355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вера Ветковская » Лукреция с Воробьевых гор » Текст книги (страница 3)
Лукреция с Воробьевых гор
  • Текст добавлен: 6 мая 2022, 08:33

Текст книги "Лукреция с Воробьевых гор"


Автор книги: Вера Ветковская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

В школе у меня как-то расстроились отношения с одной из близких подруг. Я переживала это как драму. Сестра по этому поводу прочитала мне цикл лекций на тему «Об отношениях».

– Отношения с людьми ни в коем случае нельзя пускать на самотек. Их нужно продумывать, строить, кропотливо, с терпением, – вразумляла она меня. – Конечно, в том случае, если эти люди тебе нужны или ты вынуждена существовать с ними под одной крышей. Потому что иногда лучше безжалостно порывать исчерпавшие себя отношения. Как в твоем случае, например.

Сестрица расхаживала по комнате из угла в угол, постукивала карандашом по столу, привлекая мое внимание к ключевым моментам своей лекции. Я не во всем с ней соглашалась.

Люська уверяла, что необходимо строить отношения не только между чужими людьми, мужем и женой, например, тут уж сплошное моделирование и конструирование. Но и между родными: родителями и детьми, сестрами и братьями.

– Не может быть, – возражала я. – Отношения между родными складываются естественно, интуитивно. Строит их только природа, любовь, привязанность.

– Какое заблуждение, невежество! – возмущалась Люся. – Естественно, интуитивно – это хаос. Хаос в отношениях нужно немедленно искоренять. Он приводит к неминуемым несчастьям, ссорам, разочарованиям и взаимной ненависти.

Как видно, Люськины уроки не пропали даром, хотя я и пыталась спорить с ней до хрипоты, отстаивая естественность. Во многом я с ней соглашалась. Например, в том, что нельзя слишком часто встречаться даже с близкими друзьями. Быстро наступает пресыщение, люди начинают друг друга раздражать. Только очень близкие по духу, родственные души способны выдержать подобное испытание – долгое существование под одной крышей или слишком тесное общение.

На собственном опыте я убедилась, что самые добрые отношения могут себя исчерпать. Нужно научиться вовремя, не затягивая, и мирно расставаться. Моим родителям было бы гораздо мудрее расстаться лет десять назад. Сейчас у матери не было бы повода обвинять папу в том, что он загубил ее жизнь. Ее жизнь самая обыкновенная, не загубленная. Люся говорит, мама не реализовалась. Но виновата в этом только она сама, ее инертность и недостаток силы воли.

Ничего не поделаешь, мы живем по средствам, а средства отпускает жизнь. Наш убогий быт никогда не позволял строить разумные, хорошие отношения между людьми. Если бы у нас была крыша над головой, мы бы с папой забрали к себе бабушку и поселились втроем под этой крышей. К маме и Люсе ходили бы в гости, по праздникам вместе садились за стол. И была бы у нас замечательная, правильная и мудрая жизнь.

А сейчас уже поздно. Люся пишет диплом. Как бы ни сложилась ее жизнь, она никогда не вернется в наш постылый поселок. Она его ненавидит какой-то лютой ненавистью. Я мечтаю уехать далеко на север, куда-нибудь в Архангельск. Отношения – великая наука, которой мои родители пренебрегли. У них все шансы упущены. А у нас с Люсьен все впереди, и это возлагает на меня большую ответственность. В судьбу я не верю. Свою жизнь мне предстоит создавать, лепить самой, своими невеликими силами и более чем скромным умом.

А сейчас мне предстояло построить отношения с Иноземцевым. Это было первое в моей жизни крупное строительство. Когда он на следующий день поймал меня в коридоре и пригласил вечером на прогулку, я отказалась. Очень мягко, необидно, но решительно. Конечно же я ни словом не обмолвилась о своих опасениях. О том, что слишком часто встречаться опасно: быстрее наступит пресыщение и разочарование.

