Текст книги "Последний фуршет"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

4

– Значит, так, – сказала Тамара, закрывая меню и наблюдая, как к ним идет официант. – Ты все выбрала?

– Да, – ответила Лиза. – Чашка кофе, сэндвич с тунцом, лучше холодный.

– Мне то же самое, но сэндвич с лососем. Горячий.

– Лед и пламень, – насмешливо заметила Лиза, рассматривая лицо Тамары. Это было лицо довольного собой человека и уверенного. Очень. О котором заботятся так, как она об орхидеях, что недавно завела у себя. Для этих цветов вреден и недостаток света, и избыток. Лиза знала, что им нужно освещение только четырнадцать часов в сутки.

Она подумала, а включила ли в суете люминесцентные лампы? Они должны гореть с двух часов дня до девяти вечера. Сегодня пасмурно, а лампы прекрасно копируют солнечный свет.

Лиза возилась с цветами, как с детьми, измеряла температуру днем, добивалась, чтобы та была двадцать два-двадцать шесть градусов. Ночью вставала и проверяла – есть ли пятнадцать-двадцать. Следила за влажностью, им нужно – шестьдесят-восемьдесят процентов. Купила специальный увлажнитель, который сам регулирует уровень. Дорогое удовольствие, но она не жалела денег. Не опрыскивать же цветы из обыкновенного пульверизатора по три раза в день? Славик иногда косился на ее орхидеи, но Лиза одаривала мужа таким взглядом, что тот не решался выдавать свою ревность.

– Знаешь, – говорил он, – моя мама точно так же сдувала пылинки со своей собаки – хаски. – Это воспоминание, видимо, примиряло его с орхидеями.

Лиза смотрела, как двигаются Тамарины губы, а сама думала, что скоро, благодаря ее стараниям, бутон орхидеи превратится в фантастический цветок с невероятным запахом... Как Тамара, которая сидела перед ней. Да, она помнила ее бутоном. Но сейчас...

Лиза знала: чтобы расцвел цветок, нужна почва. Она сама готовила субстрат для орхидей. В лесу надрала коры, купила древесный уголь, смешала с березовым, добавила сфагновый мох. Потом прокрутила кору через мясорубку. Соединила три пятых коры и по одной пятой угля и мха. Потом высадила орхидеи.

Не так ли Герхард заботится о Тамаре, с которой она сейчас не сводила глаз? А может быть, само место, та земля, куда судьба не без Лизиного участия пересадила Тамару, стала для нее субстратом, где расцветает женщина?

– А прежде было наоборот, – наконец Лиза услышала голос подруги. – Тебе не кажется?

Лиза бросила на нее быстрый взгляд, прокрутила то, о чем они говорили, нашла нить разговора, прерванного изысканиями из жизни орхидей.

– Пожалуй. Ты была гораздо холоднее меня и выбрала бы сэндвич холодный. – Лиза засмеялась. – Так что же ты хотела мне предложить?

– Герхард собирается открыть филиал своего дела в Москве. Я не хочу сидеть в четырех стенах и дохнуть от тоски.

– Ты тоже... жаждешь работать? – Лиза вскинула брови.

– Да. Не хочу превратиться в прислугу, – фыркнула Тамара, а Лиза почувствовала, что ее щеки розовеют. Но подруга не обратила внимания. – Я уже поняла, чего не хватает в вашей культурной жизни, – засмеялась Тамара. – Развлечений для пресыщенных людей. А таких у вас много.

– Ты хочешь им предложить тараканьи бега? – насмешливо полюбопытствовала Лиза.

– Нет, Боже упаси! Да они есть у вас, я даже знаю где. Нет. Мы с тобой изучали Японию, мы знаем, как успокоить себя, как насладиться жизнью. – Лиза слушала Тамару и удивлялась – неужели правда?

– И?

– Представь себе – большой аквариум с золотыми карпами. Движутся плавники, скользят блестящие тела, звучит медитативная музыка. А в соседней комнате подают зеленый чай... Я знаю, в Москве уже есть чайные дома. Я сама была в китайском. Но я хочу другой. Чайный клуб.

