Текст книги "Мужчина для сезона метелей"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Сергей Михеев не был журналистом и никогда не собирался им стать. Но когда в городе начала выходить рекламная газета – региональный выпуск московской, люди, знавшие его, предложили тестировать технику. Он носился на самых новых автомобилях, управлял тракторами, снегоуборочными машинами, а в прошлом году ему предложили снегоход.
– Народ хочет в Европу, – шутил Сергей, отмахиваясь от расспросов жены о причине страховки. – Чтобы все, как у больших. По правилам.
После гибели Сергея ей быстро выдали деньга, она подписала бумагу, что у нее нет претензий к фирме – никаких. Трагический случай, никто не виноват, жужжало в ушах от сочувственных слов. Может быть, камень угодил под гусеницу или лыжи из пластика попали на замерзшую землю, без снега. Снегоход дорогой, на такой не ставят лыжи из стали, которым даже асфальт нипочем.
Тогда у нее в голове металась одна мысль – о Петруше. Если бы она поехала вместе с Сергеем, мальчик остался бы сиротой. Верно в общем-то говорят: с появлением детей мужчина и женщина больше отец и мать, чем кто-то еще друг для друга.
Всякий раз, вспоминая о несчастье, Гутя ежилась и покрывалась мурашками – она осталась дома только из-за Тамары Игнатьевны. Уже надела красную куртку, поставила ногу на низкую скамеечку возле двери, чтобы шнуровать ботинки, когда из комнаты донесся глухой стук. Гутя, наступая на длинный шнурок, спотыкаясь, влетела в комнату. Бабушка лежала на ковре с землисто-серым лицом.
«Скорая помощь» приехала быстро, тонометр, созданный японским рациональным разумом, капризничал, отказываясь выдать цифры. Экран дергался, мигали буквы, из которых легко сложилось английское слово «error», что означает «ошибка».
Это уже потом Гутя подумала, что чувствительный прибор предупреждал об ошибке другого свойства.
Сергей поехал один, слегка обидевшись на жену, в которой видел безотказную подругу во всех своих забавах. Гутя была такой подругой, пока не родился Петруша. Вместе с Сергеем прыгала с парашютом с высоты три с половиной тысячи метров. Не побоялась, когда муж отказался от инструктора. Она доверяла ему больше, чем кому-то, даже самой себе. Гутя помнит легкое разочарование, когда над ними раскрылось прямоугольное полотно, а не купол – она всегда мечтала парить под куполом, но Сергей сказал, что теперь в моде такое «крыло». Они пробыли в воздухе пятьдесят секунд и приземлились в объятиях друг друга.
Потом они часто смотрели кассету, на которой записан тот прыжок в совместную жизнь. Славик расстарался, самый близкий друг Сергея.
Гибель Сергея не слишком удивила Гутиных родных. Да, она потрясла, но не более чем уход неизлечимо больного человека. Все давно готовы к тому, что его вот-вот не станет.
– Я говорила, – напоминала Тамара Игнатьевна, – в нашем роду пришлые мужчины не держатся. Твой муж – свежее подтверждение старому принципу. Господи, когда это кончится! – бормотала она.
Кончится? – вдруг всплыло в памяти странное слово. Чтобы кончиться, должно начаться. Что именно бабушка имела в виду? Надо спросить.
Мужчины на самом деле в их семье не держались. Гутя редко рассматривала фотографии, но подруга подарила альбом на Новый год, а она решила навести прядок в фотохозяйстве. Уложив одну за другой карточки деда, отца и мужа, она заметила – у них есть что-то общее. Круглые, словно испуганные глаза, будто они увидели что-то… Не птичку же на самом деле, которая вылетит из аппарата.
– …Послушай, – вспомнила она свое беспокойство перед тестом и свой вопрос, – здесь все чисто?
– Ты про что? – спросил Сергей, принимая у нее кружку кофе.
– Да я про снегоход… – Она поморщилась – капля горячего кофе капнула на руку.
– Он сверкает чистотой. Я осмотрел его. Сине-белая красота. Как будто в нем сошлись снег и небо.
– Ты у нас поэт, – вздохнула она. – Но… тебя на самом деле не смущает страховка?
