Текст книги "Лукреция с Воробьевых гор"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Так почему ты мне не сказала об этом? – инквизиторским тоном повторил Игорь.
– Не успела, – устало объяснила я.
– Как это не успела? – отозвался Игорь. – Тетя уже в курсе, мать моя, кажется, тоже, а я – нет?
– Какое это имеет значение?
– Очень большое значение, – продолжал отчитывать меня Игорь. – Разве можно скрывать от меня такие вещи?
– Ну-ну, не ссорьтесь, – с интонацией доброй бабушки, покровительствующей молодым, произнесла Варвара Сергеевна. – Лариса конечно же ничего не собиралась скрывать от тебя… А потом не всегда следует мужчине знать о недомоганиях женщины… и о том, как положить им конец.
– Нет, это мне непонятно, – решительно ответил Игорь.
Я все ждала, что, покончив с упреками, он отправит свою тетушку восвояси, чтобы наедине обнять меня и сказать что-то ласковое или дурашливое. Моя мама вспоминала, как в пору ее беременности папа осторожно касался пальцем ее живота и говорил: «Тук-тук, кто там?» Но Игорь, казалось, весь ушел в обиду, стараясь замаскировать свою растерянность. Я даже почувствовала к нему что-то вроде жалости. Правда, это было отстраненное чувство. Трещина между нами росла, пропасть увеличивалась…
– Игорь, разве ты хотел бы сейчас иметь детей? – обратилась наконец непосредственно к племяннику Варвара Сергеевна.
– Не думал об этом, – глухо отозвался Игорь.
– Вот видишь, Ларисочка, – с торжеством промолвила Варвара Сергеевна, – он даже не думал об этом… Правда, Игорек, это несколько преждевременно?
Я подняла глаза на Игоря, уставилась на его губы, из которых должно было вылететь твердое «да», разводящее нас в разные стороны, или решительное «нет», навсегда нас объединяющее.
– Тетя, мы эту проблему обсудим сами, – уклонился от прямого ответа Игорь.
Варвара Сергеевна взяла из его рук свою сумочку:
– Конечно, конечно, вы тут поговорите, а я, как обещала, помогу с врачом…
Игорь ушел провожать тетушку, а я бросилась на кровать, закинув руки за голову.
Изо всех пор нашей комнаты сочилась тишина. Знакомые вещи как будто подобрались, затаились, они не были больше моими друзьями и союзниками; я боялась даже встретиться с пуговичным взглядом плюшевого медведя, моей детской забавы… Все вокруг словно копило непонятную угрозу, даже горшки с геранью, которую я заботливо пестовала. Беспощадные слова обеих моих родственниц витали по комнате, водили хоровод вокруг странных реплик Игоря, из которых я теперь не могла вспомнить ни одной. Это было как наваждение.
Я потянула руки к репродуктору, висящему на стене, и включила звук. И сейчас же по комнате поплыла песня, которая особенно часто звучала в то время. «В мире все повторится, все повторится, но не для нас…» Голос Аллы Пугачевой, поющей о долгой, долгой любви, пытался вытеснить из комнаты жестокие слова, которыми она полнилась. У меня потекли слезы.
Услышав скрежет ключа в двери, я приглушила звук радио и вытерла глаза.
Игорь вошел ко мне не раздеваясь, сел рядом и взял меня за руку.
– Ты ведь ждешь от меня каких-то слов, – почти виноватым голосом промолвил он. – Я понимаю… Просто я ошеломлен… Это как-то все неожиданно…
Я не ответила.
– Если ты так хочешь, оставь этого ребенка, – сделав над собой усилие, произнес Игорь.
– Этого ребенка! Нашего ребенка, – поправила его я. – Спасибо, на это мне не требуется ни твое, ни твоих родственников разрешение, – продолжала я, проглотив ком в горле. – Ни за что на свете я не стала бы делать то, что предлагает твоя тетушка.
– Ну и правильно, – без всякой уверенности сказал Игорь. – Хотя, конечно, все это преждевременно. Но раз ты так решительно настроена… Я так беспокоюсь за тебя… Ты так мечтала об этой работе в газете… А теперь – скорее всего, тебя сократят. Сейчас не любят отпускать женщин в декретный отпуск.
