Текст книги "Последний фуршет"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
– Если бы, – хмыкнула Ксения. – Не-ет, я сначала защитила кандидатскую. В ней я писала, что невозможно то, что мы с вами сделали. Так меня и всех нас учил наш наставник. Но я не верила в то, что написала. И тогда предложила вам это. А вот в докторской я доказывала, что невозможное – возможно. И это невозможное живет на свете почти тридцать лет. Правда, сейчас в таких операциях уже никто не видит ничего особенного.
– Так что же, выходит, Лиза осталась... сиротой?
Ксения Петровна покачала головой:
– Она так не считает. Хотя на самом деле да. Кроме крестной матери, то есть меня, у нее нет никого.
– А почему же она не считает себя сиротой? – допытывалась Надежда.
– Потому что не хоронила родителей. Они для нее ушли в экспедицию и будут там вечно. Лиза может представлять их живыми. Какими помнила с тех пор, как уехала из дома в семнадцать лет.
– Понимаю, – сказала Надежда. – Но она ушла от мужа. Как ты думаешь, это серьезно?
– Сейчас – да.
– То есть как – сейчас?
– Жаль, что люди не могут взять отпуск друг от друга на несколько лет, – усмехнулась Ксения. – Даже самые любящие и самые подходящие друг другу устают. Славик старше ее, но по сути моложе вдвое. Понимаешь? В нем так много детского. А она сразу согласилась на роль его матери. Теперь эта роль ей стала невыносима.
– Ты хочешь сказать, что, если бы он повзрослел...
– Они стали бы идеальной парой.
– Вот как, – Надежда покачала головой. – Это она тебе сказала?
– Это я тебе говорю. Когда женщина уходит от мужа, она уходит не потому, что он ей вообще не нужен. Он не нужен ей такой, как сейчас. Лиза не может больше служить Славику Стороженко.
– Но... что будет дальше?
– Она найдет выход, я знаю.
– Когда умрет ее прошлое – здесь?
– Можно и так сказать, – согласилась Ксения.
– Как ты думаешь, – Надежда посмотрела пристально, – что, если... – Она наклонилась к подруге и заговорила шепотом.
Когда Надежда выпрямилась, лицо Ксении расплылось в улыбке.
– Я думаю, так будет правильно, – сказала она. – Говорю тебе, как Лизина крестная мать. Ладно, ты еще посидишь в их компании? – Ксения кивнула на жужжащих особ, которые трудились среди листвы.
– Конечно, – кивнула Надежда. – Все те же, только на одну жужжалку меньше.
– Ты меня называешь жужжалкой?
– Ты против? Энергична, говорлива, плотоядна... И все с такой же фигурой, как у осы, – Надежда улыбалась, наблюдая, как расплывается в улыбке лицо подруги.
– Я рада, что мы поняли друг друга и на этот раз, – засмеялась Ксения, повернулась на каблуках и направилась к дому.
Надежда, оставшись одна, посидела недолго. Она вышла из беседки и вслушивалась в журчание водопада. Ландшафтный дизайнер потрудился от души в этом райском уголке.
Здесь был сад камней, для тех, кто знает, что это такое на самом деле. Здесь был мавританский газон, для тех, кто как лучшие годы своей жизни вспоминает свободу и незамутненность деревенского детства. Она сама любила выискивать глазами васильки в этом лохматом углу сада, хотя, казалось бы, в ее прошлом не было похожего газона. Ксения предусмотрела здесь все. Поэтому, прогуливаясь, можно переноситься из одной жизни в другую. Здешние обитатели совершали обход всего любимого, что было у них, чтобы проститься с этим навсегда.
Да, газона в ее жизни не было. Но была казахская степь, перо птицы, упавшее к ногам с неба...
Небо летнее, облака пушистые, похожие на хлопок, который вываливался из спелых коробочек. Она помнит такой хлопок, когда их группа копала в Узбекистане, близ Бухары. Тогда они нашли образцы резьбы по ганчу и удивили коллег. Они доказали, что этот метод более древний, чем было установлено прежде. Совсем рядом с древним поселением рос хлопок.
