Текст книги "Лукреция с Воробьевых гор"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Когда я изредка появлялась на факультете, Гонерилья только посверкивала на меня злыми глазенками издалека, но подходить не решалась. Зато Лена Мезенцева и девчонки из нашей группы радостно махали мне издалека. Сачок, как мы называли курилку, был по обыкновению полон. Синий дым стелился по коридорам едким облаком.
– Старушка, от тебя исходит сияние! У тебя над головой нимб, а за плечами крылья из белоснежных перышек! – таков был общий глас.
– Чему же тут удивляться. Она ведь невеста. Невеста и должна быть сияющей, – грустно заметила Лена, по обыкновению затягиваясь сигаретой.
Мы с ней обнялись и поцеловались. Уже без боязни, что она испортит мне единственную блузку. Теперь у меня был богатый гардероб, и мама готовила мне приданое. Что это такое, я представляла смутно.
Ленка очень подурнела, осунулась, поблекла и все чаще жаловалась на жизнь. Теперь уже не только на родичей, но и на мужа. Ее медовый месяц давно закончился, вернулись будни. Точно такие же, как прежде, даже тяжелее и скандальнее.
– Понимаешь, я так надеялась, что все переменится, мы с Алькой поселимся отдельно от стариков. Как они мне надоели! – стонала Лена. – Со свекровью я выдержала только два месяца. В результате снова под крышей родного дома. Мать категорически отказывается меняться…
Я слушала, но не понимала Ленкиных проблем, хотя и не возражала. Больше всего на свете она мечтала о свободе. Жизнь без родителей казалась ей раем. Но Ленка никогда в жизни не готовила, не стирала, не знала никаких бытовых забот. И не подозревала, что все это на нее обрушится, когда она останется одна, без мамы и бабушки. А Алик плохой помощник.
Но напоминать об этом было бесполезно. Зачем разрушать чужую мечту? Я только утешала Лену и призывала к терпению. Авось все образуется. В отношениях с родными и просто окружающими самое главное качество именно терпение. Остальное приложится.
Поэтому я заходила время от времени в башню, чтобы попить чаю с Аськой и сообщить ей, что теперь езжу каждый день домой – мерить подвенечное платье, готовить приданое. Кажется, она мне верила. Впрочем, не все ли равно. Тем более, что в сессию Ася жила дома и наша чудесная комнатка в башне пустовала. Из всех мест, где мне приходилось жить, она запомнилась мне ярче других.
И домой я наезжала обычно днем. Мы с мамой отправлялись к портнихе примерять платье из белого шифона, юбку и блузку.
– Просто впору караул кричать! – жаловалась мама портнихе и подругам. – Две девицы вдруг почти одновременно выскакивают замуж. Особенно младшая подкосила: летом еще и намека не было на свадьбу, и вдруг в ноябре огорошила…
– Ты лучше пойди в церковь и поставь самую большую свечку, а не ропщи, неблагодарная, – ругали ее приятельницы. – Ты счастливая мать. Пристроила обеих девок, да еще как пристроила – в Москве, с квартирами.
Но мама почему-то не чувствовала себя счастливой. Ее пугали не только огромные расходы и долги, но и всякие дурные предчувствия. Например, по поводу того, что мы с Люсей можем в первый же год родить детей и тем самым искалечить себе жизни. Почему младенцы должны были искалечить наши судьбы, мы с папой не понимали. Папа не скрывал, что мечтает о внуках и не считает их несчастьем.
Я слушала разговоры своих домашних, что-то отвечала, улыбалась, но мыслями была далеко от них. Простившись, бежала на станцию. Папа делал вид, что верит моим сбивчивым оправданиям: сессия, необходимость заниматься в читалке и непременно посещать консультации.
Но уже в электричке я начисто забывала о доме, родителях. И угрызения совести, что лгу на каждом шагу, переставали мучить. Я уже была там, поднималась по лестнице на четвертый этаж, открывала дверь и с порога попадала в объятия Игоря.
Единственным облачком, слегка омрачившим эти лучезарные дни, был наш неловкий разговор в самом начале медового месяца.
