Текст книги "Паутина (СИ)"
Автор книги: Весела Костадинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
33
Медленно прошел февраль, за ним последовал март. Когда теплые лучи солнца растопили последний снег в парке перед зданием Центра, я приняла серьезное решение: забрать документы из университета. Больше не видела себя ни ученым, ни тем более студенткой. Всё, что связывало меня с этим местом, превратилось в горький осадок, в напоминание о боли, страхе, предательстве. После того как я залила глаза Роменского лаком для волос, возвращение туда стало просто невозможно.
Марина, которая продолжала посещать лекции, рассказывала мне о том, что после моего поступка Роменский долгое время выглядел, мягко говоря, неважно. Его лицо сохраняло болезненную красноту, а глаза, раздражённые химическим ожогом, ещё несколько недель оставались воспалёнными, из-за чего он постоянно щурился и выглядел так, будто не спал ночами. Все, что я испытала в тот момент – это острое чувство злорадства, мысленно желая ему ослепнуть полностью. Во мне жила эта ненависть, черная, как ночь, к человеку, лишившему меня будущего.
Наш конфликт с бабушкой становился невыносимым, перерастал в череду нескончаемых споров и обвинений. Она так и не отказалась от судов, которые тянулись бесконечно, раздражая маму и выматывая её нервы. В конце концов, Макс просто велел маме прекратить ходить в суды, отправляя туда своих юристов, тем самым сняв с неё этот груз.
Мне же было всё равно.
В глубине души я признавала право бабушки на эти патенты. Она действительно была соавтором, её вклад нельзя было отрицать. Я даже радовалась одной вещи – Роменскому и Дарье они точно не достанутся. Это давало хоть какое-то чувство справедливости.
Хотя…. Что теперь связывало бабушку и Дашку – я не знала. Марина помочь выяснить тоже не могла – Дарья ее к себе на три метра не подпускала. Да и сама Марина, как я заметила, последнее время выглядела не важно. Нет, она любила работу в Центре, активно занималась с новыми волонтерами, ходила на учебу, однако мне последнее время казалось, что что-то ее серьезно тревожит. Возможно проблемы были именно в университете, потому что о нем она говорила неохотнее всего, а когда я засмеялась над Роменским и его опухшей физиономией, она опустила глаза. При всем при этом наши с ней отношения стали почти приятельскими, дружескими. За последний год она сильно изменилась, стала серьезнее, вдумчивее, спокойнее. Сильно похудела и постройнела – сказывались прописанные Центром диета и жесткая дисциплина над телом.
Моя беременность протекала на удивление спокойно, несмотря на все переживания, которыми был наполнен этот год. Конечно, из-за возможного резус-конфликта я находилась под постоянным контролем Ирины, и она внимательно следила за моими анализами, периодически напоминая о необходимости осторожности. Макс тоже держал руку на пульсе, заботясь обо мне как о драгоценности, и, хотя иногда мне казалось, что это чересчур, в глубине души я была благодарна за его внимание.
В отличие от остальных волонтёров и сотрудников Центра, которые подчинялись строгому распорядку и дисциплине, от меня никто не требовал их безусловного соблюдения. Скорее, это было моё собственное решение – придерживаться правил, уважая не только работу Максимилиана, но и его руководство. Я понимала, сколько сил он вкладывает в это место, сколько времени тратит на помощь другим, и не могла позволить себе подводить его.
Он же, видя моё отношение, не скрывал ни своей радости, ни своей привязанности. Иногда его взгляд становился особенно тёплым, и в такие моменты я чувствовала, что между нами существует что-то большее, чем просто дружба или забота.
Нет, я не была в него влюблена. Это было нечто другое, нечто глубже. Ощущение, что он – моя опора, мой якорь, моя защита в этом бурном, жестоком мире. Он стал для меня тем, кто удерживал меня на плаву, тем, кто не позволял утонуть в боли, страхе и ненависти. Его спокойная сила, его цепкий ум, его уверенность защищали меня от жестокости и боли. С ним я чувствовала себя в безопасности, но при этом понимала, что не могу дать ему того, чего он, возможно, ждал от меня.
