Текст книги "Вопрос цены (СИ)"

Автор книги: Весела Костадинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Олег молча кивнул, наблюдая за людьми, которые всё еще скользили взглядами в нашу сторону. Мы продолжили движение по залу, притягивая к себе всё больше внимания. Атмосфера становилась всё более напряжённой, и я уже готовилась к тому, что нас начнут окружать более серьезные фигуры.

Встречи, знакомства, приветствия, колкие намеки, язвительные фразы и шутки на грани фола, предложения об интервью, которые или принимались или отклонялись мной – я не позволяла улыбке ни на секунду уйти с моего лица. Олег, не смотря на все мои опасения, вел себя изумительно, не позволяя никому сбить себя с толку, задеть или уязвить, на корню пресекая подобные попытки, где-то язвительным ответом, где-то шуткой, а где-то и скрытыми в словах угрозами.

Несколько раз нас пытались развести по сторонам, но каждый раз Олег находил способ остаться рядом со мной. Он чувствовал, когда ситуация могла выйти из-под контроля, и его рука почти незаметно ложилась на мою талию. Вместе мы создавали некий барьер, непробиваемый для тех, кто пытался нас разделить.

Внезапно, его ладонь стала значительно горячее.

– Что такое? – я посмотрела на него, уловив беспокойство.

Он без слов поймал меня за руку и поднес ее к губам. Поцеловал мне пальцы. Поцеловал по-настоящему, без игры и не для вида. Я едва не задохнулась от пробежавшей по всему телу дрожи.

Олег не сводил с меня глаз, и этот момент казался нереальным. Его губы мягко касались моих пальцев, и это было настолько неожиданно и искренне, что у меня перехватило дыхание. Весь зал словно замер на мгновение, а все окружающие шумы стихли. Только его прикосновение, только этот поцелуй, который обжег меня изнутри, словно заставив забыть обо всём.

– Олег… – прошептала я, но слова застряли в горле.

Но его глаза скользнули мимо меня, обращаясь уже куда-то дальше. К чему-то или к кому-то в зале. Я невольно проследила за этим взглядом и тут же похолодела, словно на меня опрокинули ведерко со льдом. На нас смотрели три пары глаз, источавшие совершенно разные, но мощные эмоции.

Мир вокруг сузился до этих трёх пар глаз. Я почувствовала, как будто на меня обрушилась волна эмоций, которые невозможно было игнорировать. Марк, его ярость и обида словно пронзили меня насквозь. Он смотрел так, будто готов был в любой момент рвануть ко мне, сдерживаясь только ради того, чтобы не устроить сцену. Его ревность была мучительной, как открытая рана, и я почувствовала, как во мне зашевелилось давно забытое чувство, больше всего похожее на вину или даже жалость.

Марина… Она была как ледяная королева, хотя её беременность придавала ей необычное, почти болезненное изящество и невероятную красоту. Ненависть в её взгляде казалась настолько сильной, что я невольно напряглась, словно ждала удара. Этот огонь мог бы сжечь меня, если бы был физическим.

И Перумов. Его насмешка и холодная ревность пугали меня больше всего. Это не была ярость Марка или чистая ненависть Марины. Это было что-то более опасное – расчётливое, хищное. Он смотрел на меня, словно оценивая товар, который мог бы снова стать его. Его взгляд прошёл по мне, задержался подольше на Олеге, и в этот момент мне стало ясно – для него это тоже игра, но игра с высокими ставками.

Я перевела глаза на Олега и вздрогнула. Он тоже смотрел на Перумова и губы его тоже замерли в едва заметной оценивающе-злой усмешке. В этот момент всё стало на свои места. Олег не просто поцеловал мою руку – это был демонстративный жест, как будто он выстраивал вокруг меня невидимую границу, которой никто не посмел бы переступить. Это был вызов, брошенный не мне, а Перумову. Их взгляды встретились, и между ними пролетела молчаливая, но мощная волна соперничества. Я почти чувствовала, как воздух вокруг них накалился, словно сейчас, на глазах у всего зала, могло начаться нечто, что никто из присутствующих не ожидал.