– Нет, я же сказал. – Он поморщился. – В конце концов, если я грохнусь, ты не останешься ни с чем. – Он хлебнул кофе. – Только знаешь, – он в упор посмотрел на нее, – если что, выходи замуж. Я буду следить за тобой с неба и гордиться – ты не бесприданница.
Она легонько стукнула его по затылку, как Петрушу.
– Брось болтать.
– Знай, Гутек, я люблю тебя. Но я все понимаю. Мне нужен риск, мне нужен адреналин, я буду гоняться за тем и другим всю жизнь. Я понимаю, что могу однажды захлебнуться… Но так уж устроен.
Тяжелая машина придавила его. Доктор сказал, что Сергей умер мгновенно. К счастью. Если бы выжил, остался калекой, что для него хуже смерти.
Это случилось, оно все равно бы случилось, не сейчас – значит, в следующий раз. Или через следующий. Но, судя по тому, что только теперь, через год, она задумалась об истинной причине катастрофы, она жила в шоке все это время.
Интересно, почему раньше ни разу не видала той рекламы? Она же ясно наводит, по крайней мере ее, на мысль, что смерть машины «Сноу кейв» принесла деньги фирме, которая торгует снегоходами «Лайф».
Гутя еще не потратила деньга. Ей приходила в голову мысль – вложить часть в дело Алексея. Но что-то останавливало, она думала, не лучше ли ей вообще отделиться от работодателя? Она вполне успешно «осушала» лесорубов.
– Из твоего дела можно сотворить вечный двигатель, – однажды насмешливо заметила Тамара Игнатьевна. – Одним рейсом ты поставляешь в магазин водку, другим – биодобавки для излечения от дурной страсти.
– Читаете мысли, Тамара Игнатьевна.
– Неужели твои? – Бабушка вздрогнула.
– Нет, Алексея, – сказала Гутя.
– Он предлагал и это тоже?
– Я отказала ему. В этом тоже, – насмешливо бросила Августа. – Мне приятней чувствовать себя Миклухо-Маклаем, который лечил папуасов, чем змеем-искусителем.
А если бы Николай Сушников предложил ей… Она бы ему отказала? – спросила себя Гутя и поморщилась. Вот так, да? Снова о нем, хотя так ни до чего и не додумалась насчет Сергея.
А что она могла выяснить? Местные юристы не нашли настоящих хозяев фирмы, которая заказала тестирование снегохода, они запутались в цепочке подставных фирм. Мать пыталась помочь из Москвы. Но ее клиентка-юрист с московской трезвостью посоветовала Гуте пользоваться деньгами и расстаться с желанием найти истину. И не такие ее не находят.
Но… может быть, если отыскать грузовичок с рекламой, то… Там наверняка есть телефон. Она наморщила лоб, силясь вспомнить, был ли он.
Не могла, как не могла вспомнить и номер машины.
За окном стало тихо, видимо, ночная метель была не слишком сильная или не очень долгая. Дворники сделали свое дело и ушли.
Пора и ей вставать. Сегодня у нее снова рейс по деревням. Вперед, Августа, скомандовала она себе, опустила ноги на ковер.
А… когда она встретит его… снова?
Гутя порозовела и пошла в ванную. Смыть, все смыть. И жить дальше.
14
– Я долго не признавалась самой себе, что совершила такое.
Гутя открыла рот, приготовившись сказать что-то легкое, но Тамара Игнатьевна подняла руку, призывая молчать. Гутя подчинилась.
– То, что началось в моей жизни после и что происходит до сих пор, причем в вашей с Полиной жизни тоже, указывает: я совершила зло. Я расплачиваюсь за него.
– Ты… ты?.. – Гутины серые глаза стали круглыми. – Что ты совершила?
Тамара Игнатьевна жадно глотнула воздух, Гутя заметила, как побледнело ее лицо.
– Хочешь горячего чаю? – спросила Гутя, стараясь сбить градус напряжения.
– Да, налей. – Она махнула рукой на желтый в белый горох чайник возле Гути.
Пока наполнялась оранжевая чашка, обе молчали. Гутя подала ей чай, Тамара Игнатьевна отпила и продолжила:
– Один человек… Мужчина, попросил меня. Я хотела, чтобы он был мне обязан…
– Ты была в него влюблена? – перебила ее Гутя. – Ты хотела его заполучить?
