Текст книги "Паутина (СИ)"

Автор книги: Весела Костадинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Весела Костадинова
Паутина

1

Пока вы способны испытывать боль – вы в зоне риска!*

Все материалы для данной книги взяты из открытых источников. Мнение автора носит субъективный и личный характер, без цели оскорбления или нанесения вреда деловой репутации.

1.

Яркий солнечный свет заливал площадь перед биологическим корпусом университета, превращая каждый кирпич мостовой в сияющий кусочек золота и заставляя невольно щуриться после прохладной, полутемной тени широкого холла. На мгновение я остановилась на верхней ступени лестницы, ощутив, как теплые лучи солнца касаются кожи, а глаза медленно привыкали к ослепительному свету. Воздух был насыщен запахом свежескошенной травы и слабым ароматом цветов, растущих в клумбах неподалеку. Шум городского движения здесь тонул в мягком журчании воды фонтана, которое казалось особенно успокаивающим. Сделав глубокий вдох, я сбежала вниз по ступеням к скамьям, расставленным вокруг центрального фонтана. Вода в фонтане, сверкая под лучами солнца, взлетала ввысь тонкими струями, разбиваясь на мельчайшие капли, которые искрились, как крошечные радуги.

Бабье лето в этом году выдалось на редкость теплым и солнечным. Ветра почти не было, и только легкий шорох листьев, начинавших окрашиваться в золотисто-рыжие оттенки, напоминал о том, что осень всё-таки не за горами. Дожди, если и случались, то редкие, словно осторожно скрадывающиеся по ночам, а дни продолжали дарить неожиданное тепло уходящего лета.

Сидя на лекциях в душных аудиториях, мы, студенты третьего курса, то и дело бросали затуманенные взгляды на окна. Свет скользил по стеклам, обрамляющим вид на деревья и безоблачное синее небо, будто заманивая выйти, вдохнуть свободу и вспомнить беззаботные летние дни. Каникулы всё еще жили в нашей памяти: ночные прогулки под звёздами, купание в речке, бесконечные разговоры на тёплой траве и то простое счастье, когда казалось, что время растянуто, а заботы ещё далеко впереди. Теперь же эти воспоминания накатывали лёгкой грустью, напоминая о невозвратимости тех мгновений, но всё равно согревали душу.

– Лианка! – Лена, подруга со школьной скамьи, весело помахала рукой.

Я подошла к ней и второй нашей подруге Дарье, перехватывая тяжелую сумку с учебниками.

– Ну что, Рафал согласился? – поблескивая темными глазами, не удержалась Даша, – согласился курировать нас с курсовой?

– Угу, – довольно кивнула я, и селя рядом с подругами, подставляя лицо солнечным лучам. И пусть веснушки не сойдут у меня до весны – я любила тепло и свет, любила, как солнце касалось кожи, щедро даря ощущение спокойствия и счастья.

– Покочевряжился немного, конечно, но согласился, – добавила, с удовольствием глядя на довольные лица подруг.

– Ты ему взятку, что ли дала? – фыркнула Ленка, не ожидая столь легкой победы.

Попасть к Рафалу Шелига на практику у нас считалось настоящим достижением, почти подвигом. Этот вечно всем недовольный, ворчливый поляк, которого каким-то странным образом занесло в наш университет, был признанным гением в области микробиологии и вирусологии. Легенды о его открытиях ходили среди студентов как сказки, только вот сам Рафал к нам относился, мягко говоря, без энтузиазма. Он мог долго и с чувством рассказывать о том, что студенты – это, по его словам, жемчужины в куче навоза. И навоз этот, естественно, ещё нужно было долго чистить.

– Ага, – покачала я головой, – наглостью. Подловила в столовой, подсела и в лоб потребовала взять нас троих под его крыло. Он так опешил, что сдуру согласился. Видимо так его еще никто в оборот не брал.

– Ладно, – рассмеялась Лена, откидывая голову и поправляя выбившуюся из хвоста прядь волос. – Одной головной болью меньше. Девы, вы нашего нового декана уже видели?

Я вздохнула, готовясь к очередной волне слухов, которые за последние дни заполнили буквально каждый угол университета.

– Нет, Лен, – протянула Дарья с тоном лёгкой усталости, но с явным интересом в голосе. – Не видели. Но уже наслышаны. Брюнет, тридцать пять, красивый, приехал из Москвы за каким-то лешим в нашу жопу мира. Половина университета на ушах ходят, вторая половина, кто видели – текут. И не только девочки...

