Текст книги "Лукреция с Воробьевых гор"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Умоляю тебя, приезжай на работу, – сказала она мне. – Тут такое творится! Главный занял выжидательную позицию. Шура и некоторые сотрудники поехали на «Эхо Москвы», а кто остался, смотрят на меня волком, особенно старики, они думают, теперь их время пришло… А я с ума схожу. У Р. никто к телефону не подходит. Может, его уже повязали?..
«Послушайте песни Соловьева-Седого», – сказал диктор по радио. Голос диктора звучал нейтрально, возможно, его уже крепко держали за горло, возможно, связанного притащили в студию, приставили к виску пистолет, а к глотке микрофон… А в это время другие сотрудники тащили из запасников старые бобины, которые поторопились сдать в архив. «…Вернуть былое значение словам «патриот»…», «широкие массы населения поддерживают…», «необходима жестокая дисциплина…». Не одно поколение выросло под эти бравурные песни.
– Приезжай, – канючила Оксана. – Только осторожно, в Москве танки.
«…Брамс, Второй концерт для фортепиано с оркестром, соль-минор…» Все зависело от того, подхватит ли весь оркестр заданную тему…
Поговорив с Оксаной и немного утешив ее, я двинулась в центр.
В метро все осторожно косились на старую женщину с листовкой в руках. Ее бесстрашный взгляд обегал лица пассажиров; некоторые не выдерживали, подходили к ней, брали из ее рук листовку и читали. У выхода из метро стояла небольшая толпа и читала тот же листок, молча. Прочитав, уходили, тут подходили другие, вытягивали шею, ловили глазами слова, отпечатанные на ротапринте. «Читайте вслух!» – произнес какой-то парень. Толпа мгновенно рассеялась.
На Манежной площади шел митинг. Человек десять стояли под зонтами на парапете метро и, сменяя друг друга, зачитывали обращение российского правительства к народу. Площадь была оцеплена танками и бэтээрами. Перед танком, перегородившим выход на Красную площадь, взад-вперед прохаживался молодой лейтенант: ему пришлось принять на себя упреки и насмешки москвичей, он стучал себя по кобуре, показывая, что она пустая, он беспомощно огрызался в ответ на оскорбления, объяснял, что кортик и дубинка у него «на всякий случай»… С нашей стороны на него напирали, многие женщины плакали, старухи бросали ребятам, сидящим на танках, гостинцы, девушки – цветы… Наш лейтенант прохаживался вдоль цепочки своих солдат, сняв шлем. Шел дождь, но он не прятался, считая делом чести принимать на себя разгул стихии, настороженные взгляды мужчин, слезы женщин. Зато на другом танке сидел другой лейтенант; он насмешливо смотрел на толпу, поигрывая дубинкой, ощущая ее ладность и уместность в мужской руке – и свою собственную мужественную красоту.
«Вы голосовали за Янаева?» – в это время кричали в микрофон митингующие, и толпа нестройно отозвалась «Нет». «Вы голосовали за Павлова?» – «Нет!» «Вы голосовали за Ельцина?» – «Да!» Все это немного напоминало детскую игру. «Не позволяйте себя арестовать! – кричали в микрофон. – Ель-цин! Рос-сия!»
Улицу Горького забили танки и троллейбусы. Сверху на них стояли люди – солдаты, девушки, юноши, все молодые… Это было похоже на народное гулянье. В одном из домов напротив почтамта окно было открыто настежь: оттуда лилась музыка «Лебединого озера». Одетта в белом, Одилия – в черном, они представляли силы добра и зла, и в их-то намерениях нельзя было ошибиться…
На другой день мы с Игорем совершили телефонную прогулку по нашим товарищам, в основном однокурсникам… В их голосах слышалась растерянность. Кто говорил, что раз уж это произошло, то все надо принять и выступать против – бессмысленно; кто утверждал, что происшедшее – благо для нашей страны и что наконец-то настанет порядок; некоторые опасливо вешали трубку, сославшись на то, что ждут звонка от родственников и говорить сейчас не могут… Одни наши приятели торжествовали победу, другим было на все наплевать, третьи вообще не знали, что сказать, и ничего не говорили, боясь, что телефоны уже прослушивают.
