Текст книги "Игроки и жертвы (СИ)"

Автор книги: Весела Костадинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Весела Костадинова
Игроки и жертвы

1

У обеих сторон есть причины, достаточно веские причины, чтобы развязать эту войну. Но мы не должны стремиться к этому. Придя к компромиссу, мы сможем найти выход из сложившейся ситуации (сенатор Палпатин «Звездные войны»).

Из всех месяцев в году я больше всего ненавидела ноябрь – слизкий, грязный, холодный и злой. Снег с дождем хлестал по лицу, пока я перебегала дорогу от парковки, где едва успела впихнуть машину между двумя ржавыми грузовиками, до проходной металлургического комбината. Здесь я проработала уже год, и каждый день казался мне бесконечным испытанием, но этот серый ноябрьский день был особенно отвратительным. Ледяная вода просачивалась сквозь тонкие ботинки, ноги немели, а мокрая прядь волос липла к щеке, будто сама погода пыталась дать мне пощечину.

До начала рабочего дня оставалось минут десять, и я почти не чувствовала пальцев, когда перехватила телефон, который снова и снова вибрировал в кармане. Звонок действовал на нервы не хуже, чем холодные капли, сбегавшие по шее под воротник куртки.

Пробежав мимо проходной и кивнув дежурному с автоматической вежливостью, я, наконец, смогла позволить себе выдохнуть. Сердце стучало где-то в горле, а дыхание выходило короткими облаками пара. Пытаясь сосредоточиться, я торопливо шагала по заснеженному тротуару к административному корпусу, сжимая телефон у уха.

– Да, Мария Львовна, – проговорила я, выдавливая из себя что-то, напоминающее уверенность.

– Агата Викторовна! – голос врача-кардиолога звучал бодро, почти весело, что казалось мне жестоким. Как будто моя трагедия была для неё всего лишь очередной строчкой в расписании. – Вы приняли решение насчет Марии Павловны?

Я застыла на месте, сердце сделало болезненный скачок, и я почувствовала, как что-то тяжелое, будто кусок свинца, упало в живот. Рука, сжимавшая телефон, задрожала, и я попыталась незаметно вдохнуть, чтобы собраться. Знала же, что этот разговор неизбежен, но все равно каждый раз он бил по мне словно кнут.

– Я... – мой голос предательски дрогнул. Вдох, выдох. – Я еще не собрала нужную сумму.

Слова выходили с трудом, словно сквозь густой туман, от которого хотелось избавиться, но он только плотнее обволакивал мое сознание. Я слышала, как врач на том конце трубки вздохнула, хотя её спокойствие осталось непоколебимым, даже равнодушным. Как будто в её мире не было ни боли, ни страха, ни этих бессонных ночей, когда я думала, как спасти свекровь и удержать на плаву нашу маленькую семью.

– Понимаю, – её голос прозвучал с выученной нейтральностью, как будто она читала медицинский протокол. – Но я должна напомнить, что чем дольше вы тянете, тем выше риск осложнений. Решайте быстрее.

Пауза. Щелчок. Связь прервалась. Я осталась одна в этом ледяном, сером ноябре, где ветер разрывал на клочки мои попытки быть сильной. Телефон выскользнул из моих озябших пальцев, но я успела подхватить его, стиснув в кулаке так сильно, что костяшки побелели. Глухая злость, замешанная на отчаянии, кипела где-то внутри, но не могла вырваться наружу.

Стараясь подавить бурю эмоций, я быстрым шагом скользнула в административный корпус, надеясь, что холодные стены хотя бы немного сдержат беспокойство, стучавшее в моих висках. Поднявшись по лестнице на второй этаж, я направилась к своему рабочему месту, которое стало моим серым, однообразным убежищем, но одновременно и тюрьмой. Здесь, среди бесконечных папок и архивных бумаг, я существовала, не живя по-настоящему. Этот кабинет был моим добровольным изгнанием, побегом от того мира, к которому я когда-то принадлежала.