Она выразительно подняла брови и сделала драматическую паузу, чтобы усилить эффект от сказанного.

– Что нового ты нам рассказать хочешь? – добавила она, скрещивая руки на груди, словно бросая вызов очередным университетским сплетням.

Лена многозначительно прищурилась, наслаждаясь моментом.

– А то, что этот декан, оказывается, не только красивый, но ещё и... – она сделала вид, что думает, подбирая слова, – дико умный и к тому же свободный!

Дарья закатила глаза, а я не удержалась от смешка.

– Лен, а давай ты просто женский роман напишешь с тегом: «студентка и профессор» и на этом успокоишься, а? – кисло пробормотала я. – Мне нашего декана уже искренне жаль. Мало того, что сослали не пойми куда, так теперь еще и половина университета на него сезон охоты откроет.

– Ну, ты утрируешь, – Лена хмыкнула, но в глазах у неё блеснул огонёк. – Хотя, знаешь, идея с романом... В этом что-то есть.

– Конечно, есть! – саркастически подхватила Дарья, театрально поднимая указательный палец, будто собралась зачитать лекцию в духе Шекспира. – Представьте: героиня – бедная, но безумно умная студентка, трепетная невинная фиалка, по уши влюблённая в своего декана. А он, естественно, суров, недоступен, обременён жизненным опытом и страдает от внутреннего конфликта. Между ними, конечно, социальная пропасть из его возраста, опыта и гениальности.

Она сделала паузу, выдерживая эффект, а потом с серьёзным видом добавила:

– Оба страдают, мучаются от запретных чувств, пока однажды не умирают в один день. От бубонной чумы.

– Что?! – Лена фыркнула от смеха.

– Ну да, – не дрогнув, продолжила Дарья. – Потому что они занимались запретным сексом в лаборатории и случайно разбили образцы чумного штамма. Всё же логично.

Я зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться, но слёзы смеха всё равно выступили на глазах.

– За идею не благодари, – закончила Дарья, – возьму в твердой валюте.

– Дарья, ты просто… гений абсурда! – выдохнула я, хватая воздух ртом. – Если кто-то когда-нибудь это напишет, я первой куплю!

– Это не абсурд, это трагедия! – с напускным возмущением воскликнула Дарья, разводя руками. – Мощная, драматическая история о страсти и самопожертвовании!

– Ага, с пометкой: "не пытайтесь повторить это в реальной жизни". – Лена вытерла слёзы смеха. – Ну всё, теперь этот образ декана с бубонной чумой мне из головы не выбить.

– Предлагаю название: «Любовь во время чумы». Но вот давай ты на этом и остановишься, – заметила я. – Видишь декана – вспоминаешь о чуме. Какие от нее чудесные воспаленные лимфоузлы, отеки, диарея, надрывный кашель…. Мммм, какая прелесть.

– Девочки, – отсмеявшись, заметила Ленка, – вы – психи. У нас тут мужик интересный нарисовался, а вы о чуме мечтаете. Как мне теперь это развидеть?

– Мужики, Лен, как трамваи, приходят и уходят, а вот новые штаммы болезней – появляются ежедневно. Так давай же сосредоточимся на обучении и умении избегать эпидемий, – пожала плечами Даша. – Тем более, что…

Дарья замолчала, словно случайно позволила словам ускользнуть, и я заметила, как её руки чуть сжались на коленях. Моё внимание невольно переключилось на её запястья – едва заметные зеленоватые пятна синяков всё ещё виднелись на её коже, как тени, которые она не успела скрыть.

Мы все втроём одновременно вздохнули, тишина на миг накрыла нас тяжёлым одеялом.

– Не все мужчины такие, – наконец тихо заметила Лена, осторожно касаясь пальцев Дарьи, которые стали заметно холоднее. – Твой отчим просто тварь.

Дарья слегка дёрнула рукой, будто хотела убрать её, но вместо этого крепче сжала пальцы.

– Я знаю, – сказала она глухо, глядя куда-то в сторону. – Просто иногда кажется, что таких больше, чем нормальных.

