Текст книги "Мужчина для сезона метелей"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
5
Николай не поехал домой из автоцентра, он отправился в офис. Он все яснее ощущал, что Надя обмотала себя таким плотным коконом, через который невозможно пробиться.
Чего она добивается? Если посмотреть на ситуацию, в которой они оказались, то она должна не просто держаться за него, а вцепиться всеми десятью пальцами. Но напротив, этими пальцами она отталкивала его от себя.
Конечно, он не может оставить ее в несчастье… Но когда просыпался среди ночи на кожаном диване и, мысленно ощупывая пространство вокруг себя, обнаруживал, где он, ему хотелось выть по-волчьи. Как долго им еще жить… Вот так, мучительно, как сейчас. Вставал, выходил на балкон, садился под кленовую ветку и курил.
Он не мог ей изменить. Ей нынешней или той девушке, в которую влюбился? На которой женился?
Не мог. Потому что она одна и та же, хотя Надя пытается ему внушить обратное. Что обстоятельства, а особенно такая болезнь, как ее, усадившая в кресло навсегда, не оставят от прежнего человека ничего. А значит, ему лучше всего продолжать свою жизнь отдельно.
С тех пор как он познакомился с Августой, он почувствовал себя лучше. Дело в не том, что она ему снилась или он, просыпаясь среди ночи, больше не упирался в бесконечную пустоту будущего, воображал кого-то реального в своем пространстве. Нет, но он мог думать о ней, когда хочет. Искать ее, не находить, думать и снова искать. Теперь, просыпаясь ночами, он представлял, что где-то, на одной из сотен тысяч кроватей в их городе, спит она. Не важно, одна или с кем-то. Она дышит, видит сны. Может быть, в них мелькнет и он тоже?
Глупости? Ну и что. Это его глупости, от которых ему легче.
Он снова и снова видел себя и ее в тот августовский день…
Его «мицубиси-лансер», или, как он называл свою машину, Жеребец, заупрямился.
– Ты в своем уме, Жеребец? – бормотал он, в третий раз поворачивая ключ в замке зажигания, но рокота мотора не слышал. Только рык пролетающих мимо авто лез в уши.
Жеребцом он называл свою машину не просто так, он узнал, что «лансер» в переводе на русский – «улан». А эти парни всегда были на коне. Он сам пригнал машину из Германии, причем не из-под кого-то неизвестного. Надин отец постарался: дал адрес своего знакомого, который уехал на постоянное место жительство в Баварию. Его бывший заместитель по телефонному узлу.
Не отрывая пальцы от ключа зажигания, Николай с досадой ждал, когда Жеребец опомнится.
По тротуару двигались люди. Взгляд замер на женщине, которая шла не так, как все. Она наклонилась не вперед, а вбок, вправо. В руке несла клетчатую сумку, с которой обычно разъезжают нынешние коробейники. Темно-синие джинсы обтягивали бедра так туго, что больше он ни на что не мог смотреть. Виль-виль, виль-виль…
Николай не узнавал себя – никогда, с тех пор как он женился на Наде, не смотрел с такой жадностью на чужую женщину. Его глаза то и дело возвращались к бедрам. Они почти как у мальчика-подростка, подумал он.
Он убрал руку с ключа и смахнул со лба пот. Заставил себя отвести глаза от бедер и сосредоточился на обуви. Сабо из темно-желтой кожи, похожей на грубую, буйволиную, оказались умилительно маленькими. Как деревянные шлепанцы на ногах шестилетней девочки, в доме которой они жили в литовской Паланге, в Прибалтике, с матерью, когда ему было двенадцать… Ремень из такой же кожи, что и сабо, обозначил талию. Талия не была тонкой. То есть, она, конечно, тонкая, но из-за непышности бедер фигура не походила на песочные часы, как у Нади. А это ему всегда нравилось.
На ней была клетчатая рубашка в мелкую желто-зеленую клеточку. На руке, которая ничем не занята и выполняла роль противовеса, болтался металлический толстый браслет.
«Ты обалдел, Сушников, если решил, что она из племени челноков. Так челноки не одеваются».