Когда-то я была частью чего-то большего. Мира, где кипели политические страсти, где интриги были повседневностью, а деньги текли рекой. Мира, где я помогала депутатам строить их кампании и решать проблемы на высших уровнях. Там каждое утро начиналось с планирования стратегии, каждое слово могло изменить судьбы, и я чувствовала себя живой, как никогда. Но пять лет назад я оставила всё это ради семьи. Я выбрала жизнь с человеком, которого любила, и мечтала о простом счастье.

Теперь же этот мир был для меня закрыт. Трагедия украла у меня не только жизнь, но и любовь, оставив вместо неё лишь пустоту. Я больше не была той Агатой, которая ходила по светлым коридорам власти, уверенная в себе и своих связях. Я была женщиной, затерявшейся среди бумаг и мелких забот, отчаянно цепляющейся за остатки стабильности ради своей дочери и единственного близкого человека – свекрови.

Я вошла в кабинет, кивнув коллегам, стараясь не смотреть в их глаза. Моя начальница мельком взглянула на меня, но ничего не сказала о том, что я снова опоздала на пять минут. Она была единственной, кто знал мою историю и понимал, почему ноябрь раз за разом превращал меня в живую развалину. Она ничего не говорила, но в её взгляде читалось сочувствие, которое я ненавидела и за которое одновременно была благодарна.

Ноябрь... Этот месяц был проклятием, которое тянулось за мной сквозь годы, беспощадным и жестоким. Месяц, который отнимал, ломал, убивал. Много лет назад ноябрь забрал мою маму, вырвав её из моей жизни так внезапно, что я даже не успела понять, что осталась одна. Годы спустя он унес мою бабушку, оставив в доме пустоту и молчание. Но год назад ноябрь нанёс самый жестокий удар, похитив того, кого я любила больше всего на свете – моего мужа, единственного человека, ради которого я когда-то с лёгкостью отказалась от карьеры и амбиций. Его смерть в СИЗО была кошмаром, от которого я до сих пор не могла проснуться. И снова этот проклятый месяц нанес мне удар, теперь по каплям отнимая жизнь бабы Маши – матери моего покойного мужа, женщины, которая по сути стала мне семьей, родней, бабушкой…

Я закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как ветер бился в стекла, будто ноябрь пытался прорваться внутрь, пробраться в каждую трещинку, чтобы снова напомнить мне о своих потерях. Хотелось просто отгородиться от всего этого, положить голову на руки, и пусть мир провалится в бездну, пусть вокруг будет только темнота. Хотелось забыться тяжелым, беспокойным сном, а когда проснуться, увидеть, что все это было лишь дурным кошмаром. И Павел снова рядом, он улыбается своей теплой, успокаивающей улыбкой, той самой, что могла растопить любую тревогу. Я снова красивая, счастливая женщина, не загнанная в ловушку бюрократии и долгов, а любимая жена, мама нашей маленькой дочери, которая каждое утро бежала к нам с заливистым смехом.

Перед моими закрытыми глазами всплыла картина, которую я часто воскрешала в памяти, чтобы хоть на мгновение почувствовать тепло. Мы с Павлом на террасе в Риме. Солнечный свет играет на его темных волосах, его смех звучит так искренне, так свободно, будто все счастье мира было заключено в этом звуке. Мы смеялись и были молоды, словно впереди не было ни горя, ни ударов судьбы, ни беспощадного ноября. Тогда казалось, что жизнь еще полна чудес и обещаний, что мы только в начале своего большого пути.

Но реальность с силой втянула меня обратно в холодный, беспощадный офис. Звук ветра за стеклом не утихал, напоминая, что то счастье, тот свет остались в прошлом. Павел ушел, оставив за собой пустоту, в которую я каждую минуту боялась заглянуть. Баба Маша, его мать, теперь тоже уходила, медленно и неизбежно, а я не могла ничем помочь, не могла вырвать ее из лап этого проклятого ноября, как не смогла спасти и своего мужа.

– Держи, Агата, – мне на стол упали документы, которые необходимо было проверить и подготовить типовые трудовые договора. Начальница стояла надо мной, сочувственно глядя сквозь толстые стекла очков. – Что у тебя?

