Текст книги "Паутина (СИ)"

Автор книги: Весела Костадинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

28

Утром меня потрясывало. То ли от страха, то ли от напряжения, то ли от неуверенности, что поступаю правильно. Пол ночи я просидела на кровати, глядя в темное окно. Мама вечером была еще более живая, чем накануне, я говорила с ней о всякой ерунде, о том, как скучала без нее, а она… она обнимала меня в ответ. И хоть довольно часто снова погружалась в томительное молчание, но все же часто и отвечала на мои вопросы. Естественно, рассказать ей о происходящем я не могла.

Несколько раз звонила бабушка, один раз – пытаясь убедить меня приехать домой. Но я твердо решила остаться на еще одну ночь. Здесь, в этом месте я нашла то убежище, в котором мне отказал настоящий мир. Понимая, что пользуюсь гостеприимством Макса и Натальи, я всеми силами старалась помочь, чем могла. Вечером меня поставили дежурить в столовой.

Ополаскивая одну тарелку за другой, невольно погрузилась в медитативное состояние, навеянное приятными запахами кухни и тихой музыкой. А когда пришла в свою комнату – опять обнаружила чай и записку: « Отдохни. Ты молодец».

Два дня не видя Максимилиана, я вдруг с удивлением поймала себя на мысли, что скучаю по нему: по его спокойному голосу, по выразительным синим глазам, по его мудрым словам. И также поняла, что завтра, перед процедурой, хочу встретиться с ним, поговорить. О чем? Да и сама этого не знала.

Утром, сразу после завтрака, отправилась к нему на этаж без приглашения. Знала, что нарушаю порядок, но ничего поделать не могла. Если занят – уйду, не стану мешать, но вдруг… вдруг у него найдется время для меня.

Двери в кабинет были чуть приоткрыты, девушки секретаря на месте не оказалось. Я уже хотела зайти внутрь, постучавшись, как замерла, услышав знакомые голоса.

– Максимилиан Эдуардович, это опасно, – в голосе Ирины звучала тревога, – у нее отрицательный резус-фактор. Анализы не очень хорошие…

– Ирина, я не идиот. Ты думаешь, я не понимаю? – Макс говорил ровно, но в его голосе звучала усталость, словно он уже не раз обдумывал этот разговор в голове. – Но что я могу сделать? Запереть её здесь? Уговаривать? Если мы откажемся, она найдёт другой способ. Если не у нас, то где-то в другом месте, в худших условиях, с людьми, которым плевать на её здоровье. Здесь я хотя бы могу контролировать ситуацию, минимизировать риски.

– А ты не думал, что, если она сделает это сейчас, потом может больше никогда не родить? – Ирина говорила тише, но в её голосе было столько напряжения, что даже через приоткрытую дверь я чувствовала, насколько сильно она переживает. – Это не просто эмоциональное решение, это биология, это её будущее. Ты же знаешь, сколько женщин потом жалеют…

– Ир, меня убеждать не надо… – я почти видела, как он прикрыл глаза рукой. – Я-то знаю, что такое потеря ребенка…. Но…

– Макс, пожалуйста….

Я решительно толкнула двери и зашла внутрь. Оба тут же замолчали, Макс рот открыл и закрыл.

Меня трясло.

– Вы оба правы, – я сама не верила тому, что говорю. – Вы оба правы. Я не могу. Я не могу это сделать….

Произнесла это вслух и почувствовала, как земля уходит из-под ног.

Колени ослабли, ноги перестали слушаться, и я почти рухнула на ближайший стул, тут же закрывая лицо руками.

Не видела, но чувствовала, как что-то изменилось в воздухе, как Макс и Ирина переглянулись, как тишина в кабинете стала наполненной, давящей, но больше всего – как моё собственное признание эхом разлетелось внутри меня, ломая все стены, которые так долго возводились.

Ирина, повинуясь едва заметному кивку головы Макса, быстро вышла, оставляя нас одних. Он вскочил с кресла, и, не колеблясь ни секунды, стремительно подошёл ко мне.