– Мы будем идеальной, гармоничной парой. Единственное, о чем я хотел просить тебя, Лара. Я тебя просто умоляю! – Игорь слегка поморщился, как всегда, когда ему приходилось говорить о неприятных вещах. – Пока я буду учиться в аспирантуре, лет пять, наверное, у нас не должно быть детей.
Моя голова лежала у него на груди. Ухо чутко ловило биение его сердца, такое ровное, гулкое. Я чувствовала, как ему неловко, мучительно говорить это. И сама понимала, что в ближайшие год-два появление ребенка было бы очень некстати.
– Но, Игоряша, разве это зависит от моего желания. Почти все дети нежеланные, – жалобно возразила я. – Ведь стопроцентной гарантии просто не существует.
– Уже существует, дружочек мой, и даже продается в аптеках. – Он погладил меня по голове, ласково и покровительственно, как несмышленого ребенка. – Посоветуйся с сестрой, опытными подругами, мамой…
С тех пор я жила в постоянном страхе, как живут тысячи женщин. Мои опытные подруги и приятельницы постоянно попадали в беду и проклинали стопроцентные гарантии. Одно я знала твердо: если это случится, я никогда не стану избавляться от своего ребенка, даже если Игорь этого потребует.
День свадьбы приближался. Я почти перестала стыдиться своего поведения, непростительного для скромной девушки. Родители как будто ни о чем не догадывались. А кто догадывался о том, что мы с Игорем давно живем вместе, вовсе не считал это предосудительным. Даже наоборот: влюбленным просто необходимо пожить до свадьбы под одной крышей, чтобы убедиться в правильности выбора и в том, что они действительно друг другу подходят. Это была Асина любимая теория любви и супружества.
Но эта разумная теория почему-то не устраивала Люсю. Сестрица устроила мне скандал. Несмотря на занятость, ей вдруг вздумалось меня навестить. Аська пожала плечами и сообщила ей, что я давно не ночую в общежитии, уезжаю домой. Вполне допускаю, эти невинные слова были сказаны таким тоном, что Люся сразу же обо всем догадалась.
Почему она пришла в такую ярость, до сих пор не пойму.
– Кто бы мог ожидать такой прыти от нашей невинной овечки, папиной скромной девочки! – ехидничала Люся, разглядывая меня, как вредное насекомое. – Завтра же доложу обо всем родителям.
Я чуть не расплакалась, как в детстве, когда она изводила меня:
– Не смей, слышишь! Тебя это совершенно не касается. Не вмешивайся в мою жизнь!
– Еще бы не касалось! К сожалению, я твоя сестра и отвечаю за тебя, – торжественно заявила Люська. – Ты же дура, круглая дура. Мало того, что влюбилась, как кошка, и сама повисла на шее. Вдобавок в любой момент можешь залететь, потому что невежественна, как школьница. Школьницы и то нынче больше искушены в этих вопросах.
Чего она мне только не наговорила, моя дорогая сестра. Такая современная, деловая женщина с широчайшими взглядами на всех и все. Из нее вдруг поперла самая серая, заскорузлая обывательщина. Я ее этим словом и заклеймила – обывательница. Ну, она, конечно, в долгу не осталась и пообещала устроить Игорю сцену за то, что он меня совратил.
Мы ругались часа два. На этот раз я отчаянно отбивалась и не желала уступать. Даже пригрозила, что порву с ней всякие отношения, если она наябедничает родителям. Она махнула на меня рукой, как на пропащую, и, уходя, словно веслом по голове припечатала. Последнее слово все-таки осталось за ней:
– Ты уверяла, что любишь отца. Но почему-то не подумала о его больном сердце, когда тайком отправлялась ночевать к любовнику, а нам лгала, что едешь домой. Папа уже сейчас не расстается с нитроглицерином, а через несколько лет ты сведешь его в могилу, лицемерка!