– Даш, – я обняла ее за плечи, – так больше не может продолжаться. Когда-нибудь он изобьет тебя до больницы. Я знаю, что ты не хочешь уходить из-за матери, но это ее выбор, Даш. Она не уйдет от него, он не перестанет тебя и ее избивать. А если дело дойдет до….

Дарья снова вздохнула.

– Я подала заявление на должность лаборантки, – тихо призналась она, словно делилась чем-то постыдным. – Надеюсь, денег на комнату хватит. Сами знаете, городским общежитие не дают...

Мы знали. Знали слишком хорошо. Несколько раз пытались просить старого декана помочь, объясняли ситуацию, но тот рогами упёрся в правила: "не положено" – и точка. Дарья тогда просто сжала губы, ничего не сказала, но я видела, как она боролась с собой, чтобы не расплакаться.

– Может, это... – неуверенно предложила Лена, разрывая тишину. – Новый декан будет... помягче?

Мы обе с Дарьей синхронно повернули головы к Лене и поморщились, как будто она предложила что-то совершенно нелепое.

– Кто о чём, а вшивый о бане, – устало вздохнула Дарья, начиная машинально наматывать тёмный вьющийся локон на палец, как она всегда делала, когда хотела себя успокоить. – Лена, в правилах чётко закреплено: общежитие – только для иногородних. Я понимаю, что это отличный повод сходить на приём к твоему "красавцу-декану", но давай ты меня в это втягивать не будешь, ладно?

– И меня тоже, – пробормотала я, задумчиво глядя на солнечные блики, танцующие на воде фонтана. Потом повернулась к Дарье, вдохнула поглубже и заговорила:

– Даш, слушай. У меня бабуля живёт в доме за городом. Ну, это, конечно, село, но на электричке – всего час езды. Тут от станции до университета – минут десять пешком, не больше. Электрички ходят регулярно: первая в шесть утра, последняя в десять вечера, интервал где-то час.

Дарья слегка повернулась ко мне, заинтересованно подняв бровь, но ничего не сказала.

– Дом у бабули большой, – продолжила я, стараясь звучать спокойно, как будто это обычный разговор, хотя внутри всё сжималось от волнения. – Папа два года назад перестроил его полностью, там все удобства в доме. И бабушка у меня... ну, вы сами знаете, она у меня мировая.

Дарья кивнула, потому что действительно знала. Мы с бабулей всегда были близки, и она не раз помогала мне, когда я оступалась или не знала, как быть.

– Честно говоря, я сама подумывала переехать к ней, – добавила я, на секунду задержав дыхание. – Всё-таки ей почти восемьдесят, а одна она... ну, мне за неё тревожно.

Дарья немного расслабилась, но я видела, что она всё ещё не уверена.

– Если хочешь, – продолжила я, глядя ей прямо в глаза, – поговорю с ней, и ты у неё поживёшь. Денег она с тебя точно не возьмёт. А ты заодно присмотришь за ней. Ей приятно, мне спокойно, да и тебе тоже.

Дарья несколько секунд молчала, будто переваривая всё сказанное, а потом тихо спросила:

– Ты уверена, что Терезе Альбертовне это будет не в тягость?

– Ей? Шутишь? Да она обожает, когда в доме гости. Да и тебя не один год знает. Поможешь ей продуктами, готовкой, уборкой. Да и у тебя будет большая комната свою – сможешь учиться нормально, а не в этом дурдоме.

Дарья смотрела на меня, не перебивая, но по её глазам я видела, как тяжело ей даётся это решение.

– Я сама часто к ней езжу, а если ты переедешь, буду ещё чаще. Так что… решай, Даш. Если хочешь – я с ней поговорю.

Дарья долго молчала, словно взвешивая каждое слово, каждую эмоцию, запутавшуюся в её голове. Я знала, что для неё это не просто решение. Это был разрыв. Разрыв с тем, что она привыкла терпеть, разрыв с иллюзией, что когда-нибудь всё станет лучше.

Она любила свою мать. Любила той слепой, безнадёжной любовью ребёнка, для которого родители остаются богами, несмотря ни на что. Она любила её вопреки всему: запоям, ударам, бесконечным скандалам, от которых хотелось выть. В этой любви была боль, была горечь, но была и привязанность, которую нелегко было разорвать.

Я знала, что в глубине души Дарья всё ещё видела другую женщину – ту, которую помнила из детства. Молодую, красивую, счастливую. Женщину, которой не стало в один миг, когда болезнь унесла жизнь её младшего брата. Это было тем моментом, когда их семья рухнула, а мать Дарьи навсегда утонула в горе и алкоголе.