– Послушай, – вдруг вырвалось у меня. – Может, нам стоит развестись?..
Мысль о разводе никогда прежде не приходила мне в голову. Но сейчас она как стрела пронеслась сквозь густое облако предчувствия, что нас больше ничего хорошего не ждет. Честная стрела, которая знает один только путь – прямой.
– Что ты, что ты, – обеспокоенно заглядывая мне в глаза, пролепетал Игорь. – Какой развод? Все будет хорошо… Я, конечно, не представлял себя отцом, но скоро привыкну к этой мысли… Поцелуй меня.
Я поцеловала его. Прежде наши объятия и поцелуи, как нитки, схватывали края расползающейся ткани нашей общей жизни. Сейчас я только почувствовала боль на губах, боль ожесточения, а не нежности.
Несколько дней после этих знаменательных бесед с Игорем, его матерью и теткой я буквально спасалась на работе с утра и до вечера, стараясь скрыть от коллег приступы тошноты и головокружения.
Очевидно, пока меня не было дома, обе Сергеевны изводили Игоря упорными звонками. Отголоски этих переговоров долетали до меня поздно вечером, когда Игорь, прикрыв дверь комнаты, шипел в трубку: «Оставьте нас в покое!» или «Это наше дело!». Мы с ним в основном молчали, ожидая друг от друга какого-то движения навстречу, дружеского жеста, любовного излияния души, но что-то как будто встало между нами. С лица Игоря не сходило выражение обиды и детского недоумения.
На пятый день – была как раз пятница – мне и вовсе расхотелось идти домой. К счастью, в этот день я была «свежей головой». Голова, правда, работала с трудом, приходилось то и дело бегать в корректорскую за справками. Я вышла на улицу, когда уже вовсю горели фонари, и двинулась по Калининскому проспекту.
Навстречу текла яркая, нарядная толпа, в основном молодежь. Весело перекликаясь, юнцы текли по Калининскому, прикидывая, хватит ли денег на бар, возле которого уже собралась толпа в ожидании места за столиком. В студенческие времена и я с Асей или Толяном Карасевым посещала этот бар. Казалось, это было очень давно, невозможная пропасть времени отделяла меня от той рыжей любопытной девицы, стоявшей когда-то под дверью этого заведения, а между тем не так много лет прошло – вот, например, швейцар Степаныч, угрюмо отвечающий на шутки молодняка, совсем не изменился… Впервые, да, впервые в жизни мне не хотелось домой.
Вообще я очень любила нашу квартиру. Здесь я чувствовала себя хозяйкой. Каждая новая вещь, появляющаяся в доме благодаря моим стараниям, роднила меня с ним. Любая мелочь, даже разноцветные прихватки для кастрюль, которые я сшила на своей швейной машинке… И мои комнатные цветы – многочисленные отростки и корешки я брала на работе в библиотеке, где цветов было множество, пересаживала их в новые горшки… Я любила мою посуду, красную в белый горошек, – кастрюли, миски, кружки, чайник. И книги – я то и дело покупала новые книги, и они постепенно пускали корни в нашей библиотеке.
Но в тот вечер при мысли о нашем с Игорем жилище меня охватила тоска, как будто в нем поселился кто-то третий, безусловно лишний, даже опасный… Я шла по кромке тротуара, уступая путь встречным, и боковым зрением видела, что вровень со мною вдоль дороги ползет машина… Я уже не раз приостанавливалась, надеясь, что она проедет дальше, но машина тоже останавливалась, убеждая меня в том, что внимание водителя устремлено именно на меня.
Терпеть не могу уличные знакомства: не реагирую на улыбки встречных мужчин, молчу в ответ на плоские шутки, при помощи которых они обычно завязывают знакомства с женщинами, а уж в сторону сигналящих автомобилей и головы не поворачиваю. И теперь не собиралась откликаться на внимание преследователя. Но когда колесо машины чиркнуло о бордюр, невольно повернула голову, чтобы как следует отчитать его. И обомлела.
За рулем черного джипа сидел Толя Карасев; с неподвижной улыбкой, скорее с гримасой, означающей улыбку, – физиономия его вообще с детских лет была как бы лишена мимики, – смотрел на меня.
