Текст книги "Лукреция с Воробьевых гор"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Я еле дотащилась до знакомого дома, не помню, как поднялась на лифте, отворила дверь и рухнула на тахту. Голова горела, в груди, в легких как будто началась слабая чесотка, горло надрывалось от кашля, и я с каким-то упоением погрузилась в болезнь – она спасла меня от тяжелых раздумий.
Взгляд мой упирался в плакат, повешенный Толяном на стене. Календарь нынешнего года с изображением какого-то водопада; иногда мне казалось, что могучая вода остужает мою голову. Временами я вдруг оказывалась посреди этого незнакомого пейзажа – среди скалистых гор, поросших мхом валунов, диковинных деревьев с красными листьями и странных птиц с радужным оперением, проносящихся перед моими глазами сквозь светящийся воздух… Странные происходили вещи! Как ни тянулась я пересохшим ртом к воде, она ускользала от меня; я стояла по горло в хрустальной прохладе, в ослепительной стремнине – и умирала от жажды. И так было до тех пор, пока рядом со мной не оказалось еще одно человеческое существо и не поднесло к моим губам целую реку… Потом я почувствовала, как оно приподнимает меня, выносит из стремнины на берег, почему-то застланный чистыми простынями, подкладывает под голову подушку, кладет на лоб что-то холодное, пахнувшее уксусом, подводит ко мне ангела в белом, тот прикладывает к моей груди холодную трубку, потом – другого ангела, колющего мне безымянный палеи… и я силюсь вспомнить, что означает эта краткая боль… А однажды, открыв глаза, я обнаружила, что меня уже нет возле водопада – он шумит отдельно, вдалеке, в проеме стены, и птицы уже не летают перед моими глазами, и я слышу голос, опускающийся ко мне с каких-то иных высот: «Лара, Ларочка…» – и не могу понять, кто этот человек, называющий меня по имени с такой тревогой и любовью. Наверное, кто-то очень близкий, раз он ходит за мной, как нянька, вытирает с моего лба пот, укрывает меня одеялом, сует к ногам грелку, может, это мой муж, мне знакомо это доброе, полное трогательной заботы лицо, и я протягиваю к этому человеку руки, обнимаю его изо всех сил, и мы вместе с ним снова уносимся в бешеную стремнину водопада…
– Доброе утро. – Толя, склонившись надо мною, пальцем провел по моим распухшим губам. – Доброе утро, рыженькая… Ну вот, – он осторожно коснулся губами моего лба, – температура спала… Эх, знал бы я раньше, что тебя надо лечить таким вот образом… Отнести тебя под душ?
Я чувствовала во всем теле какую-то поющую легкость и радость, точно легла спать тридцатилетней женщиной, а проснулась совсем юной девчонкой.
– Это ты? Это был ты?
– Бедняжка моя, тебе было ужасно плохо, воспаление легких. Хорошо, что я вовремя успел вернуться, ты могла умереть, представляешь? Но теперь все будет хорошо.
– Толя. – В памяти моей всплыла история с мастерами. – Ты был на своей квартире? Я ведь впустила туда людей, а потом…
– Нет, не был, я не мог бросить тебя. Ну да там все в полном о’кее. Можешь не сомневаться… Как тебе, кстати, понравилось твое новое жилище? Я звонил твоему супругу, который сказал, что вы уже подали на развод. Я его проникновенно поблагодарил. Так что ты теперь моя жена, ясно? Повтори, что я сказал!
– Я теперь твоя жена, Толя, – произнесла я.
Должна сознаться: выходя замуж за Толяна, я не верила в прочность наших брачных уз. Спрашивается, почему же тогда решилась на этот отчаянный шаг? Сколько я позже ни задавала себе этот вопрос, так и не могла толком ответить на него.
Все вокруг – мои родители, сестра, Анна – полагали, что я наконец возжаждала материального благополучия, надежной и хорошей крыши над головой, но я-то знала, что это не так.