«…Струнный квартет Чайковского…»
Весь этот день я просидела дома, пытаясь дозвониться до Люси и Володи, но там трубку не брали. Игорь с нашим соседом Сашей Филипповым поехали на митинг к Белому дому.
Оба вернулись взбудораженные и заявили, что их место там.
– Что будем делать? – обратился ко мне Саша. Он видел себя Пестелем, вдохновляющим декабристов на подвиг. Но в руках у него была бутылка коньяку.
В этот момент я слушала выступление Олега Попцова из Белого дома. Он передавал прощальный привет своим родным и друзьям, очевидно уверенный, что из Белого дома ему живым не уйти.
– Надо идти туда, – сказала я Игорю и Саше.
Тут в дверь позвонили: это был Слава Викторов, другой наш сосед, с которым Игорь иногда любил побеседовать о судьбах России. По выходным Слава работал на восстановлении храма Пресвятой Троицы в Воронцах, пытаясь привлечь к этому делу и Игоря. Вместе с ним трудились дети его класса – Слава был учителем, историком.
Слава холодно поприветствовал нас и выставил на стол бутылку водки.
– Выпьем за нашу победу…
Филиппов, который, вероятно, был лучше меня осведомлен о политических пристрастиях Славы, заносчиво возразил:
– Ваша победа – не наша победа.
– Она станет вашей, – уверенно сказал Слава. – Выпьем!
Игорь закрыл свой стакан ладонью.
– Я выпью, – сказал Филиппов, – но только не за то, за что будешь пить ты… Выпьешь с нами? – спросил он меня.
– Нам пора собираться, – напомнила я им.
– И мне пора собираться, – опрокинув свой стакан в рот, промолвил Саша. – До скорой встречи!
Мы уже стояли в дверях, когда прибежала Полина Сергеевна. Вид у нее был более чем встревоженный.
– Ох, какое счастье, что я вас перехватила, – с порога сказала она. – Не выходите сегодня из дому. У Льва Платоныча достоверные сведения, что сегодня будет штурм… Абсолютно достоверные. На улицах будут стрелять, так что вы сидите дома…
По лицу Саши я увидела, что ему эта новость не понравилась.
Игорь молча застегивал ботинки.
– Ты идешь? – спросила я Филиппова.
– Не знаю даже, – сказал он. – Какая там от нас будет польза?
– Никакой, – обрадованно поддержала его Полина Сергеевна, – тем более что у нас не может быть уверенности в том, что эти люди поступили неправильно. – Она кивнула на экран телевизора, по которому в эту минуту транслировали выступление Янаева. – Оставшись дома, мы больше узнаем. Лев Платоныч обещал звонить… Игорь, раздевайся!
К моему изумлению, я увидела, что Игорь застыл в нерешительности.
– Ло, – наконец сказал он, – а ты твердо намерена идти туда?
– Твердо, – сказала я. – Это моя работа. Я обещала Шуре Борисову… Он только что звонил.
Шура действительно звонил за несколько минут до прихода Игоря и Саши – он сказал, что журналистов пропускают к самому Белому дому и что он будет ждать меня возле восьмого подъезда.
– А если я попрошу тебя остаться? – вдруг промолвил Игорь.
– Ты что – боишься?
– А почему такой тон, Лариса? – взвилась свекровь. – Тут не та ситуация, чтобы можно было героизм демонстрировать… К тому же было сообщено о комендантском часе. Вы рискуете провести ночь не на площади, а в отделении милиции…
Игорь хлопнул себя по лбу:
– Точно! Комендантский час! Я и забыл!
– Так ты не идешь? – пристально глядя на него, спросила я.
– И тебе не советую.
– Это моя работа.
– Но это не Игорева работа, – снова сказала свекровь, становясь между мной и сыном.
Игорь уже разувался.
– Лар, останься, выпьем! – жалобным голосом проговорил Филиппов.
– За что будете пить? – спросила я его в дверях.
Пройдя сквозь тройное живое кольцо, я добралась до восьмого подъезда. Было темно. Время от времени небо освещали сигнальные ракеты, и люди тревожно озирались: «Сейчас начнется». Шура беседовал с каким-то «афганцем», который что-то возбужденно говорил ему в микрофон. Он сделал мне знак подождать.
Я огляделась.