Другое облако походило по форме на перо птицы, которое она тогда подняла. Провела им по щеке, оно было теплое. И, как в сказке, перед ней возник молодой мужчина.
Это был Иван, который в Казахстане, близ ее раскопок, исследовал фауну этих мест. Это он подстрелил куропатку-саджу. Так начиналась их любовь...
Потом она снова вспомнила Лизу. Волосы по плечам, зелено-серые глаза, полные губы, так похожие на ее губы. Прежние, не те, которые сейчас.
Надежда почувствовала странную радость. Все верно, все так и должно быть. Лизина мать была лишь сосудом, в котором развивался ее ребенок и... Ирининого мужа.
Господи, она внезапно похолодела. Выходит... Лиза – это на самом деле ее внебрачное дитя?
Брось, успокаивала она себя. Это уж слишком. Между тобой и Николаем, ее отцом, не было близости. «Ага, только между твоей яйцеклеткой и его сперматозоидом?» – поинтересовался ехидный голосок. А внебрачные дети рождаются от встречи чего-то другого?
Надежда засмеялась, у нее это вышло хрипло. Ирина сосуд, тем более что питала Лизу тоже не она. А гормоны, уколы, которые доктора делали ей до зачатия и все девять месяцев беременности... Она даже не рожала Лизу, ей сделали кесарево.
Внезапно Надежда почувствовала, что начинает злиться. Надо же, не могла сама расстараться! Все сделали за нее. И вообще, в таком случае почему Лиза – дочь Ирины? Вспышка гнева захлестнула женщину. Но она умела с собой справляться. Этот гнев – не что иное, как реакция на болезнь. Все нормально, все так и должно быть. Просто надо порадоваться за Ирину, которая смогла получить то, что хотела. Тем более что ее уже нет на земле.
Как странно, подумала Надежда. Ирина с Николаем, они с Иваном как будто пробежали дистанцию своей жизни слишком быстро, по-чемпионски быстро.
Может быть, думала она, всматриваясь в облако, которое уже утратило очертания птичьего пера, они познали то, что другим не познать за сто лет? Этот опыт с Лизой, раскопки, вулканы...
Облако уплывало, оставляя за собой небесную голубизну.
16
Славик сидел на диване, уставившись в телевизор. Спать он не мог, хотя понимал, что завтра утром у него самолет. Завтра он улетит отсюда.
Вздохнул и переключил канал. Реклама. Убрал звук. Рекламные люди широко открывали рты, как рыбки в аквариуме, которых он поначалу забывал покормить. Щелкнул пультом снова, и там реклама. Отпил пива из бутылки. То же самое проделал малый на экране. Пиво пузырилось в его кружке точно так же. Вообще-то Славик не любил пиво, но купил возле метро. Теперь он ездил в подземке, только иногда подхватывал машину.
Славик выключил телевизор и вышел на балкон. Завтра утром он вознесется гораздо выше... Благодаря Андрею Борисовичу.
«Почему я не побежал за Лизой?» – в который раз спрашивал себя Славик. И вообще, почему не согласился уйти вместе с ней, когда увидел, что, точнее, кто лежит на столе?
Он как будто ждал, что хотя бы здесь Андрей Борисович произнесет его имя.
Славик усмехнулся. Оказывается, для него это было самым главным в тот вечер.
Выходка Лизы вообще-то не сильно удивила его. Она жила в таком напряжении, что, казалось, не хватает искры, чтобы взорваться. На самом деле вулкан, который спал, убаюкивая его, но в ту ночь проснулся и рванул.
Он отчетливо помнил, какой яростью горели ее глаза, и радовался, что эта ярость не была направлена на него.
Если так, то может быть...
Ничего не может быть, брось, перебил он себя.
Удивительно, но когда она убежала, многие думали, что этот ход придумал режиссер. Что-то вроде перфоманса, которые сейчас в моде. Спрашивали у Андрея Борисовича, а будет ли купание в шампанском и «похороны русалки». Шептались, что видели даже гроб в фойе, обитый зеленым шелком, в который уложат отмытую после Лизиной трепки диву.
Славик смутно помнил, что его привезли домой на машине. Утром он проснулся и не вставал. Ждал Лизу...
