, что готова слопать его с кожурой. Как звали твою жену?
– Айрис.
– Судя по фотографии, ей с тобой хорошо жилось.
– Еще бы! Жить со мной – сплошное удовольствие. Пошли чего-нибудь перекусим!
Я закрываю за собой дверь, но не могу справиться с некоторым смущением. Даниэль тотчас замечает это и обнимает меня за плечи.
– В чем дело?
– Меня одолевают дурацкие мысли.
– Из-за фотографии?
– Я чувствую себя насильно вторгшейся в твою жизнь.
– Но ведь так оно и есть. – Он прижимается щекой к моему лицу. – Ты вторглась и заняла ее место. За что стоит тебя поблагодарить. Айрис наконец очутилась там, куда мне не удавалось ее поместить. Таков естественный порядок вещей, и не стоит заниматься самоедством. Я люблю тебя, Дениза. Может, хоть теперь ты наконец поймешь, почему я так боюсь за тебя.
На следующий день, за неимением других занятий (ведь что ни говорите, а я – жертва аварии), дожидаюсь, когда Даниэль отбудет по своим делам, и удираю из дома. Вот уже который день хочу нанести визит Квазимодо. Лишившись машины, я вынуждена взять такси и всю дорогу молю Всевышнего об удаче: застать бы моего знакомца дома.
В былые времена Квазимодо тоже работал сыщиком, с помощью энергичных методов добиваясь блестящих результатов. В силу своего темперамента он без конца попадал в разные переделки. Заклятый враг преступников, Квазимодо считал, будто законы пишут лишь для того, чтобы облегчить жизнь гангстерам. Однажды он попал в автомобильную катастрофу – на большой скорости врезался в дерево. Долгие недели бедняга находился на грани жизни и смерти, подключенный к аппарату искусственного дыхания, и в конце концов врачи начали коситься на настырного пациента: сколько, мол, можно понапрасну занимать койку? Когда же все-таки пришел в себя, взглянуть на это невероятное чудо потянулись и врачи, и коллеги-сыщики. Но человека будто подменили: задиристый, воинствующий Дон Кихот превратился в тихого, чуть насмешливого мудреца. Минуло несколько месяцев, и он постепенно начал подниматься с постели и заново учиться ходить. Его оставили в отделении реанимации на правах предмета культа. Дни напролет бедняга ковылял на костылях в проходе между койками, восстанавливая забытые навыки. Потом как-то раз поступил очередной пациент, и санитар, внося носилки, с силой распахнул дверь и сбил с ног инвалида; у того вновь оказались сломаны обе ноги и кости таза. И снова несколько суток на зыбкой грани между бытием и небытием. Врачи решили положиться на его волю – захочет ли он жить. Он захотел. Через месяц-другой снова встал на ноги. Хромой, сгорбленный, заново научился ходить. Присвоил себе кличку Квазимодо и настаивал, чтобы именно так к нему и обращались. По выходе из больницы его отправили на пенсию. С тех пор хромой Квазимодо бродит по городу, знает обо всем, что там происходит, и мудро помалкивает.
Знакомством с Квазимодо я обязана Дональду. Однажды моему другу понадобился совет и он прихватил меня с собой на свидание. Герой французского классика, вероятно, был старше, а этому Квазимодо и сорока-то, должно быть, не стукнуло; лицо гладкое, без морщин, ясные глаза такой насыщенной голубизны, какой мне сроду не доводилось видеть. Первая наша встреча началась с перепалки. Квазимодо язвил на мой счет, насмешничал, я взвилась на дыбы и стала огрызаться. Через какое-то время Дональд испарился, но мы этого даже не заметили; я без пощады лягала Квазимодо, он тоже не оставался в долгу. В ожесточенном поединке шел час за часом, на столике перед нами росла шеренга опорожненных стаканчиков. Проснувшись на другое утро, я обнаружила, что мне недостает этого человека, и отправилась к нему снова. Он встретил меня приветливо, и взаимная пикировка перешла в странную дружбу. Квазимодо заставлял меня рассказывать о себе и деликатно направлял мое развитие. Он никогда не был мною доволен и при этом стремился доказать свою правоту. В результате я научилась не отвергать его подчас парадоксальные высказывания. Во многих отношениях Квазимодо истинное сокровище. Для него не существует тайн, он в курсе всех событий. У него весьма необычный круг знакомых, и бывшие коллеги частенько прибегают к его услугам.