Я выпрямилась, чувствуя, как по спине пробегает озноб. Олег ясно дал понять – я теперь часть его игры, его территории. Перумов, со своей хищной оценкой, словно пытался вернуть то, что когда-то считал своим. Но Олег держал ситуацию под контролем, и этот контроль пугал меня своей абсолютной уверенностью.

– А интересная партия у нас складывается, да, Лив? – едва слышно прошептал он, не отпуская мою руку от своего лица и не давая ее забрать, удерживая почти силой. – Я-то думал на щенка, а тут целый матерый волчара.

В его глазах загорелся огонек азарта, огонек опасного, злого веселья, когда он снова посмотрел на меня.

– Волки всегда находят друг друга, – сквозь зубы процедила я злясь на него, но еще больше на себя, за то что на мгновение забыла, кто рядом со мной. – Всегда сбиваются в стаи!

Внезапно Олег притянул меня к себе и прошептал на ухо:

– А ты кто, Лив? Опасная волчица или обыкновенная сука?

Его слова обожгли меня, словно резким ударом, и я почувствовала, как кровь приливает к лицу от гнева. Олег знал, как довести меня до предела, как задеть те самые струны, которые я старалась прятать глубоко внутри, а порой и те, о существовании которых я даже не подозревала. Но сейчас, в этом мгновении, его слова были не просто провокацией – они заставили меня выбрать.

Я резко посмотрела ему в глаза, ощущая, как внутри меня закипает ярость, перемешанная с обидой и азартом. Но сдержалась, лишь крепче сжав зубы.

– Ты это скоро узнаешь, Олег, – прошептала я, сквозь едва заметную улыбку, которая могла показаться безобидной для окружающих, но в ней скрывалось предупреждение.

Он усмехнулся, его взгляд говорил о том, что он откровенно наслаждается этим моментом, словно только разжигал пламя.

15

Появление губернатора, нескольких министров и сенатора с супругой спасли нас обоих от продолжения этого опасного фарса. Руки на моей талии разжались, отпуская меня на волю. Только сейчас я поняла, насколько крепко он держал меня, пресекая любую, даже минимальную, возможность вырваться силой из его объятий.

Внимание тут же переключилось на главных действующих лиц, что дало мне возможность выдохнуть. Снова защелкали затворы камер, засверкали вспышки, но сейчас, к счастью, направленные не на нас. Олег, казалось, тоже немного расслабился, внимательно наблюдая за людьми в зале.

Госпожа Павлова вышла на небольшую сцену в центре зала под негромкие аплодисменты присутствующих. Невысокая, слегка полненькая, с гладко зачесанными волосами, она не производила впечатления сильной женщины, однако всем нам было известно, что ее влияние не ограничивается узким кругом вопросов.

Странно, я чуть прищурила глаза, стараясь разглядеть ее чуть лучше. Мне вдруг показалось, что в ее движениях или может жестах, или может в чертах лица проскользнуло нечто знакомое. Едва уловимое, скорее на грани ощущений, но это вызывало в памяти какие-то старые образы, но я никак не могла уловить, откуда именно.

Олег, стоящий за моей спиной, не заметил моих раздумий, его внимание было полностью сосредоточено на происходящем.

Свет в зале почти выключили, давая основное освещение на женщину и экран за ее спиной.

Госпожа Павлова начала свою речь, и её голос был настолько спокойным и уверенным, что захватывал всех присутствующих.

Поприветствовав гостей, она объявила основную цель вечера. После свет полностью погас, а экран засветился мягким голубоватым светом.

На экране замелькали первые кадры с тихими городскими пейзажами, домами, тихими улочками и переулками.

«Каждый дом кажется крепостью, убежищем. Но за закрытыми дверями часто происходит то, о чем никто не знает. Домашнее насилие – проблема, с которой сталкиваются миллионы людей. Но многие из них молчат,» – раздался голос за кадром.

Олег за моей спиной внезапно выпрямился, почти дернулся, как от удара.

Пейзажи сменило лицо молодой женщины, лет 35, избитое, окровавленное, с синяками на запястьях, шее, лице.