Я ощутила его тепло ещё до того, как он прикоснулся ко мне.

Он опустился передо мной на колени, его руки бережно, но уверенно сомкнулись вокруг моих плеч, а затем он притянул меня к себе, обнял, почти используя силу, чтобы подавить моё сопротивление, чтобы не дать мне отвернуться, не дать мне снова спрятаться в себе.

– Лиана… – его голос был тихим, но в нём звучало столько тепла, столько уверенности, что у меня вдруг перехватило дыхание.

Я попыталась отстраниться, но он только крепче сжал меня в объятиях, не давая уйти.

– Лиана… ты не одна, – его голос звучал низко, глубоко, в нём не было ни капли сомнения, только твёрдость и что-то ещё, что я не сразу смогла распознать. – Я… мы не оставим тебя, девочка моя.

Я чувствовала, как напряглись его плечи, как ускорилось его дыхание, будто он боролся с чем-то внутри себя, пытаясь подобрать правильные слова, но затем, словно приняв какое-то решение, он чуть отстранился, заглядывая мне прямо в глаза.

– Я помогу тебе…

Эти три слова прозвучали почти интимно, как обещание, как клятва, как что-то, что он уже давно решил для себя.

Он был настолько близко, что я могла различить оттенки в его глазах, могла увидеть каждую тень, пробежавшую по его лицу, могла почувствовать его дыхание – лёгкое, тёплое, почти неощутимое, но отчего-то пробирающее меня до кончиков пальцев.

Максимилиан не отводил взгляда, его пальцы едва заметно сжались на моих плечах, словно он пытался удержаться, но что-то внутри него всё же пересилило.

Его глаза потемнели, в них промелькнуло что-то дикое, необузданное, и прежде чем я успела осознать, что происходит, он, словно подчиняясь нахлынувшей волне эмоций, наклонился ко мне.

Я задержала дыхание, но уже в следующую секунду его губы нашли мои.

Это было неожиданно, почти невесомо, но от этого ещё более разрушающе.

Губы Макса были тёплыми, мягкими, но при этом настойчивыми, в поцелуе чувствовалось не только желание, но и борьба, сдерживание, словно он сам до конца не осознавал, что делает, словно не мог остановить себя, словно эта близость была неизбежной.

Через секунду меня охватила паника, словно инстинкт, пробудившийся раньше разума, заставил сердце сбиться с ритма. Я дернулась, попыталась отстраниться, но Макс не сразу понял, что что-то не так. Прижал сильнее, крепче, не давая вырваться. В его движениях была уверенность, сила, но при этом…

Что-то внутри меня забило тревогу, что-то, что не имело логического объяснения, но ощущалось каждой клеткой. Всё было слишком быстро, слишком резко, слишком неожиданно.

Я отпрянула, резко, почти испуганно, не позволяя ему взять надо мной власть, не давая себе возможности раствориться в этой ситуации, которая казалась неправильной, чуждой, сбивающей с толку.

Фейерверк эмоций взорвался в голове – вспыхнуло что-то тягучее, болезненное, отталкивающее.

– Прости, – он тут же отстранился, отпустив мои плечи так резко, словно боялся, что ещё одно прикосновение уничтожит всё окончательно.

Его дыхание сбилось, он быстро встал и ушёл на максимальное расстояние, будто пытаясь физически отделить себя от ситуации, от своих эмоций, от меня.

– Прости, Лиана… – в его голосе было столько раскаяния, что на мгновение мне стало его жалко. – Я… никогда больше…

Он тяжело дышал, сжал пальцы в кулаки, пытаясь совладать с собой, но затем, не находя слов, просто оперся на стол, сгорбившись, как человек, только что осознавший, что совершил ошибку.

– Прости меня, ради бога… – повторил он, закрыв глаза, будто не мог вынести моего взгляда. – Я идиот, Лиана…

Я молчала.

Где-то глубоко внутри понимала, что он не хотел ничего плохого, что его поступок был вызван не только желанием, но и болью, отчаянием, страхом за меня.

