Текст книги "История «Майн Кампф». Факты, комментарии, версии"

Автор книги: Вернер Мазер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Гитлер, без сомнения, – многогранный, самостоятельный политический деятель, обладающий исключительной силой воли и порядочным образом мыслей»³².

Герман Фобке, студент-юрист, бывший членом так называемого «Ударного отряда Адольф Гитлер» (одним из наиболее драчливых отрядов СА)³³, участвовавший в ноябрьском путче 1923 года и – как и сам Гитлер – осужденный к тюремному заключению, писал 23 июня 1924 года своему знакомому Лудольфу Хаазе: «Хотя наша почта подвергается цензуре, но задерживаются только те письма, “содержание которых может помешать порядку или безопасности, либо связано с организацией побега, а также те, где содержатся оскорбительные или неприличные выражения”.

Но все это не касается нас, и, на мой взгляд, наши письма для цензуры неинтересны.

Пока я чувствую себя хорошо, жизнь здесь идет так, что встаем мы примерно полвосьмого утра, моемся, завтракаем, идем на прогулку. В 10 часов регулярно собираемся у нашего замечательного шефа (Гитлера. – Примеч. авт.) на часовую лекцию. В 12 часов – общий обед, потом до полпятого убиваем время. Теперь можно снова выйти во двор, где заняться гимнастикой, игрой в мяч, потом ужин – до полдевятого. Затем опять идем в помещение и развлекаемся. Видите, так жить можно. Плохо лишь с помощью в моей работе (диссертации. – Примеч. авт.), так как я в камере нахожусь вместе с пятью товарищами»³⁴.

Все заключенные тюрьмы получали такое же питание, как и жившие на территории служащие³⁵. Помимо этого им было разрешено каждый день выдавать либо одну «кружку» вина, либо пол-литра пива, а в особенно жаркие дни позволяли насладиться еще одной кружкой пива³⁶. Но в соответствии с правилами тюрьмы крепкие алкогольные напитки не разрешались. Однако заключенному Гансу Калленбаху, болевшему малярией, врач разрешил выпивать один стакан водки в день³⁷. Это использовали заключенные – сторонники Гитлера и тайно приносили спиртное в тюрьму. Позднее Калленбах вспоминал: «Принесли бутылку “Штейнхэгера” Принесли бутылку “Энциана”. Принесли бутылку “Этталер Клостерликера”. Принесли бутылку “Асбах Уралта”. Собралось множество бутылок с водкой и ликером… Охранники пили вместе с нами и часто заглядывали в наш шкафчик для алкоголя»³⁸. Алоиз Мария Отт сравнивает время тюремного заключения Гитлера и его сподвижников с великолепным «санаторным отдыхом». Он вспоминает: «Ежедневно с почты приносили посылки, цветы и шоколадные конфеты, приходили посетители – приверженцы как мужского, так и, особенно, женского пола, всех возрастов, то есть широко использовались современные возможности гуманного исполнения наказания – к понятному неудовольствию других заключенных.

Последние могли слышать и также часто видеть, как веселая компания до поздней ночи шумела тогда зимой в стенах Шпёттингерской тюрьмы. Заключенные Крибель, Гесс,

Фрик и гитлеровский заведующий хозяйством Готтфрид Федер, Эрнст Пенер, Генрих Гиммлер³⁹, Генрих Хоффман, Дитрих Эккарт и многие другие… входили в эти компании, особенно, последний – считавшийся ведущим партийным писателем, поэтом и крикуном – собирались в большом зале, немногочисленные одиночные камеры заранее резервировались для самых шумных участников, редко остававшихся трезвыми. Политзаключенные левого радикального направления должны были с зубовным скрежетом наблюдать за таким особым статусом “политических привилегированных”».

Сначала каждому заключенному выделили два помещения: жилое и спальню⁴⁰. Мебель «камер» составляли железные кровати с матрацами и шерстяными одеялами, стол, два стула, шкаф и тумбочка⁴¹. Время, отведенное посетителю, составляло: от 20 до 30 минут – для ближайших родственников (в исключительных случаях – час), 15–20 минут – для друзей, 5—10 минут– для «прочих». Заключенные, желавшие принять посетителя, который, по мнению тюремных чиновников, мог вести антиправительственную пропаганду или призывать к нарушению тюремного режима⁴², не получали разрешения на свидание.