Володя, Люсин муж, высказал предположение, что мне попросту надоело работать, каждый день ходить на службу и еще вечерами просиживать над своими статьями. Это было справедливо лишь отчасти: я действительно устала, но эту проблему можно было решить, подыскав себе другую работу. Думаю, просто надо мною в те дни властвовала воля более сильная, чем моя собственная, и я подчинилась ей…
На вопрос, который, конечно, мне задавали, – почему-то именно мне, Толю напрямую так никто и не отважился ни о чем таком спросить, – чем именно он зарабатывает свои деньги, я отвечала расплывчатой формулировкой, которую, в качестве образца, изложил мне сам Карась: Толян работает на совместной русско-швейцарской фирме, где по американским образцам из китайского материала вьетнамские мастера шьют русско-швейцарскую спортивную одежду. Вот такая абракадабра. Думаю, эту версию никто не принял на веру, хотя к вышеупомянутой фирме Толя действительно кое-какое отношение имел. Она называлась «Витель», расшифровывалась как «Вильгельм Телль» – какой-то рекламист за тысячу баксов придумал название, в котором должно было звучать что-то «швейцарское», и эмблемой фирмы служило яблоко, пронзенное стрелой.
Я не знала ни где находится офис этого «Вителя», ни какое в действительности отношение имеет к фирме мой будущий муж…
Толя как-то раз сказал мне непререкаемым тоном:
– Лара, у меня к тебе одна совершенно зверская просьба… Всего одна, но зверская: не задавай мне вопросов. У нас это не принято. Чем меньше ты, дорогая моя, будешь знать, тем меньше с тебя, дорогой моей, спросят…
– Кто спросит? – мгновенно испугавшись, пролепетала я, вдруг представив себя заложницей в руках каких-то наголо обритых, угрюмых типов.
– Никто ни о чем тебя не спросит, если ты и пытаться не станешь вникать в мои дела, – отрезал Толя, и правда, было в его голосе что-то такое, что слова застыли у меня на языке.
Толя хотел, чтобы после регистрации в ЗАГСе мы обвенчались в церкви, но этому я жестоко воспротивилась.
Не потому, что уже тогда думала о кратковременности наших отношений и не хотела связывать себя так серьезно, но потому, что знала – хоть Толян и носит на груди большой серебряный крест и в его машине есть иконка Святителя Николая, он не слишком верующий, не знает ни одной молитвы до конца, о молитвенном правиле и вообще ничего не слышал, Евангелие, тем более святоотеческую литературу не читал…
И устраивать комедию на таком пустом месте я не желала, хотя Толя чуть ли не на коленях ползал передо мною, уверяя, что все время какую-то сумму жертвует на храмы и по большим праздникам посещает богослужения, что все его друзья в обязательном порядке венчаются в церкви. Но я была непреклонна.
Когда-то мы с Игорем поговаривали о том, чтобы обвенчаться, и это было для меня естественно – во-первых, Игоря интересовали духовные вопросы, во-вторых, я тогда была уверена, что с ним-то мы никогда не расстанемся…
Но раз уж с Игорем у нас дело не дошло до хождения вокруг аналоя, то с Толей, к которому у меня не было такой глубокой сердечной привязанности, об этом нечего было и помышлять.
Толяну удалось добиться от меня обещания, что, если три года мы с ним проживем без сучка без задоринки, тогда мы все-таки поженимся церковным браком. На этом и порешили.
За месяц до свадьбы мы перебрались с Красной Пресни на Гончарова.
Переезд, как и все в нашей последующей жизни с Карасем, оказался для меня полной неожиданностью. Просто в один прекрасный день Толя сказал:
– Мать, упаковывай вещички, через час мы должны быть на Гончарова.
Вот так, через час, не больше и не меньше. Спорить было бесполезно. Слава богу, при мне были лишь мои носильные вещи, которые я успела забрать из своей прежней квартиры, да собрание сочинений религиозного философа Ильина, недавно приобретенное на книжной ярмарке.
– Но там ведь голые стены… – только беспомощно возразила я.
– Будь спок, – ответствовал Толя, и я решила, что мне и в самом деле следует беспрекословно выполнять наше соглашение и не задавать лишних вопросов.