Люська удалилась, и в башне воцарилась гробовая тишина. Наверное, девчонки слышали нашу перебранку. Я долго приходила в себя, даже всплакнула немного. Обидно было: ведь я никогда не говорила ей, что люблю отца, это само собой разумеется и слова не требуются. Но даже в те горькие минуты я не сомневалась, что с сестрой никогда не рассоримся: «Родные люди все такие», между родными людьми всяко бывает.
Это случилось за три недели до свадьбы, когда Люся вызвала меня в башню для решительного разговора. А неделю спустя я пережила еще одно испытание – знакомство со свекровью и свекром.
Это очень тяжело – сознавать, что тебя заведомо не любят, еще не зная, ни разу не видя. Что для них ты самозванка, нахально вторгшаяся в семью. Полина Сергеевна была хорошо воспитана, умело изображала приветливость, но я все с порога почувствовала. В уголке еще сидела старая тетушка, которая специально явилась на меня полюбопытствовать.
Сначала я дичилась. Игорь не отходил от меня ни на шаг, очень агрессивно давая понять, что в обиду не даст. Но тут за стол со мной рядом сел Лев Платонович, отец Игоря, заставил пригубить белого вина и разговорил. Меня вдруг словно по течению понесло, стало легко, свободно.
Много ли, мало прошло времени, но я уже рассказывала Льву Платоновичу анекдоты из студенческой жизни. Мы вместе хохотали, позабыв об остальных. Когда я очнулась, свекруха поглядывала на меня неодобрительно, тетка ехидно, а Игорь удивленно.
– Что-то не так? Я вела себя не очень безобразно? – с беспокойством расспрашивала я его, когда мы уединились в соседней комнате, бывшей детской.
Вместо ответа, он обнял меня и притянул к себе. Когда заглянула Полина Сергеевна, мы сидели на диване, тесно прижавшись, и целовались.
– Игорь, тетя уходит, хочет с тобой попрощаться, – холодно сообщила мать и отвернулась.
– Все было замечательно, Ло, – сказал Игорь, вернувшись в мои объятия. – Твое поведение не было легкомысленным. Просто я описал тебя как чрезвычайно скромную, застенчивую девицу, а ты вдруг взяла и вышла из этой роли. Ты действительно непредсказуема.
Несмотря на похвалу, все это мне очень не понравилось. Кажется, мне совсем нельзя пить, даже несколько глотков вина тут же выбивают меня из колеи. Я чувствую себя утлой ладьей без руля и ветрил, гонимой волнами. Это очень неприятное ощущение – когда теряешь контроль над собой, своими поступками и словами. Но Игорь почему-то обожал меня в этом безобразном состоянии и старался подпоить.
Лев Платонович подал мне в прихожей шубку, даже застегнул верхнюю пуговицу. Потом поцеловал обе руки, чмокнул в лоб, щеку и заговорчески шепнул:
– Я потрясен, просто потрясен, Ларисонька!
Я смущенно вспыхнула, по наивности полагая, что моя особа произвела на него такое впечатление. Но тут Лев Платонович покосился на Игоря, который прощался с мамочкой.
– Я потрясен переменами, произошедшими с нашим сыном. Вы сделали невозможное, Ларочка, – разбудили нашу спящую красавицу.
Мы еще какое-то время шушукались, любезничали и хихикали с Платоновичем, а Игорь наблюдал за всем этим с веселой иронией. Отец с сыном так и относились друг к другу – с веселой иронией. Вечно подтрунивали, подшучивали, подкалывали, не всегда безобидно. Иной раз довольно болезненно всаживали булавки в самые чувствительные места. Самым чувствительным местом у моего Иноземцева было самолюбие. Поэтому я ничего не сказала ему про спящую красавицу. Вдруг обидится.
Еще бабушка учила меня: никогда не говори мужу всего, что на уме и на сердце. Это ее предостережение почему-то глубоко засело в памяти. Я знала женщин, которые открывали всю себя до донышка любимым мужьям. Ни к чему хорошему это не приводило.
Да, я не всегда бывала откровенна с Игорем и многое от него скрывала. Но скрытность не всегда сродни хитрости. Чаще всего я щадила его самолюбие, уберегала от неприятных новостей. Как и все мужчины, особенно избалованные с детства, он терпеть не мог осложнений и проблем и рад был жить в неведении, только бы его не тревожили по пустякам.