Но она не пришла и не позвонила.
Славик чувствовал себя странно, он не вылезал из постели до вечера, будто не знал, что ему делать без нее. А потом позвонил Лизин адвокат. Славик не чинил препятствий.
Его бросили. Снова. Сперва мать, отдав свою любовь сестре, потом жена. Он не знает, кому она отдала предпочтение. И не собирается узнавать. Ее больше нет с ним.
Развод прошел без труда и быстро, как у пары, у которой нет детей. Квартира в Крылатском – его, Лиза не претендовала. И все остальное – он окидывал взглядом комнату – книги, шкафы – тоже. Ее вещи? Она прислала за ними, он отдал то, что она указала. Хотел послать ей орхидеи и аквариумы, но гонец сказал, что она об этом не просила.
Он распорядился ими. Оставил себе. Самое странное, Славик научился ухаживать за орхидеями и рыбками, и ему это нравилось. Он удивлялся – почему раньше не знал об этом? Он вообще теперь делал все, что прежде входило в обязанности Лизы, и находил в этом много приятного. Выходит, не такой уж он беспомощный?
Через несколько дней его позвал к себе Андрей Борисович и сказал:
– Тебе нечего делать в Москве. Твоя идея насчет угрей из Токийского залива меня взволновала. Я хочу, чтобы ты поехал туда, где их ловят, и следил, чтобы они напрямую из залива летели ко мне. Самые лучшие. – Славик молчал. – Я понимаю, что это тоже ее идея. Из вас двоих она была креативщицей, а ты исполнителем...
Славик открыл рот. Он хотел поспорить, сказать, что исполнителем всегда была Лиза. Потом осекся и промолчал. Это что же получится – она и исполнитель тоже?
– Я согласен, – ответил он.
– Еще бы нет, – фыркнул Андрей Борисович. – Я тебя знаю не первый год. И ты меня.
Это была правда. Андрей Борисович Головин работал в российском посольстве в Токио. Не самым видным чином, так, по хозяйственно-бумажной части, как сам говорил. Когда Славик оформлялся на стажировку, они познакомились. А вернувшись в Москву, Головин занялся ресторанным делом и охотно нанял к себе Славика. Он ценил его свободный, безукоризненный японский.
Славик почувствовал, как спало напряжение, которое давило в последние дни. Наконец-то за него и без него все решилось. Не надо каждый вечер приходить домой, где пусто, а вещи напоминают о Лизе. Все.
В квартире в Крылатском будет жить его коллега, который раньше срока вернулся из загранкомандировки и жилье которого еще не освободилось. Сдавая квартиру, Славик написал инструкцию, как ухаживать за орхидеями и рыбками. И даже сбавил цену за труды.
Все сложилось удачно.
Перед отлетом в Токио он нашел в компьютере адрес Такико, той девушки, с которой была знакома Лиза и чей отец ловит угрей в Токийском заливе.
Он прилетел в Токио и позвонил Такико. Они договорились встретиться.
Славик поднялся в скоростном лифте на смотровую площадку токийской телебашни. С высоты полутора сотен метров глядел на круглые, конусообразные, ступенеобразные здания из блестящего белого металла, светоотражающего стекла, матового бетона.
Голова шла кругом, и он закрыл глаза. А когда открыл, то уже различал широкие проспекты. В темноте ночи они походили на огненные реки от мощных, тяжелых гирлянд света. В них отражалась пляска реклам. Ему вдруг показалось, что там, внизу, нет места человеку. В том ирреальном мире нет места и ему.
Славик огляделся, испытав легкую панику, которую чувствовал часто с тех пор, как ушла Лиза. Он долго не мог в это поверить. Он успокаивал себя, что жена уехала на дачу побыть одна. Лиза говорила ему, что у каждого человека есть норма одиночества. Может быть, она захотела получить свою норму. Он не любил оставаться без Лизы, цеплялся за нее, как малыш... Но потом свыкся с фактом ее ухода, но не привык. Ему хотелось, чтобы она сейчас стояла рядом с ним, смотрела туда же, куда и он...
В его жизни похожее уже случилось, давно, но он не забудет ничего до конца дней... Когда мать отодвинула сына от себя.