Возле автобуса, стоящего в стороне от восьмого подъезда, толпились люди. Это был штаб стихийно организованной из добровольцев армии. На автобусе висело объявление, написанное аршинными буквами: «Женщины, кроме врачей и журналистов, не проходите!» В невысоком здании напротив Белого дома помещался медицинский центр. Возле него стоял парень с громкоговорителем в руках. По радио Белого дома сообщали, как следует вести себя в случае психотропной атаки. Лица ребят, стоящих в оцеплении, были совершенно спокойны и как-то сосредоточенно красивы… Я пожалела о том, что среди них нет моего мужа. Стояли кто под зонтом, кто под клеенкой, кто накрывшись брезентом, кто просто так. Дождь все шел и шел. В эту минуту Шура тронул меня за плечо:
– Знаешь, я двину на «Эхо Москвы» со своей информацией. А ты осмотрись, поговори с ребятами, с начальником штаба, его зовут Виктор… Возможно, это пригодится для нашей газеты…
– Говорят, наш главный занял выжидательную позицию?..
– Мы его уломаем, навалимся всем коллективом… Кстати, как там наша Оксана?..
И тут я вдруг увидела свою сестру, выходящую из восьмого подъезда. К ней тут же устремились люди. Люся принялась им что-то растолковывать. Тут ее рассеянный взгляд скользнул по мне. Удивленно приподняв брови, она поманила меня рукой. Еще несколько секунд я слушала ее речь о том, что в Белом доме все спокойно, депутаты соберутся завтра-послезавтра, и тогда все будет хорошо. Договорив, Люся повернулась ко мне.
– Значит, ты здесь, – снисходительно проговорила она. – Очень хорошо. А где твой муж?
– У него… заболело горло, – соврала я.
Люся недоверчиво покачала головой:
– Сейчас не время хворать. Но хорошо, хоть ты здесь. А я…
Люся не договорила, нас снова разделила толпа. Люся громким, отчетливым голосом повторила свою речь. Все спокойно. Москвичи отстоят демократию. Танками нас не запугаешь. Ельцин на рабочем месте, ситуация под контролем. Нет, про Михаила Сергеевича пока ничего не известно. Раздвинув толпу плечом, Люся подошла к ребятам из оцепления, что-то сказала одному из них, – и вдруг я увидела, как она сняла с шеи золотой крестик и всучила его этому парню. Тот было принялся отнекиваться, но Люся отвела его ладонь…
Не знаю почему, но этот жест смутил меня. Люсе казалось, она как будто благословила воина на битву. Но я почувствовала – это жест, красивый жест… Крестик подарил ей папа на день рождения… До этого момента я была уверена в высокой жертвенности тех, кто пришел сюда, но Люсин крестик как будто что-то разрушил в моем сознании. Я знала, что моя сестра любит позировать перед объективом или человеческими взглядами, устремленными на нее. И уж не было ли с моей стороны позой прийти сюда? Тут я услышала над ухом голос Володи, Люсиного мужа:
– Ты-то зачем сюда явилась?
– А ты? – спросила я Володю.
– Исключительно ради твоей сестры, не мог же я бросить ее одну… А вообще не следовало сюда приходить.
– Почему ты так думаешь?
Володя скривился, точно все происходящее на его глазах ему ужасно не нравилось.
– Как тебе сказать… Не люблю, когда собирается патетически настроенная толпа, не важно, по какому поводу… Им всем сейчас кажется, что они совершают акт гражданского мужества…
– Разве не так?
– Мужество состоит в том, чтобы не раз в жизни, а каждый день честно исполнять свой гражданский долг – на службе и дома. А собраться поглазеть на зрелище, да еще в убеждении, что совершаешь подвиг, дело малопочтенное.
– Зачем же ты здесь?
– Я сказал: Люську побоялся отпустить одну, она вся дышит жаждой самопожертвования, тем более что столько людей смотрит на нее… У твоей сестры глаза горят от сознания собственного благородства. А чего, спрашивается, им гореть? Никакого штурма не будет.
– Откуда тебе это известно? – уцепилась я за него.