– Да, вот, Ирина Николаевна, думаю, за сколько можно продать почку? – пробормотала я, иронично фыркая, хотя прекрасно понимала, что шутка звучит совсем не смешно. Скорее болезненно и даже пугающе.

Ирина Николаевна слегка нахмурилась, поигрывая ручкой, которую держала в руках. Ее лицо стало напряженным, и в воздухе повисла неловкая пауза, как будто я коснулась чего-то, чего не стоило касаться.

– Агата, – тихо проговорила она, присев на край моего стола. – Может, ты правда поговоришь с кем-нибудь? Найдешь кого-то, кто сможет помочь? Ты так не можешь. Это тебя просто сломает.

– Я по типу нашего комбината – стальная. Не сломает, – улыбнулась одними уголками губ.

– А сколько надо? – Начальница присела напротив меня в кресло.

– Каких-нибудь 30 тысяч долларов, – я прикрыла глаза, чувствуя топящую меня горечь – раньше, еще полтора года назад эта сумма была для меня и моего мужа не такой уж и существенной. Не мелочь, но и не катастрофа. Сейчас она звучала как приговор.

– Да…. – потянула Ирина.

– 20 – стоит операция и еще 10 – это на восстановление и поддерживающие процедуры…. – я потерла переносицу и глаза. – Пять есть практически – продам машину. Остается еще 25… как думаете, мои органы столько стоят?

– Глупости кончай молоть, – рыкнула на меня начальница, барабаня пальцами по столу. – Я помогу еще тремя…. Итого остается 22 – уже легче…

– Ну да, теперь придется продавать не два глаза, а один….

Она гневно глянула на меня.

– Слушай…. Ты знаешь…. Есть идея, но…. наш комбинат может давать работникам небольшие займы, кредиты, на экстренные нужды….

– Я знаю, – я тяжело вздохнула, – но дается такой заем только тем, кто отработал как минимум пять лет. Я же только год у вас.

Ирина Николаевна нахмурилась и задумчиво постучала пальцами по столу, глядя на меня поверх своих очков. В её взгляде промелькнула тень беспокойства, и я видела, что она лихорадочно обдумывает возможные варианты. Мне даже стало неловко за свою тягостную шутку – ведь последнее, чего я хотела, это обременять её своими проблемами. Но выбора не было. Все чувства и горькая безысходность, накопившиеся за последние недели, прорвались наружу.

– Слушай, – тихо сказала она, обдумывая каждое слово. – Может быть, стоит попробовать всё-таки поговорить с генеральным? Богданов иногда делает исключения….

– Он, может, и делает…. Но к нему на прием еще попасть надо….Я всего лишь простая работница…. – и снова невольная горечь проскользнула в моих словах. Когда-то я заходила в высокие кабинеты без всяких проблем.

– Агата, – произнесла она с ноткой упрямства, всё ещё не готовая сдаться. – Всё равно стоит попробовать. Может, стоит попросить кого-то замолвить за тебя слово? У тебя ведь наверняка остались связи... хоть кто-то, кто мог бы помочь?

Я прикусила губу, пытаясь подавить раздражение. Связи. Конечно, у меня когда-то были связи. Люди, которые с готовностью поддерживали меня, пока я была "той самой" Агатой, помощницей влиятельного депутата, женой успешного бизнесмена. Но как только моя жизнь пошла под откос, когда Павел оказался в СИЗО, а потом его не стало, все эти связи испарились, как дым. Тех, кто некогда был рядом, внезапно перестали волновать мои проблемы.

– Связи? – слабо усмехнулась я, покачав головой. – Все связи закончились в тот момент, когда я стала никем. Когда Павла больше не стало, когда я ушла из политики и заняла это место. Никто не протянет мне руку помощи. Я теперь никому не интересна….

Ирина Николаевна вздохнула и отвела взгляд, будто стараясь скрыть своё разочарование. Она, вероятно, понимала, что у меня действительно не было больше ни одного козыря в рукаве, но ей всё ещё хотелось верить в лучшее.

– Хорошо, – согласилась она, сжав губы. – Попробуем сделать что-нибудь. Может быть, я попробую поговорить с его секретаршей, узнать, когда у генерала свободное окно.