Доводы были простые и разумные – сессия. А для меня эта сессия стала особенно тяжелой. Долгие прогулки пока роскошь. Он внимательно слушал, склонив голову к плечу. Медленно и важно кивнул в знак того, что понимает и способен войти в чужие обстоятельства. Но мне показалось, что он слегка удивлен отказом. Как видно, не привык к ним. И к тому, что его общество отвергают даже по уважительным причинам.

– Ну что ж, до завтра! – Он помахал мне на прощание рукой.

– До завтра, – машинально повторила я.

Но на следующий день на факультете не появилась. Просто незачем было. Через два дня зачет. Аська в сессию предпочитает заниматься дома, потому что бабушка и мать обеспечивают ее регулярным и полноценным питанием. Когда комната поступает в мое распоряжение, читалка уже не нужна. К тому же в сессию она становится непригодной для работы. Места нужно занимать с утра. Пришедшие после полудня часто покидают ее несолоно хлебавши.

Итак, я занималась в комнате одна. Даже дверь запирала, чтобы праздношатающиеся не отвлекли. Каждые три-четыре дня папа привозил мне продукты и даже борщ варил. По вечерам заглядывал мой приятель, математик Володя, и выводил меня на часок проветрить.

Вернее, я проветривала непутевого Володю. Чрезвычайное умственное напряжение требовало соответствующей разрядки. И математики разряжались на всю катушку. Сутками они играли в карты, почти не выходя из комнаты и подкрепляя себя только сигаретами и вином.

После этих оргий Володька являлся к нам обуглившийся, с темными кругами у глаз, часто и проигравшийся. Мы с Аськой отпаивали его чаем и по-матерински вразумляли. Володька бил себя в грудь и клялся покончить с картами, вернуться к здоровому образу жизни. Но вскоре снова как в яму проваливался…

Я бродила по темным аллеям с Володькой все равно что наедине с собой. Бездумно, легко было на душе. Прошел только месяц после вечеринки у Лены Мезенцевой. Но этот месяц словно сконцентрировал в себе долгие годы и взвалил на мои плечи стопудовую усталость. Требовалась передышка.

Многие мои приятельницы углядели бы женский умысел и хитрый ход в моем поступке. В том, что я прекратила наши ежедневные прогулки. В романах и кинофильмах мудрые девушки порой так и поступают, чтобы набить себе цену и крепче привязать поклонника, ибо мужчины не любят слишком доступных. Но я для подобных интриг была слишком простодушна. Просто этот напряженный, неправдоподобный месяц лишил меня последних сил. И теперь я наслаждалась покоем, одиночеством, совсем не заглядывая в завтрашний день.

В этот предновогодний день ухитрились втиснуться несколько знаменательных событий – и неприятных, и добрых. Теперь уже и дни наступили насыщенные, а раньше пролетали пусто, как один час.

Я зашла ненадолго в библиотеку сдать отработанные книги и учебники и загрузиться новыми. Едва успела подняться из подвала по крутой лестнице, как на меня набросилась Гонерилья. Напрасно я пыталась отделаться легким кивком и ретироваться. Эта рыжая сатана так и впилась в меня всеми десятью когтями. Она недавно с помощью хны превратилась из иссиня-черной брюнетки в нечто палево-красное.

Год назад Ольга организовала на факультете свой неофициальный семинар, куда по ее замыслу должны были влиться лучшие научные силы, сливки студенчества. Время от времени они собирались в пустой аудитории или на квартирах и читали друг другу доклады, сообщения, а потом обсуждали их.

Несмотря на шумную рекламу, эта затея не вызвала большого интереса. И никто не лез вон из кожи, чтобы удостоиться этой немыслимой чести – попасть на шабаш к Гонерилье. В общаге посмеялись и решили, что для Ольги это всего лишь повод заявить о себе. На факультете у нас была дюжина талантливых ребят, и все они жили в общежитии. Дутых интеллектуалов, натасканных репетиторами сынков, дочек и внуков знаменитостей я не считаю.

– Ты, конечно, слышала о нашем семинаре? – Она сверлила меня своими ястребиными желтыми глазами.

– Еще бы! На факультете только и разговоров, что о вашем семинаре.