…Квартира на Гончарова преобразилась до неузнаваемости. Чистая, светлая, с фосфоресцирующими моющимися обоями, с огромными хрустальными люстрами, с цветами, стоящими в огромных количествах на подоконниках, – Толя, как выяснилось, все-таки время от времени наведывался сюда по моей просьбе и не только добросовестно поливал цветы, но и приумножил растительное богатство, – с изумительной голубой кафельной ванной, таким же туалетом, новенькой электроплитой… Не успела я налюбоваться всей этой роскошью, как в дверь позвонили – незнакомо, по-птичьи зачирикал новенький звонок – и в дом внесли мебель…
Кто видел недавно появившуюся рекламу мебельного салона «Руслан», тот может легко представить меня в роли оторопевшей, разинувшей рот Людмилы, мимо которой работники салона в фирменной одежде проносят и проносят мебель… Думаю, я тоже застыла с открытым ртом, наблюдая, как в квартиру вплывают вещи, как разрозненные детали и части на моих глазах превращаются в роскошную итальянскую стенку. Гигантская софа, на которой могло поместиться многодетное семейство, обитая шелком с тисненым рисунком, изящные кресла, тумбочки с подсветкой, стол, стулья, еще две кровати, шифоньер, потрясающая бледно-салатовая кухонная стенка с нарисованными на дверцах елочками – и все это в мгновение ока собирается, свинчивается, устанавливается в нашем доме, – так что не успела я захлопнуть рот, как комнаты приняли жилой вид и мы уже развешивали вещи в очаровательной, сделанной под старину прихожей.
Я все-таки женщина – я бросилась Толе на шею с радостным смехом.
Потом, сообразив, что квартира у нас полностью укомплектована, но не на чем есть и не из чего пить, мы поехали покупать посуду, хозяйственные принадлежности, стиральную машину, кухонный комбайн, утюг, – Толя только успевал вытаскивать из портмоне деньги… Порошки, пасты, мыло, щетки, ведра, коврики, термометр и прочее, прочее… Единственное, чего еще не было в нашем новом жилище, – это книг (кроме Ильина), тогда как с Игорем мы начинали жить именно с собирания библиотеки…
Водитель такси помог нам втащить все покупки в дом, и Толя, оставив меня разбираться с ними, отправился на рынок за продуктами.
Я тут же позвонила Асе – правда, предварительно заручившись разрешением Толи – и пригласила ее на новоселье. Я уже усвоила кое-какие его манеры и сказала подруге, чтобы они с Артурчиком приехали немедленно на такси, за которое я заплачу. Ася, услышав мой счастливый голос, неохотно ответила, что Артурчик на работе и что, если мне срочно потребовались гости, она готова притащить Агафона, чему я, не зная наперед Толиной реакции, воспротивилась, – и Ася в конце концов приехала одна.
– Что это? – воскликнула она, отразившись во всех зеркалах нашей шикарной прихожей. – Бог мой! Неужели ты здесь будешь жить? Да это же Версаль какой-то!
И в самом деле, паркет сверкал, как во дворце, люстры блестели всеми своими гранями и подвесками… У меня пока не было лишних домашних тапочек, и я разрешила Асе не разуваться.
Ася робко побродила по комнатам, ахая и охая, озираясь, как в лесу, а на кухне, ослепленная кухонным комбайном, о котором сама мечтала, признала скрепя сердце, что, возможно, я все-таки сделала правильный выбор.
– Может, твой Толян не так плох, как кажется, – сказала она. – Нет, надо отдать ему должное, он позаботился о тебе по-настоящему… Но это все стоит таких безумных денег! Откуда он их берет? Что у него, печатный станок, что ли?..
Тут мы услышали говор в прихожей: это вернулся Толя. Он был не один. Его лучшего друга Антона я уже как-то видела мельком – он навещал нас на Красной Пресне. Помню, меня поразили тогда глаза Антона. В них не было той пустоты, о которой грозно предупреждал меня Игорь, – в них было нечто худшее… Это выражение глаз… В них была спокойная, глубокая обреченность. Сознание этой обреченности сквозило иногда и в лице Толи. Позже я приметила, что такое выражение глаз свойственно многим его друзьям.