Не будь Толян за рулем, я бы бросилась ему на шею.
Те, кто любил нас в ранней юности и кому мы не ответили взаимностью, с течением времени приобретают над нами какую-то странную, магическую власть. Их вспоминаешь с робкой благодарностью, убедившись на личном опыте, что не так уж много в мире любви, не очень уж много суждено встретить в жизни людей, которые потянутся к тебе. И прошлое начинает все больше притягивать к себе; поневоле думаешь, что вот было в твоей жизни существо, привязанное к тебе по-настоящему, – а что может быть прочнее этой полудетской, со школьных времен, привязанности, – но ты этого человека не оценила, полагаясь на будущее, в котором случится еще масса необыкновенных встреч… Так и я нет-нет да и вспоминала Толяна, его записки с ошибками, отправленные с последней парты через руки одноклассников, его неуклюжие ухаживания, забавные подарки вроде елочного деда-мороза или сделанного им для нашего балкона скворечника («Чтобы у тебя была своя собственная птица», – сказал он мне тогда), его робость, когда он впервые увидел меня подкрашенной и на каблуках, и его предложение Люсе набить морду какому-то ее обидчику… Мало-помалу Толя занял почетное место в моих воспоминаниях, потеснив других ребят, с которыми я дружила еще до Игоря, и я не переставала удивляться – отчего он не найдет меня, не позвонит мне, не спросит, как я живу…
– Как живешь? – молвил Толян, с грацией бегемота распахивая передо мною дверцу машины.
– Ужасно рада тебя видеть. – Я уселась рядом с ним и чмокнула его в щеку. – Где ты пропадал, что делал?
– Куда двинемся? – вместо ответа, спросил Толя. – Надо отпраздновать встречу. Может, в «Прагу»?
В ответ я ткнула пальцем по направлению к бару, возле которого толпилась молодежь.
– Ну, мы вроде переросли подобные заведения, – воспротивился было моей идее Толян.
– Ничего. Тут можно притормозить?
– Мне все можно.
Раздвинув плечом толпу юнцов, Толя провел меня мимо грозного Степаныча, усадил в зале за столик, который через минуту-другую оказался заставленным стаканами с коктейлями, ведерком с шампанским, ветчиной, салатом с курицей, гор-точками с грибами, блюдом с орешками и апельсинами.
– Теперь рассказывай. – Толян хлопнулся на стул и залпом осушил свой бокал коктейля. – Ты замужем, конечно?
– Почему «конечно»? – улыбнулась я.
– Такая роскошная женщина не может простаивать, – грубовато польстил мне Толян. – Да, помнится, возле тебя крутился какой-то московский хлыщ… Ты за него вышла замуж?
– Имела неосторожность, – брякнула я.
– Ага. – Толя понимающе кивнул. – Значит, это был необдуманный шаг. Но все в мире, родная, поправимо. Разводись – это раз. Выходи за меня замуж – это два.
– Раз-два и готово! – Я отпила из своего стакана совсем немного, но хмель сразу ударил мне в голову.
– А чего кота тянуть за хвост? – как бы не понял Толя. – Мне пора жениться, рыжая. Все мои друзья давно имеют семью. У нас так положено.
– У кого это «у нас»?
– Выйдешь за меня, узнаешь!
– Я не могу выйти за тебя, Толя, я жду ребенка от мужа…
Реакция, последовавшая на мое признание, удивила меня.
Толя вдруг радостно осклабился – это была действительно настоящая улыбка, осветившая его лицо, точно не Игорь, а он, Толян, был отцом моего ребенка, – сделал движение, как будто хотел обнять меня через столик, потом стал громко аплодировать мне – весь зал обернулся на нас, потом, наконец, окликнул официантку:
– Девушка, унеси со стола все спиртное, угости вон ту парочку… Да, еще пару бутылок за тот же столик той же парочке…
Молодые люди за соседним столиком, получив подарок, восторженно замахали нам руками. Толя в ответ тоже сделал приветственный жест, а потом все-таки встал из-за столика, приподнял меня и невозмутимо поцеловал в губы.
– Поздравляю, рыжая… Беременная женщина – это святое. Это – икона для мужчин.
Слезы брызнули из моих глаз.