Квазимодо дома. Он вводит меня в просторную квартиру, и я в очередной раз поражаюсь скудости обстановки. Вся необходимая мебель выстроилась вдоль стен, середина огромной гостиной абсолютно пуста, здесь впору устраивать танцевальные вечера. Пол – голый паркет, нигде ни коврика.
Квазимодо усаживает меня в кресло, приветливо улыбается.
– Давненько я тебя не видал. Выпьешь чего-нибудь?
– Чаю. Что у тебя с лицом?
Он ощупывает скулу, на которой всеми цветами радуги отливает синяк, и усмехается.
– Заснул у телевизора. Вывалился из кресла и стукнулся физиономией о спинку стула, который подставил под ноги. Постыдный промах, правда?
– С кем не бывает…
Квазимодо включает электрический чайник. Должно быть, прежде он был высокого роста, о чем свидетельствуют непропорционально длинные руки при сгорбленной спине. Негнущуюся правую ногу при ходьбе он волочит за собой и двигается чуть ли не скачками.
– Что у вас новенького?
– Чего ты еще не знаешь?
– Я? – смеется он. – Да почитай что ничего не знаю. Правда, что Беллок вернулся?
– Ты знал его прежде?
– Да.
– И как близко? – интересуюсь я и пытаюсь отобрать у него поднос, но хозяин ловко управляется с сервировкой.
Я отхожу к окну и сквозь занавеску смотрю на тихую улицу. На тротуаре у дома напротив вертится беспризорная собака, какая-то женщина, облокотясь на выставленную в окне перину, наслаждается свежим воздухом, легкий ветерок колышет листву.
– Чай готов. Ты ведь любишь без сахара?
– Да. – Я пододвигаю кресло, чтобы лучше видеть лицо своего друга, затем располагаюсь поудобнее и одариваю его улыбкой. – Давно хочу попросить – покажи какую-нибудь свою фотографию.
– Тех времен, когда я еще не был Квазимодо?
– Времен твоей молодости.
– Зачем тебе это? – с полуулыбкой спрашивает он.
Я разглядываю его прямой нос, широкий, резко очерченный рот и затрудняюсь объяснить причину своей просьбы. Но в этом и нет нужды.
– Наверное, кого-то напоминаю? – Он кладет ложечку, которой размешивал свой крепкий чай, и выходит из комнаты.
Чтобы скоротать время, я прихлебываю чай и ломаю голову, кого же мне напоминает Квазимодо. Ответа приходится ждать несколько минут, хозяин возвращается с альбомом и кладет его мне на колени. Сам опускается в кресло напротив, а я принимаюсь листать альбом. На снимках спортсмен в черном полотняном костюме демонстрирует приемы каратэ. Высокий, широкоплечий и необычайно гибкий… На одной из фотографий он запечатлен в момент выполнения обратного сальто, на других – во время бега, в прыжке – распластавшимся в воздухе. А вот наконец я вижу его лицо, лишь слегка заслоненное выставленными для защиты кулаками. Вылитый Беллок, только глаза синие.
Перевожу взгляд на сидящего передо мной калеку, и сердце мое сжимается. Чудо, что он жив и может передвигаться.
– Выкладывай как на духу! – улыбаюсь я ему. – Вы что, родственники?
– Наши матери были сестрами.
– Выходит, вы не поддерживаете отношений? Ведь он вернулся несколько месяцев назад.
– Почему бы тебе не спросить об этом его?
– Я тебя спрашиваю.
Он залпом выпивает свой чай и наливает снова. Увидев, что я закуриваю, укоризненно качает головой.
– Немало воды утекло с тех пор, как Даниэль уехал. Когда-то мы работали вместе, он был начинающим, вроде как ты сейчас. Однажды попал в крутой переплет и вынужден был уехать. Мы рассорились из-за этого и расстались по-плохому. По возвращении он не счел нужным наведаться ко мне, а я не хочу, чтобы он видел, в какую развалину я превратился.
– Подобная чувствительность тебе не свойственна, Квазимодо.
– Много ты обо мне знаешь! – огрызается он, затем, смягчившись, добавляет: – Говорят, вы сблизились…
– Тебе это не по душе?
– А-а… долгий разговор, – отмахивается он.
Спешить мне некуда, и я не торопясь прихлебываю чай.
– Для всех остальных я все еще в больнице. Это к тому, что времени у меня навалом.
Квазимодо меряет меня изучающим взглядом.
– Ладно, услуга за услугу. В моей бедной событиями жизни так не хватает разнообразия!.. Расскажи, что с тобой стряслось, а за это я просвещу тебя насчет Даниэля.