Женщина оглянулась, почувствовав на себе взгляд. Она не поняла, чей он, но Николай успел заметить загар, не каленый, заработанный на рыночной площади в мороз и сушь. Ее щеки, внезапно пришло ему в голову почти поэтическое сравнение, повторяли по цвету лепестки ноготков, любимых цветов… жены.
Да, любимых до сих пор. До сих пор, усмехнулся он, жены.
«Эта мысль – предупреждение?» – спросил он невесть кого. Но тут же отмахнулся, потому что женщина уходила все дальше. Сейчас дойдет до перекрестка и исчезнет, испугался он.
Она подняла руку, браслет соскользнул с запястья и замер, не доехав до сгиба локтя. Поправила коротко стриженные русые волосы. Он заметил грубые кольца на руке, такие же стильные, как браслет. Надя никогда не носила серебряных украшений. Только золото.
Испытывая странный восторг в теле, Николай высунулся в окно и тихо свистнул.
Женщина шла дальше.
Он откинулся на спинку кресла и тихо простонал. Подросток, недоросль, идиот. Разве такая женщина обернется на свист? Тогда… на что? Как ему позвать ее? С женщинами Сушников не знакомился ни разу с тех пор, как женился. А в то время, когда он знакомился, девчонки охотно шли на свист.
Николай уже собрался снять пальцы с ключа зажигания, выскочить из машины и побежать за ней. Но тихий рокот мотора – Жеребец сжалился над ним – остановил его. Бежать? Ничего глупее не придумал?
Ноги быстро нашли педали, руки легли на руль, а дальше все пошло на мужском автопилоте.
– Девушка! – тихо окликнул он, бесшумно подкатив к ней сбоку. Он удивился своему голосу, он сам не знал, что умеет говорить таким. – Девушка…
Мысль была одна, до незатейливости ясная: усадить рядом с собой и ехать. Не важно куда. Не важно зачем. Поскольку, кроме этой мысли, никакой другой нет, значит, нечего облечь в слова.
– Девушка… – снова позвал он.
Она так похожа на мальчишку-сорванца, на девчонок его юности. С такими беззаботно и весело. От них всегда пахнет свежестью, а не лекарствами. Крапивой, полынью, но не розами, обернутыми в целлофан, и перевязанными бантиком, – такие приносят в больницу…
«У тебя нет сердца, – укорил себя Сушников. – Надя тоже прежде пахла свежестью, тебе это нравилось. Она не виновата…
Да пошел ты! – отмахивался он от самого себя. – Скрипишь, как столетний дед».
– Девушка, я предлагаю вам… – наконец-то удалось прибавить три слова, вполне осмысленных, к одному, произнесенному трижды.
Она остановилась, опустила сумку на тротуар. Потом сложила руки на груди, посмотрела на него и спросила:
– Что вы предлагаете мне такого замечательного?
Он засмеялся. Ему понравился ее голос, но еще больше – интонация. Спокойная, ровная, уверенная.
– Я предлагаю вам прокатиться! – выпалил он чистую правду.
Она засмеялась:
– Не боитесь? – и засунула руки в карманы джинсов. Надо же, он удивился, джинсы в облипочку, а руки входят. Он заметил по движению кармана, что в правой руке что-то есть.
– У вас с чем? С перцем или?..
– Или.
– Я вас не боюсь, – засмеялся он, зазывно открывая дверцу и придерживая ее.
– Почему? – Девушка вскинула брови, они уехали высоко на лоб, туда, где нависала коротенькая редкая челочка. Он жадно всматривался в ее волосы. Никогда не гладил по голове женщину с такими волосами. У Нади длинные, их можно ворошить, запутаться. Можно гладить, но гладить волосы, не голову.
– Я смелый.
– Ага, вы – самый настоящий улан. – Она кивнула на надпись.
– Откуда вы знаете? – Теперь у Николая на лоб полезли не только брови, но и глаза. Он сам недавно узнал, что означает название его авто, и гордился своей осведомленностью. А еще больше ему нравилось удивлять несведущих.
– Читаю много, – фыркнула она. – Я люблю машины. Вашему «лансеру»… – она сощурилась, – четыре года.
– Ясновидящая. – Он шире распахнул дверцу. – Садитесь же скорей!
– Сумку на заднее сиденье? – спросила она, поднимая свой баул.