– Понимаешь, нас не устраивает тот усредненный уровень, который нам навязывают. – Ольга пропустила мимо ушей мою реплику и начала доверительный разговор. – Наша программа рассчитана на середняков. Да и уровень преподавателей оставляет желать лучшего…

– А меня вполне устраивает, – призналась я. – И сама я как раз и есть тот самый середняк. А уровень каждый устанавливает для себя сам.

– Это верно, верно, – согласилась Ольга. – Но ты на себя клевещешь. Конечно, скромность украшает, но…

И тут она предложила мне сделать доклад по моей курсовой «Поэтика Достоевского» или на любую тему по моему усмотрению. Никогда не предполагала, что в ее голосе может быть столько тепла, участия и понимания. Гонерилья умела лицедействовать, и многие покупались на ее фальшивую ласку.

Это была ее любимая игра: приворожить какую-нибудь простушку, наговорить комплиментов, набиться в подруги. А когда бедняга разлеталась ей навстречу, распахнув объятия, Ольга с каким-то садистским наслаждением ее осаживала, выставляла на всеобщее посмешище, с холодным недоумением напоминала о ее месте, природном убожестве и бескультурье… У нее был целый набор отработанных приемов, унижать людей она очень любила. Наверное, это нужно было ей для самоутверждения.

Когда-то на первом курсе она и со мной это проделала. Мне так хотелось дружить со всеми. Все мои однокурсники казались мне такими необыкновенными, умными и талантливыми. Гонерилья преподала мне жестокий урок на тему «простота – хуже воровства». Я быстро опомнилась и дала отпор, а Аську она топтала долго. Потому что для Аськи Гонерилья была высшим существом из недоступного мира москвичей, куда Аська так стремилась.

Да, я умела давать отпор. Еще как! Но папа учил меня ладить с людьми, даже самыми невыносимыми, не давать волю раздражительности, не грубить. Поэтому я мягко отклонила столь лестное предложение. В марте я собиралась сделать доклад на своем семинаре по Достоевскому, мне этого было достаточно.

Наскоро простившись, я бежала от Гонерильи, украдкой перекрестившись. Потому что верила – встречи с ней сулят только несчастья. Но на этот раз получилось все наоборот. Я тут же столкнулась с Леночкой Мезенцевой.

Она курила у окна и, увидев меня, радостно замахала рукой. При этом искры от сигареты брызнули во все стороны. Ленка никогда не стряхивала пепел, отчаянно жестикулировала, поэтому все ее платья и даже пальто были в подпалинах. Я осторожно приблизилась к ней на безопасное расстояние. У Лены богатый гардероб, а я не могла рисковать единственной серой юбкой и черной водолазкой.

– Ты почему не была вчера на консультации? Игорь спрашивал о тебе, – огорошила она меня.

– Решила, что без этой консультации вполне обойдусь, – пробормотала я.

– И правильно сделала, время сберегла, – одобрила Ленка, норовя стряхнуть на меня новую порцию пепла. – А я давно хотела тебе сказать, Лорик. Наши факультетские Марьи Алексеевны затеяли неприличную возню. Несут всякий вздор об Игоре, будто он морочит тебе голову. Я знаю его много лет. Он замечательный человек и очень ответственный. У него все всерьез…

Тут Лена доверительно коснулась моего локтя, а я ловко увернулась от сигареты и слегка пожала ее руку. Как приятно доброе слово. На душе у меня потеплело. Тем не менее я отвечала равнодушным тоном:

– У нас с Иноземцевым самые невинные отношения. Не знаю, чем вызвана эта буря в стакане воды.

Ленка деликатно промолчала. Потом мы поболтали об экзаменах и ее предстоящем бракосочетании и простились очень довольные друг дружкой. Бывают же люди, которые одним своим присутствием дарят хорошее настроение. Я сама хотела бы стать такой, приносить хоть какую-то пользу людям. Но, увы, это талант, и дается он от природы.