Я не сразу ответила, просто кивнула, чувствуя, как усталость, вечный спутник моих дней, снова навалилась на плечи. Мои попытки казались заранее обреченными, но я всё ещё должна была цепляться за любой шанс. Ради свекрови, ради дочери.

Признаться честно, не очень-то я рассчитывала на то, что план предложенный Ириной удастся. Пару раз в прошлой жизни я сталкивалась с Богдановым – генеральным директором комбината – он не производил впечатление мягкого или доброго человека. Напротив, его холодность и расчетливость были почти легендарны. Поговаривали, что он вел дела так, словно был на поле боя, и не прощал ни малейшей ошибки, будь то мелкая недоработка в отчете или утечка информации в прессу. Его помощники менялись, как перчатки, потому что никто не выдерживал больше нескольких месяцев. От Богданова веяло не только властью, но и пугающей беспощадностью, и даже самые опытные сотрудники Законодательного Собрания предпочитали держаться от него подальше. Лично мы не были знакомы, чему я была несказанно рада, ведь найдя эту работу получила хотя бы видимость стабильности.

– Не думала вернуться к старой работе? – мимоходом спросила Ирина.

– Нет, – от одной мысли об этом меня передернуло. Я вспомнила, как полоскали СМИ имя моего мужа, имя Павла. Нет, лучше я останусь здесь, невидимой для тех, кто с радостью снова и снова будет смаковать мою боль, упиваться моим падением.

Час бежал за часом, я старалась максимально погрузиться в работу, чтобы хоть как-то забыть свои проблемы, повторяла одно и то же действие снова и снова, как будто это могло вернуть мне чувство контроля над своей жизнью, пусть даже в пределах этих четырех серых стен.

В половине пятого подняла голову, когда Ирина поставила передо мной чашку с горячим кофе.

– Заканчивай, ты сегодня итак без обеда, – она протянула мне большую шоколадку, – ешь. Силы тебе еще понадобятся.

Остальные коллеги смотрели на нас удивленно, хоть и весьма равнодушно. В нашем коллективе особого соперничества не было – слишком уж рутинная у нас была работа. Это сильно отличало это место от того, к чему привыкла я и сейчас скорее радовало, чем огорчало. Тем более я весь этот год старалась помогать коллегам, чем могла, не вступая в конфликты и дрязги.

– Спасибо, Ирина Николаевна. Девочки, угощайтесь, – я открыла шоколад и предложила коллегам.

– Ешь, давай, – хмуро ответила за всех Света – полная женщина лет 45. – На тебя без слез не глянешь, доходяга.

– Ешь, – велела и Ирина, – ты в кабинете генерала в обморок от голода грохнуться ведь не собираешься?

Я удивленно подняла на нее глаза.

– У него сегодня окно есть в семь тридцать. Десять минут. Я договорилась, тебя примут. Характеристики Света и Галя тебе тоже приготовили, отдашь Богданову.

Горячая волна благодарности поднялась откуда-то изнутри и окутала теплым пледом. Коллеги смотрели на меня, едва заметно улыбаясь. Впервые за год я вдруг поняла, что вся их равнодушная отстраненность была всего лишь маской, за которой пряталось искреннее участие. Эти четыре женщины слишком уважали мое личное пространство, чтобы лезть с вопросами. Однако, когда мне действительно понадобилась помощь и поддержка – протянули мне руку помощи.

– Спасибо, девочки…. – горло перехватило, в носу предательски защипало.

Ирина мягко кивнула головой.

– Мы домой, где-то в семь – поднимайся в приемную. Если генерал освободиться пораньше – зайдешь пораньше. В худшем случае – подождешь.

Я кивнула, но сердце всё равно болезненно пропустило удар. Ноги и руки едва заметно дрожали от нервного напряжения, и я снова попыталась собрать себя в кучу, стараясь не выдать волнения. Сама мысль о том, что мне придётся войти в кабинет Богданова, была почти парализующей. Вспоминались его ледяной взгляд, слухи о его безжалостной манере обращаться с людьми, которых он считал бесполезными. Люди для него всегда были только ресурсом, и мне предстояло оказаться перед ним в положении просителя, со своей слабостью, практически беззащитной. Я все время думала, какие нужно и можно подобрать слова, чтобы этот человек завизировал положительно мой запрос на ссуду, снова и снова мысленно выстраивая свой разговор с ним. И ни один из разыгранных вариантов не приводил к положительному решению.