– Отставить сопли, – с удивлением глядя на меня, скомандовал Толян. – Я понимаю, это от радости. Еще бы, такое событие. Нет, мы должны отметить его в ресторане «Прага». Вставай, мать, мы едем в «Прагу». На-ка, вытри шнобель…
Я промокнула слезы его носовым платком:
– Я не могу в ресторан, Толя. Я не одета.
– Я куплю тебе по дороге достойную шмотку. Вставай, вставай!..
Мы вышли из бара и сели в машину.
Толя, весело насвистывая, погнал джип на бешеной скорости.
– Ради бога, не гони так, – взмолилась я. – Центр, полно гаишников…
– У меня есть от них лекарство, – невозмутимо молвил Толян и ткнул себе пальцем в карман английской велюровой рубашки.
Я оттянула пальцем карман и с любопытством заглянула внутрь: в нем была пачка стодолларовых бумажек.
Тут на меня, не знаю почему, нашел страх.
Такие деньги я видела только в кино. Я не представляла, на какой такой ниве трудясь можно их заработать, и спросила об этом у Толи.
– Какая тебе разница, – пробормотал он. – Мою работу славно оплачивают, вот что важно…
– Кем же ты все-таки работаешь? – не отставала от него я.
– Другой бы бабе ни в жизнь не ответил на такой вопрос, а тебе скажу: я работаю крышей для Карлсонов, понятно?
– Нет, непонятно.
– Это новая такая специальность. И я ее с блеском освоил. Для этого не пришлось заканчивать университетов. Я и институт свой на фиг бросил… Эх, жаль, что ты не можешь выйти за меня! Честное слово, жаль! У меня бы ты пешком не топала и такие задрипанные шмотки не таскала бы! Куда только смотрит твой мужик! Все в «Капитал» бородатого Маркса, поди? Что у него, нет ума бабки заработать?
– Толя. – Я положила руку ему на плечо. – Давай «Прагу» отложим. В другой раз. Сейчас меня муж дома ждет.
Толя резко затормозил.
– У тебя что-то не так, Ларка?
Я не ответила.
– Может, помощь нужна? Может, расскажешь, что случилось?..
Как можно было рассказать об этом, какими словами, я не представляла. Тем более этому новому Толяну, которого я не знала. Я знала его угрюмым, косноязычным мальчишкой, который таскался за мной по пятам из школы домой, набычившись, сердясь на себя самого за то, что не умеет занять девушку разговором. Я знала его суровым молчаливым юношей, который приезжал к нам в общагу со впалыми щеками и голодным блеском в глазах, но с полной сумкой фруктов и пакетом дорогих конфет, которого Ася ехидно спрашивала: «Скажите, Анатолий, что вы думаете о романе Хулио Кортасара «Игра в классики»? – на что Толя сердито сопел и отвечал, что думать – не его специальность… Но мужчиной – таким разухабистым, таким уверенным в себе – я его не знала. Я видела, что у нас в стране появилась эта новая формация молодых, крепко стоящих на своих ногах, имеющих огромные деньги ребят, которые одним своим существованием как бы сводили на нет все наши ценности и достижения, и испытывала страх перед этой сильной, напористой порослью.
– Мы еще встретимся? – остановив машину возле моего дома, спросил Толя.
– Пожалуй, – неопределенно отозвалась я. – Запиши мой телефон…
Очевидно, этот день в моем гороскопе проходил под знаком прошлого, звезды благоприятствовали встрече с ним с такой неодолимой силой, что те, с кем судьба давно меня развела, вдруг снова дали знать о себе… Не успела я прийти домой, как мне позвонила Ася.
Я обрадовалась, услышав в трубке ее бодрый голос, и тут же пригласила Анну к себе в гости. Но в ответ услышала:
– Нет, уж это ты, сделай милость, приезжай к нам. Завтра же приезжай.
– К кому это «к нам»?
– Ко мне, Агафону и Артурчику!
– Ты что, замуж вышла?
– Да, вышла замуж за Артурчика ровно неделю тому назад, – торжественно объявила Ася.
– И уже успела родить Агафона?
– Агафона родила Терра, эрдельтерьерчик, медалистка, между прочим. Славная псина, полюбил меня страшно… Ну да что болтать по телефону! Запиши-ка мой адрес…
В субботу я поехала к Асе на улицу Яблочкова.