Я открыла дверь комнаты и даже глаза зажмурила от удовольствия: ни души, тишина! Всего пять часов, а сумерки уже подступают, сначала сизые, потом синие и фиолетовые. В комнате особенно уютно, когда горит только моя лампа на столе. Я взобралась с чашкой кофе на широкий подоконник и долго смотрела вниз на безлюдные аллеи, по которым гуляла легкая пороша.

И вдруг – робкий, едва слышный стук в дверь. Сердце – вещун. У нас в общаге никто так не стучал. Обычно колотили нахально и требовательно. Я спрыгнула с подоконника и оглядела себя: потертые вельветовые брюки, папина рубашка. Вздохнула и крикнула:

– Войдите!

Он не вошел, а заглянул, такой неуверенный, виноватый, что у меня сердце сжалось, и тут же начал с извинений: мол, явился без приглашения, но всего на минутку, только убедиться, что у меня все в порядке.

– Ты очень вовремя: Аси нет, «мертвая душа» отсутствует. – Я распахнула руки и оглядела хозяйским взором свои владения. – Очень рада тебе. Проходи, будем пировать.

Кажется, я своей болтовней очень приободрила его. Он сделал шаг от порога и, снимая пальто, сказал с откровенной завистью:

– Как у вас здорово! Хочешь – поменяемся на мою комнату?

– Будешь жить с Аськой и с «мертвой душой»? Довольно пикантное сожительство.

– А ты с моими предками, – не без горечи бросил он.

Я накормила его борщом, не скрыв, что сварил его папа, а сама я ничего не готовлю да и не умею. Игорь с удивлением слушал, с какой любовью я рассказывала об отце.

– Мы, общежитские, редко ругаем своих ро-ди-чей. Обычно вспоминаем их с ностальгией, и вспоминается только доброе. Понятно почему. – В этих словах не было упрека, но он почему-то смутился.

Мы проговорили целых три часа – время, которое я собиралась добросовестно посвятить лингвистическим штудиям. Но и после того, как проводила Игоря до лифта, Реформатский и Соссюр[4] никак не шли на ум. До трех ночи сидела я за столом, глядя не столько в учебники, сколько в иссиня-черную темноту за окном.

Игорь жил на Ломоносовском проспекте, в одном из мрачных и громоздких домов сталинской эпохи. Они считались очень престижными, но мне логика престижности непонятна. Такое впечатление, что архитектура как искусство у нас после семнадцатого года выродилась, остался только план застройки.

Однажды вечером в начале весны мы бродили с Игорем по дворам и закоулкам, окруженным со всех сторон этими серыми монстрами. Недавно он показал мне свои окна и пригласил зайти. В ответ я жеманно поджала губы и опустила ресницы. Это означало, что скромной барышне недопустимо делать такие двусмысленные предложения. Игорь расхохотался, а я состроила еще несколько подходящих к случаю рожиц – от надменно-высокомерной до целомудренно-оскорбленной.

– Ты неправильно выбрала жизненную стезю, Лорик, – решил Игорь. – Такое дарование пропало.

Ничего и не пропало, в жизни все пригодится. А в театральном меня никто не ждал. Сто человек на место! Конечно, как и все девчонки, я в детстве хотела стать актрисой. Даже ходила в драматический кружок, сыграла несколько ролей. Но актерская мечта меня, к счастью, не зацепила.

И вот в тот вечер Игорь поднял голову на одно из светившихся окон и сказал:

– Серж дома. Один и, как всегда, в жуткой хандре. Зайдем.

Вначале я наотрез отказалась. Дело в том, что Иноземцев считал меня донором. В отличие от людей – черных дыр и вампиров, доноры подпитывают ближних своей энергией, поднимают настроение и разгоняют черную тоску. Он прямо-таки осязал светлую энергию, которую я излучаю.

– Вот еще. Не желаю тратить на твоего хандрящего друга свою энергию. Мне самой порой не хватает, – упиралась я, но Игорь настойчиво увлек меня в подъезд:

– Не будь такой жестокосердной. Серж тебе обязательно понравится. Обещаю.