Вместе с Антоном приехала его жена Каролина, о красоте которой я уже была наслышана, но сейчас, при первом взгляде, она буквально сразила меня – высокая, с глазами цвета крыжовника, большим бледным ртом, матовой кожей, русоволосая… Я даже не заметила, что вся эта троица вошла с головы до ног навьюченная продуктами, одеялами, стопками постельного белья, магнитофоном, цветами…
Каролина, не церемонясь, протянула мне руку:
– Будем, наконец, знакомы, очень приятно!
– Лариса, Ася, – представились мы с моей подругой.
Каролина прошла в гостиную с цветами в руках, огляделась в поисках вазы…
– А вот этого у нас еще нет, – смущенно сказала я.
– Ерунда, любой сосуд подойдет, хоть чайник, – проворковала Каролина. И вдруг радостно, не просто радостно, а в каком-то детском восторге вскрикнула: – Ой, что это!
Я проследила за ее взглядом: Каролина смотрела на стопку книг Ильина, лежавшую в кресле. Она присела перед книгами на корточки, провела пальцем по корешкам и повернула ко мне сияющее лицо:
– Неужели это твое? Ну конечно, не Толяна же! О, как я рада! Мне наконец нашлось с кем подружиться! Лариса, ты правда читаешь такие книги? Как замечательно! Что ты заканчивала?
Она засыпала меня вопросами, а я отвечала на них, не понимая ее восторга (потом-то я все поняла!).
– Антон, слышишь, Антон, – крикнула Каролина мужу, – Лариса, она такая же, как и я! А ты говорил, что я – нонсенс! Нонсенс среди ваших жен! А вот и нет! Вот и не нонсенс!..
– Девочки, мы голодны, – сдержанно произнес Антон, и с лица Каролины слетело выражение блаженного счастья.
– Сейчас, сейчас, – озабоченно сказала она. – Конечно. Ася, Ларочка, вы мне поможете?
На кухне она снова сказала мне:
– О, как я рада!
– Чему вы так радуетесь? – снисходительно удивилась Ася. – Подумаешь, Ильин… У нас на факультете все его читали еще в ксероксе…
– Ой, девочки, какие вы счастливые! Неужели у вас там все были такие… читающие…
– Все, – гордо отозвалась Ася.
– Далеко не все… И к тому же многим это было не в коня корм, – почему-то сердито произнесла я.
– Не меня ли ты имеешь в виду? – тут же уцепилась Анна.
– Не тебя. Мужа своего бывшего.
– Это ты зря. Игорь был образованнейшим человеком.
– Почему – был? – заинтересовалась Каролина.
– Он и сейчас образованнейший, – вздохнула я. – Но от «человека» это как-то отдельно…
Каролина погладила меня по руке:
– Как хорошо ты сказала, Ларушка. Мы с тобой подружимся, увидишь!..
Только в день своей свадьбы я со всей отчетливостью поняла, что в нашей будущей жизни с Толей мой голос особого значения иметь не будет.
Во-первых, он не разрешил мне пригласить на бракосочетание друзей с моей прежней работы, сказав, что список гостей уже утвержден.
Во-вторых, объявил, что свадьба будет не в ресторане, как я предполагала, а у нас дома в Малаховке и что его особняк – я-то помнила ветхий домишко! – подготовлен к приему гостей, а мои родители и сестра предупреждены.
В-третьих, я намеревалась выйти замуж в красивом, но скромном финском костюме, поскольку белый туалет и фата уже имели место в моей жизни, но Толя, не посоветовавшись со мной, купил мне в каком-то английском магазине роскошное атласное платье, белое как снег. Как ни отнекивалась я от фаты, уверяя, что она к лицу лишь молоденькой девушке, Толя был неумолим: невесты всех его приятелей брачевались при фате, хотя некоторые из них пытались прикрыть ею довольно большой животик…
Наконец, он настоял на том, чтобы меня к бракосочетанию одевала не сестра и не Ася, а жена его друга, например Каролина, поскольку у них так положено.