Макс выпрямился, провел рукой по лицу, глубоко вздохнул, явно заставляя себя успокоиться, вернуть контроль над ситуацией. В его глазах больше не было того порыва, что заставил его поддаться эмоциям, осталась только усталость и серьёзность.

– Лиана, – он говорил уже чётко, ровно, словно окончательно взял себя в руки. – Прости меня.

Я снова промолчала, не зная, что сказать.

– Ты… особенная для меня. И это уже не изменить. – Его голос был спокойным, почти отстранённым, но в этих словах чувствовалась абсолютная искренность.

Я вздрогнула. Не ожидала этого признания.

– Но я могу дать тебе слово, что подобного больше никогда не повторится, – он посмотрел на меня так, словно хотел убедиться, что я поверю ему, что услышу это так, как он хочет.

Я не отвела взгляда.

– Если хочешь, я вообще больше не стану искать твоего общества.

Эти слова прозвучали неожиданно, и я вдруг почувствовала, как внутри что-то неприятно сжалось.

– Мама, Ирина, Центр – здесь ты всегда найдёшь помощь, поддержку, защиту.

Он отвёл взгляд, будто с трудом говорил последнее.

– А я… – начал он, но тут же покачал головой, словно отказываясь от собственной мысли, не желая её озвучивать.

Я смотрела на него, чувствуя, как внутри нарастает странное, тягучее чувство вины, которое было не совсем моим, но которое я принимала, потому что понимала, что его боль – это тоже результат моих решений, моей неуверенности, моего внутреннего ужаса перед самой собой.

– Макс, подожди… – я сделала шаг к нему, но он не двинулся с места, только напряжённо выжидал, не отводя от меня взгляда. – Я… это не в тебе дело, понимаешь?

Я не знала, как объяснить, не знала, как подобрать слова так, чтобы он не подумал, будто он сделал что-то неправильно.

Мне стало горько от осознания того, что я сломанная, испорченная, что не могу нормально ответить на его чувства, что даже самое бережное, самое заботливое отношение, которое он мне давал, не способно было преодолеть эту пропасть во мне.

Я видела, что он хочет что-то сказать, что, возможно, хочет возразить, но вместо этого он только тяжело выдохнул, проводя ладонью по лицу, будто пытался стереть с него всё, что только что между нами произошло.

– Я знаю, – наконец сказал он, но в его голосе не было облегчения, не было той привычной уверенности, с которой он обычно говорил. – Я знаю, Лиана.

Он замолчал на секунду, а затем резко отвёл взгляд, словно не хотел, чтобы я видела то, что сейчас читалось в его глазах.

– И будь он… проклят! – стиснув зубы, выдохнул Макс, и в его голосе звенела такая ярость, что я вздрогнула.

Это был не просто гнев. Это была боль, горечь, бессилие, срывающееся наружу, несмотря на все его попытки сдержать себя.

Он быстро шагнул в сторону, будто не доверял себе, если останется рядом со мной, будто ему требовалось пространство, чтобы справиться с тем, что внутри него бушевало.

– Лиана… – он снова повернулся ко мне, в его взгляде было отчаяние, но и решимость. – Я разобьюсь, но помогу тебе, понимаешь? Не сейчас, не когда ты носишь этого малыша… но позже… когда ты будешь готова.

Я не успела ничего сказать, но он шагнул ближе, почти умоляюще глядя на меня.

– Мы справимся и с этим, – твёрдо сказал он, словно пытался внушить мне эту мысль, заставить меня поверить в то, что это возможно.

Я верила. Хотела верить. Опустила голову, упираясь лбом в сильное плечо. Будь что будет….

29

Я и сама не заметила, как пролетел ноябрь. В начале декабря домой вернулась мама, а вот бабушка, собрав свои вещи, поспешила от нас съехать. Весь этот месяц наши с ней отношения становились все более натянутыми и сложными. Я не могла понять, почему моя бабушка, которая всегда и во всем меня поддерживала и давала мудрые советы, внезапно стала мне далекой и чужой. Нет, вслух она не настаивала на аборте, ничего мне вообще не говорила про ребенка, но в ее глазах я явственно читала горечь неодобрения. Все наши попытки поговорить оборачивались тяжелыми недоговорками и недопониманиями. Порой мне казалось, что во всем, что произошло с нашей семьей она винит меня. Или не меня, но Макса и Наталью, хотя они единственные протянули нам руку реальной помощи.