– А... я чем могу быть тебе полезна? – осторожно спросила Лиза.

– Ты могла бы стать моей партнершей.

Лиза пожала плечами:

– Едва ли. У меня много работы. Слишком.

– Но я бы хорошо платила. Гораздо больше, чем Павел.

– А он сказал, сколько платил мне в своей галерее? – спросила Лиза.

– Да, – ответила Тамара. – Но эта тайна досталась не бесплатно.

– Вот как?

– Он предложил мне снять помещение у него. Мы долго торговались, – Тамара засмеялась, а Лиза услышала в ее голосе твердость.

– Ты хочешь снять у него часть галереи? – удивилась она.

– Да. Он сказал, что тогда мы займемся взаимным опылением.

– Он не промах, – фыркнула Лиза.

– Но я подумала, что тоже не промахнусь. У него хорошее место.

– Верно, Ордынка. Замоскворечье. Дома в стиле русского барокко, – перечисляла Лиза. – Уже само по себе успокаивает.

Тамара кивнула.

– А чем занимается твой Герхард?

– Продолжает дело предков, – Тамара расправила без того прямую спину. Зеленоватый пиджак из английского твида, любимой Лизиной ткани, послушно подчинился, потом замер на плечах. – Они были мастера-оружейники.

– Правда? – Лиза удивилась. – У них свой завод?

– Нет. Его дед был кустарем-одиночкой, отец работал на заводе в городе Зуль, но кое-что делал и дома, в мастерской. А сейчас у мужа оружейная мастерская по ремонту немецких охотничьих ружей.

– А здесь он чем станет заниматься?

– Он открывает филиал. В России полно немецких охотничьих ружей. Они с большими, как говорят специалисты, утратами. Поэтому Герхард хочет ремонтировать так, чтобы вернуть им первозданный вид.

– Понятно. Дорогим оружием владеют люди состоятельные. Ты завлекаешь их жен чаем, медитацией, через них выходишь на нужных твоему мужу людей...

– Да, – кивала Тамара. – Я хочу, чтобы ты меня тоже вывела кое на кого. Ну что, выпьем за это? – Она подняла рюмку с абсентом. – Не люблю коктейли, хотя, я слышала, в Москве с абсентом делают коктейлей столько, сколько не насчитать во всей Европе.

– Модно, – заметила Лиза.

– Было время, когда даже во Франции он считался напитком для избранных. Это уже потом его стали пить все подряд.

– А мы будем пить как кто? – насмешливо поинтересовалась Лиза.

– Мы? – Тамара посмотрела на нее внимательно и тихо сказала: – Мы будем его пить, как избранные.

Славик приехал домой в восемь, он был на удивление хмурым. Лиза без слов почувствовала настроение мужа и заметила, как начинает портиться ее собственное. Но потом усилием воли заставила себя быть ровной, чтобы не огорчать его еще больше, а, напротив, поднять дух.

– Привет, – улыбнулась она ему. – Могу доложить, что дневное задание выполнила. Десять страниц лежат в компьютере в товарном виде.

– Только десять? – Он поднял брови, скидывая ботинок мимо резинового, в шипах, коврика. Лиза поморщилась. Она только что пропылесосила квартиру, а теперь грязь из протектора толстой подошвы полетела на чистый ковер.

– Слушай, а ты не можешь полегче, а? – Она почувствовала, что изнутри поднимается неприятная горечь.

– А что, у нас проблемы с пылесосом? – Славик поднял одну пушистую бровь. – Если сломался, могла бы починить. Ты у нас на все руки... мастер.

Лиза догадалась, он хотел сказать «от скуки», а не мастер. Но удержался. Что ж, и она сможет.

– Нет, проблема со мной, – ответила Лиза. – Точнее, с моим временем.

– Но в чем дело? – второй ботинок угодил все-таки на коврик. – Ты ведь сделала только десять страниц?