2

2

Женщина средних лет, в безупречно отглаженной блузке, подняла на меня глаза, едва уловимо нахмурив брови, когда заметила, что я появилась в назначенное время. Её взгляд был спокойным, но в нем читалась профессиональная отстраненность, которой отличаются все люди, работающие в непосредственной близости от таких фигур, как Кирилл Богданов. Она кивнула мне, жестом предлагая подойти ближе.

– Добрый вечер, – вежливо, но сухо произнесла она, откладывая в сторону папку. – Вы к Кириллу Алексеевичу?

– Да, – мой голос был тихим, но твердым, несмотря на то, как сильно дрожали мои руки. Я старалась выглядеть уверенной, хотя внутри всё сжалось в болезненный узел. – Ирина Николаевна должна была записать меня….

– Да, – кивнула Анна, едва заметно улыбнувшись, – я согласовала ваш визит, но вы рано….

– Да, не хочу заставлять Кирилла Алексеевича ждать в случае чего, – спокойно отозвалась, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но не холодно.

– Чашку кофе хотите? Видит бог, – она чуть понизила голос, – вам силы понадобятся…

– Что такое? – насторожилась я.

– У него настроение сегодня просто… кошмар, – вздохнула Анна, наливая мне кофе. – И как назло другого окна нет на ближайшие пару недель. Он послезавтра в Москву улетает. Так что, девочка….

Не могло мне повезти в ноябре…. Я тяжело вздохнула, поправляя белую блузку и украдкой бросив взгляд в зеркало.

Права Ирина, от меня прежней осталась лишь тень. Тень красивой, уверенной женщины. Сейчас в зеркале отражалась тонкая, болезненная женщина с лихорадочно горящими зелеными глазами. Светло-рыжие волосы, раньше падавшие на спину густой волной, теперь я закалывала в тугой, жесткий узел на затылке. Я увидела свои впалые щеки, резкие линии скул, которые выдались от потери веса, и тонкую бледную кожу, едва тронутую румянцем. Усталость и борьба оставили глубокие следы на моем лице. Столько раз я пыталась скрыть это от окружающих, надев маску спокойствия, но в глубине души знала: меня больше нельзя назвать той женщиной, которая когда-то верила в лучшее.

Из кабинета Богданова раздались голоса на повышенных тонах. Похоже генеральный был более чем не в духе.

Я нервно сжала пальцы на чашке с едва тёплым уже кофе, пытаясь нащупать в себе хотя бы каплю спокойствия. Но внутри всё сжималось. Я знала, что люди выходили из его кабинета, едва подавляя слёзы, иногда даже не выдерживая и увольняясь сразу после «разговора» с ним. А сегодня Богданов был особенно не в духе. Внутри меня что-то болезненно оборвалось – словно остатки прежней уверенности, те самые крупицы, за которые я цеплялась в этот момент.

Анна быстро выпрямилась за своим столом, бегло осматривая приёмную и почти профессионально скрывая своё собственное напряжение. Она, казалось, идеально знала своего босса и по движению руки, по одному слову могла понять, в каком он настроении. Я вздохнула и потерла зудящие глаза, успокаивая начинавшую болеть голову. Страха не было, но было ощущение напрасности.

Внезапно дверь кабинета открылась, и из-за неё вышел мужчина в дорогом костюме, с побелевшими от сжатия губами. Он пробормотал что-то невнятное и, не глядя ни на кого, стремительно направился к выходу, оставляя за собой едва заметный запах тревоги и бессильного гнева.

Анна взглянула на меня, её глаза на миг смягчились, но она тут же вернула себе профессиональную сдержанность.

– Подождите, Агата, – одними губами сказала она, – я ему сейчас кофе занесу – пусть немного успокоится.