И иногда я позволяла себе задать вопрос, от которого становилось ещё больнее: а смогла бы я полюбить этого ребёнка, если бы его отцом был Макс? Если бы… насилия не произошло? Если бы моя кожа отзывалась не страхом, а желанием на прикосновения этого мужчины, который сделал для меня так много?
Эти мысли обжигали изнутри, оставляя на душе болезненные следы. Ощущение собственной фригидности преследовало меня, разъедало изнутри чувством вины перед Максимилианом. Мне казалось, что я предаю его, даже не пытаясь изменить это, даже не стараясь быть той женщиной, которая могла бы сделать его счастливым. Ведь он заслуживал большего. Он заслуживал любви, близости, тепла. А я…
Я только тянула из него силы, пользуясь его заботой, его терпением, его безграничной верностью.
На терапиях я старалась говорить об этом, но мои слова были скупыми, сдержанными. Я пыталась скрывать эмоции, не показывать свои настоящие страхи, но, когда речь заходила о Роменском, ярость поднималась волной, затапливая меня целиком. Он сломал меня, он превратил меня в женщину, которая не может почувствовать ничего, кроме боли, если мужчина приближается слишком близко. Он отнял у меня то, что я могла бы отдать кому-то достойному, и за это я ненавидела его ещё сильнее.
Наталья не раз говорила мне, что это пройдёт. Что существуют практики, которые помогают женщинам в моей ситуации, но проводить их сейчас, в моём положении, было опасно. Она обещала, что как только я рожу ребёнка, она лично займётся моей проблемой, поможет мне восстановить то, что я потеряла.
Я хотела ей верить, отчаянно надеясь, что однажды смогу стать женщиной, которая способна любить. Что смогу дать ее сыну то, чего он достоин. И что, возможно, когда-нибудь смогу посмотреть в глаза Максу без этого чувства вины. К сожалению, пока ничего не менялось, и хоть его прикосновения не вызывали страха, но и избавиться от дискомфорта я не могла. Даже когда он просто обнимал меня, клал руку на живот, радуясь движениям ребенка, когда мне было хорошо с ним – внутри сидело нечто, что не давало расслабиться полностью, отпустить мои чувства к нему.
В мае все чаще стала гулять в саду, помогая работающим в саду – мне нравилось возиться с растениями, нравилось наблюдать как из-под земли пробивается сначала первая трава, после робкие бутоны крокусов, подснежников и первоцветов. Воздух наполнился ароматами цветущих яблонь и вишни, от которого кружилась голова. Мне нравились эти запахи, как и запах влажной земли и свежескошенной травы. И хоть с утра и побаливала поясница, настроение это испортить не могло.
Я сложила на скамейку секатор и села рядом, с удовольствием вдыхая наполненный весенними запахами воздух. Где-то неподалёку пели птицы, напоминая о том, что зима окончательно отступила, а впереди – долгие, тёплые дни.
Но стоило мне только расслабиться, как малыш внутри резко толкнул меня прямо по почкам.
Я дёрнулась, выдохнула сквозь стиснутые зубы, но не смогла сдержать ни вскрика, ни тяжёлого вздоха.
Последние дни ребёнок вёл себя особенно беспокойно.
Казалось, он двигался почти без остановки, будто искал удобное положение, то мягко перекатываясь, то резко толкаясь, напоминая мне о своём присутствии. Иногда мне даже казалось, что он чем-то раздражён, хотя Ирина говорила, что это нормально – ребёнок растёт, ему становится теснее, вот он и заявляет о себе. Хотя до родов оставался почти месяц, сегодня он разгулялся по полной. Да еще эта тянущая то нарастающая, то отпускающая боль в пояснице.
Я поморщилась и потерла спину.
– Привет, – рядом со мной на лавку села Марина. Я посмотрела на подругу и нахмурилась – сегодня она выглядела еще более тревожной и дерганой, чем обычно. Как странно, я только сейчас отметила это, она за год не просто сбросила вес, она стала очень худенькой, на мой взгляд даже через чур.