– Когда я исполнила то, что он просил, мне он стал отвратителен. – Тамара Игнатьевна подтвердила свои слова такой гримасой, что Гутя поежилась.
– А… что, что он такого… захотел?
– Мы работали в университете, на одной кафедре. Он попросил меня не слишком-то о многом на первый взгляд. – Она усмехнулась. – Не приходить на защиту моей собственной дипломницы, у которой он был оппонентом.
– И все? – ахнула Гутя. – Только-то? Ты согласилась?
– Да.
– Ну и что? Что он с ней сделал? – спросила Гутя смешливым тоном. Ей не нравилось чувство, которое подталкивало ее говорить вот так. Но она хотела отделаться от ощущения, что перед ней сидит чужая женщина. Незнакомая.
– Ничего такого, за что меня можно судить слишком строго, если взглянуть со стороны. – Она вздохнула. – Я не пришла на ее защиту. Позвонила на кафедру и сказалась больной. Я не обманывала – на ровном месте у меня подскочила температура. Так бывает.
– Так что он с ней сделал? – допытывалась Гутя.
– Обвинил в том, что она списала диплом.
– Ее завалили? – тихо спросила Гутя.
– Нет, ей поставили тройку. Но девочка потеряла главное – рекомендацию в аспирантуру, которую я обещала… На кафедре русской литературы было только одно место.
– Понятно. Оно досталось его дипломнику, да?
– Ловишь на лету, все так и произошло, – вздохнула Тамара Игнатьевна. – Не знаю, что на меня накатило. Этот мужчина был женат, я тоже замужем. Но мне чего-то не хватало.
– Ты никогда про это не говорила, – задумчиво сказала Гутя.
– Мне позвонили в тот же вечер, – продолжала Тамара Игнатьевна. – Я сняла трубку и не сразу узнала ее голос. – Она поморщилась. – Но я помню его по сей день. Как и все слова. Их немного. – Она усмехнулась, поежилась.
– Ч-что она сказала? – Гутя подалась через стол. Она видела, как подрагивает на бледной верхней губе крупинка сахара, Тамара Игнатьевна любила чай вприкуску.
– Будьте прокляты вы… ваши дети и внуки. – Она запила свои слова тремя глотками чая. – Я знала – в тот день из-за меня жизнь девочки переменилась навсегда.
– Тебе… тебе захотелось отыграть все обратно? – предположила Гутя. – Или рвать на себе волосы?
– Нет, – сказала Тамара Игнатьевна. – Сама не знаю почему, но я, словно защищаясь от исполнения угрозы или защищая вас – детей и внуков, – крикнула ей: «И тебе того же».
Гутя повела плечами.
– Ох. Ты ничего не знаешь о ней?
– Нет, только одно – она уехала по распределению куда-то в Сибирь.
– А вы с дедушкой и мамой – сюда, – сказала Гутя.
– Знаешь, чем больше проходит времени, тем я больше убеждаюсь, что проклятие работает. Оно в силе до сих пор. Неизвестно, когда ему придет конец. Или как положить ему конец.
– Думаешь, смерть твоего мужа, мамин неудачный брак, гибель Сергея – оттуда?
– Хотела бы не верить, но… – Она пожала плечами. – Приходится говорить, что мужчины не держатся в нашем роду, хотя и прежде они уходили рано.
– Неужели ты веришь в эти россказни? – прошептала Гутя.
– Хотела бы не верить, но как?
– Если есть яд, – проговорила Гутя, – то должно существовать противоядие. Нас этому учили в мединституте.
– Ты говоришь о вещах материальных, а то, о чем я – из области мистической.
– Ты, конечно, узнавала, да? Что со всем этим делать?
– Да, почему я и рассказала тебе… сейчас.
– Сейчас? – переспросила Гутя.
– Да. Потому что ты увидела человека, который тебе… интересен. Назовем это так.
– Ты опасаешься, что… мне снова не повезет?
– Нет. Чтобы ты попыталась обойти… перехитрить… в общем, не знаю кого… Судьбу, что ли. Может быть, набраться терпения… Вести себя осторожно…
– Какие полезные советы, – насмешливо заметила Гутя. – Это тебе какая-нибудь московская гадалка рассказала?