Она быстро направилась в маленькую кухоньку, откуда до меня долетел аромат свежезаваренного кофе. Однако умиротворить льва не удалось.

Двери кабинета Богданова с грохотом распахнулись, и в приемную буквально вылетел сам генеральный директор. Он двигался быстро, как будто его раздражение толкало вперёд, наполняя каждый шаг энергией, способной сокрушить всё на своём пути. Я спокойно поднялась, когда его глаза скользнули по мне.

Кирилл Алексеевич Богданов был высоким мужчиной 47 лет с короткими тёмно-каштановыми волосами. Он носил очки с тонкой металлической оправой, которые добавляли его лицу интеллигентности и строгости, придавая ему вид человека, привыкшего к принятию серьёзных решений. Его черты лица были четкими и выверенными, словно высеченными из камня: высокий лоб, прямой нос и уверенный взгляд, который, казалось, просчитывал людей на несколько шагов вперед.

Его ровная кожа почти не имела морщин, хотя лёгкие линии у глаз намекали на годы опыта и выработанную за это время холодную, непреклонную стойкость. Кирилл всегда одевался безупречно: строгий деловой костюм, белая рубашка и галстук в синих тонах, подчёркивавший его статус. Он выглядел как воплощение власти и контроля, человек, который не привык слышать слово «нет».

Он ничуть не изменился с того времени, как мы иногда пересекались в коридорах и на заседаниях Законодательного собрания. Остановился, бросив оценивающий взгляд, в котором словно проскользнуло узнавание.

– Вы кто? – резко спросил он, – мы знакомы?

– Агата Романова. Я работаю у вас в отделе кадров, – ответила максимально спокойно и ровно, понимая, что, если покажу хоть крупицу слабости, разговора вообще не состоится.

Он слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить, и на его лице отразилось лёгкое, еле заметное раздражение от того, что я осмелилась его беспокоить.

– Заходи. Анна, занесешь кофе! – приказал он, возвращаясь в кабинет. – У тебя есть десять минут, пока я отдыхаю, – металлический голос не оставлял места для размышлений.

Я вздохнула, облизав губы.

– Долго будешь молчать? – он сел в свое кресло.

– Прошу прощения. Кирилл Алексеевич, я пришла с просьбой….

– Ну, еще бы, – фыркнул он, – с чем еще-то ты могла прийти. Говори.

– У комбината есть социальная программа по выдаче ссуд работникам, – спокойно начала я, глядя прямо в серые глаза.

– Есть. Вставай на очередь. – сарказм в его голосе был как удар по лицу, унизительный и лишённый интереса. – Из-за этого ко мне зачем приходить?

– Дело в том, – я судорожно сжала спинку стула, около которого стояла, – что по условиям программы человек должен проработать на комбинате не менее пяти лет… Я же…. Я работаю только один год.

Кирилл Алексеевич нахмурился, его серые глаза сузились, и он медленно откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Было ясно, что ему совершенно не нравилась эта ситуация. Он внимательно изучал меня, будто взвешивая каждый мой жест, каждую мелочь, которую можно использовать против меня. Я стояла перед ним, сжав руки так сильно, что ногти впились в кожу стула, но продолжала выдерживать его взгляд.

– И? – протянул он, склонив голову набок. – Ты думаешь, что я должен сделать для тебя исключение?

– Здесь, – я положила перед ним папку с бумагами, которые подготовила Ирина, – мои характеристики от начальницы отдела кадров. И мое обязательство выплатить ссуду в течении трех лет, а не стандартных пяти. Если нужны дополнительные гарантии – я готова их предоставить.

Он с тихим смешком покачал головой.

– Еще одна…. Боже, ты серьезно думаешь, что ради красивого личика, я готов буду потратить на тебя деньги комбината?

Мне показалось, что я ослышалась.

– Что? Простите….

– Месяца не проходит, чтобы кто-то из вас не приходил ко мне с такой просьбой, – он даже не притронулся к папке. – Программа для того и создана, чтобы вы, глупые курицы, не донимали меня подобным.