И я излагаю свою историю. Рассказываю подробно, от начала до конца, и делаю это охотно, так как обычно Квазимодо всегда помогает мне удачным вопросом, дельным советом, дополнительной информацией. Но на сей раз он с интересом слушает меня, не перебивая. Я рассеянно шарю взглядом по паркету в центре гостиной. Чистота идеальная, на полу ни пылинки, вот только лак посреди комнаты стерся, словно здесь часто моют. Пока я говорю, у меня мелькает мысль о том, каких усилий Квазимодо стоит поддерживать порядок в квартире. Я вновь перелистываю альбом и на одной из фотографий вижу юного Даниэля на тренировке с братом: Хмурый рассекает воздух в прыжке. А на последнем снимке обратная ситуация: Квазимодо летит, а Беллок наблюдает.
– Ну что ж, – говорит Квазимодо, когда рассказ мой подходит к концу, – смотрю, ты кой-чему научилась. И чего же ты добиваешься?
– Не понимаю вопроса.
– Неужели не догадываешься, какая страшная опасность тебе угрожает?
– И ты туда же? – с кислой миной морщусь я.
– Нет, – посмеивается он, – я не собираюсь тебя отговаривать. Продолжай начатое дело. Попытайся отыскать Джиллана, а заодно излови и остальных мерзавцев. При известной ловкости и везении, может, и справишься…
– Почему же это «может»?
– Много ты слышала о Йоне Хольдене?
– Нет, немного.
– А знаешь, в чем причина? Все крупные газеты находятся в руках Любоша, так что в них вряд ли появятся статьи, обличающие Йона. Нет такого печатного органа, который всерьез занялся бы его пакостными делишками. Вокруг его имени тишь да гладь. Влиятельные люди подкуплены или запуганы, а значит, также не жаждут его разоблачать. Тут переплелась такая уйма самых разных интересов, что в этом клубке и концов не найти. От мелкого жулика до крупного мошенника все до единого кровно заинтересованы в сохранении его репутации. До сих пор они стояли за Хольдена горой и впредь тоже будут его защищать. Не говоря уж о том, что Йон создал мощную систему, которая в состоянии обеспечить его безопасность. На данный момент он настолько силен и уверен в себе, что может и зарваться. Словом, я считаю, его слабость именно в его уверенности и спокойствии.
– Вряд ли он так уж спокоен и сейчас, когда похитили его маленького сына.
– А ты уверена, что это дело рук Джиллана? Раненый пьянчужка сумел пробраться в дом и незаметно увести мальчика!.. Мне лично не верится. На твоем месте я бы призадумался.
Я с сомнением качаю головой.
– Думаешь, Джиллан не потянет? Но ведь и Марион сумела уйти из дома незаметно для всех.
– Марион Терон я почти не знаю. Она пришла в полицию, когда я уже не работал, но видел ее не раз. На редкость красивая девушка, иногда подрабатывает в качестве фотомодели, верно?
– Верно. Не только красивая, но и умная.
Квазимодо не слушает меня. Потирая подбородок, он устремляет задумчивый взгляд в пространство, изредка похмыкивает. Затем, встрепенувшись, со смешком спрашивает:
– И ты хочешь размотать это дело?
– Видишь ли, никто меня об этом не просил, но сейчас все идет к тому.
Он кивает.
– Ты обозлилась из-за Мартина?
– Да.
– Здоровая злость – это неплохо. Но если копнешь глубже, снова можешь нарваться на крупные неприятности. Не боишься?
– Боюсь. Но от этого злости во мне только прибавляется.
– Ты могла бы уехать. На черта он тебе сдался, этот Хольден?
Я оторопело смотрю на него.
– Еще не легче! Что ты хочешь этим сказать?
– Просто размышляю вслух. У тебя две возможности: очертя голову броситься в гущу событий или же убраться куда подальше.
Трудно понять, что мелькает в его синих глазах.
– Сейчас ты намекаешь на Даниэля, правда? Вы расстались поссорившись. Он сбежал?
– Все обстояло гораздо сложнее. Если вдуматься, он был прав. Скажи, по-твоему, существует одна правда для всех?
– Конечно, нет. У каждого она своя, в этом зародыш любого конфликта… Но хватит общих рассуждений! Рассказывай о Хмуром.