Университет я не бросила, но и особого рвения к учёбе не проявляла, ограничиваясь только теми лекциями, семинарами и лабораторными, которые были действительно необходимы. Я старалась не привлекать к себе внимания, не задерживаться на факультете дольше, чем требовалось, и к моему огромному облегчению, Роменского мне удавалось видеть лишь изредка, в основном на его лекциях.

Наблюдая за ним украдкой из своего угла, который теперь делила с Мариной, я с мстительным удовлетворением отмечала, что он выглядел всё хуже и хуже. В ноябре его классически правильное лицо и шея были украшены длинными, ещё не до конца зажившими царапинами – следами моей руки. Ближе к концу декабря он и вовсе стал похож на призрака: бледный, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами, заметно похудевший, он больше не напоминал уверенного, самодовольного преподавателя, который в начале семестра с лёгкостью жесткой рукой управлял факультетом. Теперь его вид говорил о том, что его самого что-то угнетало, загоняло в угол, выматывало изнутри.

Марина, ехидно улыбаясь, рассказала мне, что на факультете обнаружили серьёзные растраты, причём речь шла не о банальных накладках в бухгалтерии, а о крупных махинациях с финансированием, которые привлекли внимание следственных органов. И хотя Роменский был назначен деканом совсем недавно, он уже проходил по делу как свидетель, но перспектива стать обвиняемым с каждым днём становилась для него всё реальнее.

– Его постоянно дёргают то на следственные действия, то на допросы, – с нескрываемым удовольствием сообщила Марина, лениво размешивая сахар в чае. – Говорят, он уже и сам не рад, что вообще сюда приехал.

Я ничего не ответила, только сделала вид, что вся эта информация меня не слишком интересует. Но внутри меня разливалось странное, тёмное, едва уловимое удовлетворение от того, что его жизнь теперь рушилась, что он терял контроль, что на этот раз он оказался в положении загнанной жертвы. Иногда, на лекциях, я чувствовала, как его взгляд скользит по аудитории, останавливается на мне, замирает. Я не смотрела в ответ, не провоцировала, но чувствовала это напряжённое внимание кожей, словно электрический разряд, пронизывающий воздух. Однако он больше ни разу не вызвал меня для ответа, не пытался заговорить, и даже на коллоквиумах мои небрежные, местами откровенно халтурные работы принимал без вопросов, словно окончательно потерял ко мне интерес.

Так продолжалось до самого конца декабря, пока перед самыми новогодними праздниками что-то не изменилось.

Было уже поздно, на улице темнело рано, и резкий морозный воздух обжигал щеки, когда я, кутаясь в шарф, вышла на парковку перед университетом. Снег падал мягкими хлопьями, устилая землю белым покровом, а я сосредоточенно счищала его со своей машины, не особо думая ни о чём, кроме желания как можно скорее сесть в тёплый салон и уехать Центр, где меня ждала обыденная, но такая спокойная работа.

Именно поэтому сначала даже не сразу обратила внимание на приглушенные шаги, осторожно приближающиеся ко мне со спины.

Но едва ощутив это незримое присутствие, какую-то едва уловимую настороженность, пробежавшую по позвоночнику, замерла, чувствуя, как внутри неприятно сжимается живот.

Медленно выпрямилась, сжимая в руках щётку для снега, и, не поворачиваясь, прислушалась.

Шаги остановились.

На какой-то миг между мной и этим кем-то растянулась глухая, вязкая тишина.

А затем раздался голос.

– Лиана.

Не смотря на все тренинги, проводимые со мной Максом и Натальей, не смотря на осознание, что вокруг много людей, на несколько секунд я ощутила ступор от пробежавшей волны ужаса.