– Янаеву не так надо было взяться за это дело, – как будто с сожалением продолжал Володя. – Надо было действовать продуманно и аккуратно, принимая во внимание свободу слова, которая всех настроила на возвышенный лад. А теперь, когда собралась такая толпа… Иностранцы тут шастают на каждом шагу… Костры горят… Рокеры с листовками столицу объезжают… И Буш телился-телился да и высказался в пользу Горбачева… Нет, ничего не будет, ты можешь спокойно ехать домой к своему умному мужу, которого, как я вижу, здесь нет. Молодец мужик, что не клюнул на эту удочку…
– Володя, – растерянно пробормотала я. – Ты, кажется, совсем не разделяешь взглядов своей жены?
Володя ухмыльнулся:
– Да нет у нее никаких взглядов! Хоть она об этом и не подозревает… Люська держит нос по ветру, как ее покровитель Станкевич. Она дико честолюбива. Сначала я было решил, что ей грозит опасность, но теперь вижу, что это от таких, как она, надо защищать наш народ… Посмотри, в каком она упоении от собственного героизма! Конечно, бегать в толпе молодняка и требовать медикаментов, которых и без того полно, гораздо красивее, чем дома окна помыть… Уверяю тебя, Лара, что, если бы все собравшиеся здесь люди, вместо того чтобы друг у друга на глазах торчать сутки напролет под дождем, сделали бы в своем доме какой-то небольшой ремонт, они этим принесли бы нашей родине куда больше пользы… Иди хоть ты домой, Лара, глаза бы мои на это все не глядели…
Разговор с Володей смутил меня еще больше, чем та история с Люсиным крестиком. Я и сама не переношу пафоса, по какому бы случаю он ни был выражен… Тут к нам подошла Люся, хотела что-то сказать, но в эту минуту страшно взревели моторы.
– Ой, что это?
Люся побледнела, вцепилась в Володину руку.
Володя посмотрел на меня и ответил:
– Это ребята греются вокруг бэтээров, врубают моторы для тепла, – объяснил он.
Люся тут же выпустила его руку, обиженно подобралась.
Мимо нас проехала тележка, груженная восемнадцатирублевым пивом. Никто из ребят, стоящих в оцеплении, не проявил к ней интереса. Они не хотели в такую ночь употреблять алкоголь. Они пили кофе из термоса. Человек, предлагавший в дар пиво, развернулся – я узнала Толяна Карасева.
С минуту мы с ним изумленно смотрели друг на друга. Наконец произнесли хором:
– А, это ты? – и рассмеялись.
Толя бросил тележку и поволок меня к ближайшему костерку.
– Ну, бог нас сводит, мать!.. В этом есть что-то специальное! Ребята, и нам плесните кофейку…
Мы пили кофе из полиэтиленовых стаканчиков. Толян накинул на меня свой брезент, хотя было поздно – я уже вымокла до нитки.
– Где твой супружник? – осведомился он.
– Дома, – нехотя ответила я.
– Понятно, – отозвался Толя.
– Что тебе понятно? – немного рассердилась я.
– Ну… понятно, ты как журналистка здесь, а он с дитем сидит… Кстати, кто родился – парень, девка?
– У меня был выкидыш, – проговорила я.
Толя смял стаканчик с недопитым кофе, бросил его под ноги, взял мои руки и то ли стал их отогревать, то ли целовать.
– Прости, – сказал он через паузу. – Я не знал… Так ты здесь одна?
– Нет, с сестрой и ее мужем.
– Значит, одна, – подытожил Толян. – А что, Люська такая же бойкая? Ей по-прежнему палец в рот не клади?.. Твоя сестрица, помнится, умела людьми вертеть… Вот что, пошли ко мне. Я тут поблизости хату снимаю, ты немного согреешься. Насчет материала не беспокойся. Пока до моего дома дойдем – ты такое увидишь!..
Мы выбрались из толпы и двинулись по направлению к Садовому кольцу. Повсюду на крышах там и здесь замерших троллейбусов стояло множество народу. Навстречу нам промчался человек с безумным лицом, крича: «Уходите, там давят танками, стреляют…» Я невольно припала к Толиному плечу. Он успокаивающе хлопнул меня по спине и вдруг вытащил из кармана куртки пистолет.
– Откуда это у тебя? – испуганно спросила я.