Толя еще почивал, когда явилась Каролина с букетом «для невесты» – орхидеями, кокетливо обернутыми в целлофан и перевязанными изящной розовой ленточкой, помогла мне облачиться в платье и стала причесывать. Она же посвятила меня в подробности предстоящей процедуры:
– Сперва мы поедем в ЗАГС, там вас будут снимать на видеопленку. Потом потащимся к памятнику Юрию Долгорукому возлагать веник. Почему мы все ездим к Долгорукому, понятия не имею, так заведено… Затем на Ленинских горах, знаешь, там, где балюстрада, раздавим бутылку шампанского. Снова сядем в машины и на бешеной скорости помчимся в Малаховку. Там тебя наши станут выкупать, набежит полным-полно народу, и Толя начнет всех оделять сотнягами… Тетя Алла, твоя свекровь, твои родители и сестра станут с блюдами в дверях дома…
– С какими блюдами? – испугалась я.
– С большими, – невозмутимо отозвалась Каролина. – В них Толины друзья будут класть деньги или драгоценности.
– Мои родные не будут стоять с блюдами, – отрезала я.
– Почему? – пожала плечами Каролина. – Это традиция, в ней нет ничего такого унизительного…
– Все равно не будут.
– Поглядим, – с непонятной интонацией сказала Каролина. – Потом, значит, войдем в хату…
– И начнется пьянка, – безрадостно подхватила я.
– Пьянки не будет, – покачала головой Каролина, – то есть для ваших, малаховских, там заготовлены ящики с водкой и шампанским, а наши не пьют… И кушать будут в основном овощное…
– Это почему же?
Каролина метнула на меня взгляд в зеркало, как бы удивляясь моей недогадливости.
– Наши ребята побывали в стольких разборках, – наклонившись к моему уху, прошептала она, – у них все внутри отбито…
– В каких разборках?
– А бог его знает, в каких, – равнодушно отозвалась Каролина.
– И Толя тоже? – испуганно спросила я.
– Толя тоже, – так же шепотом поделилась со мной Каролина, – он как-то у нас две недели отлеживался… Костоправа вызывали на дом и невропатолога тоже… Я за ним ухаживала. Так что пить нашим ребятам нельзя. То есть, конечно, иногда они выпивают, но очень редко…
Я посмотрела на себя в зеркало. Каролина уже уложила мне волосы, зачесав их наверх, теперь вкалывала в прическу искусственные цветы.
– Каролина, – шепотом сказала я ей. – А что за разборки?
– Зачем тебе это знать, – рассеянно бросила Каролина. – Что-то там с другими ребятами не поделили… Я этим не интересуюсь и тебе не советую…
…Мы вышли из подъезда, и меня сразу же оглушили гудки многочисленных машин. Оказывается, внизу нас уже ожидал целый кортеж автомобилей.
– Тебя приветствуют, – объяснил Толя, – помаши ребятам ручкой…
Я так и сделала. Мы с Толей сели в его джип, все машины с ревом сорвались с места – и мы помчались навстречу моему неизвестному будущему…
Когда мы подъехали к Толиному дому, мне первым делом бросились в глаза растерянные лица моих родителей, стоявших – правда, без блюд в руках – рядом с моей свекровью Аллой Петровной, которую я помнила еще с детских времен, скромной пожилой женщиной, всегда меня привечавшей и поившей чаем. На месте прежнего старого домишки под шиферной крышей стоял крепкий двухэтажный особняк. Тетя Алла обняла меня, назвав «доченькой», и по тому, как она это произнесла, я поняла, что она и правда будет относиться ко мне как к дочери. Пока Толя и его друзья одаривали деньгами толпу гостей, папа, наклонившись ко мне, сказал:
– Надеюсь, ты все хорошенько обдумала…
Мама неловко обняла меня, потом Толю. Кругом защелкали фотоаппараты.
– Мама, а где Люся?
– Они сейчас подойдут вместе с Асей.
Толпа гостей ввалилась в дом, и началось веселье…
Нам с Толей то и дело кричали «Горько!», и Толя, оторвавшись от разговора с Антоном, – судя по их лицам, они обсуждали что-то не имеющее отношения к свадьбе, – поднимался, спокойно целовал меня и возвращался к прерванной беседе.