Медленно обернулась, глядя на высокую фигуру в теплой куртке. В свете фонарей лицо Роменского выглядело еще более изнеможённым и уставшим.

Я молчала, крепко сжимая в руках щетку, готовая дать отпор и закричать, если он сделает еще хоть один шаг ко мне. Ключи были в машине, мотор заведен, стоило только сесть, захлопнуть дверь, нажать на газ – и всё, я могла уехать, оставить его позади, забыть этот момент, как страшный сон.

Но он не двигался.

– Лиана, – повторил он, его голос был низким, глухим, и, к своему удивлению, я услышала в нём не угрозу, а боль. Настоящую, искреннюю усталость, будто ему самому трудно говорить эти слова. – Есть разговор. Очень серьёзный.

Его интонация, его вид, весь его облик говорил о том, что что-то изменилось, что он не просто преследует меня, не просто пытается надавить, но что-то хочет сказать, что-то, что, возможно, для него самого имеет колоссальное значение.

Но мне было всё равно.

Я не собиралась разбираться, не собиралась вникать в его проблемы, не собиралась позволять ему снова вторгаться в мою жизнь.

– Что надо? – спросила резко, почти грубо, не скрывая раздражения, не желая слышать в его голосе ничего, кроме угрозы, потому что если я начну в нём сомневаться, начну видеть в нём что-то человеческое, то, возможно, потеряю бдительность.

– Хочешь говорить об этом здесь? – усмехнулся он, оглядываясь по сторонам, но в его голосе не было ни привычного высокомерия, ни надменности. Это была нервная, почти истерическая усмешка человека, который давно перестал чувствовать почву под ногами.

– Послушай… – он сделал короткую паузу, будто собираясь с мыслями. – Знаю… то что произошло… это ошибка, Лиана…

Он замолчал, посмотрел на меня, пытаясь определить, насколько далеко он может зайти, насколько я готова его слушать.

– Я… – он запнулся, выдохнул, качнул головой, явно не зная, как правильно сформулировать то, что хотел сказать. – Я хочу, чтоб ты поняла правильно…. – он судорожно тер руки.

– Лиана! – раздался звонкий голос, и от выхода из корпуса отделилась высокая фигурка.

Марина.

Она быстро приближалась, почти бежала ко мне, и я вдруг поняла, что до этого момента сдерживала дыхание, что сердце билось слишком быстро, а внутри что-то неприятно сжималось от одной только мысли, что я здесь, одна, рядом с Роменским.

– Да бля… – тихо, но от души выругался он, резко отступая назад.

– Все в порядке? – спросила меня подруга, давая возможность перевести дыхание. – Игорь Андреевич, простите, что вмешалась…. – она сделала вид, что с первого взгляда Роменского издалека не узнала.

Но тот, не сказав ни слова, круто развернулся и пошел прочь.

– Что он от тебя хотел? – спросила Марина, садясь ко мне в машину.

– Поговорить, – ответила глухо, все еще прокручивая в голове этот странный разговор.

– Странный он, – тихо заметила Марина. – Не нормальный какой-то.

Мы проехали мимо двух фигурок на остановке, в которых я запоздало узнала Дашку и Лену. Они не бросили в сторону моей машины ни одного взгляда.

На экзаменах в январе Роменского не было, и это вызвало новую волну слухов, которые с каждым днём множились и обрастали всё новыми подробностями. Кто-то уверял, что он взял отпуск и уехал из города, другие шептались, что его отстранили от работы, а третьи и вовсе говорили, что он окончательно уехал обратно в Москву, бросив факультет. Я не пыталась выяснить правду, но странное беспокойство всё же не отпускало меня, хотя я и старалась убеждать себя, что мне должно быть всё равно.

Но в конце января он снова появился.

Когда я увидела его в коридоре, мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что передо мной действительно Игорь Роменский. Он выглядел так, словно через него проехался грузовик. Правая рука была в гипсе, лицо настолько изменилось, что без привычной самоуверенной осанки его можно было бы не узнать. Глубокий шрам на лбу пересекал бровь, сломанный нос придавал лицу болезненный, грубоватый вид, а движения были медленными, осторожными, будто любое лишнее усилие причиняло ему боль. Увидев меня, он плотно сжал зубы и прошел мимо.