– Это моя третья рука, – спокойно объяснил Толян. И, помолчав, добавил: – Если что – отобьемся…
По пути нам то и дело попадались азартно настроенные иностранцы, которые спрашивали у нас, как там, указывая рукой в сторону Белого дома. «Нормалек», – отвечал Толя, и они, к моему удивлению, понимали это слово, радовались, трясли нам руки. Возле очередного костерка молодежь пела песенку из «Бумбараша». Мы вошли в старый, постройки тридцатых годов, дом, поднялись на лифте на пятый этаж, и Толя открыл дверь.
В комнате ничего, кроме тахты и магнитофона, стоящего на полу, не было. На большом гвозде висели плечики с одеждой. Толя кинул мне рубашку и джинсы.
– Переоденься, пока я кофе сварю…
Переодевшись, я сказала, что надо вернуться на площадь. Под окнами Толиного жилища с грохотом сновали танки. Я, как Иван Сусанин, мечтала о рассвете. При свете дня штурма не будет. Но за окнами была тьма.
– Согрейся немного и пойдем, – согласился Толя. – Если ты так волнуешься… – Он протянул мне спичечный коробок, на котором был записан телефон Белого дома. Номер этого телефона каждые полчаса повторяли по громкоговорителю.
У меня действительно стучали зубы то ли от холода, то ли от волнения… Я набрала номер, и спокойный мужской голос ответил, что в Белом доме все в порядке, только вырубили свет.
– Врубят, – выслушав мое сообщение, сказал Толя. – Скоро начнет светать. Ну-, допивай свой кофе – и двинули… Ты не чувствуешь, мать, что эти ночные часы нас как-то сблизили?..
Когда мы вышли из дому, небо посерело.
Толпы народа с площади устремились в метро. По улице двигалась поливочная машина. «Кровь смывает», – мрачно прокомментировал встречный парень. «Какую кровь?» – «Там, говорят, человек пятнадцать погибло…» – махнул он рукой в сторону метро. Шел дождь, но рассвет с каждым мигом все больше набирал силу, и когда мы подошли к Белому дому, я поверила, что никакого штурма не будет.
После защиты Игоря прошло уже довольно много времени, а в нашей жизни ничего в лучшую сторону не изменилось. Несмотря на хлопоты Льва Платоновича, места на кафедре Игорю не нашлось, он все еще проходил там стажировку, посещая университет как бог на душу положит… Люся несколько раз предлагала Игорю поработать менеджером в ее туристическом агентстве «Геллеспонт», но это дело казалось ему не столько бесперспективным, сколько мошенническим. Он утверждал, что цель Люсиных сотрудников – задурить голову нашим гражданам, вдруг получившим возможность повидать мир… Что такие агентства держатся на сплошном обмане; из желающих посетить Анталию или Акапулько они вытягивают деньги, обещая им первоклассные гостиницы, великолепные экскурсии и высокий сервис, тогда как на деле все оказывалось иначе: и гостиницы затрапезные, и питание за свой счет… Я пыталась поговорить на эту тему с Люсей. Но она ответила, что Игорь хорошо освоил только одну профессию – вечного студента, и потому ярится на тех, кто, как она, умеет зарабатывать деньги. Она, Люся, приносит ощутимую пользу обществу. Чем больше в стране богатых людей, тем обществу лучше. Когда ее агентство как следует встанет на ноги, она непременно заведет отдельную статью расхода на благотворительность. Я не могла понять, «стоит ее агентство на ногах» или нет, во всяком случае, Люся арендовала для него офис в центре, на Полянке, и каждый месяц выкладывала за аренду помещения круглую сумму. Правда, текучесть кадров у нее была невероятная, временами Люся горько жаловалась на это, платя сотрудникам мизерное жалованье, потому что все больше и больше становилось в Москве безработных, готовых ухватиться за любое место.
Люся, надо отдать ей должное, время от времени подбрасывала деньги родителям, часть которых папа порывался всучить мне, но я не брала, уверяя его, что нам с Игорем хватает. И правда, мы не бедствовали. Игоревы родители по-прежнему давали ему средства к существованию, а я, помимо зарплаты, еще имела гонорары, иногда даже выступала с рецензиями в «Литературке», куда перешел работать Ваня Зернов.
Из-за Вани мы то и дело схватывались с Игорем.