... – Это твоя сестренка. – Лицо мамы сияло восторгом. – Тебе нравится? Ты будешь ее любить? – Она говорила с ним, как с малышом, который просил купить ему сестричку, и родители ее «купили» наконец.
Четырнадцатилетний, уже попробовавший все то, что и его приятели, хотя это далось ему с трудом и отвращением, но далось, он насмешливо смотрел на мать.
– Она... тебе не нравится? – спросила та.
– А что, у вас долго не получалось? – фыркнул Славик.
Он видел, как побледнела мать и торопливо оглянулась, беспокоясь, не слышит ли отец. Но отец не слышал. Он говорил по телефону. Славик не мог разобрать слова, но уловил интонацию безошибочно. Отца распирало от гордости.
– Славик, но мы... но я... мы все равно будем тебя любить. Как раньше... – проговорила мать, прижимая к груди младенца. – Наташенька и ты... Вы оба...
Славик почувствовал, как слезы подступили к глазам, и выбежал из дома. Он вернулся утром, с красными веками, от него пахло перегаром и чесноком.
Никогда больше он такого не позволял себе, потому что ему было плохо. А он привык, чтобы ему было хорошо. Привык быть единственным для того, кого он любит.
Когда ушла Лиза, к нему вернулось это чувство. Его снова бросили. Ему снова отказали в своей любви. И если с матерью было ясно – почему, то с Лизой – нет. Она никем его не заменила. Почему же тогда?
Славик снова огляделся и увидел, как к подзорной трубе, нацеленной на город, подошла девушка. Он видел таких сотни, тысячи, возле храмов и пагод, в музеях, на выставках. У нее, как у всех, рюкзак за спиной, металлический термос висит через плечо. В нем чай.
Позволив себе побыть праздными, они осматривают все, что попадается на глаза, и трогают без всякого смущения. Кормят карпов в монастырских прудах – Славик сразу вспомнил Лизины аквариумы и печально улыбнулся. Маленькие яркие рыбки вряд ли пришлись бы японцам по душе. Они уважают золотых карпов, которые олицетворяют силу и упорство – плывут против течения.
Японка бросила монету в прорезь и приникла к трубе. Он замер. Ему показалось, что как только она закончит смотреть на город, то примется рассматривать все, что есть на этой площадке. И трогать. Его тоже.
Внезапно он ощутил прилив желания. Такое с ним бывало редко. Но сейчас, оказавшись так высоко над землей и так далеко от привычных мест, ему захотелось вознестись еще выше... Он знал только один способ взлететь...
Славик закрыл глаза и стал ждать.
– Тетто сумимасэн га... – услышал он робкое обращение к нему. – Ох, простите, – теперь уже по-английски.
– Наннаритомо додзо, – ответил Славик по-японски и повторил по-английски: – Я к вашим услугам.
Девушка засмеялась. Ее голос был тоненький и звонкий.
– Вы хорошо говорите по-японски, – не то удивилась, не то обрадовалась она. – Я Такико.
Они вместе спустились с башни и молча шли рядом, но это молчание не было неловким. Казалось, за них кто-то уже все решил.
Внизу, на стоянке, она открыла дверцу маленькой серебристой «Хонды». Поклонилась, улыбнулась. Славик принял этот поклон и жест как приглашение в новую жизнь. Началось, усмехнулся он, то на башню, то с башни.
Шагнул в глубину машины, сел на сиденье и закрыл глаза. Славик не смотрел вперед, будто опасался непривычного для него правостороннего движения.
Такико привезла его к себе, в маленькую, как большинство японских, квартиру. Славик бывал в таких и всегда шутил, что он может, стоя на пороге, высунуться в окно. Но сейчас его это не волновало. Ничто сейчас не волновало Славика Стороженко вообще.
Такико закрыла дверь, повернулась к своему гостю и медленно потянула вниз молнию его куртки.
Славик закрыл глаза, отдаваясь во власть этой незнакомой черноволосой женщине. Совершенно непохожей на его прежнюю. Внезапно по глазам ударил свет – это зажегся морской прожектор и осветил темную комнату. Волосы Лизы, мелькнуло в голове. Рыжие, они падали ему на лицо, а потом он слышал учащенное жаркое дыхание.