«Ольга – мать двоих детей, работающая медсестра в небольшой больнице. Она жила в браке 12 лет и скрывала, что муж регулярно применял к ней физическое и психологическое насилие.» – продолжил голос. Эту фотографию сменили другие, где находились двое детей с заблюренными лицами, сидящие в неестественных позах, всем своим видом воплощая страх.

Олег напрягся, его мышцы сжались, как будто он внезапно оказался в самом центре происходящего на экране. Я почувствовала его беспокойство еще до того, как он сделал резкий вдох, словно картинка на экране ударила его в солнечное сплетение.

На секунду мне стало дурно.

«Домашнее насилие – это не только физические удары. Оно может быть эмоциональным, экономическим, сексуальным. Но самое страшное – это страх и чувство вины, которые удерживают жертв в плену».

Снова поменялись кадры: девушка, почти ребенок, опущенная голова, опущенные глаза, невыносимо хрупкая. Руки сжаты в кулаки, на запястьях – следы от веревок, такие же следы – на лодыжках.

Еще одна девушка, прижимающая к себе младенца: та же поза, те же невыносимые мука и безнадежность в глазах.

' Сексуализированное насилие над детьми в таких семьях часто становится частью манипуляции над матерью'.

Эти кадры буквально проникали в душу. Я чувствовала, как дыхание сбилось, и мне стало тяжело оставаться в зале. Образы девочек и женщин, которые были заперты в собственных кошмарах, слишком ясно отзывались болью в моем сердце. Но реакция Олега беспокоила меня ещё больше. Я заметила, как его рука сжалась в кулак, а челюсти стиснулись до хруста в зубах. Лицо превратилось в застывшую, неживую маску. Он смотрел на экран так, будто увиденное перед ним открывало какие-то собственные, скрытые глубоко воспоминания.

«Эти дети растут в страхе, не зная, что такое нормальная семья. Жертвы насилия часто замыкаются в себе, не доверяя даже самым близким. Но самое страшное – они верят, что заслуживают это…»

Я инстинктивно потянулась к Олегу, коснувшись его руки. На миг он замер, будто не понимая, где находится, его словно разрывало изнутри.

Ещё одна жертва на экране – пожилая женщина. «Он контролировал мои финансы, мои решения, мои мысли. Я была его собственностью. Когда я наконец смогла уйти, было уже поздно – я потеряла себя…»

Эти слова, казалось, пробили Олега насквозь. Он молчал, но я почувствовала, как его пальцы едва заметно дрожат, а в глазах клубится туман тьмы – первозданной, холодной, лишенной жалости и пощады.

Я тихо выдохнула, пытаясь не показать, как меня пугает его состояние, хотя внутри меня трясло от ужаса. Олег был как хищник, прижатый к стене, на грани срыва, и я не знала, что может стать последней каплей. Задеть его сейчас, дать понять, что я рядом, что я вижу означало быть сметенной его злом. Сметенной без жалости и размышлений.

Я осторожно, едва заметно сделала шаг в сторону, пытаясь освободиться от его напряжённого влияния, трусливо стараясь слиться с толпой, надеясь, что он не заметит того, что я вижу. Но всё равно оставалась рядом, как если бы моё присутствие могло удержать его от краха.

На экране продолжался документальный фильм. Голос за кадром:

«Каждый из нас может стать светом в тьме. Но что делать, если тьма поглощает нас? Если мы боимся её силы?»

Я рискнула украдкой взглянуть на Олега, надеясь, что он не заметит. Его лицо было каменным, взгляд – остекленевшим.

Картина на экране стала другой: замелькали кадры домов – старых, но еще пригодных для жизни, коридоров, по которым бегали детишки, тихих комнат, наполненных спокойствием, классов, с занимающимися детьми и столовых, где мамы пили чай.

«Домашнее насилие – это не личная проблема одной семьи. Это проблема общества. Каждый из нас может помочь разрушить этот цикл насилия. Только так мы сможем построить мир, где люди не будут бояться своего дома».