– Нет. – Тамара Игнатьевна катала по бледно-зеленой виниловой скатерти хлебный шарик. – Но есть кое-что, правда, это выполнимо примерно так же, как воскрешение из мертвых. – Она усмехнулась.
– Что? Скажи. – Гутя подалась еще ближе и накрыла рукой бабушкину руку, как Петрушину, когда он катал хлебный шарик по столу.
– Все прекратится, – рука Тамары Игнатьевны замерла, но Гутя чувствовала биение пульса на запястье, – если двое из взаимно проклятых родов поженятся.
– Ого! – Гутя засмеялась. – Ну… тогда это навсегда. – Она убрала руку и отодвинулась от стола.
Тамара Игнатьевна пожала плечами.
– Все, что я знаю.
Гутя встала:
– Прекрасные новости, но мне пора спать. Сказка на ночь была захватывающей. Как в детстве. Думаю, черти сниться не будут. Вместо них – женихи.
– Выключи верхний свет, – попросила Тамара Игнатьевна.
Гутя щелкнула выключателем и вышла из кухни.
Тамара Игнатьевна осталась сидеть за столом. Свет лампы над мойкой слабо освещал стол, не мешая рассматривать прошлое.
…Она хорошо помнила вечер, когда тот мужчина, коллега, попросил об одолжении. Он пригласил ее к себе, она сразу поняла, что это не его квартира. В ней не пахло каждодневной жизнью.
– Ты здесь не живешь, – сказала она, оглядевшись.
– Нет. – Он засмеялся, стаскивая красный полосатый галстук. – Здесь живет… любовь.
Она захохотала.
– Я серьезно. Это съемная квартира нашего декана. Иногда он позволяет воспользоваться ею своим лучшим… своим самым исполнительным сотрудникам.
– Ты хочешь сказать, у нашего декана есть любовницы?
– А ты не знала? Разве тебе неизвестно, откуда возникла нынешняя заместительница? А прежняя? Проанализируй, сама все поймешь.
Тамара Игнатьевна испытала настоящее потрясение. Но он не позволил ей отдаться только этому чувству.
– Сейчас мы поужинаем и поговорим, да? – Он подмигнул ей.
Она следила за его плавными движениями, видела, как уверенно он ходит по квартире – она двухкомнатная, в старом доме в центре Москвы. Она тоже прошлась, потом остановилась у окна. Звезды на кремлевских башнях рубиново горели. Они так близко и так ярко светили, что, казалось, обжигали даже сердце.
Он нравился ей – этот большой русоволосый мужчина. Не только ей, знала она. Но он пригласил сюда ее. И она пришла…
– Тебе нравится Пол Анка?
Она оглянулась и увидела, что мужчина стоит над открытым проигрывателем и вынимает из белого конверта пластинку.
– Здесь он есть? – спросила она. – Да, очень.
– Мне тоже, особенно одна вещь…
«You are my destiny…» Она чуть не задохнулась. «Ты моя судьба». Это правда? Она смотрела на него – как похож на самого певца. Такой же коротко стриженный, в очках.
– Ты не против, если мы перед ужином немного выпьем? – подошел, положил руку на плечо. Развернул к себе.
– Нет. – Она покачала головой. – Смотри, какие звезды…
– Ты о рубиновых или настоящих? – спросил, всматриваясь в ее лицо.
Она не ответила.
Он кивнул и отошел к столику, на котором стояла бутылка «Ркацители». В то время пили грузинские сухие вина.
– Возьми. – Он подал ей прозрачный бокал.
Кисловатый вкус вина пригасил привкус во рту, возникший от ощущения близкой опасности. Еще ничего не случилось, но случится. «Вот-вот, вот-вот, – колотится сердце. – Вот-вот».
Глоток – опасность смыта, можно облегченно засмеяться.
– Взгляни на это, – он обвел рукой с бокалом комнату, – на ту… дверь. – Он засмеялся. – Там – настоящее место для защиты… Понимаешь?
Она пожала плечами.
– Но я не… – смеялась молоденькая Тамара Игнатьевна.
– Ты особенная, другая. Редкая. – Он гладил пальцами ее запястье. – Если хочешь знать мое мнение, девочка в аспирантуре – пустое место. Выйдет замуж, нарожает детей, всей науке конец.