За весь вечер он действительно выпил только один бокал шампанского. Моя мама было потребовала, чтобы он пил до дна, но один из Толиных друзей что-то тихо сказал ей, после чего мама растерянно умолкла.
Зато мне то и дело подливали, и я не помню, в какую минуту возле меня появилась Люся, пытавшаяся меня от чего-то предостеречь, но я уже не слушала ее. Потом вдруг рядом я увидела Асю. Я хотела с ней чокнуться, но Анна церемонно отвела свой бокал и объявила, что ей пить нельзя. Она произнесла это так громко, что ее расслышала тетя Алла и, перегнувшись через стол, поинтересовалась, не в положении ли Ася. Ася громко сказала, что да, в положении. И это почему-то услышали все, даже мой муж, который поднялся и предложил тост за Асю, обещая, что в скором времени я нагоню свою подругу, и тут все его друзья, как по команде, встали и пригубили вина. Каролина, вдруг снова оказавшаяся рядом со мной, объяснила мне, что все эти люди питают величайшее почтение к беременным женщинам своего круга, таким образом выяснилось, что втянутой в этот круг оказалась не только я, но уже и Анна.
Потом меня увели прятать. Сделали это малаховские гости. Они заперли меня в одной из комнат на втором этаже и стали по традиции требовать у моего мужа выкуп.
Но Толя, до этого щедро разбрасывавший купюры направо и налево, денег не дал. Он поднялся из-за стола и спросил у одного гостя, особенно громко настаивавшего на выкупе: «Где она?» Он спросил это таким тоном, что смех и шутки мгновенно смолкли, и тот, к кому был обращен вопрос, торопливо повел Толяна наверх. Мой муж, увидев, что дверь заперта, недолго думая вышиб ее ногой, молча взял меня за руку, вернул за стол и продолжил переговоры с Антоном. Я уже изрядно выпила, но сквозь застилавшую глаза пелену заметила, как вытянулись лица у моих родителей, наблюдавших эту сцену похищения меня из-за стола и водворения обратно. А Люся незаметно кивнула в сторону двери: мол, надо поговорить.
– Могу я выйти с Люсей в сад? – спросила я Толю.
Он, как бы удивляясь моему вопросу, ответил:
– Конечно.
Мы вышли в сад.
Когда мы только приехали сюда, был ясный день, а теперь над темными деревьями стояли высокие звезды. В саду разливались соловьи. Люся, прислонившись к яблоне, молча закурила. Я присела на скамейку рядом и запрокинула голову.
Колючие звезды, рассыпавшиеся по небу между ветвей деревьев, смотрели на нас, как во времена нашего детства. Нигде потом не увидишь таких звезд, как там, где ты родился… Здесь они как будто вписываются в знакомый до мелочей пейзаж, в родные запахи, в пение соловьев… Их свет точно возвращает тебе память о давно забытом – с такой силой, что на глазах выступают слезы. И соловьи, казалось, слетелись в сад со всей округи, каждая ветка была окутана щелканьем, пересвистом, перекличкой невидимых птах.
– Напрасно ты это сделала, – наконец заговорила Люся. – Да, я вижу, Толян, в отличие от Игоря, сумеет обеспечить тебя… Но какую цену затребует он за все это?..
В голосе Люси прозвучали какие-то незнакомые нотки растерянности.
– Все-таки он человек не нашего круга, – продолжала Люся.
– А что это такое – наш круг? – спросила ее я.
– Это круг все-таки интеллигентных людей… Людей со своим особым мировоззрением, своими ценностями и пристрастиями, и Толян к нему не принадлежит.
– Он и не желал бы принадлежать к этому непонятному кругу, – заступилась я за мужа. – Игорь, тот – да, был интеллигент, если иметь в виду количество прочитанных им книжек… Но что касается всего остального… Вспомни, с каким интеллигентным изяществом он превратил меня в ломовую лошадь, которая везет на себе все.
– Это ты сама из себя сделала лошадь, – сокрушенно молвила Люся.