– Привет, – ответила, отводя глаза и откидываясь на удобную спинку скамьи. – У тебя все в порядке?
– Да… – рассеяно ответила она, словно бы озираясь по сторонам. – Слушай Лиана, тебе Макс сказал?
– Что сказал? – не открывая глаз спросила я.
– Эээ… в общем, – она не походила сама на себя, – в Центр вчера Роменский приезжал…
– Что? – от моего спокойствия не осталось и следа. – Что ему тут нужно было?
– Понятия не имею, – понизила она голос. – Правда. Я думала Макс тебе рассказал….
– Я вчера дома была – мне было не очень хорошо, – не смотря на то, что в Центре у меня была своя комната, иногда я все-таки уезжала домой. – А сегодня Макса еще не видела….
– Они крупно поскандалили, Лиа, – почти шепотом призналась Марина. Спину прострелило неожиданной болью, так, что я едва не вскрикнула, но сдержалась, прикусив губу. Малыш снова толкнулся, но теперь это ощущение было другим – не просто движением, а напряжённым, тянущим, будто тело предупреждало меня о чём-то.
– Откуда ты знаешь? – стиснула зубы, стараясь не выдать своего состояния.
– Роменского выводила охрана. Он, похоже, врезал Максу.
– Сукин сын…Надеюсь, теперь Макс его посадит….
– Лиана… – внезапно Марина резко поднялась со скамьи, но не сделала ни шага.
Её лицо вдруг исказилось странной, похожей на судорогу гримасой, словно она пыталась что-то сказать, но не могла, словно в её теле разом произошёл какой-то сбой.
Я замерла, забыв даже о своей боли.
– Марина, что с тобой? – тревожно спросила я, наблюдая, как её дыхание становится прерывистым, а пальцы дрожат, будто она едва сдерживается, чтобы не схватиться за что-то для поддержки.
– Понимаешь…. Я…. я кое-что знаю…. слышала….
– Марин, – я снова поморщилась от боли в пояснице, – выкладывай на чистоту, что происходит с тобой?
– Со мной, наверное, все в порядке…. Я просто сильно вымотана: учеба, работа в центре, тренинги…. Устала сильно… а вчера увидела нашего декана в таком состоянии….
– Да сдох бы он скорее, – от души пожелала я.
– Ты его так ненавидишь? – вдруг тихо спросила Марина. – Настолько сильно?
– Да, – ответила я, – да. Ты себе представить не можешь, как сильно….
– А если он приезжал сюда ради тебя? – вдруг тихо спросила она, побледнев.
Мне вдруг стало холодно.
– Что? – я в упор посмотрела на неё, но Марина отвела взгляд.
– Я… вчера слышала разговор… случайно… – она сглотнула, пытаясь справиться с охватившим её волнением. – Он… он искал тебя, Лиана. То есть, весь разговор я не слышала – он был у Макса в кабинете, но когда его охрана скрутила и выводила, он несколько раз имя твое крикнул… Словно, надеялся, что услышишь…
– Для чего ты мне все это говоришь? – резко спросила я, теряя терпение. – Марина, я не хочу ни видеть, ни слышать, ни знать этого человека. Очень хорошо, что меня вчера не было. Не увидела его подлую морду!
– Лиана, – Марина продолжала теребить край толстовки. – Я… кое-что….сделала….
В это мгновение ребенок пнул меня в поясницу так, что я невольно охнула. А потом еще раз и еще.
– Лиана! – она бросилась ко мне и подхватила под локоть. – Что с тобой?
– Не знаю, – только и смогла произнести я. – Не знаю…. мне помощь нужна…
К нам уже спешили другие девушки-волонтерки, обнаружив, что что-то происходит.
– Лиана, – зашептала Марина, – я…
– Потом, Марин, потом, – по спине катился холодный пот, я уже понимала, что что-то пошло не так. Совсем не так. К счастью помощь тоже оказалась совсем рядом.