Пол Анка не унимался. Он пел о судьбе, наполняя душу сладостью, а сердце – слабостью.
Она хотела того и другого, потому что ей не хватало их в жизни…
Лежа в чужой постели, понимая, что до нее здесь побывали разные тела, все они делали одно и то же, она не пыталась уловить запах декана и его фавориток. Голос Пола Анки, шепот мужчины, обнимавшего ее, заставляли выгибаться навстречу с одним желанием – соединиться…
– Понимаешь, – говорил он утром, подливая ей кофе, – если мой парень не поступит в аспирантуру, он загремит в армию. Я обещал ему… Между прочим, он черноморец. Мы можем поехать отдохнуть к нему на родину… с тобой вдвоем, а? – Он наклонился к ней, кончиком языка прошелся по контуру губ. – Хочешь?
Она ехала домой, тогда еще в Никольское, в полупустой электричке, не замечая ничего и никого. Трезвость утра еще не наступила. Она сделает так, как хочет он…
Она сделала.
Настоящая трезвость, беспощадная и пугающая, наступила вечером, когда услышала девочку, проклинавшую ее…
Так что же? Во всем виноват Пол Анка? Его голос, вводящий в трепет от надежды на перемены, возбудил ее настолько, что она сделала то, чего никогда прежде не смогла бы.
Самое забавное, вспоминала она, через несколько дней, в деревне, которая почти влилась в их Никольское, она услышала, как босоногий мальчишка бежал по улице и распевал странные слова на эту чувственную мелодию:
– Дуста-а не-ет, дуста не-ет.
В изумлении Тамара Игнатьевна остановилась, полагая, что ослышалась. Но потом спросила:
– Мальчик, а ты про что поешь?
– Про то, чем клопов травят, – без тени сомнения ответил он.
В то время еще не все знали расхожие английские слова так, как сейчас. Теперь даже дети понимают незатейливый смысл иностранных песен.
«И не только клопов травят, – пришла в голову глупая мысль, – людей тоже».
У них с мужем в то время были не самые лучшие отношения. Он говорил ей о новом назначении, в Вятку, но она не была уверена, что поедет с ним.
Тот звонок от дипломницы все изменил, Тамара Игнатьевна сама торопила мужа уехать из Москвы, чем сильно удивила его.
Она теряла Москву, вожделенную и недоступную для многих, работу, но избавлялась от наваждения…
В доме в Никольском оставалась ее мать. Это уже потом они продали его – земля в Никольском стала золотой – и купили квартиру в Москве, на Сиреневом бульваре. Теперь там живет Полина, дочь Тамары Игнатьевны, мать Августы.
В Вятке она тоже не сразу обрела покой. Выходила на улицу и со страхом ждала – а вдруг онавыйдет из-за угла… Тамара Игнатьевна вздрагивала, когда ей казалось, что на нее смотрят горящие глаза. У дипломницы были особенные глаза, зеленые. И особенная походка, как у всех, кто учился танцу. Тамара Игнатьевна понимала: это самый настоящий стресс.
Муж Тамары Игнатьевны умер скоро и загадочно – говорили, что на него напали вечером, ударили по голове и сняли бобровую шапку. То было время, когда мех ценился. Но была и другая версия – месть из-за любовницы.
Она осталась одна с дочерью Полиной. Но муж успел устроить ее преподавать литературу в медицинское училище, которое было недалеко от дома.
Тамара Игнатьевна запрещала себе думать о проклятии, произнесенном хриплым голосом в трубку. Запрещала бояться за будущее дочери, поэтому с особенным рвением начала ею заниматься.
Она готовила Полину к жизни в Москве. Девочка должна вернуться туда, где родилась, несмотря ни на что. Тамара Игнатьевна гнала от себя чувство вины – если бы не ее собственный неразумный поступок, если бы они с мужем жили в полном согласии, он отказался бы от назначения в Вятку. Не важно, что ему приказала партия. С ней тоже можно договориться.
Полина родила девочку на первом курсе мединститута. Августу почти сразу забрала к себе Тамара Игнатьевна. На четвертом курсе Полина развелась, а после окончания института благодаря семейным усилиям и московским связям попала во флебологический центр.