После первой же встречи я стала размышлять о своих новых родственниках. Ведь это самые близкие Игорю люди. Хочешь не хочешь, нужно строить с ними отношения, может быть, приспосабливаться и уступать. Уроки сестрицы не пропали даром. Со Львом Платонычем все было понятно. За ядовитой иронией и насмешками скрывалось какое-то доброе чувство – привязанность, может быть, любовь.
Игорь несомненно отца любил, но давно затаил на него обиду. За то, что тот всегда жил работой и своими увлечениями, друзьями, не уделяя внимания семье и сыну. Игорь считал отца чудовищным эгоистом, но обаятельным, умным человеком.
С матерью было сложнее. Между нею и сыном постоянно вспыхивали ссоры. Лев Платонович трусливо уклонялся. Если Игорь упивался своими обидами, то Лев Платонович жил последние годы с чувством вины, поэтому потерял свой голос в семье.
Когда мы очутились на улице, Игорь сказал:
– Ну вот, со свекром ты уже наладила отношения. Остается такая малость – тетушки и маман. Старик обожает молоденьких девочек, студенток.
– Я приятно удивлена. Твой отец оказался нормальным человеком. – Я подчеркнула слово «нормальный» и с тех пор всегда брала Платоныча под защиту, когда Игорь по обыкновению начинал старика критиковать.
Игорь искоса на меня взглянул, но удержался от замечаний. Он был явно в благодушном настроении.
– Я рад, что мой папочка тебе понравился. Скоро их у тебя будет сразу два. Пойдем скорее домой, моя толстушка.
На этот раз я уклонилась от его губ.
– До свадьбы еще целых две недели. Я не решила, кого выбрать – тебя или Платоныча. Кажется, он мне больше нравится.
Иноземцев так рассердился, что толкнул меня в сугроб, к изумлению двух старушек, выгуливавших своих собачек. Сам толкнул, сам же и извлек из сугроба и ворчал, отряхивая мою шубу:
– Тебе и вправду нельзя давать спиртное, Лукреция. Ты становишься распущенной. Это еще мягко сказано о твоем неблагопристойном поведении. Но черт возьми, как мне нравятся распущенные женщины!
Мне совсем не запомнилась собственная свадьба. Может быть, потому, что все свадьбы в чем-то очень похожи: белые платья, ЗАГСы, шампанское, черные или светлые «Волги».
Вначале все было чопорно и натянуто, потом – шумно и сумбурно. В результате ничего не осталось, кроме пустоты и головной боли. Нам с Игорем хотелось, чтобы никаких свадеб и не было, только бракосочетание и маленькая студенческая пирушка у нас на квартире. Но предки и слышать не хотели об этом: все должно быть как у людей.
Мы приехали в какой-то унылый отдел актов гражданского состояния. Сейчас я не смогла бы его отыскать. Там вдоль стен терпеливо дожидались своей очереди несколько пар. Наш табор ввалился и внес оживление в кладбищенскую атмосферу этого заведения. Народ заулыбался и принялся с любопытством нас разглядывать.
– Ты посмотри только, какие невесты! Страшней атомной войны, – радостно ужаснулась Аська. – Ты здесь самая хорошенькая.
Невесты действительно все были как на подбор – старые и уродливые. О женихах вообще умолчу. На этом фоне даже я блистала. Окрутили нас так быстро, что я опомниться не успела. Мы снова высыпали на улицу к машинам. Вся моя группа, девчонки и Мишка, выглядели веселыми и оживленными. Друзья Игоря, как обычно, держались в сторонке, своей обособленной группкой.
Мои родители были чуть-чуть растерянными и испуганными. У Люськи на физиономии стойко держалось выражение покорности судьбе. Свекруха принимала соболезнования. Лев Платонович беззаботно болтал с моими родичами. Я ему очень благодарна за это. Все-таки он оказался не только нормальным, но и по-настоящему воспитанным человеком, всеми силами старался поддержать дружелюбный тон в отношениях с новой родней. Полина Сергеевна и не пыталась. Ее вымученная, ледяная любезность была почти оскорбительна.