В операционной все действовали слаженно, спокойно, без лишней суеты. Аппараты, контролирующие моё состояние, мерно пищали, создавая ровный фон, почти убаюкивающий. Ирина, скрытая под маской, сосредоточенно выполняла свою работу, её движения были точными и уверенными. Две медсестры слаженно помогали ей, подавая инструменты, следя за мониторами, обмениваясь короткими, чёткими фразами.
Воздух был пропитан стерильностью и напряжённой сосредоточенностью, но паники не было. Всё шло по отлаженному сценарию – почти как хорошо разученная хореография. Сттоявшая рядом Наталья, тоже в халате и маске, крепко сжимала мою руку.
Я не ощущала страха или боли, просто нереалистичность ситуации и только. Еще час назад была в саду и вдруг – экстренное кесарево из-за двойного обвития ребенка и риска удушья. И вот я уже на операционном столе прислушиваюсь к писку мониторов и тихим деловым разговорам врачей.
Максимилиан сначала хотел остаться на операции, но у меня едва не случилась истерика от одной только мысли, что он увидит меня в таком состоянии. Голая, уязвимая, под холодным светом операционных ламп… Я знала, он хотел поддержать меня, но присутствие его взгляда было бы для меня хуже, чем сама операция. А теперь, я точно знала, он вышагивает там, за дверями, прислушиваясь к любому звуку из операционной.
Что-то хлюпнуло, что-то пискнуло и вот я уже увидела на руках Ирины маленький комочек, который она тут же передала одной из медсестер.
– Что? – обеспокоенно спросила я, переводя глаза то на Наталью, то на Ирину, то на девушку, державшую малыша. Наталья оставила меня и подошла к той, и через секунду воздух прорезал младенческий крик.
Лица женщин сразу же расслабились, глаза заулыбались.
– Хорошо, Лиана, – синие глаза Натальи сияли, – все хорошо! Все просто замечательно! У нас – девочка! Девочка!
Глаза Натальи влажно поблёскивали под искусственным светом операционных ламп. Она бережно, почти благоговейно, взяла малышку и осторожно положила её мне на грудь.
Крошечное, сморщенное создание, смешное и трогательное, словно маленькая старушка. Я смотрела на неё, не веря, что это – мой ребёнок. Она казалась почти игрушечной, с заплывшими глазками и громким, требовательным голосом.
– Заберите малышку, – распорядилась Ирина, – ее надо осмотреть, взвесить… Лиана, сейчас тебя зашиваем. Лежи спокойно, минут через двадцать закончим.
Девочку забрали с моей груди. Наталья явно разрывалась между нами, и я кивнула ей, чтобы она оставалась с малышкой. Сама устало закрыла глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Я стала матерью и не испытывала по этому поводу ни малейшей радости. Напротив, эти несколько минут рассматривая лицо девочки, я непроизвольно искала в нем сходство с ее отцом.
– Эй, а ну-ка не спать, – забеспокоилась Ирина, и одна из медсестер тут же звонко шлепнула меня по щеке. – Не пугай нас, Лиана!
– Простите…. – больше я глаз не закрывала, тоскливо думая о том, как измениться теперь моя жизнь.
Когда меня привезли в палату, Макс, сияющий и держащий на руках пищащий комочек уже ждал меня.
– Она прекрасна, Лиа, – его лицо светилось. Если бы я не знала, кто биологический отец девочки – подумала бы, что Максимилиан. – Она просто потрясающая…. Будет похожа на тебя, лю… Лиа.
Он держал ее, а я… я не чувствовала к ней ничего.
Да, это мой ребёнок. Да, теперь вся ответственность за эту новую жизнь лежала на мне. Но чувств – тех, о которых все говорили, которые должны были захлестнуть меня с головой – их не было.
Макс заметил что-то в моём взгляде, нахмурился и, осторожно протягивая мне девочку, сказал:
– Лиа, её нужно покормить.
– Да, – согласилась я вяло.
На тренингах нам показывали, как правильно прикладывать ребёнка к груди, объясняли, что делать, если что-то не получается. Я знала теорию, но реальность... Реальность была совсем другой.
Я поймала себя на том, что меня смущает присутствие Максимилиана. Хотелось, чтобы он вышел, чтобы остаться наедине с этим странным, крошечным существом, которое теперь было частью меня.