– А ты хотел, чтобы каждый день было двадцать? – Она сложила руки на груди. Эта поза означала: не подходи. Лиза отгораживалась от него, что не обещало приятного вечера.

Славик вздохнул и улыбнулся так, будто они еще ни слова не сказали друг другу.

– Привет, – проговорил он.

– Начнем сначала? – насмешливо спросила Лиза, но руки опустила.

– Дай-ка я поцелую жену, – произнес Славик, и она потянулась к нему. – Как вкусно пахнет. Ты приготовила тэмпуру и что-то еще?

– Я уже сказала, десять страниц, – Лизе почему-то захотелось упорствовать. – На них уложилось много чего, в том числе и «аю но сиояки».

– О, я уже чувствую вкус сладкой рыбы, приготовленной на рашпере. Насаживаешь рыбу на стальной вертел, посыпаешь солью и прожариваешь с обоих боков.

– А как насчет «фугу тири-набэ»? – Лиза приняла игру.

Рыба-фонтан в кастрюле. Кладешь кусочки фонтана в кастрюлю, добавляешь китайской капусты, лук-батун, листья сюнгику, грибы сиитакэ, потом кипятишь. Мне нравится и приправа – уксус из цитрусовых и соевый соус, да? Но лучше это блюдо есть зимой, когда жуешь и уже этим согреваешься.

Лиза смеялась. Они часто забавлялись вот так.

– А как я приготовила «тэмпуру»? Ну-ка, мой руки и за стол. Это единственное, что ты можешь сегодня положить на зуб.

–Но я люблю и виртуальные блюда, сама знаешь. А виртуальные деньги – нет, – признался он, сбросив куртку на тумбу в прихожей, и поморщился.

Лиза поняла, в чем причина дурного настроения мужа.

– Но если деньги виртуальные, – сказала она, – тогда и текст Андрей Борисович получит такой же.

– Но он вынимает его из меня. Понимаешь? Он говорит, что если я не отдам сейчас, то ему придется заплатить за простой, а мне – ждать гонорар еще дольше.

– Стоп, Славик. Давай сперва одарим своим вниманием тэмпуру, а потом поговорим. Может быть, постоишь под душем? Смоешь все... чужие слова и...

Пока в ванной шелестела вода, Лиза думала. Кажется, сейчас самый подходящий момент склонить Славу к тому, чего он вроде бы хотел и чего опасался. Он должен стать совладельцем ресторана, хозяин которого давно предлагал это ему. Но Славик хотел и свободы. И чем больше ее было у него, тем больше работы доставалось ей. И, заглядывая вперед, она зажмуривалась. Хорошо, сейчас есть заказы, ему прекрасно платят. Но пройдет время, новые японисты заполонят рынок. А Славик станет похож на беззубого тигра. Конечно, это не завтра, даже не послезавтра. Но... И тогда...

Он вышел из ванной с влажными волосами, стоя перед зеркалом, убрал их со лба. Лиза любила такую прическу, она придавала мужу значительность. А он все время спускал прядь на лоб. И когда кривил губы, то казался ей похожим на подростка.

– Итак, – сказал Славик, садясь на стул. – Тэмпура. Ты смешала в воде муку с яйцом и приготовила жидкое тесто. Потом прожарила его во фритюре. Знаешь, что самое удивительное в этом блюде? – Он потыкал пальцем в тарелку.

– Что? – спросила Лиза, усаживаясь напротив.

– Тэмпура пришла в Японию из Европы, но японцы настолько творчески подошли к ней, что теперь европейцы не узнают. А у тебя здорово получилось. Ты настоящая кух... – он осекся, – прекрасная повариха.

Лизины губы едва заметно дрогнули. Уже не в первый раз муж называет ее кухаркой. Но если не договорил это слово сейчас, то, значит, чувствует в нем обидный для нее смысл. Ладно, отмахнулась она, другого горя бы не было.

– А что еще ты вставила в виртуальное меню? – спросил он.

– Сасими.

– Ага, сырые продукты моря, нарезанные тонкими ломтиками. Я просто вижу, как окунаю их в соевый соус...