– Ты слышала? – шёпотом спросила Марина, поймав мой взгляд.

Я покачала головой, не отрывая глаз от Роменского.

– В новогоднюю ночь он попал под машину.

На моих губах сама собой расплылась довольная, ехидная улыбка. Краем глаза, я уловила, как побледнела от выражения моего лица Марина.

30

Я зашла в Центр, сбивая снег с ботинок и бросив быстрый взгляд на парк, раскинувшийся за окном. Февральское солнце сверкало в снежном покрывале, превращая его в усыпанную бриллиантами поверхность, искрящуюся при каждом движении ветра. Морозный воздух приятно обжигал кожу, покалывая щеки и нос, но, несмотря на холод, настроение у меня было удивительно приподнятым.

Всё-таки вид побитого, осунувшегося и до предела вымотанного Роменского подействовал на меня, как глоток живительной воды. Его уверенность, самодовольная улыбка, вечное ощущение превосходства – всё это испарилось, уступив место усталости, боли и, возможно, даже страху.

Эта мысль наполняла меня странной, почти злорадной удовлетворённостью. Впервые за долгое время я чувствовала себя хоть в чём-то победителем.

– Лиана, – ко мне прямо в холле подошла одна из волонтерок. – Максимилиан Эдуардович просил вас зайти к нему, как приедете.

Я удивлённо подняла брови. Странно.

Наши отношения с Максом после той вспышки эмоций, случившейся почти два месяца назад, были ровными и спокойными. Он не солгал, когда обещал больше не допускать вольностей. Сначала я всё же настороженно ожидала повышенного внимания с его стороны, боялась, что он не удержится от попыток снова приблизиться ко мне, но через некоторое время успокоилась. Он держал слово.

Не сказать, что Макс мне не нравился. Напротив, нравился – даже слишком. Мне было хорошо рядом с ним, в его обществе я ощущала себя в безопасности, и, возможно, будь у меня другая история, я бы уже давно позволила себе эти чувства. Но стоило только представить что-то большее – что-то, что выходило за рамки дружеского общения, что включало в себя не просто разговоры, не просто заботу, а прикосновения, близость – внутри тут же возникала тягучая, болезненная, почти физическая неприязнь.

Слишком свежи в памяти были воспоминания о той ночи. О боли, разрывающей изнутри. О бессильной панике, сковавшей тело. О ласке, несущей ужас, о запахе, от которого меня бросало в дрожь. Насильник поломал не только моё тело. Он сломал во мне что-то гораздо более важное.

И хотя я старалась не думать об этом, не зацикливаться, не позволять воспоминаниям захватывать меня снова, одна только мысль о близости с другим мужчиной вызывала болезненный, непреодолимый страх.

Иногда я замечала, с каким восхищением и даже обожанием женщины в Центре смотрели на Макса, как в их взглядах скользило что-то тёплое, нежное, полное скрытого желания. И в эти моменты в моей душе вспыхивало нечто похожее на ревность, неожиданное, обжигающее, но столь же быстро угасающее. Максимилиан был удивительным человеком – сильным, заботливым, талантливым. Он умел слушать, умел видеть людей, знал, когда поддержать, когда подбодрить, а когда просто дать пространство для тишины. Было бы странно, если бы он не вызывал чувств у окружающих.

Но кто я была рядом с ним?

Всего лишь сломанная девчонка, восхищавшаяся им, как и остальные, но неспособная позволить себе даже думать о чем-то большем. Да, он выделял меня, не скрывал этого, не раз давал понять почти всем в Центре, что я особенная, что моё присутствие для него значимо. Иногда, крайне редко, позволял себе взять меня за руку, легко приобнять, ненавязчиво, так, чтобы я не вздрогнула от неожиданности.