И я сдалась. О Сереже я слышала не раз. Они дружили чуть ли не с детского сада. И теперь парень переживал трагические времена. Поступил он на биофак просто потому, что там работали отец и тетка. В этой среде принято было пристраивать детей поближе к себе. Чада шли по проторенным дорогам и не особенно задумывались ни о своей судьбе, ни о будущем.

Но Сергей был совсем другим. На первом курсе он почувствовал слабое беспокойство. На втором его одолели тревожные сомнения. На третьем он уже твердо знал, что не туда попал, надо уносить ноги и искать единственную, свою дорогу.

Но не тут-то было! Родители и слышать не хотели ничего о каких-то сомнениях и исканиях. Все давно найдено и устроено. Тем более парню грозила армия. Вот уже полгода продолжалась эта война. Сергей совсем зачах и пал духом. Факультет ему так опротивел, что он не мог там показываться.

Позицию Игоря я не понимала. Он как будто встал на сторону друга, но в то же время был решительно против ухода из университета, считая, что такие люди, как Серж, не для армии, его забьют всякие там «деды» в первый же год службы. Наверное, он был прав.

Я поняла это, когда нам открыл сам Сергей. Мы посмотрели друг другу в глаза. Никакая искра между нами не пробежала. Просто я почувствовала, что мы одного поля ягоды. Он был похож на нескладного подростка, худой, как отшельник в скиту. И ясные, как у отшельника, глаза, отрешенные и тоскливые. Он обрадовался нам как-то по-детски, осторожно пожал мне руку.

– Ну что, мизантроп, скучаешь? – бесцеремонно спросил у него Игорь. – У тебя даже свет в окошке какой-то унылый. Правда, Лариса?

Это большая редкость, когда люди, едва познакомившись, начинают говорить друг с другом легко и просто. Слово за слово, и мы с Сережей так увлеклись, что он даже поведал мне свою заветную, тайную мечту:

– Вот уже несколько лет только об этом и думаю: посадить весной зерна в талую землю, смотреть на первые всходы, радоваться, когда они заколосятся. Осенью сжать, смолоть – все своими руками. И испечь хлеб…

Тут вдруг его грустные глаза вспыхнули радостным светом. А я смутилась. Странные мечты у этого юноши. Я, конечно, с первого взгляда догадалась, что это потерянный, несчастливый человек. Он не может понять, кто он такой, зачем в этот мир явился и чем ему заняться.

Вернулся с кухни Игорь, принес нам на подносе чашки с чаем и бутерброды, и тут же принялся подтрунивать над Сержем:

– Неужели он уже открыл тебе свою душу? И чем ты его купила? Ну и что ты скажешь, Лора, о хлебе, испеченном своими собственными руками? Не проще ли пойти в булочную?

Я бросила на него негодующий взгляд. Но Сережа только виновато улыбнулся. Эти дружеские насмешки его ничуть не задевали.

– Но это же так просто, Сережа. – Я с большим участием отнеслась к его несбыточной мечте и стала давать советы: – У тебя, конечно, есть дача…

– Ну как ты не понимаешь, Лариса! На даче выращивают огурцы, лук, а не хлеб. – Его лицо даже исказилось от боли. – Да меня и засмеют. Это можно сделать только в деревне, настоящей.

И я стала рассказывать ему о деревне. Одна моя бабушка жила на окраине чудного городка Касимова, другая в Белоруссии. Лето я всегда проводила у них. Видела, как пашут поля, засевают огороды, по утрам выгоняют скот в поле. Но я любила деревню как горожанка, предпочитала полежать у речки или гулять по краю леса, пока бабушка с папой работали в огороде или косили на берегу сено для козы.

А нынче началось повальное увлечение деревней. Многие наши знакомые уже купили дома в ближайших Владимирской, Рязанской, Тульской областях и ездят туда по воскресеньям. Заброшенный дом можно купить рублей за триста. Я посоветовала Сереже подыскать себе такой. У него даже глаза загорелись.

Мы так увлеклись, что забыли об Игоре. Он прилег на диван и, закрыв глаза, слушал. Один только раз, вклинившись в нашу беседу, спросил:

– Я вам не мешаю, пастух и пастушка? А то могу удалиться на кухню. Кстати перекушу чего-нибудь.