– Лиа?
– Макс, выйди, пожалуйста. Мне нужно покормить ее, – мне стыдно было посмотреть ему в глаза.
– Хорошо, – после недолгой паузы согласился он. – Маму… позвать?
– Нет, – я смотрела на дочь, которая чуть приоткрыла глаза-щелочки. – Я, наверное, справлюсь….
– Разреши помочь тебе, – Макс положил руку на меня поверх простыни, которой я была укрыта. – Лиа… я не причиню вреда ни тебе, ни ей….
– Я знаю… – прошептала и наконец подняла на него взгляд, полный боли. – Знаю… Макс, прости меня.
Он едва заметно улыбнулся и, наклонившись, мягко поцеловал меня в висок.
– Всё хорошо, – сказал он, и в этих словах было столько силы, столько обещания. – Всё хорошо. Ты в безопасности, Лиа… И ты, и она.
Я сжала губы, удерживая внезапную волну эмоций.
– Покорми её, ладно? – добавил он чуть тише. – Я просто отойду к окну. Не буду смотреть… Хорошо, девочка моя?
Он и правда отошел, отвернувшись ко мне спиной. И даже когда я вскрикнула от неожиданности, когда девочка жадно припала к груди, он лишь дернулся, но не обернулся.
– Макс, – я смотрела на ребенка, но мысли мои блуждали далеко, – что хотел вчера Роменский?
Спина Максимилиана тут же напряглась.
– Приходил говорить со мной о тебе, – глухо ответил Максимилиан, не оборачиваясь. – Угрожал…
– Что?
– Лиана, – наконец произнёс он, – его отец имеет влияние в Москве. И связи. В том числе в правительственных кругах.
– И? – я чувствовала, как в груди нарастает тревога.
– Роменский знает, на что давить, – голос Макса стал твёрже, будто он заранее готовился к этой фразе.
Я не знала, что сказать. В комнате вдруг стало душно, несмотря на прохладу.
Максимилиан не двигался, но я видела, как напряжённо ходят желваки на его скуле. Он не хотел говорить мне всего, но я знала – дело серьёзное. И, скорее всего, хуже, чем я могла себе представить.
– Чего он хочет? – наконец, спросила я.
– Чтобы я отпустил тебя, – его голос был ровным, почти спокойным, но в этой кажущейся сдержанности чувствовалась сталь. – Но этого не будет. Я не подпущу его ни к тебе, ни к малышке. Поверь, у меня есть чем ему ответить.
У меня защипало в носу.
– Зачем я ему, Макс?
– Он ненормальный, Лиа. Это не оскорбление, это диагноз. Настолько ненормальный, что не видит никаких границ.
Девочка, наконец, наелась и мирно уснула у меня на груди.
– Кто сказал тебе о вчерашнем? – спросил Макс, осторожно оборачиваясь к нам.
– Марина, – не видела смысла скрывать. – Она сказала, что вы едва не подрались. И что он звал меня, когда его выводили…
– Больше она тебе ничего не сказала? – насмешливо улыбнулся он.
– Да нет, – я невольно ответила на улыбку. – Хотела что-то, но не успела. Малышка решила, что пора знакомиться с миром.
– Сильная девочка, – он навалился спиной на подоконник. – У Марины приехал отец и забирает ее в Москву.
– Что? – подняла я голову. – Но ведь… ей здесь нравится. Она так изменилась….
– Лиана, Центр – не клиника. Если семья решает – не нам в это влезать. Мать ее тоже против, но это – чисто семейное дело. Наверное, об этом она и хотела сообщить.
Я молча пожала плечами, радуясь, что никто не давит на меня. Макс был рядом и от одного осознания этого на душе становилось легче, светлее.
– Макс, – позвала я его, вырывая из власти мыслей.
– М?
– Поцелуй меня, – вдруг вырвалось само по себе.
Брови Максимилиана взметнулись вверх от удивления. На мгновение он замер, словно не поверив ушам, потом улыбнулся и шагнул к кровати. Присел рядом со мной, глядя на девочку.