Игорь от встречи с ней уклонился, заметив, что Анна еще в студенческие времена утомляла его и что встреча с ней – слишком сильная для него нагрузка, тем более что сегодня он собирается навестить родителей. Я глянула на него, и Игорь отвел глаза. Я представила себе, какой разговор ждет его в отчем доме. Я не понимала, почему он не делает попытки уклониться от него. Ведь поездка к Анне была бы неплохим предлогом… Но Игорь не пожелал им воспользоваться, что было для меня худым знаком. Однако, не сказав больше ни слова, я оделась и поехала к Анне.
Агафон встретил меня дружелюбным повизгиванием, Ася – радостными восклицаниями, Артурчик долго тряс мою руку и бормотал, что он наслышан обо мне, что мечтал познакомиться с лучшей подругой Асютки; Ася величественно кивнула, подтверждая его слова, и тут же бесцеремонно отправила мужа на кухню – накрывать стол.
– Он тебя так слушается… – почтительно произнесла я.
– Еще бы! – хмыкнула Ася.
Расстановка сил обозначилась с особой отчетливостью, когда мы уселись за стол и Ася приступила к рассказу о том, как она познакомилась с Артурчиком.
…Ася вошла в электричку, следующую из Орехово-Зуева в Москву, с целью покупки моющихся обоев в магазине на Профсоюзной. Бросив по сторонам хищный взгляд дипломированного филолога – народ в электричке сидел все больше с газетами и с детективами в руках – и углядев в углу человека с томиком Кафки, Ася недолго думая подсела к нему… Она не заглядывала далеко вперед, в будущее, думая только о том, как бы скоротать томительную дорогу, когда довольно бесцеремонно обратилась к худосочному альбиносу (Артурчик с готовностью хлопнул себя кулаком в грудь, давая понять, что речь идет именно о нем) со словами:
– Неужели и до наших палестин докатилась волна цивилизации?
Артурчик тотчас вежливо захлопнул книгу, откликаясь на внимание необыкновенно привлекательной женщины, небрежным тоном продолжала Ася, и объявил ей, что относительно цивилизации в Орехово-Зуеве ему ничего не известно, ибо здесь живет его двоюродная сестра, а сам он москвич, работает телевизионным мастером, а в свободное время рыщет по магазинам, прикупая книги… Услышав о том, что молодой человек москвич, Ася бросила еще более хищный взор на правую его руку. Кольца не было. В эту минуту Ася простила незнакомцу его простецкую внешность и торчащие уши (Артурчик послушно повернулся в профиль и показал свои действительно лопушиные ушные раковины) и исполнила свою коронную арию о том, что все лучшее – литература, театр, музыка – сосредоточено в столице и человеку, хлебнувшему ее благ, тесно в провинции… Она здесь ощущает себя эмигранткой. Ей безумно недостает книг, общения с друзьями и единомышленниками. Она одинока, как буква «ять», выпавшая из алфавита. Ей не с кем поговорить о Кафке, которого она обожает, некому почитать вслух стихи Мандельштама. В ответ Артурчик сообщил Асе, что тоже чувствует себя одиноким: в той трудовой среде, в которой он вынужден вращаться ради хлеба насущного, хороших книг не читают, фильмов Бергмана или Феллини не смотрят, музыки Артемьева не знают… Про композитора Артемьева Ася сама тогда слыхом не слыхивала, но на всякий случай заметила, что атональную музыку вообще дано понять не всем, только единицам, намекая на то, что такая единица как раз и беседует с Артурчиком… Перешли на Бергмана, и Ася заявила, что его фильмы для нее как глоток чистого воздуха, и тут Артурчик, набравшись смелости, заявил, что хоть сегодня готов угостить ее «Осенней сонатой» или «Фанни и Александром». У него имеется видак.
Обои были забыты.