– Конечно.
Девушка села рядом, перекинула ремень через грудь, он бросил на нее быстрый взгляд и сказал:
– Николай.
– Августа, – ответила она, не глядя на него. Как будто не хотела увидеть еще одни изумленно выпученные глаза. Как у всех, кто впервые слышит ее имя.
– Я так и знал, что вы необычная особа.
– Августейшая, – согласилась она без тени усмешки.
– Наследственное имя? – догадался он, отъезжая от тротуара.
– Да. В нашем роду с материнской стороны имена повторяются через два поколения на третье. Мне вот так повезло. Августа. Коротко – Гутя.
Николай кивнул:
– Понял. Куда вас отвезти?
– На «Сельмаш». В гаражи. Там моя машина, позвонили, что она готова.
– «Мерседес» нынешнего года? – не удержался он от насмешливой колкости.
– Нет, – просто сказала она, – «Жигули», «шестерка», ей восемь лет. Но она еще ничего, бегает по проселку.
– А вы разве… не местная? – насмешливо произнес он расхожую фразу.
– Местная. Но у меня… отхожий промысел.
– Свитера? Белье? Или… – Он кивнул в сторону заднего сиденья, на котором разлеглась, словно большая подушка на две головы, клетчатая сумка.
– Или, – она кивнула, – БАДы.
– А что это? – спросил Николай и поморщился, пытаясь отыскать в голове хотя бы намек – из какой они области, эти БАДы?
– Никогда не слышали? – удивилась она. – А мне казалось, про них уже всем уши прожужжали.
– Только не мне.
– Это биологически активные пищевые добавки, – объяснила Гутя.
– Ах во-он что это, – протянул Николай.
– Я развожу их по селам. Точнее сказать, – Августа улыбнулась, – развожу деревенских людей на деньги.
– Легко поддаются? – спросил он, выруливая на ровное шоссе, вдоль которого стояли серые параллелепипеды пятиэтажек.
– Легко, если нащупаешь болевые точки. – Николай нарочито резко отшатнулся от нее, она засмеялась. – Не бойтесь, я не стану вам предлагать.
– Я подумал, вы будете… щу… то есть искать у меня болевые точки. – Она засмеялась, покачала головой. – Не станете? Но может, я только того и жду, чтобы вы мне предложили.
– А вам зачем? – Гутя окинула его профессиональным взглядом. Она научилась отличать с первого взгляда тех, кому нужен тот вид добавок, который приносит ей основной доход. У него гладкое лицо, с легким загаром, под глазами никаких мешков. Русые волосы, темнее, чем у нее самой, не топорщатся, лежат ровно. Она перевела взгляд на руки – в них никакой дрожи. – У меня специфические добавки.
– А от чего? – допытывался он.
– От самого главного недуга нашей родины, – нарочито печально вздохнула Гутя. – От «азов», как я называю эту болезнь. – Она сделала ударение на первом слоге. – От алкогольной зависимости то есть, – пояснила она, чтобы он не мучился догадками.
– Символично звучит – «азы», если перенести ударение на последнюю букву.
– Да. – Она усмехнулась. – Начало всего.
– Помогает?
– Тем, кто хочет сам себе помочь, – ответила Гутя, оглядываясь по сторонам, – помогает.
Николай ехал не спеша, ему не хотелось слишком быстро завершить этот путь, потому что впервые за долгое время ему так спокойно, как сейчас. Рядом сидит женщина из другой жизни, он просто болтает с ней.
– А на самом деле вы кто? – спросил он.
– Санитарный врач. Я окончила мединститут в Перми.
– Понятно. – Он кивнул.
Она ничего не спрашивает о нем, и это его… огорчает? Ей не интересно? А почему ей должно быть интересно? Она выйдет из машины через несколько минут – навсегда. Вероятность того, что они еще раз столкнутся в городе, ничтожно мала. Она не собирается отягощать себя новым знакомством, ясно видно. А он собирается?
– Жаль, это не для меня, – сказал он, – иначе я стал бы вашим клиентом.
Августа засмеялась.
– Не жалейте раньше времени. Я видела тех, кто начинает поздно, но продвигается успешно.
– Зато становится вашим клиентом.