Желания Гитлера почти всегда исполнялись. Например, прокурор земельного суда округа Мюнхен I подписал разрешение на посещение 3 декабря 1923 года для Матэуса Хофмана, с пометкой: «На свидание можно привести овчарку Гитлера»⁴³. Каждую неделю Гитлеру разрешалось принимать посетителей в течение 6 часов. «В экстренных случаях руководство тюрьмы могло» увеличить это время⁴⁴. Иногда за день он принимал посетителей в течение более 6 часов, это были промышленники, бизнесмены, священники обеих конфессий, крестьяне, адвокаты, бывшие офицеры, профессора, художники, аристократы, издатели и редакторы, книготорговцы, просители, ищущие работу, «народные» политики и много женщин⁴⁵.

«Национальные» политики и их представители, демонстрировавшие перед 8 ноября свое почтение, преданность и верность Гитлеру, теперь тоже не бросали его в беде. Приверженцы и члены партии, которые не могли навещать его в тюрьме, писали ему, присылали посылки⁴⁶, просили его о покровительстве⁴⁷ и заверяли всеми возможными способами, как высоко они его ценят, уважают и как им его недостает. Даже «независимые» теперь хотели получать у него советы⁴⁸ – это те, кто считал себя «истинными немцами», но регулировал свои политические взгляды подобно экономичности автомобиля. Целый год Ландсберг был Меккой для горевших нетерпением правых радикалов и заклятых германских великодержавных националистов. «Важность» многих посетителей вызывала уважение даже у тюремной охраны, это тоже шло на пользу Гитлеру. По словам Отто Луркера, вахмистра тюремной охраны, «часто охране с трудом удавалось прервать… речь (Гитлера) во время встречи с посетителями. Если это удавалось, то Гитлер заканчивал… разговор и прощался»⁴⁹.

А за стенами тюрьмы, снаружи, протекал процесс принудительного роспуска НСДАП и запрета газеты «Фёльки-шер Беобахтер» – именно по такой схеме, как этого хотел заключенный Гитлер. На то, что двух его самых близких и влиятельных друзей, Дитриха Эккарта⁵⁰ и д-ра Эрвина фон Шойбнер-Рихтера (1884–1923)⁵¹, уже не было в живых, а Герман Геринг убежал за границу, где оставался до 1927 года, Гитлер уже не мог повлиять; но все, что произошло внутри партии (официально более несуществующей НСДАП) и по отношению к ней, в решающей степени теперь зависело от него⁵². Начались болезненные ссоры между Альфредом Розенбергом⁵-’, которому Гитлер передал руководство НСДАП, где осталось 55 787 членов⁵⁴, Германом Эссером⁵⁵, одним из важнейших людей в ближайшем окружении Гитлера с 1919 года, а также – находившимися на свободе Людендорфом и Грегором Штрассером (особенно между Эссером и Штрейхером – с одной стороны, и Розенбергом и Грегором Штрассером – с другой).

Соратники Гитлера без «вождя» оказались беспомощными, неспособными самостоятельно, целенаправленно и планово продолжать работу. Показательным свидетельством возникшей ситуации является «конфиденциальное» сообщение д-ра Адальберта Фолька о собрании национал-социалистических функционеров 20 июля 1924 года в Веймаре. Об этом собрании, проходившем в «Отеле Гогенцоллерн», приняло участие 80 национал-социалистов. На нем планировалось объединение нацистов с Партией свободы, в сообщении д-ра Фолька, выступавшего в качестве представителя так называемой директории⁵⁶ Северогерманского союза, выбранной национал-социалистами Померании, Шлезвиг-Гольштейна, Большого Гамбурга, Восточного Ганновера, Южного Ганновера, Бремена с округом и части Вестфалии во время пребывания Гитлера в тюрьме, говорилось так: «Так как ожидали появления Людендорфа… Эссер заполнил время неприятными, действовавшими как взрывчатка высказываниями. Около 11 часов появился генерал Людендорф, к этому времени чувствовалось, что большинство собравшихся внутренне буквально подавлены. Председатель (собрания. – Примеч. авт.) г-н (Грегор. – Примеч. авт.) Штрассер, предоставил… слово Розенбергу, с недавних пор представлявшему Гитлера в Баварии; Розенберг зачитал длинный доклад… После доклада последовали оскорбительные выкрики в адрес Розенберга со стороны гг. Штрейхера и Эссера, на что… Розенберг протестовал, назвав эти обвинения “вульгарными”, но… Штрейхер грубым окриком оборвал его: “Вы вообще не имеете права меня оскорблять”’⁷. Людендорф, выступавший за слияние НСДАП и Партии свободы и за подчинение фракций – партии, и во время конференции неоднократно с возмущением объяснявший, что ему “после… того, что он услышал (ссоры. – Примеч. авт.)… стало тошно”’⁸, к замешательству Фолька, не счел необходимым порицать Штрейхера и Эссера⁵⁹ за такое поведение… а также что-либо сказать по поводу… разрушающего надежды доклада г-на Розенберга (о его неутешительном опыте с Партией свободы. – Примеч. авт.)»⁶⁰.