Оказавшись в уютной квартирке Артурчика, Ася сказала себе самой, что ей здесь буквально все нравится, начиная от «дерева счастья» на окне и кончая Агафоном («Включая меня», – радостно добавил Артурчик), и вообще она жутко любит эрдельтерьеров, а Жанна Самари (на стене красовалась копия Ренуара) своей женственностью пленяла ее с детских лет… Одним словом, Ася твердо решила, что добровольно она из этой квартирки не уйдет и, не досмотрев до конца злоключений брата и сестры, о которых так тонко и красочно поведал Бергман, перенесла действие на ворсистый ковер, сплошь усеянный шерстинками Агафона. Наутро Артурчик и Ася подали заявление в ЗАГС, но Ася, решив, что надо ковать железо, пока горячо, не стала дожидаться дня регистрации брака в родных пенатах, осев в вожделенной московской квартире и уже не от пуская с короткого поводка ни Агафона, ни Артурчика.
– Представь, я так боялась, что он передумает, – поделилась со мною Ася, – что даже не поехала в Орехово-Зуево за вещичками… Так и прожила, таская на смену своему сарафану Артурчиковы рубашки и джинсы…
Артурчик, как истинный подкаблучник, во время этого повествования не сводил преданных глаз с Аси. И я подумала: неужели в женщине природой заложено это умение перехватить инициативу? Или это все-таки можно в себе воспитать? Я представить себе не могла, чтобы в присутствии Игоря можно было с кем-то говорить о нем в таком тоне, обсуждать его ушные раковины и вообще вышучивать его, а тут такая вольность обращения, такая простота и непринужденность поведения, как у поднаторевшей в своем деле дрессировщицы…
Пока Артурчик мыл посуду, Ася расспросила меня о моей жизни. Я сказала, что все очень хорошо, и умолкла. Честное слово, у меня не было сил сейчас распространяться на тему своей семейной жизни, и Ася тут же все поняла.
– Я предупреждала, что он тебе не пара, – напомнила она. – Ты чего-то недоговариваешь… Что, родичи Игоря здорово тебя достают?
– Немного есть, – призналась я.
– А ты не пускай их на порог, – посоветовала Ася.
– Легко сказать.
– Так ведь и сделать нетрудно, – тут же отозвалась Ася. – Мужчина в принципе всегда принимает сторону той женщины, которая держится с большей уверенностью в себе… Ты должна показать ему и свекрови свою силу.
– Рада бы, да не знаю как, – уныло ответила я.
– У меня поучись, – небрежно сказала Ася. – Артурчик, не пора ли выгуливать Агафона?..
Прошел еще один месяц, который мы с Игорем прожили как-то странно, как будто все время чего-то недоговаривали… Количество осадков, выпавших за это время из моих глаз, превысило годовую норму. Никогда я прежде столько не плакала, стараясь, правда, не показать своих слез Игорю.
Мой муж пописывал диссертацию, и, приходя вечером с работы, я видела его спину. Он сидел за столом за печатной машинкой, в его фигуре, в позе отвернувшегося от меня человека, занятого своим делом, я чувствовала упрек: он как бы демонстрировал мне, что вот, вынужден торопиться с работой, пока в доме не зазвучал детский крик и не появились пеленки. Игорь уже не читал мне, как прежде, написанного, не просил моего совета. Отгородившись от меня книгами, он с головой ушел в свои мысли. Правда, добросовестно покупал фрукты в больших количествах, проявляя обо мне посильную заботу. А я вздрагивала от каждого телефонного звонка, мне было неприятно, что Игорь тут же вставал и с телефоном в руках уходил на кухню, где, вероятно, был вынужден давать своим родственникам отчет о нашей жизни. Полина и Варвара Сергеевны больше не желали со мной разговаривать, исчерпав все свои доводы в пользу прерывания беременности.
Они сумели привлечь на свою сторону Люсю, что явилось для меня немалым ударом.
Как-то, придя домой, я застала Игоря и мою сестру сидящими на кухне и мирно беседующими. Они говорили о Горбачеве. О том, что он обманул ожидания демократов. Нутром я почувствовала, что до моего прихода на повестке дня стояла другая тема. И когда Люся сообщила мне, что недавно пристроила мою свекровь к своей парикмахерше, я насторожилась. Полина Сергеевна Люсю терпеть не могла, и та всегда платила ей взаимностью, значит, произошло что-то такое, что в корне изменило их отношение друг к другу… Игорь ушел в свою комнату, и Люся тут же взяла быка за рога.