Я подсовывала ему Ванины литературные обзоры с совершенно определенной целью: пробудить в Игоре честолюбие и желание самому наконец взяться за перо. Но муж разносил их в пух и прах.
– Ему бы только красотой собственного слога блеснуть, – говорил он мне, – твоему Ивану совсем не важен повод, лишь бы высказаться… Он вытаскивает из произведений наших прозаиков те идеи, которые авторы и не думали в них вкладывать. Он пишет не о литературе, а о самом себе, таком умном, талантливом, ироничном…
– Тем не менее люди его читают, – не сдавалась я.
– Люди читают и надписи на заборе, – насмешничал Игорь. – Им лишь бы глаза занять… А твой Зернов способен любое литературное пойло выдать за первый сорт… А как же – имя себе зарабатывает!
– У него уже есть имя, – возражала я.
– Как и у большинства литературных прихлебателей, – хмыкал Игорь. – Этих, с позволения сказать, критиков…
Постепенно Игорь перешел на ночной образ жизни. Ему не приходилось рано вставать на работу, поэтому он мог позволить себе лечь спать в пятом часу утра. Я догадывалась, что такое расписание совершенно освобождает его от чувства ответственности за семью. Пока я крепко спала, намотавшись за день, он мог заниматься чем угодно: смотрел в наушниках телевизор, читал книги, слушал музыку, – а мне теперь предлагалась версия, что по ночам он работает. Версия, которую даже моя свекровь поддерживала уже с некоторой долей сомнения.
Однажды она меня спросила:
– Лара, над чем сейчас работает твой муж?
Я про себя отметила, что впервые она не сказала про Игоря «мой сын».
– Он со мной не делится, – отозвалась я.
– Но ты же видишь… какой-то результат его ночных бдений появляется на столе?
О да! Игорь бесконечно делал в общих тетрадях какие-то выписки, иногда на русском, иногда на английском языке, переводил какие-то древние саги, но на вопрос, для себя ли он это делает или выполняет заказ, не отвечал. Или разражался пространной речью о том, что предпочитает обитать среди рыцарей «Круглого стола», чем в нашей действительности, которая все больше вызывает в нем чувство неудовольствия. Его раздражала экономическая ситуация в стране, не устраивала политическая, пугала – культурная… Ему не нравились Гайдар и Явлинский, и он любил пройтись насчет ночи двадцатого августа, которую я провела на баррикадах. Казалось, упрекая меня за баррикады, намекая на свою особенную прозорливость, позволившую ему тогда еще понять все последствия одержанной демократами победы, он, в сущности, в который раз пытался оправдать себя за то, что не пошел тогда со мной.
С ним я не спорила.
Я видела, что жизнь не становится лучше, как все на то надеялись, что человек делается все слабее и слабее, часто не может найти себе места, добыть деньги, прокормить семью, не чувствует уверенности в завтрашнем дне. В Москве это не особенно было заметно, но стоило мне выехать в командировку на периферию – все ощутимо менялось. Москва, как огромная воронка, втягивала в себя человеческие силы и средства… И все же кое-какие провинциальные городки жили на удивление автономно ото всех этих экономических встрясок, в них цены были ниже, а жизнь – стабильней, что, скорее всего, зависело от инициативы и личной честности городских властей. Это вселяло надежду.
Как-то, втаскивая в прихожую две неподъемные сумки с продуктами, я услышала оживленные голоса, доносившиеся из комнаты. Сначала я решила, что нас навестил Саша Филиппов. Игорь его терпеть не мог, но ему иногда хотелось поговорить, поэтому он и впускал Сашу. Саше тоже хотелось поговорить и на ту же самую тему, что и Игорю, – о том, как в нашей стране все плохо и что надо уносить ноги за кордон. На самом деле лично Саше не было плохо – он держал небольшой спортивный зал, от которого ему шел стабильный доход. И это обстоятельство особенно раздражало Игоря, которому казалось, что вот ему – на самом деле плохо… Поэтому Сашу он пускал редко, отговариваясь от его посещений занятостью.
Это был не Саша… Едва мой взгляд остановился на этом прелестном, с синими глазами лице, я почувствовала, что меня каким-то сильным течением потащило в прошлое… В кресле сидела, дымя ментоловой сигаретой, Марина Полетаева – напротив нее дымил сигаретой Игорь, вообще-то не курящий.