– У вас тоже еще не все потеряно, – пошутила она.
– Вы меня ободрили, – хмыкнул он, – последней фразой. Дайте мне вашу визитную карточку. Чтобы я мог немедленно обратиться к вам и стать постоянным клиентом. Я способный, если чего-то захочу, то продвигаюсь быстро. – Блестящими глазами он смотрел на нее. Он видел, как темнеют ее глаза, как розовеют щеки. Она подняла руку, пуговица на рубашке напряглась. Он уставился на нее, словно ожидая, что ткань перестанет сопротивляться и отпустит пуговицу на волю. Что особенного собирался он увидеть? Николай сам не знал.
Она быстро прошлась рукой по волосам, посмотрела на мужчину и сказала:
– Мне кажется, вам тоже нужны добавки… Для жизни.
– Так дайте же мне! – горячо воскликнул он. – Я готов…
– У меня таких нет. – Она покачала головой, окинула взглядом его туловище. Заметила натянувшиеся на бедрах джинсы. – Это не ко мне, – сказала она, взявшись за ручку двери. – К своей жене, пожалуйста. – В ее голосе он различил откровенный холод. – Остановите, мы приехали.
Он заглушил мотор.
– Простите, – пробормотал Николай. – В подобных случаях говорят, не знаю, что на меня нашло. Но не стану врать. Я знаю, что на меня нашло, Августа. Вы на меня… нашли.
– Хорошо, что я вас не переехала, иначе пришлось бы отвечать по полной, – засмеялась она. – Но я… осторожный водитель, – добавила она. – А вот пешеход, может быть, не очень, – добавила она.
Николай тоже засмеялся, потянулся к бардачку и случайно – на самом деле случайно – коснулся запястьем ее колена. Кровь кинулась в голову, он едва удержался, чтобы не накрыть это круглое колено в синей джинсовке ладонью, не стиснуть его… «Или… развести?» – услужливо подсказал ему ехидный голосок. Но он сделал вид, что не заметил, как и она, потянул на себя пластмассовую крышку и вынул черный кожаный бумажник. Ему подарила его жена на день рождения. Хвостик с кнопкой схватывал края – удобно, сказала Надя, а то деньги распирают, оттопыривается карман. Он вынул серую карточку с серым серебряным обрезом.
– Возьмите. Моя визитка. И… спасибо вам… Вы сами не знаете, какую добавку я от вас уже получил, – тихо признался Николай.
Гутя, едва взглянув, засунула картонку в маленький передний кармашек джинсов. Модель классическая, «пять карманов», почему-то отметил он. Два сзади и три спереди. Настоящие. Как и она вся…
– Вам тоже спасибо, – сказала она.
Николай вышел из машины, взял сумку с заднего сиденья. На вид она казалась гораздо тяжелее, чем на самом деле, но он все-таки спросил:
– Хотите донесу? – Он приподнял клетчатый баул.
– Нет, спасибо, – торопливо отказалась она и окинула его взглядом с ног до головы, словно хотела запомнить.
Он спокойно стоял перед ней, на две головы выше, в светлых брюках из хлопка, в рубашке в мелкую клеточку, черных мокасинах.
– Всего доброго, – сказала она, протягивая руку к сумке. – Спасибо.
Он ухватил ее за руку и крепко стиснул пальцы.
Гутина рука не отозвалась на пожатие. Она замерла на миг, потом медленно, осторожно, словно не желая обидеть несправедливыми подозрениями, высвободила ее из мужской руки, которая была холодной, будто он только что лазил в морозильник. В поисках льда для коктейля, например. Но льда не нашел, поэтому наскреб со стенок снега… Сухого снега, но холодного…
– Спасибо, – повторила Гутя.
Николай отдал ей сумку.
Отдохнувшая правая рука держала сумку крепко, он смотрел, как Августа уходит по бетонной дорожке – прямо, не кренясь набок. Постоял, будто ожидая, что она обернется перед тем, как войти в проходную «Сельмаша», но она не обернулась.
Николай сел в машину, движок больше не капризничал. И правильно, поддержал он его, потому что ждать больше некого.
– Но тебе спасибо, – пробормотал он, обращаясь к своему Жеребцу. – Очень вовремя ты взбрыкнул.