Для Гитлера, получавшего противоречивую информацию о процессах, проходивших за стенами тюрьмы, эти раздоры были более чем выгодны. Без него НСДАП не возродится. Так как он, будучи гражданином Австрии (до апреля 1925 года), не имел германского гражданства⁶¹, то он чувствовал угрозу своему положению в рамках «движения» уже оттого, что некоторые авторитетные члены НСДАП имели свои планы и в начале 1924 года пытались участвовать в выборах в рейхстаг и ландтаги в качестве представителей «прежней» НСДАП.

С 1919 года Гитлер считал ошибочным любое позитивное участие в парламентской деятельности и, более того, отвергал его как опасное для независимости НСДАП. «Национальные» политики и известные журналисты приветствовали его путч и твердо поддерживали его, такие высокопоставленные общественно-политические деятели, как Тирпиц и Людендорф, сохраняли контакты с ним и тем самым поднимали его политическую тактику на такой уровень, который был необходим ему и его партии, и не только в финансовом отношении. Например, в ноябре 1923 года Гитлер и его НСДАП, несмотря на катастрофическую инфляцию, имели в своем распоряжении 170 000 золотых марок⁶², которые не случайно были получены из рук таких именитых покровителей, как, например, принц фон Аренберг, брат фабриканта роялей Бернштейна, известные члены Баварского союза промышленников Генрих Класс и д-р Кулос, сторонники объединения Германии. Говоря о «толстосумах», оказавших финансовую поддержку Гитлеру в ноябре 1923 года, можно, в частности, назвать тайного советника Эмиля Кирдорфа, игравшего значительную роль в лагере сторонников объединения Германии, саксонского фабриканта кружев Мучмана, генерального консула Волга; рии Эдуарда Августа Шаррера и других влиятельных иностранцев, берлинскую компанию «Борзиг-Верке», «Даймлер– Верке» из Берлина и Штутгарта, фабрикантов из Штутгарта и Гейслингера Ремера и Беккера, Филиппа Матеса из Мюнхена и Р. Грундмана из дрезденской фирмы «Братья Клинге», берлинского фабриканта Рихарда Франка («Корн-Франка») ⁶³, а также, далеко не в последнюю очередь, «многочисленных влюбленных в Гитлера женшин»⁶⁴, представлявших лишь часть «толстосумов», финансово поддерживавших Гитлера до ноября 1923 года.

О том, чего ожидала от Адольфа Гитлера большая часть немецких националистов, поведал праволиберальный политик барон Фридрих фон Биссинг в письме Гитлеру 24 апреля 1923 года: «Глубокоуважаемый г-н Гитлер! То, чего я хотел достичь в 1918/19 году с помощью мюнхенских национал-либералов, и чего не сумел мне тогда дать Штреземан, счастливо сумели выполнить вы на другой основе. Когда я узнал, что ваш путь – более успешный и соответствующий ситуации, я присоединился к вам. Под вашей звездой Германия либо будет жить, либо обречена на гибель. Ваш день должен настать скоро, пока еще не стало слишком поздно! С сердечным почитанием, Ваш барон Фр. В. фон Бис-синг»⁶⁵. Влиятельный редактор газеты «Мюнхенер Нойестен Нахрихтен» 5 июня 1923 года пригласил Гитлера на частную встречу с Тирпицем⁶⁶. «Гроссадмирал фон Тирпиц будет здесь завтра утром, – писал журналист и спрашивал: – Не смогли бы вы завтра в 4 часа дня приехать к нам на чай?»⁶⁷