– Удачное прозвище, – усмехается он. – Итак, не вдаваясь в подробности… Расследовали мы одно дело об убийстве. Даниэль, зеленый новичок, находился в моем подчинении. В отличие от меня по натуре он не был заводным, что называется горячей головой, однако мы любили друг друга и отлично сработались. Преступника нашли, оставалось лишь доказать его вину, что в нашем деле самое заковыристое, сама знаешь. Этот субъект решил нас нейтрализовать. Начал с Даниэля, подослав к нему своих боевиков. Целую группу, потому как знал, что Беллок за себя постоять умеет. Он и постоял. Раскидал бандитов, а когда увидел, что врукопашную не справится, выхватил оружие и подстрелил пару самых настырных. Однако те, кого удалось схватить, при допросе не раскололись, заказчика не выдали, и опять мы остались без улик. Конечно, это нас не остановило, однако вдруг исчез отец Даниэля. Выяснилось, что его похитили и куда-то уволокли. Нигде никаких следов.
Даниэль отправился к нашему подозреваемому на переговоры и получил ответ, какого и следовало ожидать. Несколькими днями позже Даниэлю позвонили из больницы, куда попал его отец. Неделю старик провалялся без сознания, но, когда очнулся, так и не захотел сказать, что с ним случилось и где пропадал. Правда, выяснилось, что его держали без еды и питья, неоднократно избивали, а затем выбросили из машины в людном месте. Даниэль понял намек и задумался.
В ту пору он уже сблизился с Айрис, а та, при всей своей ангельской красоте, отличалась дьявольским упрямством. Словом, они собрали вещички и умотали. А напоследок мы с Даниэлем повздорили. Тщетно я пытался втолковать ему, что необходимо сейчас поставить точку, иначе когда он рано или поздно вернется, то застанет ту же картину. Даниэль не поддавался никаким уговорам, не желая понять, что дело не только в нем, здесь замешано много людей, которых он бросает в беде. Он уехал, через несколько дней дело прикрыли.
Как знать, возможно, прав был не я, а Беллок, не пожелавший жертвовать близкими. Я часто думаю об этом. Ну упрятали бы того типа за решетку, и что дальше? За недостатком улик он вскоре очутился бы на свободе, да и в тюрьме сумел бы за деньги обеспечить себе комфортные условия и продолжал бы оттуда руководить мафией. Ибо мы имеем дело с мафией, если называть вещи своими именами.
– А этот несчастный случай… когда он с тобой произошел?
– Несколько лет спустя. Почему ты спрашиваешь?
– Полагаю, ты не примирился с тем, что тебя отстранили от дела. При твоем упрямстве, скорее всего, продолжил расследование.
– Мне так и не удалось продвинуться ни на шаг. Начальство грозилось меня уволить. Приклеили ярлык сумасшедшего. Одним словом, грязная история.
– Неужели никто не поинтересовался, каким образом тебя, классного водителя, угораздило налететь на дерево?
– Тебе-то я могу выдать секрет: дерево здесь ни при чем. Впереди ехал грузовик, я стал его обгонять, и тут из кузова в лобовое стекло швырнули тяжелый булыжник. На этом самом месте я и отключился, память отшибло на долгие недели. И лишь гораздо позже, когда уже учился ходить, меня вдруг осенило: а где же камень, пробивший ветровое стекло? Начал расспрашивать – и что ты думаешь? Оказывается, никакого камня там не было и в помине.
– Зато через несколько дней после расспросов тебя ненароком сбили с ног и вновь переломали все кости.
– Несчастный Квазимодо, жертва случайностей, – вздыхает он с недоброй усмешкой.
Меня пугает его лицо. Я допиваю свой чай, а когда поднимаю на Квазимодо глаза, вновь вижу мудрую улыбку.
– Будь ты человеком здоровым, – улыбаюсь я в ответ, – впору подумать, что ты и есть Юстиция.
– Неужели я похож на богиню? Или разгуливаю с завязанными глазами?
Я лихорадочно соображаю, не рассказать ли ему о загадочных убийствах «с татуировкой», но Квазимодо не настаивает на продолжении темы, да и у меня свой интерес. За разговорами время пролетело незаметно, и я начинаю прощаться. Хозяин не удерживает меня, лишь берет обещание заглядывать почаще.
Уже с порога он втаскивает меня обратно и говорит, словно мысль эта только что пришла ему в голову:
– Не думай, будто я считаю Даниэля трусом. Меня до сих пор тяготит наша тогдашняя размолвка; жаль, что он уехал обозленный. Короче, не скрывай от него, что была у меня. А если сочтешь удобным, передай, что буду рад его видеть. Только подготовь к тому, что его ждет… Зрелище не для слабонервных.