Фильм подходил к концу, но это никак не сказалось на состоянии Королева. Важно было не то, что происходило на экране, а то, что происходит здесь, рядом с Олегом. Его внутренние демоны, которые пробуждались с каждым кадром, каждой историей, были гораздо страшнее.

Я со всей силы схватила его за руку и вонзила в него свои ногти, не зная, не понимая, что еще можно сделать. Вонзила так глубоко, что почувствовала кровь, брызнувшую на мои ладони из разорванных шрамов.

Олег вздрогнул, как будто я вывела его из глубокого транса. Его взгляд ожил, но остался жестким, холодным, словно замерзший осколок. Я увидела, как его глаза сузились, когда он осознал, что я сделала, понял по моему лицу, что я все видела. Кровь медленно текла по его руке, а мои ногти всё ещё были вонзены в его шрамы. Я не могла даже пошевелиться, замерев как кролик перед удавом.

Его губы дрогнули в злобной усмешке. Он знал, что я знала, и я знала, что он никогда не простит мне этого знания.

– Ты ведь понимаешь, что не стоило этого делать, да? – его голос был холодным, как лёд, тихим, как шорох осенних листьев.

Моё сердце забилось сильнее, и я сглотнула, не в силах ответить. В этом моменте была вся суть Олега – его безразличие к чужим эмоциям, его жестокость, прикрытая холодной маской. Я знала, что что-то сломала, возможно, безвозвратно. И теперь мне предстояло столкнуться с последствиями.

– Ты слишком глубоко полезла, Лив, – продолжил он, его голос становился всё ниже, звучал почти ласково и от этого мне стало дурно. – И теперь тебе придётся с этим жить.

Олег осторожно взял меня за запястье, ослабляя мою хватку, и начал медленно вынимать мои ногти из своей кожи. Его движения были почти ласковыми, но эта кажущаяся мягкость только усиливала чувство ужаса внутри меня. В тишине между нами звучал лишь наше неровное дыхание.

– Теперь ты увидела мою тьму, Лив. Что дальше?

Мои пальцы дрожали, когда он освободился от моей хватки, но отпускать запястье не торопился. Кровь всё ещё сочилась из его шрамов, как напоминание о том, что я пересекла границу, которую никогда не должна была переступать. В полумраке зала, мне казалось я смотрю в лицо демона.

– Ты думала, сможешь всё контролировать, не так ли? – продолжал он, глаза его были сосредоточены на моём лице. – А теперь думаешь, сможешь просто уйти?

«Он убьет меня! – пронеслось в голове, – просто даст приказ Володе и забудет обо мне навсегда!»

Кадры в фильме подошли к концу, жена сенатора снова вышла вперед, но мне было уже не до нее. Я не была уверена, что вообще переживу эту ночь.

Глаза Олега сверкали в полумраке зала, как два черных брильянта. Я не могла отвести взгляда от этих глаз, которые прожигали меня насквозь, как будто видели всё, что я пыталась скрыть. Олег словно сжимал в своих руках мою душу, медленно и неотвратимо. Весь зал, люди вокруг, вечер – всё это перестало существовать, свелось к одному моменту, когда мне казалось, что мое сердце перестанет биться.

Он поднял мою безвольную руку и снова, как за пол часа до этого кошмара, дотронулся до пальцев губами. Только на этот раз он поцеловал каждый мой палец с такой медленной, мучительной точностью, слизывая с них капельки собственной крови, что от этого мне стало невыносимо. Словно он знал, что я не могу сопротивляться, и наслаждался этим моментом полной власти. Желание смешалось с ужасом, пронзая меня до самых костей. Его прикосновения обжигали, и я чувствовала, как что-то внутри меня сдаётся, ломается под его натиском.

Мир вокруг исчез. Был только Олег, его горячие губы и моя беспомощность. Я пыталась восстановить контроль над собой, заставить себя отстраниться, но не могла. Каждое его прикосновение погружало меня глубже в это странное состояние, где всё смешалось – страх, подчинение, и странная, невыносимая, почти извращенная тяга к нему.