Дарья глубоко вздохнула, как будто пытаясь вернуть себе контроль над эмоциями.

– Согласна, Лиан, – тряхнула она темноволосой головой. – Поговори с Терезой Альбертовной. И если она меня примет – я буду счастлива.

Мы с Ленкой одновременно выдохнули от облегчения. Каждый раз вечером говоря подруге до свидания, мы не знали какой встретим ее утром. И это решение, стало для нас облегчением.

– Тогда, Дашуль, – усмехнулась я, стараясь звучать бодро, чтобы разрядить атмосферу, – собирай манатки. В выходные у тебя переезд.

Дарья прищурилась, явно не собираясь так просто поддаться моему энтузиазму.

– Но… а поговорить с бабушкой ты не хочешь? – фыркнула она, сложив руки на груди. – Или ты собираешься просто поставить её перед фактом?

Я смущённо потёрла затылок, прекрасно зная, что сейчас могу получить от неё заслуженный подзатыльник.

– Я уже говорила с ней, – призналась, слегка улыбаясь. – Она сказала, что как только ты созреешь – она тебя ждёт.

Дарья открыла рот, чтобы что-то сказать, но быстро захлопнула его, видимо, обдумывая услышанное.

– Лиана, ты гребанный манипулятор!

– Верно, – прищелкнула я пальцами, – вот поэтому мы и попали на практику к Шелиге. И вы мне еще спасибо за это не сказали.

Подруги рассмеялись теплым, веселым смехом, от которого на душе стало теплее, чем от солнца. Тогда я еще не знала, что эти дни станут последними счастливыми в моей жизни.

2

Наша квартира находилась почти в самом центре города, в старом квартале, который считался одним из самых элитных. Не потому, что там высились современные жилые комплексы с зеркальными фасадами и охраняемыми дворами, а потому, что этот район был тихим оазисом в шумной городской суете. Тенистые аллеи с аккуратно подстриженными деревьями создавали атмосферу уюта, а пяти– и шестиэтажные дома, построенные ещё в начале прошлого века, были признаны архитектурными памятниками. Эти здания, с их изящными фасадами, лепниной и коваными балконами, давно стали частью городской истории, и именно поэтому их защищали от сноса и реновации.

Жильцы нашего района привыкли ценить порядок и уважать окружающих. Здесь никто не бросал свои машины на газонах или тротуарах. Парковка была выделена отдельно, и все аккуратно ставили автомобили, не нарушая границ. В этом районе невозможно было услышать грубую ругань из-за места для парковки – вместо этого люди спокойно, почти шёпотом, обсуждали текущие дела или приветливо обменивались новостями, словно это было естественным продолжением атмосферы интеллигентности, присущей этому месту.

Район изначально задумывался как место для жизни тех, кто трудился на благо науки и прогресса. Здесь давали квартиры учёным, инженерам, разработчикам – людям, которые оставили свой след в различных областях знаний и технологий. Возможно, именно благодаря этому в районе до сих пор сохранялась особая аура уважения, интеллигентности и тишины, нехарактерной для центра города.

Как и весь район, наша квартира, хоть и была большой, пятикомнатной, всегда поражала меня своим уютом и теплом. Это было место, где каждый уголок дышал заботой и любовью. Мама обожала дерево и растения, поэтому квартира была наполнена живой зеленью: фикусы и пальмы стояли в плетёных горшках, виноградная лоза обвивала полки, а на подоконниках цвели яркие пеларгонии. Папа любил маму, и потому всё в доме отражало её вкус и желание создать тихую, светлую гавань.

Папа, учёный-биолог, преподавал на кафедре в местном медицинском университете ещё с советских времён. Его кабинет в нашей квартире напоминал маленький музей: старые книги с потёртыми переплётами, пробирки и микроскоп, стоящий на массивном деревянном столе. Мама же всю жизнь посвящала дому и семье, бережно охраняя покой и уют нашего внутреннего мира.

– Мам, я дома, – я зашла на просторную кухню, жадно вдыхая аппетитные запахи готовящейся курицы и печенья. – Папа уже приехал?

Она обернулась ко мне, невольно заставив нахмуриться. Ее поджатые губы говорили о явном недовольстве.