А то, если бы движок не заартачился, он бы пролетел мимо Августы и никогда не увидел ее.
Николай не стал додумывать, хорошо ли, что он увидел ее, не лучше ли было пролететь мимо. «И ехать сейчас со спокойным – или мертвым? – сердцем», – добавил какой-то чужой голос. Он рассмеялся. Ему надоело жить с таким.
Но разве у него мертвое сердце, одернул он себя. Оно тревожное с тех пор, как заболела Надя. Но, думал он, встраиваясь в поток машин, от этой тревоги оно могло вообще одеревенеть. А оно, оказывается, еще живое! Живое, да не только сердце, усмехнулся он, поерзав на сиденье.
Ему предстояло покататься по городу, потом завернуть в пригород. Чтобы купить все по списку, который ему дала жена.
Список был длинный, составленный с привычным тщанием. Надя знала, что полезного содержится в свежеприготовленном твороге, – за ним ему ехать в Бобино, это пригород. Сколько серы содержится в капусте, которую он купит в супермаркете, и сколько в той, что выращивают в Красногорском хозяйстве. За ней – в магазин за автовокзалом. Неужели она на самом деле верит, в сотый раз он спрашивал себя, что сочетание всех составляющих поднимет ее из коляски?
Николай с досадой поморщился, как будто его снова загоняли в привычную клетку, из которой он только что… выскочил? Нет, он просто высунул голову, как лев в зоопарке, убедился, что еще не окончательно забыл вкус живого мяса.
Он усмехнулся – тоже, лев. Размечтался. Ухмылка вышла печальная, и, как бывает, чтобы оправдать причину печали, он заставил себя подумать о Наде.
Жене ставили разные диагнозы: рассеянный склероз, миопатия, даже болезнь Паркинсона. Никто из докторов на самом деле не знал, почему молодая здоровая женщина внезапно перестала ходить.
Николая считали героем, называли «верным рыцарем» – до сих пор не сбежал, не завел любовницу, а состоял при жене, которая не ходит.
Все было так и не совсем так.
«Да брось», – сказал он себе, подставляя лицо ветру августа, который влетал в открытое окно. Августа в августе… Каламбур, вот о чем и… о ком ему хотелось сейчас думать. Просто думать. Так почему нет? Что изменится, если он позволит себе на время отвлечься?
К тому же, в который раз указывал он себе, Надя сама отталкивает его от себя.
6
Надя, закрыв дверь за Лекарем, вернулась на кухню. Что ж, не пропадать же чаю. Она заварила покрепче в большой китайской чашке с крышкой. Ожидая, когда можно будет пить, а Надя любила чай больше, чем кофе или сок, она думала о том, что увидит на экране мобильника, который дала Марии. Этот навороченный сотовый привез дядя Александр. Самую последнюю супермодель, которую делают в Финляндии.
Она увидит ее.
Надя потянулась к чашке, открыла крышку и понюхала. Захотелось прогудеть, как детстве: «У-у…» Какой запах. Черный чай с высокогорных плантаций южной Азии, самые нежные, девственные флеши.
«Интересно, онатоже – с ароматом девственности?» – подумала Надя с изрядной долей яда. И одернула себя – незачем портить чай. Который тоже подарил дядя Александр. Ему привез эту здоровенную банку рыбак-англичанин, возжелавший поймать трофейную, то есть самую крупную форель. Наверняка поймал, потому что дядя Александр, как она поняла, не мелочится ни в чем.
Так что же – кого встретил Николай? Какого типа эта женщина? Похожа на нее?
Нет, Надя покачала головой, поднимая чашку, оплетенную нарисованными головами китайских драконов, со стола. Нет, как всякий испуганный человек, Николай не польстится на то, что его напугало. Он не мазохист по натуре.
Как интересно, думала Надя, отпивая из чашки, а ведь она заметила в тот же самый день, когда он встретил… кого-то. У него изменился даже голос. Он больше не был плоский, каким стал в последние годы. Он был… волнистым что ли, когда произносил самые обыкновенные слова. Она улыбнулась и поморщилась – горячо. Его голос был… – на ум пришло неожиданное сравнение – волнистый, как поверхность старинной стиральной доски.