– Она очень красива, Лиа…. Как назовешь ее?
– Беата, – подумав, ответила я.
– Необычно. Видимо у вас это семейное, да? Лиана, Клара, Тереза…. Беата.
– Да, – я тоже невольно улыбнулась, осторожно посмотрев на него. И внезапно увидела небольшой синяк на скуле. Нахмурилась. Осторожно задела его смуглую щеку. – Это…. Он?
– Да, – синие глаза потемнели, губы поймали мою ладонь, поцеловали жадно, не в силах сдержать своего желания. – Не страшно, Лиана.
Очень медленно, очень деликатно он наклонился ближе, останавливаясь в нескольких миллиметрах от меня, так, что я почувствовала дыхание на своих губах. Он не торопился, позволяя мне отступить в любой момент, но я отступать не хотела. И когда его губы коснулись моих, сначала осторожно, потом чуть требовательнее, жаднее, не отпрянула. Напротив, постаралась расслабиться, почувствовать… и на долю секунды мне показалось, что что-то шевельнулось внутри. Что-то трепетное, пугливое и волнующее.
А потом мне резко стало неприятно. Нет, Макса я не оттолкнула, он сам понял все. Отстранился, тяжело дыша, прижался своим лбом к моему.
– Все будет, девочка, все будет хорошо, – шептал он. – Скоро мы все исправим. Уже совсем скоро…. Ты – моя, Лиана. Только моя.
По моим щекам катились слезы.
34
Телефон звонил около самого уха, пока я с трудом не открыла глаза. В первое мгновение даже не смогла понять, что происходит – за последние шесть недель моя жизнь превратилась в сплошной хоровод из кормежки, ухода, укачивания, криков и бессонных ночей.
Подняла голову и застонала от боли в шее, понимая, что уснула прямо за отцовским столом. Быстро глянула на часы – начало одинадцатого вечера. Ого! Я проспала целых два часа! Два часа сна!
А потом меня накрыл страх, почти панический ужас: что с Беатой? Поему она не плачет? Почему дала мне эти два часа отдыха?
Нет…. Опустилась на отцовское кресло. Все в порядке – девочка просто спала, наевшись. Моего молока перестало хватать ей на второй неделе, пришлось вводить докорм. А сейчас молоко и вовсе пропало, поэтому я кормила ее смесью. К дочери не испытывала особых чувств, кроме, пожалуй, страха за ее жизнь. Смотрела в ее округлившееся, похорошевшее личико, но не с умилением, а выискивая в них черты того, кого ненавидела всем сердцем. К счастью, Беата больше была похожа на меня, поэтому и отвращения к ней я не питала, оставаясь вполне равнодушной.
Но не могла не отметить, что ее обожают все кругом: мама, Наталья, Макс. Дай им волю, Беату бы не спускали с рук круглосуточно. Особенно удивляло отношение Максимилиана. Когда он смотрел на нее – его синие глаза становились светлыми, как небо. Порой мне даже казалось, что он видит в Беате ту, другую девочку, которую обожал и которую потерял. Ему было все равно, чья она дочь, для него она была своя, родная.
Первые три недели я прожила в небольшом доме на территории Центра. Макс настоял на этом в целях нашей безопасности и помощи мне после кесарева сечения. Шрам хоть и заживал хорошо – все равно причинял дискомфорт. Дом был не большой, но вполне уютный, двухэтажный, с большим камином и тремя спальнями, в одной из которых жили мы с Беатой, а в другой – мама.
Она светилась от счастья. Мне казалось, за эти недели мама даже помолодела, возясь с внучкой. Иногда я ловила себя на мысли, что смотрю на неё дольше, чем нужно, пытаясь запомнить, какой она стала. Расслабленной. Лёгкой. Почти безмятежной. Воркующей с Беатой, поющей ей колыбельные, как когда-то пела мне:
Ой у гаю, при Дунаю
Соловей щебече
Він свою всю пташину
До гніздечка кличе.
Я слушала ее, качая дочь и закрывая глаза и вспоминала свое детство: мягкий, бархатистый голос мамы, теплые, сильные руки папы. Наверное, в такие вечера, под треск огня и мамины песни я была почти счастлива.