– Да, он вернулся час назад, теперь сидит у себя, что-то пишет. Опять с головой ушёл в свои бумаги, но обещал ужинать вместе.

– Мам, вы опять поссорились? – тихо спросила я.

– Нет, – ответила она, отворачиваясь к плите.

У меня тоскливо сжалось сердце. Я не понимала, что происходит в нашей семье, но последнее время ссоры папы и мама значительно участились.

Ни говоря ни слова проследовала в кабинет отца, надеясь, что он не слишком занят и сможет поговорить со мной.

– Пап, – постучалась в массивную деревянную дверь со стеклянными витражами, – занят?

На мой голос он поднял голову и улыбнулся. Улыбка получилась слегка рассеянной, вымученной и даже виноватой.

– Нет, зайчонок, заходи.

Я любила папин кабинет. Любила янтарное дерево массивных шкафов, их стеклянные блики на паркетном полу, любила запах книг и гербариев, висевших на стенах – подарок одной его студентки – ботаника. Каждый год на его день рождения она присылала новый гербарий, собранный в каком-нибудь уголке мира: из тропических лесов Амазонии, горных хребтов Кавказа или пустынь Африки. Я всегда с интересом разглядывала эти подарки, удивляясь тому, как природа умудряется создавать такую хрупкую и одновременно совершенную красоту. Любила слушать, как он стучит по клавишам своего ноутбука, готовясь к лекциям или печатая новую научную статью.

Наверное, я была той самом папиной дочкой из шуток и мемов. Я и похожа была в большей степени на него, чем на маму, с ее яркой красотой жгучей брюнетки.

Мы с папой были другими. Даже в свои 60 он выглядел подтянуто и молодо, а седина в светло-русых волосах придавала ему только больше шарма и обаяния. Высокий, с идеальной выправкой военного – сказались несколько лет службы в органах – он до сих пор вызывал вздохи восхищения у своих студенток, чем последнее время невероятно злил маму.

Мы оба не понимали, что с ней происходит, почему она стала устраивать отцу ссоры едва ли каждую неделю, придираясь то к тому, что он задерживается на работе, то к его спокойному и ровному отношению к ней, то еще к каким-нибудь мелочам.

Я несколько раз пыталась поговорить с мамой, понять ее настроение, объяснить ей, что именно работа отца позволяет нам жить в нашем тесном, уютном домашнем мире, но она тут же обвинила меня в том, что я выгораживаю отца, а он настраивает меня против нее.

– Что случилось пап? – тихо спросила, поцеловав его в макушку и присаживаясь в кресло напротив.

– Все тоже самое, зайчонок. Ума не приложу, с чего Клара решила, что я перестал ее любить. Странное у меня чувство, заяц, что кто-то настраивает ее против меня, – устало потер он переносицу. – Да еще и эта ее идея фикс, что тебе обязательно нужно удачно замуж выйти….

Сначала это были безобидные шутки, от которых можно было отмахнуться с улыбкой. Потом начались разговоры по душам, когда мама старалась убедить меня, что «всё это только для твоего же блага». Теперь же её мнение стало настолько твёрдым, что любое сопротивление воспринималось ею как недопустимое упрямство. Мама всё чаще говорила мне в лоб, что удачное замужество – единственная достойная перспектива для такой, как я.

Эти слова звучали обидно, и они глубоко ранили меня. Я знала, что мама не желала мне зла, но её представление о «достойной жизни» было словно списано с какого-то старого учебника или женского романа, где счастье женщины измерялось кольцом на пальце.

Да, я не обладала яркой внешностью, как она. У меня не было её изящных, гибких форм или той лёгкой уверенности, с которой она входила в любую комнату, моментально притягивая взгляды. Я была обычной двадцатилетней девушкой. Светло-русые волосы, россыпь веснушек на лице, серые глаза. В зеркале , когда я видела свое отражение, не чувствовала себя уродливой, но её слова заставляли меня сомневаться.

– Пап, может… я не знаю. Вам к психологу сходить, – осторожно предложила я, вздохнув. – Это ведь не нормально, что в наше время мама считает меня больше ни на что не годной, а тебя…. Вообще непонятно кем.

– Предлагал, – отец откинулся на спинку стула и устало закрыл глаза. – Отказалась. Ох, не нравится мне это…. Ладно, – махнул он рукой, – разберемся. Лучше расскажи, что у тебя.