Я не хотела спорить, о чем и сказала Люсе. Вокруг такая ночь, а мы разглагольствуем бог весть о чем…
– И «такую ночь» могут увидеть только люди нашего круга, – еще печальнее сказала Люся. – А этим, – она кивнула в сторону дома, – что день, что ночь… Словом, мне страшно за тебя. Когда ты была за Игорем, мне было стыдно за тебя, а теперь страшно. Что с тобой будет, Лариса?
Что со мной будет? Кто мог это знать? Игорь бы в ответ на такие слова философски произнес: «А что с нами со всеми будет?» – хотя «все» его абсолютно не интересовали… Что со мною будет? – спросила я сама себя, и соловьи, как бы отвечая мне, зашлись своей горестной песней…
Я просыпалась в шесть утра и выходила на просторную лоджию. Потягивалась, минут пятнадцать посвящала зарядке, потом долго смотрела вниз, на пустую узенькую улочку. Такую узкую, что на ней с трудом разъезжались две машины.
Эта маленькая деревушка недалеко от Римини очень напоминала Прибалтику, где я когда-то отдыхала с родителями и сестрой. Я пожелала остановиться в тихом месте, хотя Толя и возражал. Мне просто необходимы были тишина, покой и безлюдье.
Впрочем, деревушка оказалась итальянской, а не нашей, привычной, да еще и находилась на побережье. Дорогие отели, роскошные дачи, рестораны, магазины. Здесь не занимались крестьянским трудом, а принимали туристов и отдыхающих. Все было подчинено индустрии отдыха и развлечений.
Так что Карась, вначале испугавшийся слова «деревня», вскоре успокоился. По вечерам узкие улицы заполняли толпы праздной, фланирующей публики. Заманчиво сияли огни ресторанов и кафе, слышалась английская и немецкая речь. Впрочем, иногда и русская. Медленно катили четырехколесные велосипеды. Из парка доносились грохот аттракционов и музыка.
Толик просто упивался этой изысканной, чисто европейской атмосферой, так не похожей на дух наших российских курортов.
– Ты видишь, рыжая! – повторял он восторженно на каждом шагу. – Это тебе не наша совковая помойка!
– А мне Прибалтика больше нравится. И даже Крым. Спокойней и уютней, – говорила я только из одного желания противоречить Карасеву и от обиды за отечество.
Мне было скучно в этой праздной толпе. С первого дня я полюбила только море. Толик до утра мог сидеть на террасе ресторана и поглощать одну за другой порции спагетти и рисотто, запивая обильную еду своим любимым красным вином. Я съедала только фруктовый салат и пристально смотрела на жующего супруга. Он понимал этот ожидающий взгляд.
– Что? Снова купаться, в одиннадцать часов? С ума сошла!
Но я не могла отказать себе в этом удовольствии. Толик недовольно тащился со мной на берег. Если «деревня» кипела и сияла огнями, то на берегу царила черная южная ночь. Я входила в воду и долго лежала на спине, глядя на россыпи ярких звезд. По всем признакам я должна была быть очень счастливой, но почему-то не была.
На одном из лежаков курил Толик, в темноте мерцала его сигарета. Не хотелось к нему возвращаться. А ведь он ни в чем не виноват. Не виноват в том, что мне хотелось бы видеть рядом другого. И я старалась быть поласковей с мужем. Надо отдать Толяну должное – здесь, на отдыхе, он резко помягчел. Угловатость, жесткость, угрюмость, напугавшие меня на нашей свадьбе, сошли с него как загар – передо мною был заботливый муж, балагур и забавный увалень. Я подумала: может, Толя на людях заставляет себя быть другим, а такой, какой он есть на самом деле, всамделишный – он сейчас здесь, со мной… Но позже я поняла, что это было не так. В тот наш медовый месяц Толян как бы дал себе команду расслабиться, подобреть – потом я его уже таким не видела.