Чмокнув Квазимодо в щеку, я ухожу со странным ощущением, словно мне еще предстоит расшифровать услышанное, а я не знаю, как к этому подступиться. Впрочем, такое ощущение в последнее время возникает у меня довольно часто, и я начинаю постепенно с ним свыкаться.
По пути заглядываю в автомастерскую, отремонтировать мою машину в ближайшие дни не обещают. Ну и провались она, такая жарища, что в стальной коробке задохнешься. Заезжаю домой за мотоциклом и, оседлав его, лечу в больницу. Всю дорогу чувствую себя как в скафандре: хотя платье по-летнему легкое, но голова упрятана под шлем.
Мартин при моем появлении разражается гоготом.
– Ну и ридикюльчик ты себе отхватила! – закатывается он, тыча в болтающийся у меня на руке шлем.
– Взяла твой мотоцикл. Не возражаешь? Свою машину я грохнула.
– Нет уж, дудки! Чего доброго, и мотоцикл разобьешь.
– От этого никто не застрахован.
– Ладно, давай ближе к делу. Поговоришь с родителями?
Я бросаю взгляд на его сопалатника. Тот все так же пожирает меня глазами, вынуждая проверить, не забыла ли я надеть чего из одежды. С гардеробом у меня все в порядке, и я поворачиваюсь к Мартину:
– Сломанная рука не мешает тебе шевелить ногами?
– Желаешь пройтись? – Он откидывает одеяло и проворно выскакивает из постели.
В больничном парке мы прогуливаемся вокруг небольшого пруда. Я делаю глубокую затяжку, долго стряхиваю пепел с сигареты, тяну время, подыскивая слова.
– В конце концов без разницы, вернешься ты домой или перекантуешься у родителей, – проблемы это никоим образом не решает. Я впуталась в передрягу, одинаково рискованную для нас обоих. Возвращайся домой, если тебе так хочется. Только имей в виду: чем ближе ты будешь ко мне, тем больше опасность. Обещаешь беречь себя?
– Не за горами день», когда мне придется опекать тебя.
– Наглый хвастунишка! – возмущаюсь я. – Изволь ответить на вопрос.
Мартин присаживается на корточки и опускает здоровую руку в воду. Стайки рыбешек в панике удирают.
– Видишь, какой я страшный? – ухмыляется он.
– Страшнее некуда, – кисло отвечаю я.
– Значит, заметано. Я возвращаюсь домой. Завтра. Надеюсь, в квартире порядок?
– Нет, дорогой, напрасно надеешься. Сейчас помчусь вытирать пыль. Да, кстати!.. Я содрала с окон эту твою цветную фигню.
– Правда? – Великодушно настроенный Мартин не закатывает скандал. Еще какое-то время он продолжает пугать декоративных рыбок, затем выпрямляется и обнимает меня за плечи. – Ты нарушила мою систему рефлексов. Стоило мне взглянуть на красное стекло, и я испытывал сексуальную готовность, от синего цвета у меня зябли ноги…
– Не продолжай, иначе застрянешь здесь еще на неделю!
– Ладно, не буду. Расскажи, как тебя угораздило разбить машину.
– Доводилось тебе видеть вблизи фонарный столб? Мне – да.
– А на фига тебе понадобилось столь близкое знакомство?
– Долго рассказывать. Дома узнаешь.
Оставив Мартина наедине с его любопытством, вновь седлаю мотоцикл. Неожиданная идея гонит меня к Крузу. Я делюсь с ним своей гениальной мыслью, но натыкаюсь на полное равнодушие. Круз хватается за перо и велит мне проваливать к черту. Правда, последняя фраза звучит несколько дружелюбнее: «Вчера весь день тебя прождал».
– Я была занята, – уклончиво отвечаю я.
«С ним?»
– В том числе.
«Не приходи больше».
– О'кей. Счастливо оставаться, Круз.
Одной заботой меньше. Я вприпрыжку бегу по больничным коридорам до парковочной площадки и вскакиваю на своего стального коня, не обращая внимания на ошеломленных зевак. Уму непостижимо! Женщина за рулем автомашины давно уже не вызывает сенсации, но стоит сесть на мотоцикл, как все начинают пялиться. Мне бы сейчас не высовываться, я приметная, хуже некуда. Невольно чувствуешь себя не в своей тарелке.
Мать с мрачным видом открывает мне дверь. При виде шлема она закатывает глаза, затем в отчаянии машет рукой.