Тамара Игнатьевна как-то спросила, уже после гибели Сергея, не хочет ли Гутя тоже переехать в Москву. Но она, прожив у матери две недели, сказала:
– Это не мой город.
Тамара Игнатьевна усмехнулась. Если бы не она с ее глупостями, то Августа никогда бы не узнала, что существуют для жизни другие города, кроме Москвы.
Интересно, а какой город стал городом той девочки, чью жизнь она так лихо – за одну ночь под песни Пола Анки – развернула в другую сторону от Москвы?
15
За время, прожитое до болезни, Надя научилась делать многое, причем очень хорошо. Но, как поняла с помощью Лекаря, она не умела просто быть.
Теперь Надя училась быть,то есть жить и получать удовольствие от каждой минуты своей собственной жизни. Было трудно сделать то, на чем настаивал Лекарь.
– Вы не знаете истинных чувств других людей, – объяснял ей Лекарь. – Вы говорите, вашим дочерям больно смотреть на такую мать? Но вам самой приятно их видеть. Не надо думать, что они хотят иметь точно такую мать, как у других.
– Но другие дети могут залезть на колени к матери, бегать вместе с ней, играть.
– Все это у вас и ваших девочек уже было, они это помнят.
На самом деле она «осела», когда девочкам пошел четвертый год. Надя испугалась и решила, что им страшно, должно быть, рядом с ней, и отдалила их от себя.
Она видела сочувствие в глазах знакомых, иногда ей казалось, что ужас стынет в глазах Николая, а мать и отец прячут свои, красные от слез.
Надя согласилась, чтобы дочери переехали к ее родителям.
Но сейчас, подумала она, Лекарь прав – они обе уже не в том возрасте, когда хочется сесть на колени к своей матери. С ними можно проводить время иначе – складывать мозаику; ей самой понравилась такая забава, к которой пристрастил ее Лекарь. Она забывала обо всем, когда собирала средневековые замки или выкладывала из мельчайших кусочков леса и реки. Иногда приходила в голову мысль, что вот так же можно заново собрать и себя – новую. Остались же какие-то детали, их можно передвинуть внутри себя. Например, вдвинуть позвонки на место. Но почему-то Лекарь не спешит с этим. Он словно ждет чего-то от нее. Ему не хватает деталей для полной картины?
Она знает, чего ему не хватает. Надя поняла, в чем заключается его главная идея, справедливость которой он хочет, чтобы подтвердила она. Болезнь тела – сигнал о неблагополучии духа, со свойственной ей краткостью сформулировала она. Но пока она не готова рассказать ему то, что должна рассказать.
Теперь, по воскресеньям, Надя устраивала семейные обеды, на которые приезжали родители с дочерьми, оставался дома Николай. Надя сама готовила мясо на гриле, Мария пекла торт, который, как она рассказывала, ей однажды приснился. Торт-микс, как назвала его Надя, слой «Наполеона», слой «Птичьего молока», а па самом верху – свежие фрукты, украшенные собственноручно и очень пышно взбитыми сливками.
Надя видела, как девочки поначалу присматривались к ней, вели себя сдержанно – дети быстро привыкают и быстро отвыкают, понимала Надя. Они больше привыкли к ее голосу – она стала для них кем-то вроде телефонной матери.
Но после нескольких воскресных обедов Надя почувствовала, как тепло возвращается – к ним и к ней.
Надины родители по субботам водили девочек в филармонию на концерты – купили абонемент, и дети, приезжая домой, пытались напеть мелодии, которые слышали. Надя все больше убеждалась – стоит согласиться с дядей Александром, отправить их в музыкальную гимназию.
Пускай, думала она, а потом, может быть, в ее собственной жизни произойдут перемены, и они с дочерями перейдут на другой уровень родства. Не просто по крови, а по духу. Что более важно с годами.
Но вообще-то, признавалась она себе, трудно исполнить предписания Лекаря – бытьсегодня, радоваться сегодня, когда быть не хочется и радоваться нечему.
– Найти, вот что вы должны… Надя… – ввинчивался его голос в разум.
Ей хотелось пожаловаться ему на себя, но она держалась.