Вспыхнувший в зале свет заставил мои глаза зажмуриться от секундной боли. Когда я снова открыла их, увидела, что Олег продолжает смотреть на меня с презрительной насмешкой. Но в глазах его тьмы не было, она словно ушла с полумраком, уступив место все той же маске, которую обычно носил этот человек.

Я глубоко вдохнула, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами, но даже это не помогло. Олег отпустил мою руку, словно она была ненужным аксессуаром, и повернулся, чтобы вернуться к привычному течению вечера. И единственным напоминанием о том, что между нами что-то изменилось, была полустёртая кровь на его руке – след моего отчаянного, рокового и бессмысленного вмешательства в его жизнь.

Несколько минут мне понадобилось, чтоб создать хотя бы видимость спокойствия. Олег же спокойно говорил со всеми, кто подходил к нам, лишь изредка скользя по мне безразличным взглядом.

Я отвернулась от Олега, видя, что он превосходно справляется и без меня, и, тщетно унимая пустую тоску в сердце, оббежала глазами зал и вздрогнула.

Перумов не отводил глаз от нас ни на секунду.

Что он видел? Что смог уловить?

Его красивое лицо, напоминающее хищную птицу, было абсолютно непроницаемым, но кое что я заметила: он меня один бокал шампанского за другим. Раньше я в нем такого не замечала. Заметив мое внимание, он улыбнулся краем губ и отсалютовал мне бокалом.

Я почувствовала себя в абсолютной ловушке, между двух даже не огней, а полыхающих пожаров, каждый из которых грозился сжечь меня дотла.

Кто-то осторожно, едва ощутимо задел меня за локоть.

16

Инстинктивно отшатнувшись, я обернулась. Передо мной стояла девушка-официантка с каменным лицом и протягивала бокал шампанского.

На мой немой вопрос она лишь отрицательно покачала головой, приглашая меня следовать за собой.

Я бросила быстрый взгляд на Олега, но он даже головы не поворачивал ко мне, общаясь с другими людьми – свободно и расковано, словно постоянно посещал такие мероприятия. И это безразличие напугало сильнее, чем его угрозы – он уже выбросил меня из своей жизни, как ненужный пакет из-под мусора. И вполне вероятно, мне необходимо искать того, кто сможет защитить меня от этого смертельно опасного хищника.

Я взяла бокал у девушки и последовала за ней.

Мы прошли через зал в угол, укрытый от посторонних глаз. Я на секунду замерла, оглядываясь, но никто, кроме Перумова, не заметил моего передвижения. Его глаза блестели за бокалом шампанского, а на губах играла та самая хищная улыбка. После, я скользнула за девушкой в один из темных, длинных коридоров, уводящих прочь от светлого зала.

Поднялись по крутой витой лестницей и оказались у стеклянных дверей, ведущих в оранжерею. Здесь моя проводница остановилась и так же молча велела подождать. Она стояла рядом неподвижная и бесстрастная, как статуя. Я медленно считала про себя. Минут через пятнадцать девушка так же жестом предложила мне войти.

Засомневавшись всего на секунду, я толкнула двери, проходя в зимний сад.

Воздух в оранжерее был теплым и влажным, окутывая меня, как мягкое облако, и резко контрастировал с холодом коридоров. Зеленые растения, словно стражи, возвышались вокруг, пряча от любопытных глаз. Тишина, нарушаемая лишь шорохом листьев и слабым журчанием фонтана в центре сада, создавала почти магическую атмосферу, и на мгновение я ощутила себя оторванной от реальности. Одна сторона стеклянных окон выходила на улицу, где кружили в воздухе, мерцающие в свете фонарей снежинки. Другая же в зал приема, открывая великолепный вид на собравшихся там людей.

Как раз у этих окон стояла невысокая женская фигурка, укутанная в тончайшую шаль и наблюдающая за людьми внизу.

Я замерла, разглядывая женскую фигуру у окна. Шаль, обвивавшая её плечи, едва колыхалась, словно под её движением или дыханием. Вся её поза говорила о глубоком раздумье, может быть, даже тревоге. Лёгкий свет от фонарей из зала касался её силуэта, но лицо оставалось скрытым в полумраке.