Через несколько дней Толик возненавидел экскурсии и культурные мероприятия и стал всячески от них увиливать. У него появились свои знакомые, у меня – свои. Две милые интеллигентные старушки из нашего отеля, уже вторую неделю путешествующие по Италии, пригласили меня на экскурсию в Равенну. Карась даже взвыл, услышав про Равенну:
– Как ты не понимаешь, что я смертельно устал! Устал, голуба. Мне нужно полежать на горячем песочке, прийти в себя, чтобы до будущего лета не отдать концы. Я живу в такой напряженке, чтобы у нас с тобой было масло к хлебу и норковая шубка у моего пупсика…
Карась пощекотал меня игриво и ущипнул пониже спины. Он очень боялся за свое здоровье с тех пор, как в одночасье помер от удара его приятель, здоровый сорокалетний мужик, за три года сколотивший изрядное состояние. Теперь я каждый день выслушивала сетования мужа на то, какая у них нервная, каторжная, неблагодарная работа. Как будто крутился он исключительно ради блага отечества, а не своего собственного. Но я, зная обязанности хорошей жены и подруги, поддакивала и сочувствовала.
– Хорошо-хорошо, дусик, полежи на песочке, покайфуй, – великодушно разрешила я. – Только не пей ничего, даже кьянти. К обеду мы уже вернемся.
Толик хотел побожиться, что, кроме чая и минералки… Но я запретила поминать это имя всуе. Рано утром, вдохновенная и счастливая, я ехала с новыми приятельницами в Равенну.
– «Ты как ребенок спишь, Равенна, у сонной вечности в руках!» – декламировала Софья Викторовна, в прошлом учительница.
Им с сестрой было примерно по семьдесят, но они не побоялись пуститься в путешествие. Всю жизнь о нем мечтали, и только сейчас судьба подарила им такую возможность. Судьба в лице преуспевающих детей и внуков.
По дороге они рассказали мне о том, что нам предстоит осмотреть, – самые замечательные в мире мозаики, могилу Данте, базилики VI века. А я мечтала увидеть просто маленький, уютный городок. Ровно девяносто лет назад путешествовал по Италии Блок с Любовью Дмитриевной. Больше всех городов ему понравилась именно Равенна.
Вернулись мы после трех. В пустом номере было прохладно и тихо, только ненавязчиво жужжал кондиционер да с улицы доносился мягкий, сладкий баритон. А я-то думала, что любящий муж уже ждет, волнуется, поругивает меня. Ведь обед и сон для него священны, как и для всякого русского мужчины.
Я приняла душ, надела купальник, пляжную тунику, шляпку и отправилась на поиски супруга. В это время дня я не любила бывать на берегу. Людское месиво. Свободно пройти можно только по самой кромке воды. Все остальное пространство аккуратно заставлено лежаками и зонтиками. Здесь сидят и лежат, курят, болтают на всех языках.
А в воде – никого! Только детишки копошатся у берега. Здесь отдыхающие не любили купаться, они только загорали. Купание ранним утром и вечером считалось чистейшим безумием. Если в это время кто-то с наслаждением плескался в воде, можно было не сомневаться – русские.
С трудом отыскала в этом муравейнике муженька. Он, вальяжно развалившись под зонтиком, курил и оживленно беседовал с двумя девицами, вульгарными, накрашенными, это в такую-то жару. Одна без лифчика. Очень заметно было, что бедняга наконец-то отыскал здесь родственные души.
С минуту я наблюдала за этой троицей. Толик заметил меня, испугался и поспешил навстречу, с трудом лавируя между лежаками.
– На полдня оставила мужика одного, он тут же подцепил каких-то потаскушек! – зашипела я с притворной яростью.
– Ты что, это хорошие девушки, хохлушки. Уже второе лето работают здесь в сезон. Сама знаешь, как у них там голодно и безработно, – виновато затараторил Карась.
– И на каком же поприще они здесь трудятся? – вкрадчиво спросила я.
Он посмотрел на меня укоризненно. Девицы брались за любую работу – посудомоек, горничных, только бы вернуться домой не с пустыми руками. Я тоже уважаю деловитых женщин, но у этих уж больно вид подозрительный.
Я втащила Карася в воду, он упирался. Купание в это время дня не доставляло большого удовольствия. Никакого ощущения прохлады и свежести, как будто в кипятке плещешься.
– Ну как осмотр достопримечательностей? – спросил Толик, когда мы с ним доплыли до волнореза. – Повысила свой культурный уровень?
– Много потерял, толстяк! Впрочем, чего тебе рассказывать, все равно ничего не поймешь.