– ...приправленный васаби.

– Да, пастой из японского хрена, – кивнул Славик.

– Я выяснила, что сасими можно готовить из морского леща, сладких мелких креветок, судового моллюска и голубого тунца.

– Я знаю.

– Ты много чего знаешь по этой части. Не зря же тебе предлагает Андрей Борисович быть не просто консультантом, а совладельцем. Пускай даже самой малости.

Славик пожал плечами:

– Понимаешь, Лиза, я не хочу рисковать. – Она почувствовала, как что-то ухнуло вниз, в живот, и там легло камнем. Ей не убедить его. – Я ничего не выиграю. Ты сама знаешь – моя доля будет ничтожной. Он никогда не откроет мне свою бухгалтерию. И что? А сейчас я получу за консультацию...

– Сколько? – выдохнула она наконец. Ее голос стал скучным.

– Нормально, – засмеялся Славик.

– Нулей сколько?

– Три.

– А в йенах? – Она сощурилась.

Он засмеялся:

– Да ты что? Но ты не спросила про первую цифру.

– Меня отвлекает мысль о йенах, – не унималась Лиза. – Договаривайся в йенах, Славик.

– В йенах? Зачем?

– А я тебе расскажу. – Она изложила свой план, который ему поначалу показался диким. Потом, когда он сосредоточился и прикинул, то сказал:

– Моя жена – настоящий русский экстрим. Только домашний.

Лиза усмехнулась.

Она придумала потрясающий ход. Однажды она ездила в Японию с группой деловых женщин, переводчицей, и в Кобэ познакомилась с девушкой, отец которой – профессиональный рыбак. Он ловил только морских угрей в Токийском заливе и напрямую поставлял рыбу в японские рестораны, редко в магазины. Поэтому Лиза решила, что если Славику заплатят в йенах, то она свяжется с девушкой и договорится с ее отцом поставлять в рестораны Андрея Борисовича угрей. В Москве они пока редкость. Тогда для чего им доллары? Зачем терять на обмене?

– А почему бы Андрею Борисовичу не согласиться? Он все равно заказывает продукты в Японии.

– Гениально! Замечательно! – Славик бегал по квартире. – У меня не жена, у меня просто... просто...

– У тебя нет слов, я понимаю, – насмешливо сказала Лиза.

– Как это тебе удается?

– Ты хочешь знать как? – спросила она.

– Да.

– Я могу повторить то, что мой отец говорил о себе: я не рыбак, я охотник. Я, как и он, не могу сидеть и ждать на берегу, пока кто-то клюнет. Я сама должна придумать и действовать.

– Ага. Помню. Это ты пересела ко мне в самолете. Значит, то было осознанное действие? Ты была... охотником? Только делала вид, будто закинула удочку и ждешь, пока я клюну?

– Я увидела очень привлекательного молодого мужчину. С уверенным лицом. Я люблю такие лица. И знаю, оно даже в старости не станет похожим на траченный червями гриб. – Лиза скривилась.

– У тебя и лексика, Лиза, – муж поморщился. – Моя мама меня всегда одергивала...

– Меня не надо одергивать, – она подняла руку предупреждающе. – Ты поговоришь с ним завтра?

– Я... подумаю. Но мы же затеяли с ним кулинарную книгу, – он покрутил головой. – Как я все успею...

– Ты... успеешь? – Лиза вскинула брови, сделав ударение на «ты».

– И ты, конечно, да, да...

Она с досадой поморщилась. С досадой на себя. Ну почему она цепляется за оговорки? Все равно суть та же. Они сделают книгу и получат деньги. На них будут жить. Этих денег больше, во много раз больше, чем если бы она сама сочинила, перевела, украла, черт возьми! Потому что она, Лиза, на рынке стоит меньше, чем Славик. Потому что он мужчина. Потому что у него заказчики. Потому что, черт возьми, она работает на него, чтобы он сделал имя, под которое можно просить дороже за ту же работу.