– Программа создана для того, – выпалила я, прежде чем успела прикусить язык, – чтобы работники комбината знали какой у них замечательный директор и хором голосовали за вас на выборах!

Кирилл Алексеевич медленно поднял глаза, его лицо окаменело. Он больше не усмехался; его губы сжались в жесткую, тонкую линию, а взгляд потемнел. На его лице появилось выражение почти хищной ярости, и я поняла, что перешла черту. Он снова откинулся на спинку своего массивного кресла, сложив руки на груди.

– Что ты сказала? – голос его стал ледяным, и в нём сквозила опасная угроза. Он изучал меня, как жертву, которая внезапно решила взбунтоваться, и теперь ему было интересно, чем всё закончится. – Повтори.

– Простите, – выдавила я, хотя извинение звучало так же натянуто, как и мое дыхание. – Но это правда, Кирилл Алексеевич. Люди приходят к вам, потому что у них нет другого выхода. А программа создана не для их удобства, а чтобы поднять ваш рейтинг. К тому же эта программа идет как социально-значимый проект и софинансируется из бюджета. У вас минимальные риски…

Он наклонился вперёд, упершись локтями в стол, и я заметила, как жилка на его шее слегка дернулась. Его губы растянулись в едва заметную, но абсолютно лишённую тепла улыбку.

– Минимальные риски, говоришь? – протянул он, понизив голос. В его тоне не было ни капли доброжелательности. – Думаешь, ты понимаешь, как работает этот комбинат? Считаешь себя такой умной, чтобы объяснять мне мои собственные схемы?

– Нет…. – я проглотила гордость и гонор, – нет. Простите…. Я действительно готова предоставить вам любые гарантии….

– Любые? – он внезапно откинулся на кресле и окинул меня быстрым оценивающим взглядом.

В этом взгляде было что-то жуткое, хищное, как у человека, который нашёл слабость своей жертвы и теперь размышляет, как её использовать.

Моё сердце пропустило удар, и я почувствовала, как к горлу подступил ком.

– Да, любые гарантии, – ответила, стараясь, чтобы голос не дрогнул, хотя внутри понимала, что за этими словами может последовать всё что угодно.

Он прищурился, и его глаза стали жестче, почти прикидывая что-то. В кабинете повисло напряжение, настолько густое, что его можно было ощутить физически.

– Гм, – протянул он, как будто обдумывая мои слова, и на его лице снова мелькнула та странная, злая полуулыбка, наполненная почти ненавистью. – Знаешь, – продолжил он медленно, – иногда гарантии – это не просто деньги или подписи на бумаге.

– Я не очень вас понимаю, – откашлялась я.

Богданов прищурил глаза, но молчал, дождавшись, пока вошедшая Анна поставила перед ним кофе и бросив на меня сочувствующий взгляд – удалилась.

– Не понимаешь? – протянул он, поставив чашку на стол и чуть наклонившись вперёд. Его голос стал мягче, но от этого ещё более угрожающим. – Хорошо. Тебе нужны деньги – я дам их тебе. Какая сумма нужна?

Я стояла, едва удерживая равновесие, когда он задал этот вопрос. Его голос был обманчиво мягким, почти вкрадчивым, как у змеи, которая готовится ужалить.

– Двадцать пять тысяч долларов, – выдавила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. Он звучал тихо, но достаточно чётко. Я знала, что это большая сумма, и от осознания её величины мой страх только усиливался. Никто в здравом уме не разбрасывается такими деньгами просто так.

Богданов чуть наклонился вперёд, его глаза блеснули интересом, и хищная полуулыбка на его лице стала шире.

– Двадцать пять тысяч, – повторил он, смакуя слова, словно развлекался этой игрой. – Не много, не проблема. – Он сделал паузу и не сводя с меня взгляда. – Но ты понимаешь, что за такую сумму я ожидаю… адекватных гарантий.

– Да, – кивнула, все еще не понимая его игры.

– Когда нужны деньги?

– Как можно скорее, – прошептала я, едва выдавливая слова.

Его полуулыбка стала ещё шире, и в ней не было ничего хорошего.