– Я попала на практику к Шелиге, – довольно выдала я отцу.

– Доломала таки старого барана, – криво усмехнулся он, и я невольно залюбовалась его красивым лицом.

– Ага. Пап, только, пожалуйста, не говорил ему ничего. Он же не знает, что я – твоя дочь.

– Лиана, – папа по привычке наклонился ко мне и потрепал по коротким волосам, – мы с тобой обо всем уже договорились. Я не стану лезть в твою жизнь и карьеру, да и не собирался это делать. Либо ты сама достигнешь успеха, либо сама поймешь, что биология – не для тебя. Однако, – вздохнул он, – кое-что мне сделать все-таки пришлось….

– Пааап, не пугай меня.

Отец, вместо ответа, хитро прищурился и вдруг спросил прямо:

– Ты своего нового декана уже видела?

Я закатила глаза, решив, что даже папа теперь решил подхватить эту тему.

– Ой, да ладно! Пап, и ты туда же! Нет, не видела. Увижу на лекциях через неделю.

– Увидишь сегодня, на ужине, – ответил он, виновато улыбаясь.

– Нет! – вырвалось у меня, прежде чем я успела подумать. – Пап, нет!

Я резко выпрямилась в кресле, чувствуя, как гнев и отчаяние начинают кипеть внутри.

– Я столько сил приложила, чтобы меня не считали только твоей дочерью, приложением к тебе. Пап, я поменяла фамилию на мамину, я сама поступила в университет, я сама пробивалась. Ни разу – ни одного раза – я не пришла к тебе за помощью! А теперь ты просто откроешь ему, что я – твоя дочь? Перечеркнув все, что я делала последние годы?

– Во-первых, Лиана, перестань кричать, – своих фирменным профессорским тоном велел он. – Во-вторых, Игорь Андреевич – сам сын профессора, и моего старого коллеги. Уж кто-кто, а он прекрасно знает, что значит носить известную фамилию. Ты думаешь, ты одна сталкиваешься с этим? Нет, Лиана. Он вырос с этой ношей и знает, каково это.

Я молчала, пытаясь осознать его слова, но отец продолжал, голос его звучал мягче, но не менее уверенно:

– Не думаю, что то, что ты моя дочь, как-то повлияет на ваши отношения. Роменский – не тот человек.

Его последние слова повисли в воздухе. Я впервые услышала фамилию нового декана и вздрогнула.

– Он – сын Андрея Роменского? Того самого Андрея Роменского?

– Вот именно, заяц. Того самого Андрея Роменского, чьи работы заставили тебя влюбиться в биологию. Ну помимо моего скромного влияния, – с усмешкой добавил папа. – Игорь тайну не выдаст. По крайней меря я помню этого сопляка вполне вменяемым и принципиальным парнем.

– Сопляка? – недоверчиво переспросила я, чувствуя, как тень улыбки начинает красться к уголкам моих губ.

– Ну да, – папа развёл руками, изображая невинность. – Когда я его видел последний раз, ему было лет двадцать. Щуплый, в очках, с неуклюжей походкой. Но даже тогда он был умнее половины профессоров на кафедре. Боже, это было 16 лет назад….

Я скептически фыркнула, пытаясь представить, как тот «щуплый парень» превратился в человека, которого теперь называют деканом и который вызывает спазмы матки у всей женской половины университета.

– А почему, пап… почему он здесь, у нас? – осторожно спросила я, подбирая слова. – Он же из Москвы переехал... Что случилось?

Папа пожал плечами, его лицо приняло равнодушно-спокойное выражение, но я знала, что это была его привычка, когда он не хотел углубляться в чужие дела.

– Понятия не имею, зайчонок. Да и спрашивать не стану. Переехал и переехал. У каждого свои причины.

Он сделал паузу, взглянув на меня с тёплой улыбкой:

– Я вот тоже в белокаменную не рвусь, хоть и предлагали не раз. Так что, заяц, готовься. Вечером познакомитесь. Будет о чем поведать подружкам. Дашка согласилась?

– Угу, пап, – улыбнулась я, – поможешь в выходные с переездом?

– С удовольствием! Надо же размять старые кости и потаскать тяжеленные коробки с девичьей косметикой, – ухмыльнулся папа. – Где ж вы еще такого грузчика найдете. С профессорским образованием.