Я сделала осторожный шаг вперёд, чувствуя, как мое сердце колотится в груди. Вдруг женщина повернулась, и я мгновенно узнала её – госпожа Павлова, супруга сенатора.

Она мягко улыбнулась мне, на мгновение вызвав все тоже ощущение знакомости.

– Добрый вечер, Оливия, – ее голос был под стать виду, мягкий, обволакивающий, вызывающий доверие, но в тоже время наполненный повелительной силой. Мне, при всем моем свободолюбии и независимости, было до нее очень и очень далеко. – Спасибо, что приняли мое приглашение и согласились составить компанию за бокалом вина. И прошу прощения за ожидание: у моего мужа оказался неожиданно приятный собеседник, я позволила себе задержаться.

Она махнула рукой, указывая на маленький столик, стоявший у панорамных окон, накрытый на две персоны, и два кресла перед ним, приглашая меня занять одно из них.

Я последовала приглашению хозяйки, опустилась в одно из кресел, Павлова заняла второе.

– Благодарю вас за приглашение, госпожа Павлова, – тихо сказала я, еще не зная, как и о чем пойдет наш разговор.

– Можно просто Зинаида Дмитриевна, Олив. Могу ведь я называть вас Олив, в конце концов я старше вас и гожусь вам в матери, – мы обе улыбнулись, понимая абсурдность такого предположения, ведь жене сенатора было всего 45 лет. Впрочем, если говорить о ментальном возрасте, женщина действительно была значительно старше и мудрее.

– В такие вечера, Олив, мы редко получаем шанс поговорить по-настоящему, без суеты и глаз, – спокойно продолжала она, наливая вино в бокал и протягивая мне. – Люди приходят сюда ради своих целей, и каждый преследует их по-своему. Но у всех, как вы, наверное, уже заметили, есть свои слабые места. Не правда ли? – она чуть склонила голову, глядя на меня с легким лукавством.

Я молча кивнула, пригубив вино. Вопрос не требовал ответа. Мы ненадолго погрузились в тишину, во время которой я старательно высматривала в зале Олега. Не смотря ни на что, я беспокоилась за Королева, к тому же не знала, как он отреагирует на мое отсутствие – не усугубит ли это нашу ситуацию до полной катастрофы.

– Не высматривай своего мужчину, Олив, – улыбнулась Павлова, – его там нет. Сейчас он говорит с моим мужем, – ответила она на мой немой вопрос и снова замолчала.

Мое сердце сделало сальто – в этот вечер мы добились всех поставленных целей. Абсолютно всех.

– Вам понравился мой фильм, Олив? – внезапно спросила она.

Я напряглась, когда она задала этот вопрос. Фильм оставил слишком сильное впечатление, особенно на Олега, но я не могла точно понять, о чём она говорит.

– Нет, – ответила честно, вспомнив посещение центра. – Все, что вы показали, не может нравится, Зинаида Дмитриевна. Но это не означает, что этого нет в нашей жизни. Тьма… – глаза Олега, – она повсюду.

По губам Павловой скользнула улыбка.

– Гляньте на этих людей внизу, Олив. Как думаете, сколько из них ответили бы так же, как вы? Не отвечайте, мой вопрос был бестактным. Но я все же отвечу вам сама – единицы. Они сверкают здесь своими туалетами, украшениями, связями и богатством, делают вид, что занимаются благим делом, а на самом деле всего лишь выставляют на показ себя и свое окружение.

Я молча следила за людьми внизу, вглядываясь в их яркие наряды, сияющие улыбки и безупречные манеры. Все это казалось напускным, театральным. Но как это ни парадоксально, на фоне их показного благополучия тьма, о которой говорила Павлова, казалась ещё более зловещей.

– Вы правы, – наконец прошептала я. – Они закрывают глаза на тьму. Или же предпочитают видеть только то, что удобно.

– Забавно то, Олив, – женщина протянула мне блюдце с тарталетками, – что, если хоть на мгновение приоткрыть двери любой из этих семей, что сейчас делают вид, что их ужасно интересует наша работа, мы обнаружим там потенциальных клиентов нашего Центра.