И все же после трех недель относительного спокойствия встали множество вопросов – я не могла жить постоянно на обеспечении Макса. Поэтому скрепя сердцем он согласился, чтобы мы жили дома, однако все равно большую часть времени проводя в Центре.
С каждым днем, все больше оправляясь от родов, я думала о том, о чем говорили мы с Натальей. Мне хотелось приступить к терапии, которая помогла бы мне перестать быть настолько холодной к Максимилиану, дать ему то, чего он заслуживал, и вот наконец вчера Наталья согласилась, что можно постепенно начинать занятия.
Мама осталась в Центре, мы с Беатой приехали домой, собрать одежду, забрать кое-какие бумаги – мне нужно было оформить документы для дочери. В ее свидетельстве о рождении в графе отец стоял жирный прочерк, хоть Наталья и дала мне понять, что Макс не будет против, если там будет его имя. Но делать этого я не стала – не хотела вешать на него такую ответственность, не имея возможности ничего предложить взамен, кроме….
Кроме того участка земли, который по праву принадлежал лично мне. Дороже этого участка у меня не было ничего – папа подарил его на мое 18-летие, и я никогда не думала, что смогу передать его. Но Макс…. Он сделал для меня столько всего, что я приняла решение, даже если это решение отзывалось глухой болью внутри. Это было второй причиной, по которой я сегодня покинула Центр – я оформила на него сертификат о дарении этого участка. Это было самым малым, что я могла дать ему за все то время, пока он был рядом. Через три дня на его день рождения планировала подарить ему эту землю.
Снова затрезвонил телефон, окончательно вырывая меня из раздумий. Я взяла трубку и с удивлением увидела на экране, что звонила бабушка.
Тяжело вздохнула. Мы не разговаривали нормально несколько месяцев, после моего неудачного визита и это было… больно.
– Да, бабуль, – все-таки я ответила.
– Привет, родная… – голос бабушки звучал устало, но в нем было столько теплоты и боли, что сердце сжалось.
Несколько мгновений мы молчали, а потом заговорили одновременно:
– Как дела, бабуль?
– Как ты, солнышко?
И тихо засмеялись, объединенный этой необычной минутой тепла.
– У меня все хорошо, бабуль, – первой ответила я. – У меня дочка…. Я назвала ее Беатой…
Послышался тихий всхлип.
– Ну что ты, бабушка! – я тут же встрепенулась, забыв обо всём. Обиды, ссоры – всё стерлось в один миг. Осталась только она, моя родная, моя любимая бабушка, которая сейчас плакала от счастья. – Что ты! Не плачь… иначе я сама сейчас заплачу…
Но было поздно.
– Родная моя… Ты… прости меня, – голос её дрожал, слова срывались на рыдания. – Прости… Лиана, чёрт с ними, с судами, я откажусь… Ты только прости меня…
Я больше не сдерживалась. Горячие слёзы катились по щекам, капали на гладкую поверхность отцовского стола. Грудь сдавило так сильно, что я едва могла дышать.
– Бабушка, я скучала! Я так скучала… – шёпотом призналась я, зажмурив глаза.
– Я тоже, моя девочка… Лиана… Я так хочу увидеть тебя, обнять… Твою Беаточку посмотреть… – её голос стал ещё тише, почти умоляющим.
Я резко поднялась с кресла, крепче прижав телефон к уху. Вся усталость последних дней, всё напряжение исчезли – осталось только одно желание.
– Я дома, бабушка… Хочешь, мы сейчас приедем к тебе? – спросила я, не заботясь о том, что за окном уже давно стемнело. Мне было всё равно. Мне нужно было увидеть её, прямо сейчас.
Но её ответ застал меня врасплох.
– Зайчонок мой, – всхлипнула она, и в голосе её было столько нежности, столько любви, что у меня перехватило дыхание. – По правде… я у вашего дома… Почти каждый день сюда езжу… скучаю…
Я замерла, широко раскрыв глаза.
– Бабуля… – только и смогла выдохнуть я, прикрывая рот ладонью.