– Завтра устроит? – спросил он, а в глазах горел хищный, издевательский огонь.

– Да…. Я готова подписать все бумаги хоть прямо сейчас, – я не могла поверить, что он все-таки согласился дать мне заем. – Согласна на любые разумные проценты….

Он усмехнулся, и от этого выражения по моей коже пробежали мурашки. Его улыбка была триумфальной, словно он наконец добился именно того, чего хотел.

– Разумные проценты? – повторил он, будто это его позабавило. – Видишь ли, дело не только в процентах… они мне не нужны, Агата. И это будет не заем. Я дам свои деньги, личные.

– Простите… – ситуация стремительно выходила из-под контроля, я не могла понять, что происходит и откуда такая небывалая щедрость.

Кирилл Алексеевич чуть склонил голову набок, продолжая рассматривать меня, как охотник изучает свою добычу. В его глазах по-прежнему горел тот хищный огонь, от которого становилось не по себе. Он наслаждался моей растерянностью, будто это была часть игры, которую он привык выигрывать.

– Я дам тебе деньги, – повторил он медленно, растягивая слова, словно проверяя их на вкус. – Наличностью. Никаких бумаг, никаких процентов, даже возврата не надо. Всё предельно просто. Но взамен...

Он сделал паузу, и я почувствовала, как напряжение в комнате сгустилось, словно воздух стал вязким и давящим. Моё сердце замерло, а ладони вспотели от страха.

– Взамен, – продолжил он, глядя холодно и издевательски, – ты проведёшь со мной ночь. Одну ночь. И твоя проблема будет решена.

Мир передо мной качнулся. В голове звенящей тишиной раздался этот мерзкий приговор, и я на мгновение забыла, как дышать. Холод пробежал по позвоночнику, и всё внутри сжалось в комок, который невозможно было разжать.

– Что? – едва слышно пробормотала я, подумав, что смотрю какой-то фильм или читаю третьесортный роман.

Богданов не отвел взгляда, не дрогнул и даже не моргнул. Его лицо хищника светилось, как будто моё недоверие доставляло ему удовольствие. Он, казалось, наслаждался моим потрясением, впитывал его, как вампир впитывает страх своей жертвы.

– Ты слышала меня, Агата, – произнёс он мягко, и это было ещё хуже, чем если бы он кричал. Его голос был обволакивающим, липким, словно яд, проникающий в каждую клетку моего сознания. – Одна ночь. Это не так уж много за двадцать пять тысяч долларов, правда?

Богданов сидел передо мной в своём кожаном кресле, спокойно попивая кофе, будто обсуждал со мной что-то обыденное. Его взгляд был напряжённым, пронизывающим, ожидающим. Он знал, что загнал меня в угол, знал, что я отчаянно нуждалась в деньгах, и, похоже, наслаждался этой властью надо мной.

– Агата, – повторил он моё имя, и в его голосе была странная смесь мягкости и жесткости, от которой меня передёрнуло. – Я допиваю кофе. Твоё решение?

Мир перед моими глазами казался размытым, будто я смотрела на него сквозь туман, но его слова прозвучали громко и ясно. У меня не было времени. Не было спасительного выхода. Только это предложение, отвратительное, унизительное, но... возможно, единственное, что могло спасти свекровь. Облизала пересохшие губы, стараясь хоть немного выиграть время. Закрыла глаза, досчитала до десяти.

– Вы загнали меня в угол, – услышала свой голос и поразилась, насколько холодно и безразлично он звучал – видимо сработал давным-давно усвоенный навык держать себя в руках. – У меня нет выхода – я согласна. Когда?

Он откинулся на спинку кресла, и его глаза загорелись триумфом, от которого у меня внутри всё скрутилось в узел. Он словно наслаждался моей капитуляцией, моим безысходным согласием, и это зрелище, похоже, доставляло ему истинное удовольствие.

– Вот так лучше, – протянул он с все той же хищной, самодовольной улыбкой. Его тон был пропитан удовлетворением, будто он только что выиграл очередную игру, в которой я была лишь фигурой на его шахматной доске. – Завтра вечером. Восемь часов. Я пришлю машину.