Он втянул воздух и уловил запах, исходивший от волос Такико, которая наклонилась и расстегивала ремень на его брюках...
Славик вздрогнул. А она уже оголяла его бедра. Потом подтолкнула к татами.
В комнате снова стало темно, белело только тело маленькой японки. Он вошел в нее быстро, легко. Она не охнула. Конечно, он у нее не первый, она не Лиза... Славик почувствовал досаду, которая, правда, быстро рассеялась. И он больше не думал, совершая привычные движения.
Он брал Такико жестко, без ласки, без игры. Как будто хотел досадить ей, что не дождалась его. Странное чувство ревности к неизвестному мужчине, в котором воплотились для него все предшествующие обладатели Такико.
Потом он отдыхал. Какие глупости лезут в голову? С какой стати эта японка должна была ждать Славика? Если бы Лиза не ушла, не бросила его, Такико вообще никогда бы не оказалась с ним в постели. Точнее, он не оказался бы в ее постели.
Славик ни разу не изменил Лизе, которая невероятно удивила его тем, что он был ее первым мужчиной. Он помнит, что едва не расплакался... тогда, впервые... Она, с таким телом, с таким лицом, с такими волосами... только его? Потрясающе!
А утром Такико разбудила Славика в половине четвертого и сказала, что они едут на рыбный рынок.
Славик оделся, вся его одежда была чистая и выглаженная, от нее пахло свежим снегом, хотя за окном все зелено.
Знаменитый рыбный рынок – в пятнадцати минутах ходьбы от Гинзы – самого центра Токио. Он сразу узнал это место по запаху. Но на этот раз почувствовал то, чего не ощутил в первый. Славик казался себе огромной рыбиной, пойманной в сети. И что же, сейчас, в предрассветной тьме утра, при свете фонарей, его станут... резать? На части?
Он повел плечами. Какие глупости.
К оптовому рынку катили велосипеды с проволочными багажниками спереди, легковушки всех марок, стрекотали мотороллеры под нетерпеливыми седоками, люди шли пешком с сумками в руках. Казалось, не только весь Токио – а все обитатели Японских островов устремились сюда, чтобы припасть к тому, что принесло им море...
Каждый вечер, примерно в одиннадцать, рыбаки разгружают рыбу. Семь оптовых компаний, которые делят между собой площадь рынка, распоряжаются уловом. Вся рыба должна быть продана сегодня же, с аукциона. Это правило не нарушается никогда, потому что только так рыбаки могут получить живые деньги.
Славик и Такико пришли до звонка, который раздается в четыре сорок утра. Аукционеры с лицензиями работают на оптовых торговцев, они запрашивают цены, на которые согласны посредники. У тех девятьсот двадцать девять магазинов на рынке, и, закупив рыбу, они продают ее розничным торговцам.
– Твой отец никогда не привозил рыбу на рынок? – спросил Славик у Такико.
– Очень давно, – она поморщилась. – Ему удобнее продавать угрей напрямую ресторанам. Здесь... хлопотно. Надо знать разные приемы, чтобы выручить хорошие деньги. Но мой дед – да. Он работал здесь со дня открытия рынка, а это было в тридцать пятом году. Он хотел стать аукционером и, как положено, отработал три года на оптового торговца. Потом сдал экзамен, но началась война...
На юрких самоходных тележках – карах посредники везли рыбу к себе в магазины и прямо на прилавке разрезали ее. К восьми утра весь товар был уже на витрине, готовый к продаже розничным торговцам.
– Сколько же здесь народу, – проворчал Славик. На уши давил гул голосов, звон ножей, рычание каров.
– Тысяч сорок торговцев каждый день, – сообщила Такико. – Наша любовь к рыбе безмерна, ты сам знаешь.
Такико шла между рядами так, словно что-то искала. Славик не хотел отставать, но то и дело сторонился, пропуская мужчин в синих робах с фонариками. Они направляли свет на огромных тунцов, чтобы выхватить особое клеймо – рыба не опасна, в ней нет радиации.