– Оставайся, чего уж там, – милостиво позволил Серж. – Мы и не заметили, что ты еще здесь.

У нас на факультете была замечательная пара – Валя и Саша. Они поженились еще на втором курсе. Кое-кто над ними посмеивался, но нормальные ребята их уважали, хотя и не совсем понимали. Они собирались уехать в какую-нибудь глухую деревню и учить там детей. Они считали, что все мы виноваты перед нашей нищей, униженной деревней, пришло время отдавать долги и помочь ей подняться на ноги.

– Неужели такие люди бывают? – простодушно воскликнул Сергей.

– Очень редко, но встречаются, – подтвердила я. – Чудаки, подвижники, на которых и держится мир. Нам, обывателям, они кажутся странными и непонятными.

Я пригласила Сергея к нам в башню и обещала познакомить с супругами Медведевыми. Он обрадовался и напросился на ближайшие дни. Бедняге, кажется, не с кем было поговорить. Игорь больше насмешничал и наставлял его жить по собственным понятиям и меркам.

Когда мы очутились на улице, Игорь поймал мою руку и спросил не без ехидства:

– Кажется, встретились родственные души? Я присутствовал при сем знаменательном событии. А мы с тобой родственные души, как ты думаешь, Лукреция?

– Мы с тобой нет, – уверенно отвечала я. – Но это ничего не значит. Вы с Сергеем совсем разные, тем не менее дружите много лет.

Я нисколько не кривила душой, когда говорила Аське и Лене Мезенцевой, что мы с Иноземцевым просто друзья. Долгое время так оно и было. Но дружба бывает разная. Я так и не поняла, что нас вначале связывало с Игорем. По-моему, чувственного влечения, как такого, вовсе не было. Только непонятное притяжение, любопытство, долгие беседы и споры.

Наконец через два-три месяца я решила рассказать отцу о своих отношениях с Игорем, которые так и не смогла определить. Тогда я назвала их дружбой, хотя они уже перешли ее рамки. Но папа все еще оставался идеалистом, эдаким старомодным шестидесятником и не без труда воспринимал реалии конца восьмидесятых.

Чтобы не будить излишние тревоги, я отцу далеко не все рассказывала. Гораздо важнее было обсудить с ним некоторые проблемы, например проблему неравенства. Почему-то все считали, что мы не пара. Мне это было непонятно.

– В детстве я свято верила, что наше общество – самое справедливое. Ты, кстати, папуля, долго поддерживал во мне эту иллюзию. Теперь-то я знаю, что нигде нет такого оголтелого холуйства, неравенства и всяческих социальных и экономических уродств, как у нас.

Отец очень смутился, а я ругнула себя за неосторожность. Он во всем считал себя виноватым: и в том, что недостаточно хорошо воспитал нас, и в том, что в стране творится черт знает что и совсем нечего есть. Обостренное чувство ответственности за все происходящее Люся считала большим его недостатком.

Я вспомнила, как учительница в начальных классах ставила только пятерки одной недалекой девочке, дочери секретаря райкома. А наша мама много лет поддерживала вымученные добрые отношения с заведующей промтоварным магазином. И занималась с ее сыном-тупицей, чтобы обувать и одевать нас. Разве это не уродство?

Папа вздохнул, хотел было возразить, но передумал.

– Сколько тебя помню, ты каждую неделю брал рюкзак и отправлялся в Москву за продуктами. Выстаивал несколько очередей за мясом, колбасой, маслом и к вечеру, усталый, возвращался домой. Целые области устремляются в Москву за едой. Как это унизительно и бездарно.

Но папу не интересовали житейские проблемы. Он всегда морщился, когда знакомые жаловались на быт и неустройство. А вот высокие материи он обожал, любил пофилософствовать и поговорить с друзьями о политике.

– Ты ведь начала, кажется, с привилегий? Кто родителя Игоря? Расскажи.

Папа постарался вернуть меня к нашим баранам. Как он беспокоился, бедный, когда у Люси появился поклонник. Как будто его дочери угрожала опасность.