Марину мы с ним нет-нет да и вспоминали. Как же, любимая подруга детства, без пяти минут Игорева невеста! Марина после окончания театрального училища снялась в нашумевшей ленте одного модного кинорежиссера в роли путаны, выручающей из подстроенной ее же приятелями ловушки молодого порядочного бизнесмена. Такая красивая история. В то время наша публика охотно клевала на фильмы о женщинах древнейшей профессии, тогда это еще была экзотика. В фильме было много эротических сцен, бьющих обывателя по нервам: Марина снималась в них в чем мать родила. Игорь даже несколько раз показывал мне ее снимки в газетах – Марина охотно давала интервью, рассказывая о своих маститых мужьях: один был известным композитором-песенником, другой – не менее известным политическим деятелем. На этих снимках Марина красовалась то в изящнейшем нижнем белье, то окутав голое тело мехом. И мы с Игорем иногда спорили: разве может нормальная женщина сниматься в таком виде? Игорь не находил ничего безнравственного в том, что женщина не боится показать всему миру свое прекрасное тело, и говорил, что раз я нахожу в этом криминал, значит, я ханжа и пуританка… В прежние времена он не придавал своему знакомству и дружбе с Мариной большого значения, зато теперь ему явно нравилось вспоминать о детстве, проведенном вместе с этой великолепной кинозвездой. Ему хотелось причастности к ее славе, вот почему он когда-то откликнулся на предложение Марины и пошел на первый просмотр этой ленты. Я сопровождать Игоря отказалась, но потом все-таки посмотрела фильм по телевизору.
– Здравствуйте, – растерянно молвила я, входя в комнату.
– Здравствуй. – Марина сразу заговорила на «ты», обозначив степень своей раскрепощенности. Мы-то с ней, в сущности, не были знакомы. – Ой, куда же ты столько таскаешь, подружка? Игорь, ты почему позволяешь жене надрываться?..
– Да не знаю, в доме вроде всего хватает, – проговорил Игорь. – Просто Лариса любит, чтобы был запас…
Журнальный столик был накрыт, на нем стояли тарелки с бужениной, шампиньонами, крабовым салатом. Игорь, видимо, расстарался. Они пили шампанское.
– Присаживайся к нам, отдохни от трудов праведных, – пригласила меня гостья. – Ты не в претензии, что я, не предупредив тебя, навестила друга детства?
– Нет, не в претензии, – ошеломленная ее напором, ответила я.
– И правильно. Ко мне ревновать не надо. Меня нет в вашей реальности. – Марина сделала плавный жест кистью руки. – Меня нет, не существует… Я сама в действительной жизни чувствую себя курицей, слетевшей с насеста…
– Твой насест хорошо оплачивают? – с набитым ртом полюбопытствовал Игорь.
– Какое там! Какие сейчас деньги у киношников? Меня мужья кормят. Им нравится быть женатыми на мне.
– Ты вроде сейчас в разводе…
– Не дают мне засидеться в холостячках, – с уморительной миной пожаловалась Марина. – Я недавно вышла замуж за Усольцева, знаешь Усольцева?
Мы знали. Усольцев был крупным банкиром, в его банке, как утверждала реклама, давали самые высокие проценты.
– А чем ты сейчас занята, Марина? – вежливо спросила я.
– Сейчас, Ларочка, я пребываю в творческом застое. Ну, немного пою… Клип мой видели?
И клип мы видели. В нем Марина, полуодетая, исполняла песню своего первого мужа.
– Отличный клип, – похвалил Игорь.
Я удивленно посмотрела на него. Всего неделю тому назад Игорь ярился по поводу этого клипа, называя его верхом безвкусицы. Он считал, что клипмейкера следует повесть за ноги.
– Ну вот, сейчас запускаем в прокат новый…
– А как же кино?
– Прохожу пробы, – нахмурившись, ответила Марина. – Совместный русско-французский проект. Сценарий крутой, об эмигрантах. Не знаю, получу роль или нет. Русские хотят меня, а французы Одилию Дюваль, не знаю, кто из нас победит…
– Победят деньги Усольцева, – заключила я.