– Почему ты мне не сказала о том, что ждешь ребенка? Почему я должна узнавать об этом от других?
Этот вопрос был задан точно таким тоном, как во время нашего разговора с тетушкой задал его Игорь, и я поняла, что обе Сергеевны нашли в моей сестре союзницу.
Ничего не ответив, я стала молча убирать со стола.
– Послушай, – Люся встала и развернула меня к себе, – ведь еще не поздно что-то предпринять… Тебе рано рожать детей. И какой он к черту отец? – кивнув в сторону комнаты, добавила она.
– Не твое дело, – бросила я.
Полилась песня о том, что все на свете, включая ее, мою сестру, желают мне добра… Да, они желали мне добра и все свои усилия направили на то, чтобы вытолкнуть из меня моего ребенка… Они все хотели, чтобы мы с Игорем встали на ноги, прежде чем лечь в могилу. Они желали видеть нас сильными, самостоятельными, решительными, способными убить в себе зарождающуюся жизнь… Токсикоз мой уже прошел, но меня безумно тошнило от них, от их якобы участливых лиц, от постной физиономии моего мужа, изображающего из себя жертву, от этих телефонных звонков… Меня так тошнило от всего этого, что я буквально каждую неделю норовила вырвать себе командировку, – чужие проблемы, с которыми мне приходилось разбираться, хоть ненадолго заслоняли от меня мою собственную…
Я возвращалась на электричке в Москву со смешанным чувством тоски и удовлетворения. Тоска относилась к тому, что письмо, «позвавшее меня в дорогу», пришло слишком поздно – сын этой женщины, о которой написала ее сердобольная сослуживица, погиб, утонул, сорвавшись со льдины. Но сознание, что мне все-таки удалось ей помочь, отселить терроризирующего ее мужа в общежитие после того, как произошла эта трагедия, немного утешало меня. Эта бедная женщина обнимала меня и плакала, рассказывая о том, что ее семилетний сын старался совсем не бывать дома, приходил только переночевать, что ее дочка, восьмилетняя девочка, оказалась выносливей мальчика, который, может быть, просто искал смерти…
Она долгое время просила поселковые власти дать ее бывшему мужу место в общежитии, но те вовремя не рассмотрели ее заявлений, а милиция тоже не торопилась вмешаться… Я ехала и думала об этой женщине и ее девочке, о ее сыне, оставившем после себя замечательные рисунки животных, о том, как она плакала от счастья (!) у меня на плече, после того как ее бывший муж собрал вещи и ушел в общежитие… Думала о невидимых миру слезах – и вдруг почувствовала резкую боль в низу живота и тут же поняла, что у меня началось кровотечение… Скорчившись от боли, я уже не замечала поднявшейся вокруг меня суеты, не слышала, как пассажиры по рации попросили машиниста вызвать «скорую» к платформе Железнодорожная… Последнее, что я помню, – меня выводят под руки из вагона…
…Свекровь вместе с Игорем примчались в больницу сразу же, как только до них дозвонились. Я уже приходила в себя после выкидыша. Они вдвоем принялись заботливо выхаживать меня, свекровь буквально поселилась в больнице, а Игорь время от времени мотался в Москву. В те дни он наконец защитил диссертацию.
С утра меня разбудил телефонный звонок.
Я вскочила с постели, бросив взгляд на часы: шесть утра.
– Ты еще ничего не знаешь? – услышала я упавший голос Люси.
У меня похолодело внутри: я решила, что что-то случилось с папой.
– В стране военный переворот, – продолжала Люся.
– Какой еще переворот?
– Дай трубку своему мужу, – нетерпеливо проговорила Люся.
– Он спит…
– Разбуди. – В голосе Люси прозвучало раздражение; я не стала спорить, растолкала Игоря и вручила ему трубку.
Игорь, сонный, приложил ее к уху. Потом уселся в кровати. Лицо его напряглось. Я слышала, что он о чем-то спрашивает Люсю, и та что-то растолковывает ему – и тут поняла, что произошло и в самом деле что-то серьезное.
Я включила радио. По «Маяку» шла передача о Башмете, которую я слышала пару дней назад. Переключила радио на другую станцию – там читали главы из романа Анатолия Калинина… Военный переворот!