Теперь, подчиняясь новому принципу, Надя перестала прилагать усилия, чтобы оттолкнуть Николая побыстрее. Она больше не прибегала к грубым методам – не повторяла сеансов мистификации с Марией, чем, как скоро поняла, облегчила жизнь честной женщины. Все произойдет само собой. Она даже подумала, что, когда Николай перестанет быть ее мужем, он может продолжать работать в ее фирме. Для этого они должны мирно разойтись.
Перестанет быть ее мужем, повторила она и усмехнулась. Этот шаг наверняка одобрит свекровь. Ведь тем самым она выведет из-под удара… девочек.
Тот звонок – она его хорошо помнила – раздался не слишком давно, кажется, в конце лета. Да, да, примерно в то время, когда Николай встретил… женщину.
Нина Александровна, мать Николая, рыдала в трубку. Надя помнит, как, похолодев, отстранила ее от уха, словно боялась, что сейчас на нее обрушится вся Красноярская ГЭС, в опасной близости от которой, в Дивногорске, живут родители мужа. Но голос свекрови достигал слуха, пронзая эфирное пространство Сибири, Урала и добрую половину европейской части, он отдавался эхом, от чего горький смысл слов удваивался.
– Я! Это я виновата, – плакала свекровь.
– Да в чем же?
– В том, что произошло с тобой.
– В этом никто не виноват, – сухо утешила Надя.
– Нет, ты не знаешь. Причина во мне, в моей глупости. Я… однажды… наслала проклятие… Не знаю, откуда что взялось… нашло…
– На кого?.. – Надя вспомнила, как вспыхнула боль в висках. Неужели… на нее? Но за что?
– На одну женщину. – Она снова рыдала.
– Но… при чем тут я? – тихо спросила Надя.
– Я прокляла ее детей и внуков за то, что она мне сделала. А она… моих…
– Вы верите такой чепухе? – спросила Надя, чувствуя досаду.
– Верь – не верь. Ты – жена моего сына, а с тобой вон что случилось.
– Но я не ваша дочь, – пыталась отгородиться от нее Надя. – Если даже поверить в силу слова, оно не должно действовать на меня, – стараясь говорить как можно спокойнее и разумнее, отвечала Надя.
Надя помнит, как перехватило горло. Девочки. Ее дочери.
– Нет, нет! У меня другая причина. Другая, понимаете? – Но сердце билось часто-часто – неужели еще и это?
– Ты думаешь, на самом деле не из-за меня? – Надя услышала мольбу в голосе.
– Да что вы, конечно, нет, не вы…
Она не собиралась рассказывать Николаю об этом звонке, он и без того в растерянности. Надя постаралась вытеснить разговор из своей памяти, но Лекарь, который разбирал на кирпичики всю кладку ее жизни, заставил вспомнить и испугаться.
Разговоры с Лекарем подтолкнули Надю к мысли, что действительно слово, произнесенное с особенной интонацией, слово, в которое вложена энергия страсти, может подействовать необычным способом. Оно словно металлический шарик, выпущенный из рогатки. Бьет насмерть.
Внезапно она дернулась, будто собираясь встать, но вспомнила, что не может, и бессильно упала на подушки. Ну конечно, осенило ее, свекровь искала причины несчастья сына,а такая жена, какая она сейчас, – это самое настоящее несчастье. Свекровь, отыскивая вину во всем и во всех, не обошла и себя.
Если допустить, что проклятие существует, значит, она должна узнать, есть ли способ избавиться от него. Допустим, ты не веришь в злой замысел черной кошки, которая перешла дорогу, но все равно спокойнее, если не она перейдет тебе дорогу, а хотя бы с маленьким белым пятнышком.
На ум пришла еще одна фраза свекрови, которую Надя сразу отбросила, как совершенно неприемлемую для себя тогда.
– Если двое из взаимно проклятых родов соединятся, будут жить под одной фамилией, то на этом сила проклятия закончится…
Ну вот, обнаружилась еще одна причина, по которой надо освободить Николая от себя. Она просто обязана это сделать. Чтобы вывести из-под удара девочек, дочерей.
Выходит, она правильно решила – отпустить Николая? Но как отдать его кому-то из того, другого рода… А если там не с кем соединяться, если там в живых старушка девяноста девяти лет? Надя тихонько засмеялась.