Я взяла одну из тарталеток, едва сдерживая дрожь, когда Павлова произнесла эти слова. В её голосе не было злости или осуждения – только усталое знание того, что мир, в котором мы существуем, на самом деле куда мрачнее, чем он кажется снаружи.

– Все это маска, – продолжила она, глядя на блестящую толпу внизу. – Они надевают её, чтобы защитить себя. Потому что признать правду – значит увидеть тьму внутри себя. А там много тьмы, Олив, очень много. Но это очень страшно – быть честными с самими собой. Как ты думаешь, Олив, сколькие из этих женщин, получив мое приглашение, поехали узнать ближе то, чем мы занимаемся? Рискнули погрузить голову в эту яму? Хотя бы ради самих себя?

Я резко посмотрела на женщину, едва не поперхнувшись вином. И тут меня осенило, я поняла, почему нахожу ее смутно знакомой! Я уже видела ее раньше, точнее, ее копию, только немного моложе.

– Светлана Пепеляева, – выдохнула я, – руководитель Центра… она…. Ваша сестра?

– Увы, Олив, – грустно улыбнулась Павлова, – правда куда непригляднее. Она моя дочь, – пояснила женщина грустно.

– Но…. – я не могла поверить тому, что услышала, и шутка о том, что я могла быть ее ребенком вдруг шуткой быть перестала, – но… она немногим старше меня и….

– Я родила ее в 13, Оливия. Девочка из благополучной и влиятельной семьи, за дверями которой жила боль, ненависть и отчаяние.

Я замерла, не в силах сразу переварить услышанное. Её слова оглушили меня, словно удар грома. Влияние семьи Барских, было общеизвестно, они были образцом благополучия и стабильности. Но то, что она рассказала, открыло передо мной совсем другую картину.

– Зинаида Дмитриевна, я… – начала я, пытаясь подобрать слова, но они застряли у меня в горле. Что можно сказать в такой ситуации?

Она грустно улыбнулась и взмахнула рукой.

– Не нужно слов, Олив. Я давно научилась жить с этим, и теперь моя боль – это мой урок для других. Малышку вырвали из моих рук, рук девочки, которая не знала как жить дальше. Я долго искала ее. Мой муж, нет, не просто мой муж – мой мужчина, бросил на поиски все ресурсы. И мы нашли ее. Правда к тому времени уже взрослую, состоявшуюся женщину. Как думаешь, Олив, сколько еще таких историй скрывают те, кто находится здесь?

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как на меня обрушивается тяжесть её истории. Это было больше, чем можно было выразить словами. История Зинаиды Дмитриевны была не просто рассказом о боли – это была живая рана, скрытая за внешней силой и спокойствием.

– Я думаю… много, – прошептала я, опуская глаза. – Эти люди умеют скрывать свою правду так же, как и всё остальное.

Павлова кивнула, будто подтверждая мои мысли.

– Света рассказала мне о вашем визите и о том, какое впечатление наш Центр произвел на вас, Олив. О ваших звонках с уточнением того, что необходимо для помощи. О том, как вы интересовались состоянием Лики и ее дочки Евочки. Как уговорили вашего директора помочь нам. Не на публику, не желая что-то взамен, а действительно помочь. Вам не нужен был этот вечер, этот фильм или этот разговор, чтобы уже начать помогать.

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам. От слов Зинаиды Дмитриевны у меня внутри что-то перевернулось. Я не ожидала, что мои действия в Центре оставят такой след.

– Я просто… – начала я, но снова не смогла подобрать слов.

– Просто сделали то, что считали нужным, – мягко закончила за меня Павлова. – И это как раз то, что отличает вас от многих здесь. Вы действуете не ради выгоды или похвалы, а потому что вам действительно небезразлично. И это то, что я хотела бы видеть в каждом, кто пересекает порог моего Центра.

Она положила свою узкую, сухую ладонь на мою руку.