В празднование Нового года, проходившее в Центре, я была рядом с ним, в кругу его коллег, волонтеров и их семей, некоторых постоянных клиентов Центра, среди которых не было лишних, посторонних людей, но краем глаза я заметила и весьма высокопоставленных чиновников из мэрии и администрации губернатора. Легко держа меня за руку, он тихим шепотом представлял их, чтобы я понимала кто есть кто, а во время неофициальной части представил меня им. Все они, повинуясь уважению к Максимилиану принимали меня доброжелательно и с уважением.

Во время тренингов мог помочь встать, направить движение, скорректировать осанку, показать, как нужно расслабиться, довериться своему телу.

После занятий с ним я выходила почти счастливая, с легкостью в груди, с чувством, что моя жизнь не поломана до конца, что внутри меня осталось что-то живое, что-то, что можно собрать заново. Но даже несмотря на это, я не могла допустить мысли, что могла бы претендовать на большее. Я просто не имела на это права.

Тем более теперь, когда внутри меня жило напоминание.

Да, я оставила ребёнка и не сожалела об этом.

Ребёнка, о котором Максимилиан заботился не меньше, чем обо мне самой. Он следил за моим состоянием, присутствовал на обследованиях, помогал мне разбираться во всех медицинских тонкостях, окружал вниманием, но никогда не давил, не заставлял чувствовать себя обязанной или виноватой.

Но сама я внутри особых чувств не испытывала.

Ребёнок рос во мне, я видела его на УЗИ, слышала его сердцебиение, осознавала, что он живой, что он часть меня, но сильных эмоций так и не появилось. Ни радости, ни нежности, ни привязанности – только странная, отстранённая пустота.

На одном из тренингов я, наконец, поделилась этими страхами, рассказала другим женщинам о том, что жило внутри меня, о том, как стыдилась собственного равнодушия. После этого стало легче. Кто-то сказал, что чувства придут со временем, что нужно дать себе возможность привыкнуть. Может быть, они были правы.

Пока их не было.

Быстро переоделась в ставшую привычным голубую одежду волонтера и поднялась на этаж к Максу. Как ни странно в кабинете помимо Макса сидела и мама, обхватив руками голову.

За последние месяцы она снова стала той, кого я помнила, той, кого я любила – сильной, уверенной, немного властной, но при этом уже не смотрящей на меня, как на ребёнка. В её взгляде больше не было снисходительности или попыток навязать мне свою волю, только уважение к моему выбору и понимание, через что я прошла.

Когда я призналась ей, что жду ребёнка и не знаю, кто отец, она не упрекнула меня ни словом, ни взглядом, не заставила испытывать вину или оправдываться. Она просто притянула меня к себе, обняла, прижала к груди и долго целовала в лоб, повторяя, что ей жаль, что она просит прощения. Я не говорила, при каких обстоятельствах это случилось, но, думаю, она догадывалась.

– Мам? – удивление было таким сильным, что я даже забыла поздороваться. – Что случилось?

Она подняла голову, её глаза были тревожными, но взгляд – ясным, осмысленным.

Максимилиан, сидевший во главе стола, посмотрел на меня внимательно, мягко, но устало улыбнулся.

– Извини… – смутилась я, поймав его взгляд. – Прости, Максимилиан. Я… рада тебя видеть.

– Заходи, – он кивнул на кресло напротив себя.

– Что произошло?

Мама и Макс переглянулись.

– Не очень хотели дергать тебя этим, – ответила мама, – но у нас возникли сложности. С наследством.

Мое лицо враз потемнело. Меньше всего мне хотелось слышать об этом сейчас. Когда мама восстановилась, я полностью передала ей и юристам Макса все вопросы, касающиеся имущества, оставленного нам отцом. Мне было не до этого. Головой я понимала, что нужно уладить все формальности, разобраться с бумагами, провести разделы, но душой не могла заставить себя вникать в этот процесс. От одной мысли о нём внутри всё переворачивалось, в груди сжималось что-то болезненное, тяжёлое.

– Что именно? – выдавила я, заставляя себя выслушать ответ.