Но все это не радовало ее в последнее время. Особенно после встречи с Тамарой Николаевой, то есть теперь уже фрау Грандль. Которая, оказывается, еще и профессор. И составитель японско-немецкого делового словаря. Она сама, а не муж. У нее двое детей. А что она, Лиза Соломина?

Лиза усмехнулась. Похоже, Соломина – говорящая фамилия. Солома для чего? Ясное дело – чтобы другим было мягко и удобно. Чтобы было что подстелить, вдруг со злостью подумала она.

– Славик, – сказала Лиза, – завтра я уезжаю на дачу.

Он поморщился. Он не любил оставаться один дома. Не любил никогда. Но если жена говорила таким голосом, если ее лицо становилось таким плоским, как сейчас, он нехотя пожимал плечами и отвечал со вздохом:

– Ну ладно.

5

Кусок земли в престижном районе под Москвой Лизе достался за символическую цену. Конечно, это была часть района, где жили не богатые, а нормальные люди. Его ей продала Ксения Петровна Соколова, подруга матери, Лизина крестная.

Ксения Петровна сказала ей:

– Не думай, что я занимаюсь благотворительностью. Если бы ты не выучила моего внука японскому, знаешь, сколько бы нам пришлось заплатить за его поступление? Так что я, продавая тебе участок за эту цену, остаюсь в прибыли.

– Если так, – ответила Лиза, не слишком-то понимая, зачем ей дача, когда нет даже квартиры, – беру.

Лиза долго ничего не делала на своем участке, через него уже проложили народную тропу. Ей пришлось возвести забор из сетки-рабицы вокруг ничего, потому что однажды утром асфальтовый каток подошел вплотную к ее территории, а рабочие прикидывали, какой ширины делать дорогу.

Теперь забор стоял уже другой, из штакетника, крашенного в желтый цвет, как и дом с мансардой, построенный из бруса и обшитый вагонкой.

Лиза поставила машину на площадку рядом с домом и закрыла ворота. Всякий раз при этом она чувствовала себя так, будто за ней гналась стая возбужденных собственным лаем собак, но ей удалось от них убежать.

Все, что Лиза видела перед собой, было ее. И такое, как она хотела: елочки вдоль забора, две сосны на севере, карликовая яблоня в центре, разбросанные по зеленеющему газону желтые тюльпаны, нарциссы чуть светлее. Ее взгляд замер на жемчужно-розовых гиацинтах, она втянула воздух и закрыла глаза, всего на секунду. Постояла, закинув голову, словно желая наполнить каждую клеточку этим, своим, воздухом. А когда уловила тонкий теплый аромат гиацинтов, открыла глаза. Все, она приехала к себе. Наконец-то снова.

Лиза взбежала на крыльцо, отворила дверь. В доме пахло деревом и донником. Каждую осень она собирала букет из желтого и белого донника – растения, у которого пахнут не только цветы, но и листья, и стебли. За зиму он высыхал, но даже сухой не терял запаха – надо сказать спасибо кумарину, хорошо известному, между прочим, парфюмерам.

Лиза приехала сюда успокоиться, сосредоточиться и подумать. Для этого занятия у нее есть хороший компаньон. Еще ни разу он не отказался помочь ей.

Бросив на веранде сумку, она шагнула к лестнице. Деревянная, довольно крутая, но с широкими удобными ступеньками, она вознесла Лизу в мансарду, где в сейфе из толстого металла, обшитого деревом, лежал самурайский меч.

Она перевезла сюда остатки отцовской коллекции клинков – не самые ценные вещи. Потому что дорогие Лиза продала и построила эту дачу. Конечно, пришлось добавить кое-что из денег за проданную квартиру в Петропавловске-Камчатском.

В первый раз, уложив клинки в недра сейфа, она поймала себя на мысли: не рискует ли, оставляя их здесь? А потом ей стало смешно – о самом доме, который гораздо дороже, не беспокоится, а о них – да.

Поднялась в мансарду, громыхнув связкой ключей, открыла металлическую дверь.

– Привет вам. Вы, я вижу, в порядке.