Она фыркнула, капелька чая подпрыгнула и обожгла кожу над верхней губой. Для такой лингвистической находки есть причина. В то утро Мария, разбирая вещи в чулане, наткнулась на раритет старой жизни. Стиральная доска была в пыли, она, стоя над ней с влажной тряпкой, спрашивала – вытирать или отнести в мусорный контейнер? Надя махнула рукой – выноси.
В памяти возник тот, новый голос Николая, он крикнул из прихожей. Высокий, гораздо выше обычного.
– Приве-ет! Я все принес!
С сумками в обеих руках он ждал, когда появится Надя. Солнце в тот августовский день не жадничало, вся прихожая залита теплым светом. Желтоватый ковер на полу мог самому себе показаться расплавленной золотой рекой.
Надя вкатилась на коляске в эту реку и увидела улыбку, она тоже была солнечная. Не надетая на лицо, не та, что стала частью гардероба, как галстук, а натуральная. Она текла изнутри, так он улыбался ей, но давно.
Надя впилась в поручни кресла. Случилось. Это случилось.
– Привет, – сказала она, развернулась и уверенно покатилась в кухню.
Николай шел следом, поскольку обе руки заняты, он не подталкивал ее. Впрочем, в этом не было никакой необходимости – широкие дверные проемы не мешали Наде.
– Я все, все купил, – торопился он отчитаться, слегка задыхаясь.
Чутким слухом она уловила нотку вины: она услышала то, чего он сам не слышал. Николай словно защищался: я все равно все купил.
– Все по твоему списку, – добавил он.
Тембр голоса, низкий, с хрипотцой, подтвердил Наде – она не ошиблась. Таким мужской голос становится от избытка тестостерона, где-то прочитала она. А значит, желание бушует.
Но не к ней же, правда? Стало быть, он увидел кого-то.
Надя подъехала к столу, ожидая, когда Николай выложит покупки на зеленую скатерть.
Она уже видела в окно, как он выгружает из машины сумки. Она чувствовала себя девочкой – прежде вот так наблюдала за отцом. Серая «Волга» подкатывала к подъезду, водитель выходил из нее и открывал багажник. Он вытаскивал из темного нутра пакеты, а отец принимал их и смотрел вверх, улыбаясь, уверенный, что дочь наблюдает за ним. Так и было. Надя, упершись коленями в мягкое сиденье стула, подпирала щеки кулаками, за что мать ругала ее – будут морщины раньше времени! Но как интересно следить за отцом. Нагруженный пакетами, он скрывался под козырьком подъезда, Надя тотчас слезала со стула и бежала к двери – открывать.
Сейчас она молча сидела в коляске, ноги укрыты клетчатым пледом такой же расцветки, что и юбка на ней – черно-сине-белым. Она всегда одевалась стильно, дорого и продолжала так же одеваться сейчас. Казалось, эта женщина просто валяет дурака, водит всех за нос – сейчас встанет и пройдется. Легкой, танцующей походкой, какой ходила всегда.
В первые годы болезни Надя замечала, что Николай приоткрывал дверь и смотрел в щелочку – а не ходит ли она на самом деле, когда его нет дома?
– Ты что-то долго, – заметила она, не отрывая глаз от стола, на котором почти не осталось свободного места. – Твой Жеребец снова заартачился? – насмешливо спросила она. – Что на этот раз? Инжектор или…
– Инжектор, – кивнул он. – Похоже, пойло, которое ему залили, разбавлено. А японский желудок требует чистоты продукта.
– Я читала в Интернете, что японские фирмы начали отказывать финнам в гарантийном ремонте. – Она усмехнулась. – Похоже, соотечественники дяди Александра – великие экономы. Не прочь заправиться за границей дешевым бензином.
– Их можно понять, – согласился Николай. – Пока у нас дешевле.
– Но ты говорил, что ездишь на одну и ту же колонку, – напомнила Надя.
– Ага, – согласился Николай. – Только это ничего значит.
– Купи новую машину, – предложила Надя.
– Новую? Но мой «лансер» совсем юноша. – Он засмеялся – в голову пришла дурацкая мысль: может, его Жеребец заартачился, зачихал только потому, что увидел… девушку? Ту, которую он сам увидел.