Вначале Лев Платонович распорядился отвезти всех к себе. Пришлось выдержать эту пытку – поздравления жениховой родни и какое-то официальное, неуютное застолье. Никакого перехода от прежней жизни в новую я не ощутила, поэтому не понимала смысла подобной процедуры. Ведь для меня этот переход осуществился еще в декабре.
Вскоре мы отправились к себе на квартиру, где мои подружки тоже сооружали праздничный стол. Старики оставались тихо и чинно досиживать вечер. Родителей я смело оставила на Люсю, зная, что она не даст их в обиду.
– Мне все ясно! – подвела итоги сестра, сурово сжав губы.
Я только вздохнула в ответ: родню не выбирают, к тому же мне с ними не жить.
– Какая унылая и безрадостная у меня свадьба, Лен, – не удержалась я, чтобы не пожаловаться по дороге Мезенцевой.
– У меня была точно такая же! – успокоила она меня. – Мне кажется, свадьбы иными не бывают.
Зато еще на площадке нашей квартиры мы услышали шум празднества. Они даже не сочли нужным дождаться нас. Открыв дверь, мы перепугались – дым коромыслом! Игорь слегка поморщился, но ничем не выказал недовольства.
– Ну вот, ты хотела веселья и получила его, – не без ехидства заметила Мезенцева.
У нас в общежитии любили вечеринки до утра и умели расслабляться. Я не умела и поэтому редко принимала участие в тусовках. Когда все до капли выпивали и съедали, а затем снаряжали гонцов куда-нибудь к трем вокзалам, когда после полуночи заканчивались сигареты и извлекали бычки чуть ли не из помойного ведра, я испытывала только усталость и скуку.
Но собственная свадьба – совсем другое дело. Можно и потерпеть. Тем более, что часам к девяти, проводив родителей на вокзал, явилась Люська с женихом и с порога воскликнула:
– Вот это совсем другое дело. Хотя бы попляшу на свадьбе у родной сестры.
Я тоже плясала, сбросив в ванной платье из белого шифона и переодевшись в другое, поскромнее. И конечно, посылали гонцов к трем вокзалам и клянчили сигареты у соседей. Потом к нам с удовольствием присоединились соседи, очень симпатичная молодая пара.
Веселье наше было бесшабашным, но не безобразным. И главное, искренним. К часу ночи мы с трудом выпроводили гостей. Хорошо, что со своими можно было не церемониться. Они уехали догуливать в общежитие. У меня хватило сил умыться, доползти до кровати. И тут я провалилась в глубокую черную яму.
Очнулась далеко не ранним утром. На краю постели сидел грустный Иноземцев и смотрел на меня.
– Ты проспала, как сурок, свою первую брачную ночь. Тебе не стыдно?
– Стыдно, очень стыдно, Игоряша! Но я была так измучена. Они меня уходили.
Мы долго сидели, обнявшись, и смотрели на разгромленную комнату, груды грязной посуды. Девчонки предлагали помощь, но я отказалась. Если они вернутся под предлогом помощи, свадьба затянутся еще на день. А мне хотелось одиночества. Больше никого не впущу в наш дом, решила я. Никаких вечеринок. Теперь это наша с Игоряшей крепость. Так во мне сказалась кровь моей прабабки-староверки из Шарьи.
В первое время я не понимала, как много изменилось в моей жизни. Слишком была легкомысленна и беззаботна. Мы долго были сосредоточены только друг на друге: бродили в парке, разговаривали, нам никто не был нужен, ни родные, ни друзья. Но постепенно наезженная колея одолевала.