Лиза чувствовала, как бьется сердце, а рука тянется к главному мечу.

– Как хорошо, что я тебя сохранила, – тихо проговорила она.

А было искушение продать его первым, потому что из всей отцовской коллекции он самый ценный.

Лиза вынула самурайский меч и положила на стол. Зеленое сукно, в которое тот был завернут, оттеняло матовый цвет стали. Это они с отцом довели его до совершенства. По крайней мере, каким они себе представляли совершенство.

Лиза училась в восьмом классе, когда отец принес домой что-то, замотанное в серую мешковину. Лицо его было таким сияющим и молодым, что дочь прокралась за ним в кабинет. Он сделал вид, будто не заметил, как она спряталась за пузатым от поролона креслом. Когда отец развернул мешковину, Лиза приподнялась на цыпочки и заглянула через плечо.

– Да ладно, ладно, я знаю, что ты здесь. Смотри. – В его голосе звучало восхищение.

На тряпке лежал меч – зазубренный и траченный временем. Лиза поморщилась. Отец, который ожидал увидеть восторг, равный собственному, на лице дочери, удивился и с досадой спросил:

– Ты не понимаешь, какая это ценность?

– Не-а. – Лиза покрутила головой. – Ржа-авый, – она скривилась.

– Это самый настоящий самурайский меч. Примерно шестнадцатый век. Ты вдумайся! Он – теперь главная вещь в моей коллекции.

– А где ты его откопал? – спросила Лиза, ощущая легкую вину.

– Не я. Мои аспиранты. Я отправил их в экспедицию на Безымянный, а они нашли его под слоем пепла. Понимаешь, если там когда-то бывали японские самураи, то, значит, можно покопаться и найти еще что-то!

– Ты пойдешь на вулкан Безымянный?

– Обязательно. Лиза, Лиза, посмотри, какой металл. Прошли века, а он до сих пор жив. – Отец провел пальцем по шершавому клинку. – Это прекрасная сталь. Запомни, мы называем такую дамаск. Взгляни, – призывал отец, и голос его дрожал, как никогда, – цуба, гарда, металлические накладки по обе стороны рукояти, ее навершие – великолепно все!..

Лиза прошлась пальцем по холодному металлу. Всякий раз это движение успокаивало. Мысли словно обретали русло, оно, казалось Лизе, проходит по острому длинному клинку. Мысли злые, темные, недостойные не укладывались в это русло, оставались за его пределами.

Размахнуться бы мечом и... разрубить все узлы, которые завязались в последние годы в ее жизни. Когда Лиза смотрела на этот меч, ей казалось, что она глубже дышит и все то, что мешало, отпускает, отступает.

В двадцати томах Кикидуйосаи, изданных в Киото в середине девятнадцатого века, написано все об искусстве изготовления клинков. Лиза читала все двадцать, а потому хорошо представляет, как мастер готовился к работе над этим мечом. Он исполнял ритуал очищения всего организма. Надевал белую одежду, черную шапочку, по форме похожую на лодку. Потом становился в кузнице перед алтарем синто и настраивал свой дух на предстоящие свершения... Настраивал дыхание. Он не выходил в мир, пока работал над мечом. Неделями.

Свое имя он оставил на хвостовике меча, под деревянной рукоятью. И рядом с ним – пожелание счастья тому, в чьи руки он попадет. А значит – ей тоже...

Она помнит, как огорчился отец, когда снял рукоять и они увидели иероглифы. Ни он, ни Лиза не могли раскрыть их смысл.

– Я выучу японский! – заявила она отцу. Тот спокойно кивнул. Он не сомневался в своей дочери. Он верил ей, как верил в еще одно ее обещание: – Папа, я буду заниматься клинками всю свою жизнь.

Потом она сказала отцу имя мастера, успела. Его звали Аканума.

Лиза приподняла меч. Какой тяжелый. В бою меч всегда был оружием третьей очереди. Когда не помогали больше ни лук, ни дротики и копья.