В этот момент дверь кабинета приоткрылась, и девушка-секретарь принесла мне чай. Я молча поблагодарила её взглядом, обхватив ладонями чашку, пытаясь согреть в ней озябшие пальцы и одновременно найти в этом жесте хоть каплю внутреннего успокоения.

Мама тяжело вздохнула, потёрла виски, на секунду закрыла глаза, а затем, будто преодолевая себя, наконец произнесла:

– Твоя бабушка… Тереза…

– Что с бабулей? – едва не подскочила я, чувствуя как от страха сжало все внутри.

– Да все с ней нормально, Лиана, – махнула рукой мама. – Она подала в суд.

– Что? – я озадаченно переводила взгляд с Макса на маму и обратно. – Насколько я знаю, бабушка имеет полное право на часть наследства папы. На одну шестую, если не ошибаюсь…. Мам, она имеет право…

Мама вздохнула.

– Она заявилась не на одну шестую, зайчонок. Она отбивает патенты твоего отца, заявляя, что имело место соавторство с ней.

Все, что происходило в этом кабинете неприятно царапало внутри, вызывая что-то сродное отвращению. Никогда не понимала, когда родственники начинали дележку имущества.

– Мам, – вздохнула, потерев подушечками пальцев ладонь. – Ну что такое? Неужели мы будем судиться с бабушкой? Ну это же какая-то херня….

Макс молчал, внимательно наблюдая за мной, но по тому, как он сжал руки в замок и чуть подался вперёд, я поняла, что он уже думал обо всём этом гораздо глубже, чем мы с мамой.

– Это не просто спор за наследство, Лиана, – тихо сказал он. – Если она отсудит патенты, ваша часть наследства сильно уменьшится, и в будущем это может повлиять на то, что останется у тебя и твоего ребёнка.

– Макс, – я повернулась к нему и посмотрела прямо в его тёплые, умные глаза, надеясь увидеть там поддержку. – Да какая разница? Я ведь единственная бабушкина наследница. Сейчас для неё эти патенты важны, потому что они – часть папы, часть его работы, его жизни. Но это никак не ущемляет меня или… – я запнулась, делая глубокий вдох, – этого ребёнка.

Максимилиан тяжело вздохнул, явно сдерживая раздражение, которое, как я поняла, вовсе не было направлено на меня. Он молча поднялся, отошёл к окну, сунул руки в карманы джинсов и какое-то время просто смотрел на заснеженный парк за стеклом. Тишина повисла между нами, в комнате чувствовалось напряжение. Я видела, как по его челюсти прошла лёгкая судорожная волна, как он пытался подобрать слова, как боролся с желанием сказать что-то резкое.

Наконец он развернулся, быстрым шагом подошёл к одному из стеллажей, вытащил зеленую папку с документами и вернулся к столу. Открыл её, достал несколько листов, затем посмотрел на меня, как будто проверяя, готова ли я слушать.

– Смотри, – он разложил передо мной скриншоты документов, банковские отчёты. – Ты хоть представляешь, какие суммы ваша семья получает в качестве роялти от патентов твоего отца?

Я нахмурилась, глядя на эти цифры, и в груди вдруг странно кольнуло.

Честно говоря, никогда об этом не задумывалась.

Деньги всегда были чем-то второстепенным. Да, я знала, что отец был учёным, что его разработки ценились, что его работа оставила большой след в научном сообществе. Но я никогда не связывала это с тем, насколько финансово значимым оказалось его наследие.

Только сейчас я поняла, насколько серьезным было наследство, оставленное нам папой.

– Что это меняет? – тихо спросила я. – Бабушка вложила душу и сердце в папу, в его открытия. Она такой же член семьи, она имеет право на эти патенты.

– А если она решила передать их, Лиана? – вдруг тихо спросил Максимилиан. – Если есть кто-то, кто хочет прибрать наследие твоего отца себе?

– Макс… – я запнулась. – Это…

Макс молча достал из папки несколько фотографий и сердце ухнуло у меня в пятки. Руки задрожали, сердце начало выпрыгивать из груди.

– Макс, – наверное, мое лицо было красноречивее слов. – Когда?