Игорь все чаще уезжал на факультет и задерживался допоздна. Он писал диплом, готовился к аспирантуре. В нашей жизни это были самые значительные события. Я была счастлива, если удавалось чем-то ему помочь: достать нужную книгу, сделать конспект, перепечатать главу диплома. Не говоря уж о том, чтобы из топора приготовить супругу вкусный обед, выстоять очередь за модной рубашкой или туфлями для него. Мне доставляло удовольствие стирать и гладить его вещи, заботиться о нем. Я вовсе не строила наши семейные отношения, не знала, что такое самопожертвование, и сознательно его не выбирала. Все сложилось как-то само собой.
Раз в неделю заезжал папа. Обычно позвонив предварительно, чтобы не столкнуться с Игорем. Они интуитивно избегали общества друг друга, и я не понимала почему. Папа привозил продукты, несмотря на мои искренние протесты, оставлял на столе деньги. Денег нам, конечно, все равно не хватало, но мы не бедствовали. Две наши стипендии плюс вспоможение родителей складывались в довольно значительную сумму, но мы с Игоряшкой были жуткие транжиры и не привыкли ни в чем себе отказывать.
Папа варил борщ или щи на три-четыре дня. Но теперь я стояла рядом и жадно внимала его рекомендациям. Папа учил меня готовить, мама – хорошо стирать, крахмалить, штопать. Я ведь толком ничего не умела делать. Но вскоре я уже демонстрировала Иноземцеву виртуозно заштопанный носок. Он изумлялся и искренне хвалил. С носками в ту пору тоже была напряженка. В Касимове их иногда давали по талонам, одну пару на три месяца. В Москве же по талонам давали только водку, сахар и кое-что из продуктов, все остальное надо было изловчиться и достать.
Все эти тонкости я вскоре постигла и утонула в житейских проблемах и трудностях быта. А папа все чаще с тревогой спрашивал:
– Лариса, почему ты дома? Ты когда-нибудь бываешь на занятиях?
– Папуля, сегодня только две лекции. Ну зачем мне тащиться на факультет, терять время, если я могу все это, даже больше, прочесть дома?
И я кивала на стопку книг на полке, а отец вздыхал. Но даже в те времена я читала много. Чтение давно стало главной потребностью для меня, и даже Игорь, пожелай он того, не смог бы отучить меня от книг.
Мои книжки и тетрадки сиротливо теснились на полке, на журнальном столике и на кресле. На письменном столе были разложены рукописи и тетради Игоря. Он не раз великодушно предлагал мне заниматься за столом, но для меня это было священное место. И покушаться на него я не посмела.
Поэтому обычно занималась уютно свернувшись калачиком в кресле, или лежа на диване, или на кухне, где помешивала или стерегла очередное кушанье. В конце концов я так наловчилась, что могла заниматься или читать где угодно. Даже в метро. Ведь раньше я проходила до факультета не более трехсот метров, а теперь дорога отнимала больше часа.
На занятия все-таки ездила, особенно на практические. Но что толку? Садилась у окна, глядела на уютный сквер возле цирка. Мысли тут же уносились прочь, в Измайлово или в ближнюю кулинарию, где мне предстояло запастись съестным. Игорь любил бефстроганов или хорошее жаркое.
По этому поводу я часто шутила:
– Люди, которые занимаются такими тонкими материями и живут исключительно духовной жизнью, должны питаться только медом и акридами.
– Врагу не пожелаю такой рацион, – отвечал Иноземцев, уплетая тушеную картошку с бараниной.
Он мог в один присест съесть целую кастрюлю, которую я планировала растянуть на два-три дня. К чести Игоря надо заметить, что он никогда не жаловался на неустроенный быт своей семьи. Три года назад умерла бабушка. С тех пор они не знали обедов и ужинов. Полина Сергеевна не любила и не умела готовить. По договоренности каждый из Иноземцевых питался по месту работы и службы.
Я не могла скрыть удивления. А Игорю это казалось привычным и нормальным явлением.
– Ведь матери некогда готовить, у нее такая нагрузка.
– А у нас дома всегда был обед в холодильнике, – похвасталась я.
– Ну еще бы, Игумновы ведь идеальная семья. А мы, Иноземцевы, безбытные, недружные, бестолковые.