Мать Игоря преподавала у нас на факультете французский, а отец был деканом в каком-то техническом вузе. Не министром и не космонавтом. Почему-то все считали, что я ему не пара.

– Люди очень любят свои привилегии, большие, маленькие и даже мнимые. Ради привилегий часто идут на любую низость, борются за них, не считаясь со средствами.

– Какие привилегии, папа! Они живут в Москве, мы в Малаховке, они – в кирпичном доме, мы – в блочном.

– То, что говорят все, не имеет значения. Главное, как Игорь относится к своему статусу мальчика из приличной семьи, – резонно заметил папа. – Не будь слишком доверчива, убедись, что он серьезный и порядочный парень.

– Папа!

Я даже расхохоталась. Интересно, что посоветовала бы мне мама, вздумай я с ней пооткровенничать. Отец давно взял на себя материнские функции. Я поклялась, что его дочурке ничего не угрожает. Тогда я была уверена, что у меня крепкая голова и никогда она не закружится. Еще как закружилась, когда… Бедный папа, если бы он знал. Но тогда я сказала ему:

– Ты должен беспокоиться, чтобы твои дочери не остались в старых девах с такими характерами. Чего в нас не хватает, так это женственности, мягкости. Какие-то гренадеры в юбках. Недавно познакомилась с Люсиным женихом. Всю жизнь суждено ему проходить у нее в ординарцах.

Отец сделал вид, что мне поверил, но в душе у него с того дня поселилось прочное беспокойство. А к Игорю он всегда относился с опаской, как будто ждал от него неприятных неожиданностей. Значит, папа тоже понимал, что неравенство – закон жизни. А я-то думала, что он выше этого, что он такой же неисправимый демократ, как я, и для него все люди равны.

Мы долго, очень долго приглядывались друг к другу, изучали друг друга. Мне было интересно, что во мне, скромной, почти неприметной девице, могло привлечь Игоря. Ему, по-видимому, это тоже было интересно. Тем более, что у него был явно наукообразный склад ума, он все в своей и чужой жизни пытался глубоко исследовать, определить и классифицировать. Классификации стали его страстью.

Весной наши долгие прогулки переместились с ухоженных главных аллей на безлюдные лесные тропинки, которые паутиной оплетали парк на Воробьевых горах. Тропки эти были так узки, что мы не могли идти рядом, не обнявшись. Эта непривычная, волнующая близость располагала и к особым разговорам. Вначале мы философствовали, рассуждали о литературе, но быстро переходили на личное. О себе мы тогда могли говорить бесконечно. В будущее позволяли только украдкой, тайком заглянуть. Зачем? В настоящем было слишком хорошо.

Он мне признался, что с первых же дней знакомства принялся обдумывать и размышлять, почему его влекло ко мне.

– …и пришел я к выводу, что не только внешность твоя незаурядна, но и ты сама, Лариса, необыкновенная барышня! – говорил он с пафосом и иронией.

Я отвечала нечто невразумительное и недоверчивое, вроде «гм, однако, что же во мне такого необыкновенного?».

Он немного подумал и добавил с улыбкой, так вкусно, с явным удовольствием выговорив по буквам эти три слова:

– Ты такая Языческая, Свежая, Непосредственная. От тебя не знаешь, чего ждать. В то время как большинство моих друзей запрограммированы на много лет вперед.

Но я тут же возразила. Я редко в чем с ним соглашалась:

– Неправда, никакая я не язычница. С детства ходила с бабушкой в церковь. Знаю «Отче наш», в отличие от тебя, безбожника. Просто тебе прискучили барышни твоего круга. Даже не знаю почему, но они действительно какие-то однообразные. В этом ты прав. Или высокомерные, спесивые, как Ольга. Или пресные, беспомощные маменькины дочки.