– Это правда? – спросила я Игоря.
Продолжая разговаривать с моей сестрой, он прикрыл глаза веками.
И тут меня охватила уверенность, что случившееся – всерьез и надолго… Сейчас они примутся откапывать вчерашние газеты, возвращать на книжные полки сочинения партийных борзописцев… Та революция произошла в погребальные сумерки промозглой осени, хотя до сих пор мы мало что знаем об этом, несмотря на массу литературы. Кажется, нашу историю пишут спевшиеся в своем бреду авторы – неразборчивым почерком при свете дрянной коптилки в кровавой испарине, при подмигивании болотных огней… Одно свидетельство опровергает другое, очевидцы измельчают имевший место факт в порошок, оседающий в наших печенках… Я не могла до конца осознать, что же случилось, может, революцию повторяют, как концерт Юрия Башмета, может, дождь снова транслирует Великий Октябрь.
Игорь положил трубку и стал торопливо одеваться.
– Где Горбачев? – почему-то спросила я.
– Тебя сейчас должно больше волновать, где Сергей Станкевич, – ответил Игорь.
– При чем здесь Станкевич?
– А ты не знаешь?.. Твоя сестра – доверенное лицо Станкевича.
– Я не знала, – растерянно промолвила я. – Каким образом?..
– Она принимала участие в его предвыборной кампании, – пояснил Игорь. – Если Станкевича взяли, то скоро могут прийти за твоей сестрой…
– Но это же абсурд! – вырвалось у меня.
– Абсурд, – спокойно согласился Игорь. – Будь дома, сиди на телефоне, я поеду в университет….
…Признаться, у меня нет отчетливых политических взглядов. Мне бы только хотелось, чтобы в этой стране не убивали, не пытали, не морили голодом… Я не правая, не левая и не в силах «молиться за тех и за других»… Мои политические симпатии чаще всего объясняются внешностью наших лидеров. Интеллигентная речь, скромные манеры, энергичные движения подкупают меня, а что за всем этим стоит, в это я не умею вникать, как и миллионы моих сограждан.
Я вышла из дому за хлебом.
В очереди люди стояли тихо, обсуждая бытовые проблемы. Очередь делала вид, будто ничего не произошло. Стояли в ней в основном старики. За последние годы их роль в нашем обществе возросла. Они нас кормили. Они стояли в очередях, пока мы были на работе. Наши бабушки и дедушки вдруг ощутили в себе непочатый запас сил, они поняли, что пришло их время. Они развили бешеную деятельность, перестали жаловаться на здоровье. Они поняли, что помирать им нельзя, ибо мы тогда останемся без круп и без сахара, которые они добывали в очередях, пока мы были на службе.
Я обошла ближайшие магазины – в каждом вдруг что-то выбросили: консервы, майонез, сосиски, сыр, соки. Все это потекло на прилавки из каких-то неведомых, тайных баз и складов, заряжая человека презрением к самому себе, беззащитному, нуждающемуся в подачке…
Я вернулась домой. По радио передавали «Облака» Дебюсси, что свидетельствовало о некоей гибкости наших новых вождей, не брезговавших импрессионистами. Как бы в подтверждение этой моей мысли какая-то певица запела арию из оперы Стравинского. Совсем хорошо. И тут мне позвонила Оксана, наш ответственный секретарь.
В газете ее терпеть не могли все мои приятели – и Шура Борисов, и Валя, и Мишка, и даже Ваня Зернов. Все знали, что Оксана блатная, ее пристроил к нам Р., видный политический деятель, демократ, любовницей которого она была вот уже несколько лет. В предвыборном бюллетене Р. содержалась информация о том, что он обожает свою жену и двоих детей и что он отличный семьянин. Это была заведомая ложь. Оксана крутила им как хотела, ее собственные дети учились в лучших колледжах столицы и отдыхали за границей. Оксана постоянно меняла шмотки и лечила невроз в закрытых пансионатах. Особенно ее не жаловал Шура: когда Р. назначили членом комиссии по борьбе с привилегиями, он сказал Оксане: «Пустили козла в огород…» Оксана это запомнила. Но со мной она держалась всегда довольно дружелюбно, может быть, потому, что сама была родом из небольшого городка в Подмосковье.