– Ты… о чем? Смеешься почему? – спросила Надя.
– Погода отличная, настроение тоже. Хочешь, погуляем? – Он повернулся к жене и наткнулся на изучающий взгляд темных глаз.
– Ты сегодня кого-то встретил? – тихо спросила она и с любопытством посмотрела на мужа.
– Угу. – Он отвернулся. – Я сегодня много кого встретил. Тетю Шуру с творогом, посмотри, какой замечательный. – Он вынул из пакета пластиковую баночку.
– Отличный творог. – Надя кивнула, не отрывая взгляда от его рук.
– Тетю Иру с морковкой и помидорами. Как тебе эти? Сказала, что сняла с куста специально, самые отборные. – Николай вынул один и протянул Наде. – Прикинь, какой вес. Я думаю, этот полкило, не меньше.
– Прекрасный образец. А это что? – Она указала на коробку из бледного картона. Она вытянула руку, поморщилась – не достала. Николай поспешно подвинул к ней. – «Яйца… дяди Вани?» – прочитала она. – Ну-ка, ну-ка, в каком же магазине ты их купил? – захохотала она с неожиданным для себя надрывом, который неприятно задел ее. Она – волнуется? Зря, зря. Сама хотела, чтобы этослучилось… Чтобы поскорее начать то, что наметила.
Николай недоуменно смотрел то на коробку, то на жену. Он купил эти яйца в супермаркете, не читая названия, только уловив главное – отборные, свежие.
– Дай, дай-ка взглянуть на них. – Она хихикала и царапала пальцами хвостик на крышке. – На что похожи! Фу-фу… – протянула она и захлопнула крышку. – Куриные. Какой обман. – Коробка выпала из рук, будто они ослабели под тяжестью разочарования. – Обман, Сушников, – повторила она, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Сердце билось часто, слишком часто. И поднывало. А ведь больно начинать игру, хотя она все обдумала.
Рано, может быть? Но она договорилась сама с собой – как только заметит, что он кого-то встретил, она сразу… сразу…
Надя приоткрыла глаза и увидела – Николай стоит и смотрит не отрываясь, как желток, похожий на летнее солнце, расплывается по серому, под мраморную крошку, линолеуму. А за ним выползает белок, легким облачком на доселе безмятежном горизонте. Она не успела закрыть глаза, он уловил их блеск под ресницами и прочел безошибочно: Надя уронила коробку нарочно.
Она ждала, как он поступит. Она знала, что, если угадала, если не ошиблась, он не кинется к ней, как сделал бы еще вчера, не обнимет, не станет растирать руки, настолько слабые, что им не удержать коробку с десятком яиц – Господи, да в них во всех не больше шестисот граммов! Но он не двинулся с места, он продолжал смотреть на коробку, которая раскрылась у его ног. Она заметила на светлых брюках, примерно на уровне щиколотки, желтое пятнышко – брызги от разбившегося яйца.
«Яйца дяди Вани из деревни Сосновка», снова прочитала Надя. Шутник придумал надпись или простодушный недоросль?
Надя смотрела на мужа молча, он тоже ничего не говорил, изучая ее лицо.
– Черт с ними, – бросил он наконец. – Придет Мария, скажи, пускай уберет. – Николай развернулся и тремя большими шагами вышел из кухни.
Надя поехала за ним.
Николай стоял возле окна в лоджию. Сквозь распахнутые створки стеклянной стенки просовывал ветки клен, который дорос до пятого этажа давным-давно, когда Надя была еще школьницей. Теперь толстая ветка поселилась в их лоджии. Она попросила отца, чтобы мастера сделали отдельный вход для этой ветки. Мужики долго не могли понять, что от них хотят, но когда поняли, важно закивали и сделали ввод для нее, как для антенны. Эта ветка жила в лоджии круглый год. Сейчас она в полной красе, чуть тронутая желтизной.
Глядя на нее, Надя глубоко вздохнула и сказала себе: все идет так, как она хотела. Прошло время, когда крик «Нет!» рвал душу. Когда вскипало возмущение: «Почему? Почему я?» Она уже научила себя не завидовать здоровым. Поэтому нельзя тратить силы на бесполезную жалость к себе. Главное – точно оценить реальность положения, а оценив, сосредоточиться на чем-то, что позволит жить сегодня, не думая о вчера – его уже нет, и о завтра – может быть, его не будет.