Игорь обнял меня за плечи и терпеливо увещевал, как раскапризничавшегося ребенка:

– Ты несправедлива, Лукреция. Барышни из так называемого моего круга все очень разные. Высокомерные и глупые встречаются, но большинство из них – добрые, невежественные и беспомощные, точно такие же, как в других социальных группах и прослойках. Я верю в генетическую общность. Как люди живут, так они чувствуют и мыслят. В этом смысле на всех нас, конечно, лежит печать своего времени, своего круга. Но я всегда выискиваю редкие экземпляры, такие, как ты, Лара. Эти ярчайшие представители всегда выпадают из классификаций.

Я тоже любила исключения из правил. И с удовольствием слушала мудрые разглагольствования Игоря. От моей скромной персоны он переходил к философским обобщениям. Затем снова возвращался к нашим отношениям. Причем слово «любовь» или хотя бы скромное «нравиться» не произносилось. Поэтому долгое время я даже побаивалась в глубине души, что его интерес ко мне чисто этнографический.

– Десятилетиями искусство и литература метались в поисках выхода из тупика опостылевшего реализма, – примерно так начал Игорь одну из своих лекций, а прочел он мне их немало. – Выходы были – в чистую абстракцию, в вымысел, в путаную и мутную усложненность. Но, побродив в этих дебрях, искусство снова возвращается к «неслыханной простоте», жаждет свежих красок, новой чувственности, нового язычества, аромата лесов и полей вместо голого асфальта и спертого духа аудиторий.

Игорь и не скрывал, что я стала для него символом этой простоты, ясности, близости к народу. Впервые такая диковинная птица залетела к нему в сад.

Вот оно что, с грустью думала я в бессонные ночные часы: его привлекают моя провинциальная свежесть, первозданность, так сказать. Может быть, наивность, непосредственность. Но ведь это ненадолго. Не только потому, что человеку свойственно возвращаться в старый уютный мирок, обжитой и надоевший, к привычным отношениям. Ведь моя экзотика, такая незамысловатая, не может увлечь надолго.

Но я тоже изучала Игоря. И вскоре стала постигать помаленьку его слабости. Ему как воздух нужны были новые игрушки. Он то и дело увлекался людьми, идеями, книгами. Первое время я и была для него такой игрушкой, очень забавной. Он прямо-таки упивался мной, даже записывал в книжечку кое-какие мои словечки и шутки. Такого языка он раньше не слыхивал.

Он и с Сережей меня познакомил, чтобы похвастаться непривычным для них экземпляром. Каково же было его удивление, когда мы с Сережей подружились. Он стал наведываться к нам в башню, понравился Аське, был представлен удивительным чудакам Вале и Саше. Игорь оказался как бы ни при чем. Это очень его поразило.

И вот в один прекрасный день я, все еще уверенная, что любая игрушка со временем надоедает, вдруг перестала быть игрушкой. Наступил новый этап наших отношений. Решающую роль сыграли привычка, привязанность или еще что-то столь же обыденное и неромантическое. Но я стала необходимой: вещью, спутницей, подругой. Тогда мне это вовсе не казалось оскорбительным или обидным.

Никаких бурь и потрясений в наших отношениях не было. Они развивались медленно и тихо, потому что никто их не торопил, наоборот. Мы по-прежнему редко виделись наедине, не чаще двух-трех раз в неделю. Правда, весной явно произошел какой-то незапланированный всплеск, а я не проявила достаточной бдительности и не смогла с ним справиться. Зато дала себе слово, что на все лето мы расстанемся. Эта разлука должна была, по моему разумению, многое решить. Что именно? На это я затруднилась бы ответить.

В прошлом году у нас на факультете произошла странная, мистическая история. Не обошлось без нечистой силы. Еще на первом курсе вспыхнул, как пожар на сеновале, страстный роман между Лерой и Димкой Старовойтовым. Оба они жили в общежитии, не расставались сутками, поэтому пожар все разгорался.

Никогда я не видела такой счастливой пары. Они полностью сосредоточились друг на друге и выпали из действительности. Мы с умилением наблюдали за этой идиллией. Ничто не предвещало трагической развязки.

Но еще в те безоблачные для влюбленных времена соседка Леры по комнате Зара Гаджиева как-то обмолвилась со зловещей улыбкой:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю