Текст книги "Мужчина для сезона метелей"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Но как эффектно, – восхищалась она.

Надя готова была восхищаться всем и удивляться всему. Казалось, она сама поверила в то, что актриса и только по роли ей необходимо это кресло. Впервые за три года оно не мешало ей нисколько.

– Простите, Лекарь… – К столу подошел мужчина в кожаном черном жилете и таких же штанах. – Не хотите взглянуть на новые образцы ножей? Вот этот хорош для вашей манеры рубки.

Дмитрий указал на свободный стул. Мужчина сел.

– Похож на кхукри, – пробормотал он.

– Да, сделан по аналогии с непальским национальным, – согласился мужчина.

– Но это не мой стиль. – Дмитрий покачал головой.

– Это мой, – сказала Надя, улыбаясь кустарю-ножовщику.

Он вскинул брови.

– Не тяжел для вас? – позволил себе усомниться мастер.

– Репетируя свою роль, – сказала Надя, – я здорово натренировала руки. – Она потянулась к ножу и взяла его. – Сколько? – Он сказал, Надя засунула руку в карман юбки и вынула бумажник. – Вот. Спасибо.

Положив нож на колени – он был в черных кожаных ножнах с позолоченным концом, чтобы острие не испортило кожу, – она, улыбаясь, смотрела на Лекаря.

– Я разрублю им любые канаты, – тихо сказала она. – Спасибо.

Дмитрий отвез Надю в ее номер, где Мария уже приготовила постель и смотрела телевизор.

Он простился до утра и пошел к себе. Конечно, он купил бы этот нож, но не был уверен, что может выложить за него столько. Ему стоит проверить, сколько денег на карточке. Дмитрий включил компьютер и набрал несколько цифр.

При всей поспешности отъезда из Канады, Дмитрий позаботился о том, чтобы не думать о куске хлеба на каждый день. У него осталась доля в строительной фирме.

Он вошел в сайт банка, набрал личные коды. Та-ак… Что ж, порядок. Его белоруска-таможенница – женщина честная. За что и любил, усмехнулся он. Он отдал ей в управление свои акции фирмы. Не забыв о ее интересе, конечно. Она сама неплохо устроилась – на канадской таможне.

Он вполне мог купить кхукри. Но так, как вышло, еще лучше. Для Нади. Этот нож послужит ей чем-то вроде оберега, амулета. Он знал: каждый человек втайне от других все равно наделяет особыми свойствами некоторые предметы. У каждого студента есть везучая ручка, у каждого клерка – везучая рубашка, у пассажира – везучий билет.

Да, с деньгами неплохо, может быть, на самом деле удастся вместе с Доктором открыть клинику.

Этих денег хватит, с отчетливой ясностью сказал себе Лекарь, если к ним будет приложен феноменальный успех. Который станет явным, видимым всем, кто способен видеть, доказательством того, что на самом деле любая болезнь – сигнал о неблагополучии в другой сфере. Соматическое, то есть телесное, всегда вторично. Главное то, что происходит в мозгах.

Надя сама не знает, какая роль ей отведена в сериале, который создает он.

16

– Вы можете все, – сказал он, усаживаясь на заднее сиденье снегохода.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, бросив взгляд на машину, к которой он подвез ее. – Нас кто-то покатает? Не вы?

В это утро она была свежа, как никогда. Одетая в желтый пуховик с капюшоном, отороченным лисой, Надя казалась женщиной, облитой солнцем.

– Вы, Надя, – сказал Дмитрий и улыбнулся так широко, что можно было без труда насчитать ровно тридцать два зуба, способных потрясти любого современного дантиста, – повезете нас. Наденьте. – Он подал ей шлем из красного пластика.

Она поморщилась и засмеялась:

– Вот отсюда, пожалуйста, подробней. – Но шлем взяла.

– Как скажете. Я знаю, что вы водили машину. Управлять снегоходом очень просто – все команды на руле. Я сейчас пересажу вас из одного кресла в другое, и мы помчимся.

Он быстро соскочил с заднего сиденья, подхватил Надю и опустил на место водителя.

– Сморите, какой устойчивый аппарат – гусеница посередине и две стальные лыжи по бокам. Вот здесь, – он взялся за ручку руля, – газ. Здесь – тормоз. А ноги поставим сюда. Им нечего делать.

– Я могу шевелить всей ступней, – сказала Надя.

– Тем более, – кивнул он. – Поехали.

Снежная дорога вела в лес, Наде казалось, что попала в странный сон, где она – снова настоящая, не привязанная ни к какому креслу, кроме водительского. А за спиной сидит тот, к кому можно прислониться, на кого можно опереться и… не думать ни о чем.

– Не так быстро, ямщик! – осадил Дмитрий.

Но ей хотелось управлять, направлять, владеть… Сосновые лапы гладили по шлему, словно одобряя то, что она делает. Снег оседал на меховой оторочке откинутого капюшона.

– Сюда! Направо, – командовал Лекарь.

Надя подчинялась. Она и не знала, что это так приятно. А прежде… другие подчинялись ей.

Она сделала круг и затормозила возле ворот. Сердце стучало, Лекарь наклонился к ней, она спиной почувствовала его грудь, мягкую, обтянутую пуховой курткой.

– Спасибо, Лекарь, – тихо сказала она, не поворачивая головы. – Вы сами не знаете…

Он снял с нее шлем и прикоснулся губами к темени.

– Знаю, – так же тихо ответил он.

Они сидели и его комнате, смотрели за окно, где в синем свете вечера белела снежная баба, которую они лепили, веселясь, как дети, после обеда. Баба вышла кривовата, с короткими руками, снег оказался не той липкости, которая нужна.

Лекарь скатал нижнюю часть, потом верхнюю, а Надя, снимая снег с поленницы дров, скатала голову. Глаза она сделала из ягод калины, которые свисали прямо над ней, а рот – из ягод шиповника.

– Мисс вампирочка, – объявила она. – Знаете, Лекарь, я сто лет не лепила снежных баб. Даже с детьми.

Он кивнул:

– Этот процесс освежает голову, верно?

– Ни одной мысли, кроме следующей: как сделать ее королевой?..

Отвернувшись от окна, Надя посмотрела на Лекаря и спросила:

– Скажите, Лекарь, а может стать причиной моей болезни кровосмешение?

Ну вот, подумал он, сработало. Он не оторвал глаз от огня в камине, не дернулся, услышав то, о чем предположить не мог. Надя произнесла это редкое в обычном обиходе слово с такой легкостью, как будто оно каждодневно сидело в голове, причем давно. На самом деле так и есть? Она с ним просыпается и засыпает?

Он поднял бровь, понимая, что пора повернуться, но не двигался, он не знал, что говорить. А Надя добавила:

– Мне надо потрясти родителей, – она растянула губы в улыбке, – не согрешил ли кто-то из моих предков с кем-то… по-семейному?

Вот и ответ. Он получил его, не задав ни одного дополнительного вопроса. Дмитрий едва удержался, чтобы не потереть руки от удовольствия. Но прежде нужно взять кочергу, которой он собирался помешать угли.

Так вот в чем причина виноватой позы Надиного отца, его согбенные плечи и прижатые к груди, словно в мольбе, руки – только не это!

Лекарь медленно покачал головой, опустил кочергу на железный поддон перед камином и тихим голосом отказал ей в справедливой догадке:

– Не думаю. В стародавние времена, к примеру, браки между двоюродными братом и сестрой не были под запретом. Даже сейчас в некоторых странах их не запрещают. Между родными – да, это уже инцест, настоящее кровосмешение.

– Нет, нет, меня интересуют двоюродные, – бросила Надя и отодвинулась так резко, что колесо наехало на угол журнального столика.

Он отметил – обрадовалась. Значит, на самом деле в этом подозревает истинную причину своего несчастья? Как долго ее мучит эта мысль?

Дмитрий почувствовал прилив крови к вискам, кажется, голова готова треснуть от напора такой силы. Надя только что подтвердила справедливость его догадки!

Дмитрий молча наблюдал, как она отталкивается от стола и отъезжает.

– Расскажите мне… все, – тихо приказал он.

– Все? Вы… имеете в виду – что? – так же тихо спросила она.

– Все, о чем вы столько лет думаете. Как вы об этом думаете. Не важно, в какой последовательности. Я выстрою сам.

Она хмыкнула и откатилась к окну.

– Что ж…

Лекарь смотрел на ее профиль, на фоне темного стекла он казался особенно четким. Смуглая кожа, высокие скулы, идеальной линии нос. Удивительно пропорциональное лицо. Он так увлекся, что вздрогнул, услышав ее голос:

– Все началось с дяди Александра. Того, который живет в Финляндии. Я говорила вам о нем… – Она вздохнула. – Я перешла в последний класс. Было лето, мы вместе с родителями встретили его в Смоленской деревне Оляпкино. Точнее сказать, там, где она когда-то стояла. Деревня сгорела в войну. Дядя Александр установил, что род Фоминых – оттуда. Он захотел получить генеалогическое древо. Приехал и заказал его школьному учителю истории из райцентра. Все было замечательно, мы отдыхали, потом ждали, что выдаст историк.

А потом… – она стиснула поручни кресла, – родители сказали, что древа не получилось, документы сгорели. Это возможно, верно? Я забыла о нем.

Чтобы вам было понятней, – продолжала Надя, – я должна сказать, что отец и мама жили в одном детском доме, на севере области. В войну их вывезли на север, в Подосиновский район. Дети войны подружились с самого начала, а после выпускного вечера оказались в объятиях друг друга. Уже навсегда.

У них долго не было детей, и я иногда думаю, может быть, природа оберегала их от… ошибки? – Она поморщилась. – Нет, я не то говорю. Тогда я – ошибка. Я не хочу быть ошибкой.

Мамины беременности заканчивались ничем, слезами и горем. Доктора в утешение говорили одно – вы оба здоровы. Продолжайте попытки – вот и все.

Им было за тридцать, когда мама пошла к гадалке. Отец смеялся над ней – неужели ты, инженер-энергетик, веришь в чудеса? Ты, которая умеет поворачивать реки и их водами смывать с лица земли деревушки ради нового моря?

Но она пошла. Мама, услышала то, что хотела, а чего не хотела – пропустила мимо ушей. Вместе с ним, между прочим.

Она вернулась из деревни веселая и смущенная. Гадалка обещала дочь и много, много, целое море слез.

Но разве это страшно? Все дети плачут. Они и подумать не могли, о каких слезах она говорила. – Надя усмехнулась. Потом продолжила: – Я родилась на редкость крепкая и здоровая. Казалось, все, что хотели мои родители от жизни, теперь у них есть. Так и было, пока их не нашел дядя Александр. Они были рады ему. Впрочем, он им тоже. Подростком его увезли в Германию, потом он оказался в Финляндии. Для полноты счастья ему стало не хватать родных в России.

Как всякий европеец, он хотел материального подтверждения, точнее, документального. Он заказал генеалогическое древо, чтобы, сидя в своем крошечном городке на берегу озера, принимая рыбаков со всего света, мог показать, каких корней и каких кровей он, хозяин.

Я долго не знала, что местный учитель истории выполнил его заказ. Оказалось, не все бумаги горят даже в огне войны. Копию древа дядя Александр подарил моему отцу. Но мне сказали, что никакого древа нет.

Уже потом, вглядываясь в прошлое, я заметила, как что-то изменилось в отце, потом в маме. Да, да, из нынешнего времени я увидела особенную бледность на лице отца. Отметила чересчур торопливые движения, несвойственные высокому и такому значительному мужчине. Потом, когда наткнулась на бумагу в незапертом на ключ ящике комода, поняла, почему отец был не в себе.

Под видом того, что я занимаюсь фехтованием, меня заставили пройти медосмотр. Я оказалась в полном порядке.

Однажды я увидела, что верхний ящик комода приоткрыт, а ключ торчит в замке. Я сунула туда нос и увидела… древо. Это была ксерокопия. Я рассмотрела ее и обнаружила, что мои родители – на соседних ветках. – Она усмехнулась. – Они двоюродные брат и сестра.

Надя вдохнула побольше воздуха, Лекарь увидел, как поднялась ее грудь – высоко, тело без его ведома отозвалось. Он поморщился, но снова отметил, что у нее потрясающая фигура.

– Меня затошнило, – услышал он ее голос. – Отец и мать – двоюродные брат и сестра? В тот день у меня была тренировка. Я стояла с рапирой на помосте, готовясь к уколу противника, и внезапно увидела древо. Перед глазами все завертелось…

Я лежала и смотрела в потолок спортивного зала сквозь металлическую сеточку маски. Потолок высокий, как небо, и такой же облачный – от протекающей в дождь и снег крыши.

Я не знала, шевелиться мне или нет. Целы ли руки и ноги. Тогда я не знала, что самое главное – позвоночник. Это вы мне указали на него, я думаю, это верно. Надо мной склонился тренер, снял маску. Запахло доктором, я наконец испугалась.

А что было потом, не помню.

Я вышла из больницы через три недели. Мне сказали, что все в полном порядке, но с фехтованием лучше распроститься. Скорее всего у меня неважно с вестибулярным аппаратом, с координацией движений.

Я кивала, слушая наставления, но понимала – дело в координации кое-чего другого. Я не могла соотнести своих родителей с тем, что узнала, рассмотрев это чертово древо.

Мне стало понятно пристальное внимание дяди Александра, который приезжал из Финляндии. Его чрезмерная заботливость, он, видимо, чувствовал себя виноватым – его затея принесла нам неприятности. Он приглашал меня к себе, чтобы показать лучшим докторам… Это называлось профилактическим осмотром гостей, приезжающих на его базу.

Мне наконец раскрылся смысл давнего разговора между отцом и дядей Александром, который я однажды подслушала. «Сексуальные побуждения, – говорил дядя Александр отцу, – это самый простой и надежный способ почувствовать, что ты жив. Кровосмешение в этом случае – еще один отголосок войны…»

Они говорили на берегу озера, одного из ста восьмидесяти тысяч финских озер, в нем я ловила рыбу. Я впилась глазами в поплавок, который запрыгал. Наконец я вытащу кумжу.

«Человек в экстремальных условиях хочет ощущать себя человеком, – долетело до меня, – главное, что позволяет ему это сделать, – продолжение рода. Это свойство любого живого существа. Даже самый хилый Цветок па каменистой почве жаждет завершить цикл – произвести семя. Пускай тоже хилое, невсхожее». «Но если – двоюродные…» Голос отца сорвался.

Поплавок дергался, мое сердце тоже. Но не от слов, которые для меня ничего не значили. Уже пора, спрашивала я себя? Или еще чуть-чуть? Я дернула что было сил, на крючке висела рыбка!

– Кумжа! – завопила я. – Я поймала кумжу!

Они обернулись, дядя Александр восхищенно снял шляпу. Но, разглядев, что болтается на крючке, надел ее и покачал головой:

– Ошибочка, Надя. Не та рыбка. Это окунь…

Но, как я поняла позднее, ошибочка вышла в другом.

Я не сказала родителям о том, что знаю, я любила их и чувствовала с ними себя защищенной. Я знала: если скажу – защита рухнет. Понимаете, когда что-то неприличное, тайное открывается тому, от кого хотят это скрыть, – это несчастье для всех. Я держала при себе эту тайну, она была только моей.

Но мне больше не хотелось прежней близости с родителями, я радовалась, что должна уехать в Москву. Я решила поступить в университет, чего бы мне это ни стоило.

Я сделала, как говорили, невозможное – без репетиторов, без протекции, без всякой поддержки взяла такую высоту.

Много раз я расспрашивала родителей о прошлом. Они отвечали, но рассказывали только то, что я уже знала – детский дом в конце войны, мальчик и девочка, неразлучные с первого дня. Они выросли и поженились. От их любви родилась я.

Все было бы так же замечательно до конца их дней и моих, иногда с досадой думала я, если бы не дядя Александр. Этот старый господин приехал из Финляндии только потому, что хотел держать перед глазами безупречное генеалогическое древо рода Фоминых. Но ведь в их роду нет ничего выдающегося и никого, зачем ему? Или он надеялся обнаружить нечто, что возвысило бы его в собственных глазах? Уже потом я поняла, что там, где он живет, где вырос, люди ценят обыденное. То, что вы называете быть.

Я училась на ихтиолога, после первого курса дядя Александр пригласил меня приехать к нему поработать. Я занималась мальками кумжи, которую он хотел сделать главной в своем бизнесе.

Под его влиянием я завела в доме три аквариума, которыми без меня занимался отец. Он вообще готов был сделать для меня все, что угодно, это начинало раздражать. Я-то знала почему…

Надя вздохнула.

– Однажды я увидела, как он плачет. Мне стало так страшно, как не было никогда. Даже когда я упала… Мой отец, мужчина, сильнее которого я никогда не видела, плакал. Я едва удержалась, чтобы не кинуться к нему, не сказать, что я все знаю, что не надо больше таиться. К тому времени я уже поняла, что хранить тайну гораздо труднее, чем узнать ее.

Но… я удержалась.

Я училась на третьем курсе, мои сокурсницы одна за другой выходили замуж. Все чаще в голове мелькали слона дяди Александра – помните, я подслушала его разговор с моими родителями? Что секс позволяет человеку ощутить себя живым при самых тяжелых обстоятельствах. Л мои обстоятельства разве не были тяжелыми?

С Николаем Сушниковым, в то время аспирантом-математиком, мы познакомились в гостях, он… если говорить возвышенным языком, взволновал меня. Высокий, сильный, светловолосый и, что удивительно, способный краснеть. Когда он предложил мне выйти за него замуж, а это произошло не сразу, а после того, как я получила диплом, ни минуты не думая, согласилась.

Если бы не перемены начала девяностых, мы не поехали бы сюда. Но мы оказались именно здесь. Я снова таила в себе то, что знала.

Потом появились девочки, родители большую часть времени жили в загородном доме, который успели построить, когда мой отец еще занимал свой пост. Теперь тот дом почти в черте города, туда можно доехать на троллейбусе. Когда девочкам исполнилось три года, я осела в коляске. Родители забрали их к себе.

Первые два года, я думаю, у меня был посттравматический шок, кажется, это называется так. Мир сузился до меня одной, мне никого не хотелось видеть, ни о чем слышать.

Но потом, постепенно, я поняла, что буду жить в том мире, который построю сама. Я стала понемногу его расширять, потом все больше, особенно с помощью Интернета. Постепенно перебралась из своего крошечного мира в огромный виртуальный, где правила не просто широки, они беспредельны.

Вы, Лекарь, поймали меня в тот момент, когда я начинала думать, что для меня вообще их нет, никаких правил. Я могу делать все, что хочу.

Надя улыбнулась:

– Все. Я рассказала вам все. – Она повернулась к нему лицом. Оно было спокойным.

– Хорошо, – кивнул он. – Я все понял. Я нашел подтверждение своим мыслям.

– Говорите, каким именно? – потребовала она тоном главнокомандующего своего отдельного мира.

– На долгие годы вы застряли на одной мысли. Вы не позволяли себе затрагивать одну тему. Вы словно впали в оцепенение, которое перешло на ваше тело. Падение на тренировке – результат вашего состояния. От удара произошло смещение позвонков в крестцовом секторе.

– Что дальше?

– Дальше? Все, что закручено, надо раскрутить в обратную сторону, – просто сказал он.

– Вы думаете, я когда-то встану?

– Если захотите, – сказал Лекарь.

Она молчала.

Лекарь тоже ничего не говорил, он наклонился и положил еще одно полено к тому, которое уже обуглилось. Через несколько мгновений оно занялось. Лекарь смотрел в огонь, который лизал темные от сажи кирпичи. И казалось, шептал ему: получится… получится… получится…

17

Николай проснулся в горячем поту. Слава Богу, обрадовался он этому обстоятельству. То, что он увидел во сне, испугало его.

Он провел рукой по глазам, медленно открыл их в темноте кабинета. Повернулся на спину, диванная кожа скрипнула. Он спит здесь с тех самых пор, когда их отношения с Надей – это стало ясно обоим – не могут оставаться прежними.

Но от мыслей, которые навалились на него и не были из сна, а из яви, легче не стало.

Что дальше? – в тысячный раз спрашивал он себя. Но что-то будет, причем скоро. Сердце обожгло кровью, в висках застучало. Он читал по взгляду жены – она ждет перемен.

Это началось после того, как Надя провела месяц в частной московской клинике, в которой ею занималось светило из Бурденко. Его рекомендовали Надиному отцу люди, знающие толк в медицине.

– Они сказали, что мне нужно продержаться пять лет, – говорила Надя. – Если будет заметно улучшение, хотя бы несколько раз за это время, то все еще возможно.

Во рту стало горько. Пять лет? Да это полжизни. И что же, все это время они с Надей и детьми не смогут жить, как раньше? Они не поедут на море, на любимый детский курорт в Пярну? А если поедут, то ему придется катить ее в коляске, рядом будут бежать дочери, он станет ловить сочувствующие взгляды окружающих? А как он засунет коляску в машину? Нет, ему придется крепить ее на крыше, на виду у всех…

Не будет компаньона на рыбалке, а там Надя просто необходима! Возмущение поднималось изнутри, очень сильное, какого он не испытывал с самого детства.

Он вспомнил, как Надя, вернувшись из Москвы, рассказывая, кружила по комнате на своем кресле. Наверняка нарочно, чтобы позлить его. Он чувствовал, как сильно бьется сердце. Он уже готов был протянуть руку и схватить за поручень, остановить. Но заставил себя засунуть руки в карманы. Переведя дыхание, спросил:

– Ты что?

– Отрабатываю четкость движений. Тренирую вестибулярный аппарат. Доктор велел.

Надя снова развернулась и покатила к журнальному столику поправить вышитую салфетку, съехавшую на самый край полированной столешницы. Он проследил, как взвилось облачко пыли. Без Нади никто пыль не вытирал.

Она полила цветок с жирными зелеными листьями – дерево счастья. В самом низу, у земли, они пожелтели. Хорошо, подумал Николай, что отвез аквариумы к ее родителям. Иначе рыбки бы сдохли.

Николай следил за ней, но у него было такое ощущение, что она делает это автоматически, она вся еще там, где жила столько дней рядом с надеждой. Вероятно, доктор – виртуоз своего дела, подумал Николай, если внушил Наде веру в возможность успеха. Он кое-что узнал без нее, и ничто не вселяло радости.

– Ты… скучал по мне? – Она внезапно остановила коляску прямо перед ним. Она смотрела на него темными глазами, он видел в них ожидание и опасение.

– Да, – сказал он.

Он на самом деле скучал по ней. Он и сейчас скучает по ней, но другой, по Наде прежней. Сейчас он не видел в ней ничего из того, чем она манила его. У нее нет прежнего тела – высоких бедер, тонкой талии, груди, от которой не мог оторвать взгляд. Он видел перед собой женщину в инвалидной коляске, у которой был другой взгляд, другое тело, другой голос. И губы, полные, будто сильно накрашенные. Он, кажется, ощутил их вкус – химический, жирный вкус помады. Почувствовал, как тошнота поднимается изнутри.

– Ты скучал по мне? – повторила Надя, в ее голосе он услышал насмешку. Николай читал, что у больных людей обостряется интуиция до крайности, их трудно обмануть. Он вздохнул.

Она резко откатилась от него.

– Не надо лгать, Николай. Я все знаю. Я сама себе противна… была. Но доктор работал со мной, учил полюбить себя такой. Знаешь, это правда – насильно мил не будешь, с этим надо смириться.

– Но я… – начал Николай.

– Я не о тебе, я о себе. Я скажу тебе правду. Я не хочу тебя больше. Это ты не будешь мне мил насильно, – заявила она, а он почувствовал, как холодеют руки. – Доктор сказал: спроси себя, нужны ли прежние люди в твоем окружении, когда ты стала другой. Я долго думала, я представляла тебя и себя рядом. Как прежде. Но ты знаешь, мои бедра больше… не важно. Они мои, они есть, но в них нет жизни… для тебя. То, что было во мне женского, больше не дает о себе знать каждый месяц. Ты понимаешь, о чем я говорю? Гормоны молчат. Значит, мне не нужны прежние игры, в которые мы играли с тобой. – Она быстро отвернулась и откатилась к окну. – Я думала о тебе… Я просчитывала варианты, которые могли бы удовлетворить тебя… твою плоть и мою… Но ни тебе, ни мне ни один не подходит. Наши губы годились только для поцелуев. Только, ни для чего больше, – подчеркнула она, а Николай почувствовал, как напряглась его спина. – Ты меня понял, да?

– Но я… Я мог бы…

– Ты же не захочешь стать евнухом, если говорить мягко. Я… – она чуть не задохнулась, – видела возле дивана, на ковре и в ванной… на ковре… светлые пятна. Ты ведь знаешь, да, о чем я?

– Это брызги… от пены для бритья, – бормотал он.

Надя хрипло засмеялась.

– Это не пена, а то, что раньше было бы… моим. В общем, – она отчаянно замотала головой, – только евнухом ты мог бы жить рядом, стать моей… обслугой. – Она усмехнулась. – Сам знаешь, наша с тобой жизнь на девяносто процентов состояла из совпадения в сексе. Все остальное, Николай, у нас разное.

Он с трудом проглотил слюну и прохрипел, будто комок, застрявший в горле, поцарапал гортань:

– Но у нас дети, у нас бизнес.

– Все так, но при новом раскладе меня волнует больше моя собственная жизнь, мое тело и мои мозги. Знаешь, что такое болезнь на самом деле? Это как сход горной лавины. Помнишь, мы чуть не попали под такую раздачу в Сибири? Когда катались на лыжах в Саянах? Теперь меня лавина догнала. Но я не хочу, чтобы она накрыла и тебя тоже. У меня есть план, я тебе расскажу о нем, но не сейчас.

– Надя, ну… Надя! – выкрикнул он, чувствуя горячий выплеск крови из сердца. Он не услышал в своем голосе то, что услышала Надя, подготовленная разговорами с Доктором.

Она уловила ноту внезапной радости. Она не собирается увлечь его за собой, в болезнь, в несчастье. Не он убегает, она не пускает его с собой.

Вероятно, Николай что-то заметил на ее лице и поспешил засыпать словами:

– Почему ты так со мной говоришь, Надя? Я не виноват в том, что случилось. Твоя болезнь – это и моя тоже. Понимаешь?

– Не ты засел в этом кресле! – крикнула она. – Ты сам не понимаешь, о чем ты говоришь! – Глаза ее наливались яростью. – Не ты будешь ждать в нем, – она постучала ребром ладоней по поручням, – ожидая своего конца!

Он замер и умолк.

Она, тяжело дыша, тихим, усталым голосом спросила:

– Скажи честно, ты женился бы на мне, если бы я уже сидела в нем? – Она постучала крепко сжатым кулаком по поручню.

Николай молчал.

– Нет, ты скажи.

– Мы бы не познакомились с тобой там, где познакомились. Мы просто не встретились бы, – сказал он.

– Конечно. Все правильно. Ты близко не подошел бы ко мне. Как и я к тебе. Потому что те, кто тратит свою жизнь на заботу о других, – это люди особенного склада. Мы с тобой оба – не мать Тереза, мы родились другими. Ими и останемся.

– Но это…

Надя развернулась и выехала из гостиной…

Николай потер глаза кулаками. Он убрал Надину тень, но тотчас на ее место явилась другая. Не тень, а женщина во плоти. Он видел ее тело, ее лицо, ее волосы…

– Августа… – пробормотал он. – Женщина из августа.

Он услышал свой голос и удивился – нежный, воркующий. Улыбнулся: если бы у него был хвост, он наверняка распушился бы, как у павлина. Но… кое-что шевельнулось и распушилось…

Он громко хмыкнул, вспоминая, как то же самое случилось тогда в машине.

– Я думаю, – сказал он ей, – вашим клиентам приятно брать биодобавки из этих рук.

Он взял ее пальцы в свои, медленно погладил. Сначала указательный, потом средний, задержался на безымянном, будто пытался рассмотреть след от обручального кольца. Но не нашел его. Колец было несколько, на обеих руках, все серебряные, массивные. Не погладил только мизинец, он поднес ее руку к губам и прикусил его.

Она засмеялась, кровь бросилась к ее лицу, и отвернулась, надеясь, что он не заметит. Он заметил, хотя не смотрел на лицо Августы. Опуская ее руку, вольно или нет, коснулся ее рубашки. Ему показалось или… нет… одернул он себя, скорее всего он почувствовал жесткость кружев на ее белье. Наверное, как и Надя, она любит кружева.

– А вы сами принимаете эти добавки? – спросил он с таким жаром, как будто от этого ответа зависело что-то в его жизни.

– Нет. – Она спрятала руки за спину и сцепила их там, отчего грудь поднялась, и он вздрогнул. Не вышивка топорщится на нижнем белье, не кружева. Это именно то, о чем он подумал. Она… точнее, ее тело отзывается на его мимолетную ласку. А как бы оно отозвалось на его настойчивую ласку? – Лучше есть яблоки с дерева и кабачки с грядки, – сказала она.

– Вот как! Надеюсь, ваши клиенты не знают об этом?

– О кабачках или о том, что я не ем добавки? – спросила Августа и, поймав его взгляд, быстро расцепила руки, сложила их на груди. Она догадалась, что он увидел. – Думаю, догадываются. Едва ли кто-то из них заподозрит, что я выпивоха. – Она засмеялась. – Я продаю в основном добавки от вполне определенной категории зла. Я вам говорила.

– Категории зла? Как вы… непросто сказали. – Он улыбнулся.

Он знал, каких добавок ему не хватает. Но получить он их может не только из ее рук.

Николай лег на спину, вытянулся во весть рост. Диван скрипнул. Он закрыл глаза. Сейчас, говорил себе, он заснет и увидит сон про Августу.

Часы пробили три.