– Поэтому, Олив, вы здесь. Беседуете со мной, а ваш мужчина – с сенатором. Вы не искали с нами встречи, вы делали свое дело. Посмотрите, Олив, – она снова кивнула на зал. – Они все приехали на благотворительный вечер усыпанные брильянтами, мехами и черт знает чем еще дорогим и броским. Каждый из них счел своим долгом поймать моего супруга…

– Вообще-то… – врать этой женщине мне не хотелось, я закусила губу, – Олегу нужна была встреча с вашим мужем….

Внезапно Павлова от души рассмеялась. Ее смех был звонким и молодым, мелодичным.

– Видимо для того, – она лукаво посмотрела на меня, – чтобы рассказать мужу анекдот. Очень смешной, кстати.

– Что? – я не поняла ни слова.

– Не бери в голову, Олив, – ее глаза так и лучились смехом. – Просто знай – я рада нашему знакомству. – она потрепала меня по руке.

– Мы сейчас уезжаем, – после недолгого молчания снова заговорила она. – Думаю, вам стоит сделать тоже самое. Оставим гиен в их логове, пусть перемоют нам косточки, правда, Олив?

Я кивнула, осознав, что этот разговор оказался для меня гораздо важнее, чем я могла ожидать. Павлова встала из-за стола, её глаза всё ещё сверкали с лукавой теплотой.

– А теперь возвращайтесь к своему спутнику, моя дорогая, – сказала она, поднимаясь с кресла. – И не беспокойтесь, у него всё под контролем. Но вам не стоит быть далеко от него, думаю здесь есть хищники, для которых вы желанная добыча. Не он, Оливия, а вы.

И один из этих хищников сам Олег.

На долю секунды у меня мелькнула шальная мысль попросить Павлову о помощи, сбежать, скрыться от Олега и его демонов. Она смогла бы обеспечить мне защиту. Но что-то внутри меня, точно такое же темное и непознанное, как у самого Олега, останавливало от решающих слов.

Я простилась с женой сенатора и вышла в темный коридор. На этот раз провожатой по близости не оказалось, поэтому я самостоятельно пошла обратно, по уже знакомому пути.

17

Слова Павловой крепко засели у меня в голове. Да, среди блеска брильянтов и хрусталя разбивается не меньше, а возможно и больше жизней, чем в старых коммуналках и многоквартирных домах. Мне ли не знать, как власть, когда она не знает пределов, перерастает сначала в жёсткость, а потом в жестокость.

Мои шаги эхом отражались от каменных стен, в голове нарастало ощущение тревоги. Каждое слово Павловой пронзало меня, заставляя осознать, насколько хрупок этот блестящий мир. Я ускорила шаг, чувствуя, как внутри растёт беспокойство. Олег мог быть опасен для меня не только как мужчина, но и как представитель этого мира, где правда и ложь переплетаются, а жестокость всегда поджидает за углом.

Внезапно, чья-то сильная и решительная рука ухватила меня за локоть и почти силой затащила в одну из полутемных комнат.

Я не успела даже вскрикнуть – всё произошло слишком быстро. В полумраке комнаты я почувствовала, как меня прижали к стене, и горячее дыхание коснулось моей шеи. Я сразу поняла, что это не кто-то случайный. Слишком хорошо знала и это тяжёлое дыхание, этот дорогой парфюм, эти умелые, но от этого не менее неприятные руки.

Жесткие губы впились в меня: грубо, нагло, торопливо. Руки сжали запястья с невероятной силой. От боли я вскрикнула, на глазах выступили слезы.

Мужчина до крови укусил меня в губу.

– Ты не закричишь, ты не сможешь убежать от меня в этот раз, – услышала я шёпот в самое ухо, – даже не пытайся, Оливка.

Я забилась в этих руках, как пойманный зверь в силках.

– Отпусти меня, Петр, – голос прозвучал тихо, сдавленно, я не могла кричать, не вызвав скандала и переполоха.

– Что ты сделаешь, Оливка? – издевательски спросил он, просовывая ногу между моих бедер, не давая свести их вместе. – Закричишь – будет скандал. Сенатор уехал несколько минут назад. Ты знаешь, никто не обвинит меня, я крупная рыба. А ты – всего лишь мелкая девка. Красивая – да, умная – да, но всего лишь девка, меняющая хозяев.