Задолго до восхода солнца посредники проверяют весь улов, всматриваются, не мутны ли глаза у пойманной рыбы, блестит ли кожа, не повреждено ли туловище. Любой опытный посредник точно скажет, где поймали рыбу, где ее хранили.
Славик наблюдал, как огромные тесаки, а следом ножи поменьше впиваются в тело тунца, оно поддается, разваливаясь от одного движения. Он догадался, что разные ножи здесь для того, чтобы свести отходы на нет. И вздрогнул, вспомнив, как Лиза тянулась к клинкам.
… – Сла-авик, – снова услышал он ее умоляющий голос, – у тебя столько знакомых. Неужели ты не сможешь найти того, кого интересовали бы японские клинки? Я бы перевела что-нибудь... Я уже забываю японские слова...– Свет фонарика упал на голову рыбы – оптовик проверял свежесть по глазам, которые, как показалось Славику, блеснули зеленым. Он вздрогнул. Лизины глаза блеснули так же, когда он ответил ей:
– Клинки? Да кого они сейчас волнуют? Сейчас всем хочется чего-то вкусненького. – Он отвалился от стола и погладил себя по животу. – А еще что-то будет?
Но Лиза не отступала.
– По-моему, сегодня волнует и то, чем кого-то можно... – она сделала выпад и пальцем ткнула Славика в живот, – проткнуть!
...Он увидел, как острие длинного ножа вошло в брюхо тунца. Отвернулся и принялся озираться – где Такико?
– Слава, – послышался за спиной тихий смех.
Он резко обернулся. Она очень четко произносила его имя.
– Я видела, как ты смотрел на тунца. Ты похож на него, такой же... крупный. – Такико прижалась к его боку, едва доставая Славику до плеча.
– А... ты... что-то ищешь особенное? – спросил он, пытаясь отстраниться от японки, чтобы та не почувствовала дрожь, которая пробежала по нему от такого сравнения. – Может быть, акульи плавники? – задал он нарочито банальный вопрос. Она хорошая, говорил Славик себе. С тех пор как от него ушла Лиза, у него не было женщины.
– Нет, – сказала между тем Такико, тряхнув длинной черной челкой, под которой блестели темные глаза. – Тебе нужны не они.
– Откуда ты знаешь, что мне нужно?
– Это нужно всем мужчинам.
– Что?
– Мясо трубача.
Он знал, что существует в природе такой моллюск с очень вкусным мясом. Лиза, кажется, включила в его... кулинарную книгу рецепт с трубачом...
– Так что со мной случится, если я его съем? Я стану трубить, как трубач? – спросил Славик, чтобы как-то поддержать желание японки позаботиться о нем.
– Радость, – коротко сказала Такико. – Ты будешь радоваться каждому дню.
Славик кивнул, не собираясь уточнять, что она имеет в виду. Радость – уже хорошо.
Когда они вернулись к ней, Такико приготовила трубача с рисом. Славик не выяснял рецепт, но съел, сделав вид, что уже беспредельно радуется всему вокруг.
– У тебя прелестная квартира. У тебя замечательные волосы... Ты невероятная любовница...
Он переехал к ней через два дня. Такико оказалась американской японкой, как сама называла себя. Ее предки в свое время переселились в Америку, в Калифорнию.
– Знаешь, – рассказывала она, – маленький городок Вакавилл стал настоящим японским городом. Там наши люди построили даже храмы – буддийские, синтоистские. Но потом, после Перл-Харбора... – Такико вздохнула. – Сам понимаешь. Кое-кто вернулся в Японию, как мои родители. Я училась сначала в Токийском университете, потом в Миннеаполисе. С тех пор живу между двумя странами. Мне все время казалось, я что-то ищу... Вернее, кого-то, – сказала она, внимательно посмотрев на Славика.
– Кого же? – спросил он.
– Своего светловолосого мужчину, – выдохнула Такико.
– Но их полно среди американцев, – заметил Славик.
– Я хотела сла-вя-ни-на, – по слогам произнесла она.
Он засмеялся.
– Я нашла его...
Славик вздрогнул и промолчал. А потом увлек ее на татами. Радоваться... радоваться... радоваться...