Сколько яду всегда было в его замечаниях о папе и нашем счастливом мещанском семействе. Налаженный быт Игорь вовсе не считал залогом благополучной семьи.
– Мы, Иноземцевы, не потому стали чужими и разбежались по разным углам, что не собирались ежедневно за одним столом, не варили борщи и не пекли пироги. – Когда он говорил о своей семье, в голосе неизменно звучали горькие ноты.
По его мнению, беды начались, когда умерла бабушка, отец завел подружку, а мать с головой ушла в общественные дела и при этом вообразила, что имеет право управлять жизнью единственного сына, как рулевой на вахте.
Мы не раз спорили о том, какой же должна быть хорошая семья.
– Ты считаешь, что не любовь, не благополучие, не налаженный быт – гарантии такой семьи. Но что же? – вопрошала я.
– Откуда я знаю. Это темный лес, – пожимал плечами Игорь. – Браки совершаются на небесах. Хорошие семьи устраиваются там же. Посмотри на Сережкино семейство. Словно в одном улье живут, все за одного, один за всех. А мои мать и тетка, родные сестры, ненавидят друг друга. Мать была больше привязана к свекрови, чем к родной матери. В детстве я над этим едва голову не сломал, размышляя. Скорее всего, это какая-то порча человеческой природы, причина которой в загрязнении окружающей среды, в нашей нервной и убогой жизни…
О себе мы не говорили. Наверное, потому, что догадывались – семьи у нас пока нет. Мы только вступали на это трудное поприще. Через два-три года станет ясно – слепилась ли наша семейная жизнь или мы остались двумя чужими людьми, в порыве любовного увлечения поселившимися под одной крышей.
Первый год нашего супружества был очень счастливым и очень долгим. Многие дни из него я помню так ярко, словно прожила их только вчера. Многие наши споры и разговоры я записывала в дневнике. Но и без дневника часто воспроизвожу их в памяти почти слово в слово.
Мы с Игорем, как и прежде, много разговаривали. Потом, на второй год, словно выговорившись до конца, замолчали. Случалось, целые вечера проводили в полной тишине, каждый погруженный в свои дела, в свои книги и рукописи. Меня это нисколько не беспокоило: гармония между нами не только не исчезла, а достигла полного апогея. Такое молчание – свидетельство настоящей близости.
Лена Мезенцева позднее жаловалась мне, что не пережила настоящего счастья и не знает, что это такое. Я в ответ пеняла, что виной тому ее характер: слишком беспокойно и настойчиво она этого счастья дожидалась, словно судьба обязана была ей его предоставить.
Наверное, есть люди, которые просто не умеют быть счастливыми. Это Лена Мезенцева, у которой от рождения было все необходимое для благополучия, но почему-то счастье сорвалось с крючка. Другим оно и не суждено, они тихо, мирно изживают отведенный им срок без ярких событий, сокрушительных увлечений и потрясений.
Мне выпал кусочек безоблачного счастья. Особенного, какое бывает только в ранней молодости. Это касимовское лето тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.
– Такого лета еще не было в моей жизни, – признавался Игорь. – Оно какое-то… вдохновенное.
То, что накатило на моего урбанизированного супруга, иначе как вдохновением не назовешь. Он косил, копался в земле, ходил с папой на рыбалку. Даже пробовал разговаривать с соседями и родней о политике и жизни, как моя сестрица, но у него плохо получалось.
Я была так рада, когда у них с отцом установились дружеские отношения и от недавней отчужденности не осталось и следа.
– Ну вот и исполнилась твоя мечта, Иноземцев. Ты очутился в самой гуще народной жизни и даже в нее окунулся, – посмеивалась я над мужем.
Мы сидели уютным летним вечером на краю высокого обрыва и как завороженные смотрели на воду. Мимо проплыл маленький белый катерок. На палубе гремела музыка и два матросика с завистью пялились на нас. Потом долго тащилась тяжелая, груженная песком баржа.
– Да, представь, и очень счастлив, ехидное создание, – сердито дергал меня за косу Игорь. – И за что меня бог наказал такой женкой? Мне нужна простая, сердечная, чтоб даже читать не умела, а только преданно заглядывала в глаза…
– Где ты такую дурочку нынче найдешь? Размечтался!