Она былаздесь, прямо за дверью. Всё это время она приезжала сюда, видела наш дом, но не решалась войти.
– Бабушка! – мой голос задрожал от переизбытка эмоций. – Иди домой! – я уже не пыталась сдерживать слёзы, они текли ручьём. – Иди к нам!
В трубке послышалось движение, потом её всхлип, полный облегчения и счастья.
– Иду, родная моя, иду!
Я судорожно выдохнула, смахнула ладонью слёзы и поспешила к двери.
Распахнула двери и оказалась в теплых, нежный, пахнущих травами и чаем руках. Мы стояли на пороге, не в силах разорвать объятий, и только тихий писк просыпающейся Беаты заставил нас разжать руки.
Обе поспешили в комнату, где девочка уже ворочалась, требуя свою порцию еды.
– Она на тебя похожа, – заметила бабуля, бережно, но умело беря ее на руки и идя за мной на кухню. – Красавица….
Я вздохнула, вытирая слезы и готовя смесь.
– Да… Только….
Бабушка ласково сжала мою руку, её тёплые пальцы словно передавали мне что-то неуловимое – поддержку, мудрость, которую я пока не могла полностью осознать.
– Связь матери и ребёнка – это самая сильная, самая прочная связь в мире, – повторила она, глядя на меня светлым, добрым взглядом. – Она не всегда приходит сразу, но она есть всегда. Даже если ты её не чувствуешь. Даже если тебе кажется, что ты не готова.
Я молчала, не зная, что ответить.
– Ты носила её под сердцем восемь месяцев, – продолжала бабушка, – и всё это время ваш мир был единым. Она слышала твой голос, чувствовала твоё настроение, жила с твоим дыханием. Она знает тебя лучше, чем кто-либо. И даже если ты пока этого не осознаёшь, она чувствует тебя так, как не почувствует никто другой.
Я посмотрела на Беату. Маленькую, крошечную, такую хрупкую.
– Но почему тогда… – мой голос сорвался, я судорожно вдохнула. – Почему я ничего не чувствую?
– Чувствуешь, зайчонок. Чувствуешь. Но подавляешь. Запираешь. Не позволяешь. Значит время еще не пришло. И нужно просто ждать, родная. Можно мне покормить ее?
Я кивнула, вытирая тыльной стороной ладони слезы и передавая ей бутылочку со смесью.
– Ой, – вскрикнула бабушка, – Лиана… прости меня…. Я в машине, что меня привезла, подарки для тебя все вожу…. А тут, – она всхлипнула, – оставила. Таксист ждет, там в арке. Не сходишь?
Я вздохнула, покачала головой, но поднялась.
– Конечно, бабушка. Только не уходи никуда, ладно?
– Ну что ты, зайчонок, я же здесь! – улыбнулась она, нежно поглаживая Беату по крохотной спинке.
Я задержалась у порога, ещё раз взглянула на них, на эту удивительную картину – моя бабушка, укачивающая мою дочь. Она подняла на меня глаза полные слез, нежности, тепла и любви, подняла руку и перекрестила. Этот такой необычный для бабушки жест растрогал до глубины души. Она расставалась со мной на минуты, но все же хотела, чтобы хоть кто-то меня охранял.
Вышла из подъезда шмыгая носом и невольно поежилась от вечернего, пусть и июльского ветерка, обнимая себя за плечи и мысленно ругаясь, что не накинула на майку хотя бы легкую кофту.
Белая Лада, как и сказала бабушка, стояла в самой арке, светя фарами. На секунду мне стало не по себе от накативших воспоминаний, однако я тут же взяла себя в руки и прошлепала в своих домашних тапочках по еще теплому асфальту.
Подошла ближе, заметив на переднем сидении двух мужчин, а сзади – большой пакет. Подошла ближе и постучала в темное окно.
Двери машины распахнулись, в нос мне ударил знакомы запах удового дерева и цитруса, заставивший на долю секунды замереть от шока. А после – резкий до тошноты химический запах.
Мир покачнулся перед глазами и погрузился во тьму.