Так что же? Не значит ли это, что пришло время клинков и в ее жизни? Лиза посмотрела в окно. Оно выходило на лес, перед глазами качались верхушки елей. Острые, как мечи.

– Зачем тебе ножи, кинжалы, самурайские мечи? – снова услышала она капризный голос Славика. – Я никогда не буду ими заниматься. Выброси из головы все японские слова на эту тему.

С тех пор как она увезла остатки отцовской коллекции на дачу, Славик, всякий раз наблюдая, как она укладывает сумку перед поездкой, насмешливо интересовался:

– Снова измена? Снова ты едешь на свидание к своим ножам?

– Но кухонные остаются с тобой. Будет чем отрезать хлеб. А я – к самурайскому мечу и компании, – ему в тон отвечала Лиза.

– Не воображаешь ли ты себя самураем, моя дорогая жена? Это не к добру.

– Боишься? – смеялась она.

– Рано или поздно самурай на кого-то занесет свой меч.

– Опасаешься?

– Мне бы не хотелось... – Он целовал ее в нос. – Ладно, поезжай, муж тебя отпускает. Только ненадолго.

Она не говорила ему, как часто заглядывает в Библиотеку иностранной литературы, где читает все, что попадается о японских клинках...

Лиза положила меч на стол и провела пальцем по острию. Она чувствовала, как торопливо, словно предупреждая об опасности, забилось сердце. Меч очень острый. Обычно точильщик затачивал его на девяти камнях разной зернистости. Он работал две недели, не касаясь поверхности клинка – закрывал его специальной тканью, а брался поверх нее. Найденный через века, этот меч сохранил свою заточку. Они с отцом проверили на себе – вот так же гулко билось сердце, когда Лиза смотрела на каплю отцовской крови и своей...

Мать, удивленная тишиной в кабинете, приоткрыла дверь.

– О, новое приобретение. Это кто же тебя одарил, Коля? Или ты купил?

Отец повторил все, что уже слышала Лиза.

– Поразительно, – мать покачала головой. – Но запиши и меня в экспедицию на Безымянный. Я давно на него посматриваю, – сказала она.

– Это будет твое, Лиза, наследство, – говорил ей отец.

– Я не хочу, – она надувала губы. – Наследство – это когда кто-то умирает. Я не хочу, чтобы вы умирали. Я стану знаменитой, я прославлюсь, а вы будете задирать нос. – Лиза вздернула подбородок.

– Мы уже его задираем, – улыбнулась мать. – Тебя знает весь город. Когда ты станешь журналисткой...

Отец хитровато посмотрел на дочь, и она поняла его.

– Ну... – сказала Лиза.

– Ты поступишь на журналистику и...

Но Лиза знала, как и ее отец, куда она поступит...

Лиза поежилась и убрала меч обратно в сейф. Когда спустилась вниз, за окном стало совсем темно, фонари не горели. Луна еще не превратилась в грузную одутловатую особу, она была маленьким месяцем.

Лиза уставилась в темноту, походившую на тупик.

Однажды в своей жизни она уже чувствовала себя вот так... Это случилось в четырнадцать лет.

Нельзя сказать, что все стряслось внезапно, что она проснулась в одно мрачное ветреное утро и ей расхотелось жить. Нет, это происходило исподволь.

Неожиданно для себя Лиза обнаружила, что вокруг слишком много людей, которые жаждут одного и того же – успеха. Может быть, на эту мысль навела ее неудача в городской олимпиаде по английскому? Все говорили ей, что он для нее, как родной. Еще бы, а кто с ней занимался? Настоящая американка. Олвин Генриховна приехала в Россию в тридцатые годы из Нью-Йорка, строить социализм. Потом оказалась на Камчатке.

У этой женщины Лиза училась не только английскому, но и какой-то невероятной свободе, которой не замечала ни у кого из знакомых. Она хотела быть такой же.