Он растягивался на траве, положив голову на мои колени, тяжко вздыхал:
– Найти не найду, но позволь хотя бы помечтать.
Долгими летними вечерами мы любили бродить по тихим, совершенно безлюдным улочкам городка. Обыватели рано ложились спать, только табунки молодежи и парочки изредка попадались навстречу. Игорь то и дело останавливался полюбоваться каким-нибудь старинным деревянным особнячком с кружевными наличниками на окнах, с высоким крыльцом и мезонином.
– «Вот оно, глупое счастье, с белыми окнами в сад», – не читал, а распевал он с восторгом. – Непременно в сад, слышишь?
– Наверное, в прошлой своей жизни ты родился в таком деревянном особнячке. Служил учителем в гимназии или чиновником в земстве. Поэтому у тебя вдруг пробудилась ностальгия.
– Все может быть. Но едва ли нам дано прожить несколько жизней. В том-то и трагедия, что нам дана одна попытка, случайная, быстротечная, – грустно размышлял он.
Кто был касимовским архитектором примерно сто лет назад, давно позабыли. Но свой след на земле он оставил. Его деревянные особнячки были бы ничем не примечательными, просто уютными и удобными для житья, если бы не пристрастие уездного зодчего к архитектурным излишествам – башенкам.
Он обязательно водружал над своими строениями башенку, которая вовсе не выглядела нелепо, а органично вписывалась в общую картину и радовала глаз, как первая зелень весной. Башенок осталось много, и мы издалека их замечали.
– Еще одна! – торжественно провозглашал Игорь, и мы целовались, стоя прямо посреди улицы.
Но наш Касимов не только деревянный. Каменные торговые ряды не хуже калужских, если их, конечно, отреставрировать и привести в божеский вид. В центре сохранились здания, которые сделали бы честь и столице.
– Вот здесь снимали фильм «Ревизор», – гордо демонстрировала я Игорю роскошную старинную усадьбу. – Перед этим дом спешно покрасили, побелили, сделали косметический ремонт.
В Касимове достопримечательностей немало. В полуразвалившемся сером строении, похожем на казарму, в 1812 году располагался госпиталь, точнее, лазарет, в котором служил доктором отец Достоевского. А какие купцы и купчины живали в Касимове! И чудаки, и самодуры, и меценаты, и таланты.
Этот уездный городок произвел на Иноземцева ошеломляющее впечатление. Ему впервые пришло в голову, что таких городов в России сотни. Раньше горизонт Игоря ограничивался Москвой, Московской областью и Питером. И он не мог не познакомить с открывшимся ему чудом своего друга, такого же невежественного парня, живущего в ограниченном пространстве обеих столиц.
Бабушка согласилась, и мы тут же пригласили Сержа на неделю. Чуть ли не на следующий день он приехал в Касимов.
– Началось какое-то массовое хождение в народ, – изрек Игорь, когда встречали Сержа на вокзале.
– Я приехал сюда с твердым намерением подыскать себе дом, – сообщил сияющий Сержик, раскрывая нам объятия. – Родители долго сопротивлялись, но в конце концов сдались и выкладывают деньги на бочку.
Он тоже был счастлив в это лето. Во-первых, началась новая эпоха в его жизни: он получил диплом и свободу. Такая была договоренность между ним и предками. Впервые в жизни его отпустили в такое дальнее путешествие одного, правда, с условием звонить ежедневно.
В первый же вечер Серж не удержался и поделился, к моему ужасу, своей затаенной мечтой с бабушкой и папой. Он просил бабушку присмотреть ему дом где-нибудь на окраине, с большим участком, где бы он мог уже весной посадить зерновые, а осенью, обмолотив, испечь своими руками хлеб.
У меня сердце в пятки ушло, боялась взглянуть на лица бабули и отца. Сама я не находила в его мечтах ничего смешного или странного, но подозревала, что нормальным, здравомыслящим людям Сережка может показаться сумасшедшим.