То, что ведущие члены «прежней» НСДАП во время нахождения Гитлера в тюрьме сделали попытку пойти по пути легальности и принять участие в парламентских выборах, о чем он узнал только после освобождения, могло подорвать его ведущее положение в партии. Также и поэтому он, когда сидел в Ландсберге, был рад беспорядку в «движении». Герман Лобке, работавший в тюрьме над диссертацией и получавший необходимую ему для этого литературу (которую обычно прочитывал и Гитлер), в письме от 29 июля 1924 года писал Адальберту Фольку: «При оценке поведения Гитлера, наряду с совершенно непонятным мне “помешательством на нейтралитете”, надо сказать, что он фактически очень интенсивно работает над своей книгой, о которой весьма много говорит»⁶⁸.

В тюрьме Гитлер, так же как и на свободе, «управлял» другими⁶⁹. Здесь он, принужденный государством некоторое время заниматься «постройкой замков из песка» – без видимых для кого-либо последствий – мог играть роль вождя, принимающего быстрые и твердые решения. Его решения, по необходимости, оставались главным образом в области теории. Здесь то, за что он должен был нести ответственность, выглядело иначе, чем это виделось до заключения. В Ландсберге он был «фюрер» («вождь»), не руководивший фактически, а лишь создававший видимость этого: позированием, словами, тщательным наблюдением, оценкой и регистрацией того, что происходило за пределами тюрьмы.

Отрезанный от внешнего мира и принужденный к определенному образцу поведения, Гитлер мог посвятить свое время – в соответствии с его менталитетом и характером – размышлениям, построению собственных теоретических решений и, вновь и вновь, отказу от них, разучиванию поз, и, хотя и в узком кругу ближайших соратников, очаровыванию слушателей своим ораторским даром. Для создания образа «фюрера» ему требовалось демонстрировать свой ореол вождя даже перед теми людьми, которые и без того знали, как он может руководить. Умножая свои ожидания и надежды, эти люди отдавали Гитлеру первенство, подыгрывали ему и придавали чувство уверенности, необходимое ему для самоутверждения в роли вождя. Те, кого доставляли в тюрьму уже после него, сразу же должны были являться к нему с рапортом: «Только я успел осмотреться в своей камере, – рассказывал Ганс Калленбах, член “Ударного отряда Адольф Гитлер”, – как вошел “обвиняемый № 2”, Эмиль Морис⁷⁰, и передал мне приказ – немедленно явиться и доложить фюреру»⁷¹.

Гитлер, вынужденный жить в Ландсберге по распорядку, который он не мог существенно изменить, нашел возможность компенсировать это. В ночь с 3 на 4 февраля 1942 года он сказал в кругу «старых борцов»: «Без моего заключения в тюрьме “Майн Кампф” никогда не была бы написана. В это время у меня была возможность разобраться в различных понятиях, которые до этого я ощущал лишь инстинктивно… Из того периода пришла моя убежденность в том, что мы больше не можем придти к власти через насилие, чего многие мои сторонники никогда не могли понять. Государство имело время само по себе крепнуть, и оно имело оружие»⁷².

В Ландсберге Гитлер получил возможность подвести промежуточный итог своей деятельности и одновременно заложить краеугольный камень для продолжения начатого ранее пути.