– Могла бы предупредить, что выписываешься из больницы.
– Ты права. Не сердись!
– Мы с отцом обмерли: входим в палату, а тебя и след простыл. К чему такая спешка?
– Если скажу, чего доброго в обморок хлопнешься. – Впрочем, если вдуматься, я недалека от истины; мама действительно упала бы в обморок, открой я ей правду. Поэтому поскорее перехожу к цели своего визита: – Мартин хочет вернуться к себе домой.
– А тебя прислал ходатаем?
– Я не ходатай – ездок… Видишь ли, при сложившейся ситуации Мартину все равно, где находиться, зато, с его точки зрения, дома он скорее выздоровеет. Папы нет дома?
– На работе.
– Передай, что я хотела бы на днях поговорить с ним кое о чем.
– Передам. Но ты не ответила на мой вопрос: куда ты сломя голову умчалась из больницы?
Не переставая говорить, мама энергично подталкивает меня к кухне, так что остается только подчиниться. Я не раскаиваюсь, поскольку поджидающее там жаркое с овощами на редкость аппетитно. Пожалуй, я бы умерла голодной смертью, если бы окружающие не заботились обо мне.
Мать усаживается напротив и делает вид, будто тоже ест, а на самом деле наблюдает за мной. Я смущенно склоняюсь над тарелкой, прикрываясь волосами и восторгом перед ее стряпней.
– Я не против, забирай Мартина домой, но постарайся выполнить мою просьбу, Дениза. Уговори его закончить университет. И пусть не суется в твои дела. Одного психа в семье хватит за глаза.
Зубцами вилки я указываю на себя. В ответ на мой вопросительный жест мать кивает. Я проглатываю кусок.
– Для меня новость, что он не желает ходить в университет. Но вряд ли от моего вмешательства будет польза. Право выбора должно оставаться за ним.
– О да! Тебе мы в свое время предоставили право выбора, и что же? Остаток дней я должна провести в больничных коридорах?
– Чего же ты хочешь? – великодушно осведомляюсь я.
– Покоя. Выходила бы ты замуж… Сидела бы дома, рукодельничала… Ты же любишь шить.
– Люблю, пока занимаюсь этим ради удовольствия.
Неожиданно мать разражается смехом, потом достает из холодильника бутылку белого вина и наполняет бокалы. Я удивленно слежу за ней.
– Прекрасно понимаю, что все мои слова как об стенку горох. Делай что хочешь, лишь бы тебе было хорошо. Да и не желаю я, чтобы моя родная дочь засела в четырех стенах и превратилась в ноющую неврастеничку. Пей!
– По-твоему, лучше превратиться в алкоголичку?
– Когда ты выбрала эту дурацкую профессию, я не слишком возражала, поскольку и представить себе не могла, насколько она опасна. Ты угодила в аварию, потому что кому-то так захотелось, верно ведь?
– Не совсем. Никому не хотелось, чтобы я разбила машину. Оставим этот разговор, мама.
– Ладно… Я навестила Круза. На нем живого места нет.
Я киваю. Прохладное вино доставляет мне истинное наслаждение, но когда мать хочет снова налить, жестом останавливаю ее. Она отставляет бутылку и продолжает:
– Почему ты не выходишь за Круза?
– Чтобы сразу же, развестись? Он меня раздражает.
– Тебе скоро тридцать…
– Накидывая мне годы, ты старишь самое себя.
Я начинаю собирать со стола, мать делает знак, чтобы я не трудилась, но мне хочется показать, что я нисколько не чуждаюсь мирских забот.
– Круз просил поговорить с тобой, – тихо произносит она.
Что тут ответишь? Я закуриваю и украдкой поглядываю на часы: не опоздать бы на тренировку.
– Спешишь? Что и требовалось доказать: вчера еще валялась без сознания, а сегодня ей опять неймется за преступниками гоняться! Словом, Круз просил внушить тебе, что вы нужны друг другу.
– Мне пора, мама. В следующий раз посидим подольше и наговоримся всласть. А пока прошу об одном: выбрось из головы навязчивую идею, что ты непременно должна меня переделать. Попытайся принять меня такой, какая я есть. Мартин тоже совершенно безнадежный случай. Смирись… Бери пример с отца.
– Да уж, – улыбается она, – с отцом вы хорошо спелись.
– Оно и понятно. Папа гораздо терпимее. Скажи, что я целую его и на днях забегу поговорить. – Уже с порога возвращаюсь за забытым шлемом. Мама целует меня на прощание.