Труднее всего смириться с собственной физической беспомощностью. Но можно, если подойти разумно, не ставить во главу угла всей жизни, а отодвинуть на задний план физические и физиологические неудобства. К ним Надя приспособилась довольно быстро – в магазинах медицинской техники можно купить все, что нужно, причем первоклассное. А Мария, ее сиделка, которую наняли родители, знала свое дело.
В остальном – сработали мозги, которым Надя приказала принять то, что не может изменить. Надо пользоваться тем, что работает – головой, например. Голова как раз ей и подсказала – старое в новом не живет. Она додумалась до этого быстро, почти сразу, как осела в этом кресле. А значит, надо забыть о прежних ласках мужа. Потому что она – больше не она. Не та женщина, в которую он влюбился. Которую захотел, на которой женился.
Но… что-то толкало ее проверить еще раз, уже окончательно.
– Коля, – тихо окликнула она. Он не оборачивался. – Коля, – повторила она, но ничего не чувствовала, кроме досады на себя. Зачем она это делает? – Я… я хочу тебя, – проговорила она и едва удержалась от печального смеха. Глупо. Как глупо звучит.
Николай стоял у окна и не двигался. Он не мог оторвать глаз от стайки воробьев, которые раздували свои перья в лоджии.
Уже потом, взглянув на эту сцену холодным взглядом, Надя поставила себя на его место и увидела… Из коляски на него смотрели темные глаза на бледном лице. Поплывшее от долгого сидения тело по пояс прикрыто клетчатым пледом. Он не хотел смотреть на женщину в кресле, которая просит его… о невозможном одолжении. Уходя на работу, содрогнулась она от воспоминания, он целовал ее, закрыв глаза.
Николай закрывал их, чтобы не видеть…
Потом сердце застыло, словно стиснутое холодными пальцами.
Он не дышал, когда целовал ее. Потому что боялся уловить ее… новый запах.
Надя услышала свой тихий голос, которым пыталась оторвать его от окна.
– Я хочу… почувствовать себя здоровой женщиной.
Дура.
Наконец он отвел взгляд от воробьев, и она услышала:
– Но… Надя… Мне… Я…
Тогда она спросила о том, что знала сама:
– Тебе неприятно… взять меня? Каким-нибудь… другим способом? – Она широко открыла рот.
Этот рот, накрашенный яркой помадой, он увидел, когда посмотрел на нее.
Она заметила, как передернулось лицо, словно муж сдерживал приступ тошноты. Потом хватил балконного воздуха и наклонил голову.
Она рассмеялась.
– Понимаю, тебе противно, – услышала она себя. – Я ошиблась. Я думала, что мужчине, который любит, нет никакой разницы, как соединиться…
Он не поднимал головы, светлая волна волос упала на лоб. Его волосы нравились ей всегда, она молилась, чтобы у девочек были волосы такого же цвета и такие же послушные. Ее молитвы попали Богу в уши. У обеих дочерей волосы еще красивее, чем у него. Пышнее, гуще, волнистее.
– Помнишь, как мы валялись на этом ковре, когда родители уехали к дяде Александру? – Голос ее был хриплым, низким. – Тогда ты умел… и это. То, что предлагаю тебе сейчас. Мы оба умели многое, помнишь?
Он молчал, не двигался, казалось, не дышал.
– Ты сам знаешь, в нашей совместной жизни было больше плоти, чем разума.
Она замолчала, раздражающе соленые слезы щипали глаза, но она крепко держала их, не выпуская ни слезинки. Слова – пожалуйста, вперед! Почему она должна держать их при себе? В конце концов, пришло время объясниться окончательно. Увериться, что она ничего не перепутала, не приняла одно за другое…
– Ты не хочешь, – сказала Надя и следом добавила: – Николай, я опасаюсь за твое здоровье. Поэтому я… отпускаю тебя. Насовсем.
– Как это? Ты – меня – отпускаешь! – проговорил он с расстановкой. – Ты с ума сошла? – Голова дернулась, волнистая прядь подпрыгнула и замерла на положенном ей месте.