Когда Марина ушла, мне очень досталось от Игоря за эту фразу.
– При чем тут деньги Усольцева?! – возмущался он. – Какое ты имеешь право оскорблять Марину? Она всего добилась своим собственным горбом… Кино – это особый мир, где мужья, какой бы пост они ни занимали, не помощники…
Я отмалчивалась, хотя прозвучавшее в голосе мужа раздражение глубоко задело меня. Мне почудилось, что он защищает не столько подругу детства, сколько самого себя, всю жизнь зависящего от других: от родителей, от меня, от благорасположения к нему на кафедре. Возмущение буквально душило меня, но я не произнесла ни слова в ответ.
На другой день я имела глупость рассказать сестре о появлении Марины в нашем доме.
Люся слушала меня безо всякого интереса. Однако, когда я упомянула, что Марина замужем за Усольцевым, в ее глазах зажегся хищный огонек.
– Усольцев? Это который банкир?.. Ого! Ничего себе! Слушай, а когда эта девица снова к вам пожалует?..
– Надеюсь, никогда, – не понимая ее горячности, сердито ответила я.
– Ты не права, Лариса, – вдруг напористо возразила Люся. – Ты вечно делаешь не то, что нужно… Общаешься не с теми, с кем следует… Твой муж, оказывается, умнее тебя…
– Да как же, – ехидно заметила я. – Ты сама называешь его вечным студентом.
– Все равно умнее! Он знает, с кем надо поддерживать отношения. А ты глупо ревнуешь его к этой даме…
– Да не ревную я!
– Нет, ревнуешь! Иначе бы осознала выгоды, которые сулит такое знакомство! Жена Усольцева! Вам обоим надо держаться за нее! Особенно если ты хоть что-то хочешь сделать для меня…
Такого поворота я не ожидала.
– Господи! Ты-то тут при чем?
– При том, что мое агентство могло бы взять у Усольцева кредиты, – удивляясь моей непонятливости, объяснила Люся. – Под небольшой процент по знакомству… Мне деньги вот как нужны! – Люся энергично чиркнула ладонью по горлу. – Ты, пожалуйста, представь меня этой Марине при случае…
Прошло какое-то время, и я поняла, что теме Марины в ближайшие дни не суждено исчерпаться. Мне позвонила Ася и таинственным голосом сказала, что ей необходимо со мною поговорить о чем-то очень важном… В ее голосе сквозило что-то вроде знакомого мне еще с общежитских времен сочувствия, когда Ася пребывала в надежде, что оно вот-вот мне понадобится.
Мы встретились у нее дома.
По тому, как долго Ася тянет со своим важным разговором, я поняла, она намерена со мной поделиться чем-то, доставляющим ей массу удовольствия – несмотря на похоронное выражение ее лица.
Роль утешительницы всегда прельщала Анну, но я все никак не предоставляла ей возможности выступить в этой роли… Ася не спешила что-нибудь сообщить мне, очевидно ожидая, что я ее прерву нетерпеливым вопросом, а я уже чувствовала в себе нарастающее раздражение… Первые полчаса прошли в рассказах о том, как обожают ее, Асю, Артурчик и Агафончик, так обожают, что из-за них она не может пойти на работу – муж и пес постоянно хотят видеть хозяйку дома.
Наконец подруга не выдержала:
– Что же ты не спросишь, зачем я тебя позвала?
– Думаю, ты сама скажешь, – деланно зевнув, проговорила я.
Скорбно вздохнув, точно ей предстояло выполнить тяжкий долг, Ася приступила к рассказу. Оказывается, ей позвонила Ленка Мезенцева и сообщила, что уже несколько раз встречала Марину Полетаеву вместе с моим мужем на всяких фуршетах и прочих мероприятиях в Доме кино. Они выглядели такими оживленными, веселыми, чуть ли не счастливыми… Что-то между ними происходит, заключила Ленка… Проговорив это, Ася метнула испытующий взгляд в мою сторону. Я сидела как каменное изваяние… Выдержав короткую паузу, Ася снова заговорила. Лично она считает, что Игорь не способен мне изменить, но Марина такая хищница… К тому же первая любовь не забывается, а Марина способна закрутить с чужим мужем от скуки… Выложив все это, Анна умолкла, выжидательно глядя на меня.