Бывший служащий охраны Луркер, знавший некоторые факты по собственному опыту, писал в своей вышедшей в 1933 году книге «Гитлер в тюрьме»: «Целые дни напролет, до поздней ночи в небольшой комнате стучала пишущая машинка и было слышно, как он (Гитлер. – Примеч. авт.) диктует своему другу Гессу. Субботними вечерами… он обычно читал уже напечатанные куски своим товарищам по заключению, сидящим перед ним как ученики»⁷³. Но Ильзе Гесс⁷⁴, наоборот, говорила 28 декабря 1952 года: «Утверждение, что мой муж печатал книгу „Моя борьба“, – одно из наиболее долго бытующих лживых заявлений последнего десятилетия»⁷⁵. 29 июня 1965 года она пояснила: «Текст “Майн Кампф” печатал только сам Адольф Гитлер, без чьей-либо помощи, двумя пальцами, на старинной пишущей машинке, во время заключения в тюрьме Ландсберг. Второй том, после выхода на свободу, он уже диктовал своему секретарю»⁷⁶. Калленбах, сидевший вместе с Гитлером в тюрьме, дает третью версию рассматриваемого вопроса. Он пишет, что абсолютная тишина тюремного корпуса, названного заключенными «крыло Фельдхеррнхалле», где «жили» Гитлер, д-р Вебер, Герман Крибель и Рудольф Гесс, нарушалась, «когда звучный голос фюрера с интонацией диктовал; временами этот голос прерывал Морис… пробиваясь сквозь усердный стук пишущей машинки, на которой он перепечатывал набело рукопись ставшей всемирно известной книги фюрера “Майн Кампф”, евангелия движения»⁷⁷.

Когда Гитлер выступал на собраниях заключенных, называемых «товарищескими вечерами», «за дверями, на лестничной клетке, потихоньку собирались служащие тюрьмы и слушали… К этому времени внизу, во дворе, толпой собирались полицейские из охраны, и ни один из слушателей не издавал ни малейшего шума…»⁷⁸. Литературные способности, которых так недоставало Гитлеру, в некоторой степени возмещали его товарищи по заключению, бывшие внимательными слушателями, восхищенными адептами и послушными учениками. На них он мог проверять, как будут приниматься его мысли и формулировки. «Вероятно, никогда, – писал Ганс Калленбах, – соотечественники не получали руководящие тезисы нашего мировоззрения в такой простой и одновременно полной форме, как в те часы (когда Гитлер выступал в большом зале, – Примеч. авт.). Редко где-либо такие понятия, как раса и народ, кровь и земля, вызывали оживление, подобное тому, какое тогда вызывали воодушевление и речь фюрера. Два, на первый взгляд, несовместимых воззрения и сущности, национальное и социальное, в нашей душе поднимались на такую высоту, где они становятся путем и целью; оба они, насильственно разделенные, логично соединялись… Обращаясь к нам… фюрер сознательно излагал свои мысли в форме вопросов и ответов»⁷⁹. Юлиус Шауб⁸⁰, также находившийся в тюрьме вместе с Гитлером, после освобождения следовавший за ним как тень, ставший его адъютантом и в 1945 году, по его приказу, уничтоживший его личные и политические секретные документы в Берлине, Мюнхене и Берхтесгадене⁸¹, после 1945 года продолжал выказывать те же чувства.

Но Гитлер не смог впоследствии так сформулировать свои речи, как это было необходимо для печати книги, поскольку он в Баварии говорил на пассауском варианте австрийского диалекта и его речь (по его собственным словам в книге «Майн Кампф») не производила «того впечатления», как «речь профессора университета», «особенно, если иметь в виду воздействие на народ»⁸'³.

Хотя вряд ли кто-нибудь думал, что Гитлер не сам писал свои речи, снова и снова говорили, что он не сам писал книгу «Майн Кампф», – это было следствием легенд⁸² о его жизни с 1908 по 1914 год, проведенной в Вене и Мюнхене, представлявших его шалопаем и лодырем, бесцельно слоняющимся обитателем приюта для бездомных, иногда попрошайничающим, при случае работающим «мазилой-маляром», нигде не учившимся и не работающим и не усмирявшим свои патологические склонности. Но нет никакого сомнения в том, что Гитлер не только сам писал свои речи, но и весь текст книги «Майн Кампф».

Герман Хаммер в 1956 году в работе⁸³ о немецких изданиях «Майн Кампф» писал: «Макс Аманн… был его (Гитлера. – Примеч. авт.) помощником при написании второго тома… в 1925 году. После основательной переработки, со значительным участием патера Бернхарда Штемпфле (убитого 30 июня 1934 года. – Примеч. авт.), издателя антисемитской “Мисбахер Анцайгер”⁸⁴, рукопись всей книги еще раз переписали. Корректуру просматривали Рудольф Гесс, музыкальный критик и писатель газеты “Фёлькишер Беобахтер” Штольцинг-Церни, владелец типографии Адольф Мюллер, патер Штемпфле⁸⁵ и профессор Хаусхофер. Оригинал рукописи Гитлер подарил своей давней доброжелательнице фрау Бехштайн⁸⁶». По-другому считает Ильзе Гесс: «Из названных персон никто не участвовал в написании книги; возможно, что второй том диктовался не только секретарше, но частично также Максу Аманну, печатавшему на пишущей машинке… при этом в заключение делалась переработка текста, то есть чисто стилистическая работа, которая, после опыта с 1 – м томом, теперь была существенно проще. Ни Штольцинг-Церни, ни владелец типографии Мюллер (имевший больше детей, чем Август Сильный! Но его литературное тщеславие приводило к противоположному результату, а его выдающиеся торговые способности многому научили Макса Аманна на благо “Фёлькишер Беобахтер”!), ни патер Штемпфле или Хаус-хофер (которого Гесс часто посещал в тюрьме⁸⁷) не “сотрудничали”. Когда я из многих публикаций узнаю о новых “сотрудниках”, это постепенно начинает граничить с ребячеством, “сотрудников” становится больше, чем правды!»⁸⁸ По сведениям Ильзе Гесс, всю корректуру рукописи «Майн Кампф» выполнили она и ее супруг Рудольф Гесс⁸⁹. При этом они старались как можно меньше изменять формулировки и стиль Гитлера. Ильзе Гесс: «Обе машинописные рукописи мой муж и я переработали чисто стилистически, но когда требовалось изменение, муж обязательно обсуждал его с Адольфом Гитлером, выражавшимся, как ясно из его жизненного пути, разговорным языком, с повторами, как делается во время устного выступления, которые для печатного текста нужно удалить. Мы “боролись” с этой рукописью неделями и месяцами (это была машинописная рукопись; рукопись первого тома хранилась у моего мужа и у меня: она пропала лишь в 1945 году, вместе с правкой Адольфа Гитлера, проведенной после нашей правки), так же как “боролись” с Адольфом Гитлером, который лишь постепенно начинал понимать, что мы были правы – а затем предоставил нам полную свободу! Если кто-то еще, кроме моего мужа и меня, имеет заслуги в этом деле, то это мой старый шеф (я из дома торговли антиквариатом и книгами), которому я неоднократно перечитывала спорные места, и от которого я научилась чтению рукописей и гранок»⁹⁰. Уже в 1924 году, когда Гитлер еще работал над рукописью 1-го тома книги «Майн Кампф», который сначала собирались выпустить под заголовком «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости», организовали рекламу книги. По сообщению директора тюрьмы 15 сентября 1924 года прокурору Земельного суда округа Мюнхен I: «Гитлер… по много часов в день занимается проектом своей книги, которая должна выйти в следующие недели, содержащей его автобиографию, размышления о буржуазии, еврействе и марксизме, германской революции и большевизме, о национал-социалистическом движении и предыстории 8 ноября 1923 года»⁹¹. Подчеркивалось, что Гитлер ожидает большого тиража своей книги, гонорар за которую должен помочь ему уплатить по счетам, выдвинутым в результате судебного процесса и приговора.

Руководящие члены НСДАП, не попавшие в тюрьму, сочли для себя обязательным поддерживать все, что в книге «Майн Кампф» названо буквально необходимым. Например, в одном из приказов (№ V, без даты) так называемой директории Северо-Германского союза говорится:

«Бесчисленное множество ученых профессоров с жаром набросились на исследование еврейской проблемы. Выпущен целый поток литературы об этом народе, но об одном они забыли, а именно – о распространении основополагающего тезиса о том, что всякое знание так называемого образованного круга будет бесполезным и бесцельным, если

1) оно не может быть передано широким народным массам;

2) не всегда имеется жестокая диктаторская воля на то,

чтобы осуществить вновь узнанное без оглядки на парламентское большинство, побуждаемая лишь священным огнем убежденности в том, что правда уже в себе самой несет оправдание необходимости принуждать людей»⁹².

Стиль формулировок позволяет считать их авторство за Гитлером.