Лизин провал обсуждали дома и в двух школах. В ее и в той, где училась победительница. Мальчишки хотели пойти на ту школу стенка на стенку, потому что от Лизиной победы зависела поездка всего класса в Москву. Победительница и сопровождающие лица... Но все пронеслось, как тайфун, и улеглось. Дети быстро переключаются на что-то другое. Только в Лизиной душе остался мрак поражения, он все сильнее обволакивал ее.

Лиза бродила по мокрым улицам, не обходя лужи, смотрела на сопки, окружающие город, на пятиэтажные дома, которые портили пейзаж. С моря дул холодный ветер, сипели корабли в бухте. Тоска и скука.

Так же скучно и тоскливо ей было смотреть на родителей, которые сидели вечерами перед телевизором и обсуждали свои институтские дела. Что будет с финансированием очередной экспедиции? Как починить снаряжение? Протолкнет ли статью в журнал директор, который ничего не понимает в том, что за него написали сотрудники?

И такая серая, бессмысленная жизнь ждет и ее?.. Зачем?

Первой перемену в Лизе заметила Олвин Генриховна.

– Лиза, мне стало скучно с тобой. Ты спряталась – настоящая? – шутила она. А Лиза только пожимала плечами.

Олвин Генриховна наблюдала за ней несколько дней, потом сказала матери:

– Ирина, у Лизы подростковая депрессия. Как всякий кесаренок, она нетерпима к неудачам. Тот, кто родился в муках, уже приготовился к тому, что жизнь – не сахар-рафинад, – смеялась Олвин Генриховна. – А для нее трагедия. Лекарство? Только успех. Публичный. Немедленный. Позаботьтесь, Ирина. Некогда? Тогда я займусь ею.

Лиза подслушала их разговор и удивилась самой себе – ей стало любопытно: а как же ею займется Олвин Генриховна?

Она занялась, причем невероятным способом – отвела Лизу в детскую редакцию местной телестудии, где работала ее дочь.

Казалось, Лиза создана для камеры. Она помнит, как в самый первый день своего взлета совала микрофон в нос старушкам в троллейбусе и просила ответить, о чем они говорили сегодня с внуками за завтраком.

Ее депрессию как рукой сняло. Лиза снова стала сама собой... Она больше не думала, что затеряется в огромном, давящем, несправедливом мире. Она поняла, что не мир тебя выбирает. Не он взвешивает на самых чувствительных весах, с крошечными гирьками граммов и пластинками миллиграммов. Такие весы есть у отца, на них он отмеряет порох для охотничьих патронов. Ты сама должна положить на весы то, что нужно тебе, и узнать, сколько именно. Ты сама должна пробиться через толщу мира туда, где тебя заметят. Предложить что-то, чего не могут предложить другие. Конечно, можно вынырнуть случайно, но на миг, как та девочка, которой позволили обойти ее в английском.

С тех пор Лиза не сомневалась в себе. Она хотела научиться всему: водить отцовскую машину – вездеход с брезентовым верхом, прыгать с парашютом, стрелять из охотничьего ружья, плавать почти как чемпионка. Она собиралась испытать все и во всем стать первой.

– Это просто, – пожимала круглыми плечами, укутанными клетчатым пледом, Олвин Генриховна. – Научись не сомневаться в себе и делай то, что задумала.

– Ирина, ты только посмотри, какой смелый вулканчик у нас вырос, – восхищенно вздыхал отец, когда Лиза объявила, куда она поступит после школы. В Москву, в Институт стран Азии и Африки, на японское отделение. А потом прослушает курс истории искусств на истфаке.

– К такому шагу, – побледнев, сказала мать, – готовятся даже не с рождения, а до него. Ни одного репетитора, никого знакомых, и ты хочешь туда, куда опасаются сунуть нос москвичи? Я выросла в Москве, Лиза, я знаю...

Отец усмехался и подмигивал дочери.

Какая-то неведомая сила подхватила Лизу и понесла. Даже экзаменаторы, похоже, удивлялись самим себе. Они ставили ей пятерки с каким-то особенным, радостным подъемом. Будто участвовали в негласном заговоре – показать, что возможно в этой жизни все, даже такое. Только надо, чтобы звезды сошлись правильно!