Свекровь выкрикнула в телефон имя и фамилию женщины, с которой у нее произошел этот давний обмен любезностями, еще в Москве. Надя записала их в ежедневнике. Надо отыскать и пробить по Интернету, вдруг дама с чем-то засветилась? Она этим займется.
А теперь, она усмехнулась, должен позвонить Лекарь и сказать, когда он повезет ее в загородный клуб.
Она согласилась поехать с ним. Она хочет увидеть соревнования по рубке каната, в которой он участвует. Лекарь говорит, что, если она поедет с ним, он выиграет.
Дмитрий азартно готовился к соревнованиям, они были открытыми, а это значит – плати взнос и вперед.
Ведущий, плотный мужчина в черном костюме и черной бабочке под горлом, строго спросил его:
– Кто вы? Под каким «ником» выступаете?
– Лекарь, – сказал он коротко, вынимая нож из ножен.
– Хирург? – Он кивнул на длинное острое лезвие.
– Нет. Просто Лекарь.
– Вы когда-то уже рубили канаты?
– Не однажды, – засмеялся он. – Но не такие, как этот. – Он указал на толстую пеньковую веревку. Она, слегка извиваясь, покачиваясь в воздухе, спускалась с перекладины. Только недавно он узнал, что она из конопли. Ведущий не понял, о чем он. Но это было не важно. Лекарь загадал, что если разрубит одиночный канат, потом – сдвоенный, то Надя расскажет ему о том, что до сих пор держала при себе.
Сейчас она сидела в своем кресле, аккуратная головка гладко причесана, черные волосы блестят в свете ламп. Белый свитер с высоким воротом кажется белее снега за окном. Клетчатый плед укрывает ее до талии. Для того чтобы ей не пришлось ловить сочувственные взгляды, Дмитрий распустил слух, что он привез актрису, которая вживается в роль. В телесериале ей придется играть женщину в инвалидной коляске.
На Надю поглядывали с любопытством, женщин было мало, не всякая подруга отправится за город, почти в тайгу, чтобы болеть за своего мужчину.
Дмитрий помахал ножом, желая определить, каким ударом ему сегодня работать – кистевым, локтевым или плечевым. Пожалуй, решился он наконец, кистевой лучше.
– Прошу вас. – Бабочка шевельнулась под воротником, словно ее вспугнул резкий поворот шеи ведущего.
Дмитрий вышел на помост, встал перед толстым пеньковым канатом. Многие метры его скручены в «бухту», а конец, перекинутый через высокую перекладину, змеился вниз. Конец каната болтался на уровне талии. Дмитрий размахнулся и ударил. Кусок веревки шлепнулся на пол.
– Браво, Лекарь! – Указательным пальцем ведущий пришпилил бабочку на место. – Отличный удар. Посмотрим, как вы справитесь с двойным канатом.
Обрубок двойного упал на то же место, что и одинарного, парнишка-помощник с прежней ловкостью зверька нагнулся, подобрал его и бросил в общую кучу в углу. Дмитрий проследил за его полетом. А когда обернулся, поймал завистливые взгляды рубак-неудачников. По традиции, если ты не разрубил канат, а только надрубил, помощник отрезает его и дарит на память. Как укор и в назидание. Наверняка у некоторых дома целая коллекция.
Его дом чист, с гордостью подумал он, засовывая нож в ножны, которые болтались на поясном ремне его черных кожаных штанов. Дмитрий провел рукой по черной кожаной бандане – погладил себя по голове. Молодец.
Надя протянула к нему руки, улыбнулась.
– Поздравляю, – говорила она. – Это так красиво. Вы научите меня?
– А по вашей роли это нужно? Охотно преподам урок. – Черная бабочка дернулась на шее, ее потревожило адамово яблоко.
Дмитрий обернулся и в упор посмотрел на ведущего.
– Благодарю, у меня уже есть наставник, – сказала Надя.
В баре, за деревянным столом, выскобленным до такой белизны, что опасна даже мысль о капельке кофе на нем, они выпили по чашке.
– Какой белый. – Надя погладила пальцами столешницу. – Как это им удается?
– Каждое утро, перед открытием, они шлифуют его. Видите, какая толстая доска? Надолго хватит.