Гитлер, который как политик при нормальной ситуации исчез бы с политической сцены после своего путча 8/9 ноября 1923 года⁹³, использовал вынужденную паузу для целенаправленного и последовательного письменного изложения своих программных представлений. Когда он 4 января 1925 года, спустя две недели после выхода из тюрьмы, посетил баварского премьер-министра д-ра Генриха Хельда и изложил ему свою новую политическую стратегию и тактику, сформированную в Ландсберге, обещав со «своей» НСДАП⁹⁴отныне участвовать в политической жизни исключительно «легальным образом»⁹⁵, казалось, что его политическое прошлое забыто. И только когда он напугал баварское правительство 27 февраля 1925 года, во время собрания «повторного основания»⁹⁶ НСДАП, своими грубыми боевыми лозунгами в старом стиле, ему запретили в будущем выступать публично⁹⁷, и поэтому он не мог заниматься пропагандой своих взглядов во время кампании по выборам рейхспрезидента.

Однако он даже этот «запрет» использовал с выгодой – для диктовки 2-го тома книги «Майн Кампф», который демонстративно написан в таком же ораторском стиле, что и первый.

При написании 2-го тома Гитлер пользовался услугами своей секретарши, а также Макса Аманна, которым он диктовал текст в доме «Вахенфельд» в Оберзальцберге, вблизи Берхтесгадена⁹⁸, снятой Гитлером летом 1925 года; теперь он должен был учитывать несколько другие предпосылки, чем при работе над 1-м томом. Политическая ситуация после 20 декабря 1924 года (его освобождения из тюрьмы), существенно отличалась от ситуации ноября 1923 года, которую он сам в какой-то степени даже помог создать.

Международные политические конференции, решения и их последствия, касающиеся Германии⁹⁹, привели к существенному изменению ситуации, требовавшему быстрого реагирования, тем более потому, что до нового прихода Гитлера в политику в начале 1925 года они еще не успели, по его мнению, существенно отравить сознание народа. Напряженность и конфликты между Мюнхеном и Берлином, которые достигли наивысшей точки и своего завершения в ноябре 1923 года («Пивной путч»), во многом были связаны с внешним миром. Революционные и псевдореволюционные беспорядки и волнения существенно сократились по мере стабилизации валюты. Многочисленные союзы фронтовиков и другие право-радикальные организации теперь были вынуждены приостановить свою нелегальную деятельность, другие – из-за недостатка денег – утратили свою значимость. Промышленность и экономика, которые существенно помогали Гитлеру до 1924 года¹⁰⁰, теперь в первую очередь должны были заняться тяжелой борьбой за существование и удовлетворение потребностей рынка.

Для распространения книги «Майн Кампф» особенно много усилий приложили не только Макс Аманн и «Фёлькишер Беобахтер», но и (с октября 1925-го до января 1927 года) также отдел пропаганды НСДАП, руководимый Грегором Штрассером и находящийся под непосредственным влиянием Гитлера. В 1928 году руководство отделом перешло к д-ру Йозефу Геббельсу¹⁰¹.

До 1930 года «Майн Кампф» печаталась в двух относительно крупноформатных томах (формат 15,3x22,8 см) и продавалась по цене 12 марокза экземпляр. Потом (в 1930 году) оба тома соединили в однотомное «народное издание», с форматом 12418,9 см – он «подозрительно» напоминал наиболее распространенный формат Библии. Книга продавалась по цене всего 8 марок. До 1939 года «Майн Кампф» выдержала (хотя не в последнюю очередь это стало результатом появления «народного издания», но главным все же являлся факт прихода Гитлера к власти 30 января 1933 года) общий тираж 5 450 000 экземпляров, до 1942 года – тираж составил, предположительно 8 450 000 экземпляров и до 1943 года – уже 9 840 000 экземпляров¹⁰². Лишь с февраля 1933 года до декабря 1933 года продали примерно 1 500 000 экземпляров.

До 1945 года в Германии книга «Майн Кампф» и рецензии на нее распространялись не только обычным образом – через книжную торговлю (после краха режима Гитлера это уже было невозможно). Например, министр образования Пруссии в 1934 году распорядился цитировать в школьных учебниках отрывки из этой книги, касающиеся тем: расовое учение, учение о наследственности и политике по отношению к населению. В июле 1934 года вышла инструкция Дирекции железных дорог, согласно которой служащим в знак признания их заслуг дарились экземпляры этой книги, а в апреле 1936 году имперский министр внутренних дел «рекомендовал» органам ЗАГСа, чтобы каждой паре, сочетающейся браком, дарился экземпляр творения Гитлера. Это «предложение» позднее распространилось также на германские консульства за границей. В циркуляре 41/39 Партийной канцелярии¹⁰³ от 13 февраля 1939 года говорилось: «Максимально возможное распространение “Майн Кампф” является важнейшим долгом всех отделений партии, партийных групп и родственных союзов. Надо стремиться к тому, чтобы каждая немецкая семья, даже самая бедная, имела у себя дома основополагающую книгу фюрера».

Уже в 1934 году в «Комментариях д-ра Кёнига о привычках в школе и дома» (№ 249) настойчиво указывалось на «классический шедевр» Гитлера: «Юноши и девушки, еще не достигшие 20 лет, должны выработать в себе точный взгляд, для того чтобы понимать эту новую библию народа. Они должны близко познакомиться с основными направлениями политики, начертанными мастерской рукой. Взрослые, когда они читают эту книгу, должны очищать и усиливать свое сознание гражданина государства. Отцы должны обучать своих детей, передавая им мысли, содержащиеся в этой книге»¹⁰⁴.

С 1936 года существовало издание для слепых, выпушенное в Марбурге типографией «Высшая школа». Чтобы покрыть предполагаемый «спрос» германо-язычных иностранцев, в 1939 году выпушено издание с латинским шрифтом¹⁰⁵. Для армии с 1940 года печатали «тонкое» издание (толщиной около 20 мм).

В октябре 1938 года президент Имперской палаты литературы распорядился, чтобы немецкие книготорговцы продавали только вновь напечатанные экземпляры книги «Майн Кампф», так как «для каждого национал-социалистически думающего немца в наше время больно видеть испачканную книгу нашего фюрера»¹⁰⁶.

Национал-социалистическая пропаганда, пронизывавшая все области общественной и частной жизни, после 1933 года постоянно поддерживала продажу «Майн Кампф»¹⁰⁷.

Само собой разумеется, что сам Гитлер как фюрер и рейхсканцлер, был заинтересован в своем постоянном сопоставлении и идентификации с «Майн Кампф». Тем не менее многие отмечали, что он все в большей степени начинал относиться к «Майн Кампф» как к обременительному факту своей политической карьеры. Уже в 1938 году он говорил Гансу Франку: «Я думаю, что… если бы в 1924 году знал о том, что буду рейхсканцлером, то ни за что не стал бы писать эту книгу. Но я этого не знал, я видел себя всегда в роли вождя партии и в лучшем случае, в роли “близкого советника” главы рейха!»¹⁰⁸

В 1940 году, когда д-р Ютрехт, руководитель Главного архива НСДАП, хотел устроить выставку частей рукописи книги «Майн Кампф» во время партийного съезда в Нюрнберге, Гитлер не позволил этого сделать. Рейхсляйтер Мартин Борман, в то время еще начальник штаба заместителя фюрера (Рудольфа Гесса), должен был передать Ютрехту указание Гитлера, что фюрер не разрешает проводить выставку рукописи книги «Майн Кампф», «потому что это не рукопись в подлинном смысле, а лишь текст, просто отпечатанный на пишущей машинке»¹⁰⁹. Ютрехт, очевидно, не знавший подлинной причины этого запрета, несмотря на распоряжение Бормана, 22 августа 1940 года еще раз обратился в штаб заместителя фюрера, предлагая выставить страницы машинописного текста, поскольку речь идет о тексте не какой-то книги, а «Майн Кампф». 2 сентября 1940 года Борман через своего личного референта д-ра Ханссена недвусмысленно дал понять, «что передача как первоначального текста рукописи “Майн Кампф”, так и отдельных ее страниц для выставки (в октябре 1940 года в Мюнхене, а не, как сначала задумывали, на партийном съезде в Нюрнберге. – Примеч. авт.) невозможна. Фотокопии для этой цели также не могут быть переданы»¹¹⁰.