Текст книги "Последний фуршет"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

20

 – Вы это... серьезно? – Лиза подняла на Ксению Петровну глаза, в которых стояло недоумение. Похоже, она не могла поверить, что это касается ее. Все то, о чем говорит эта женщина, – о ней? Точнее, о ее матери, об отце и о... Надежде Сергеевне, которой больше нет на свете... – А... – выдохнула она, но звук был похож на стон. – Нет, я не могу... – Лиза качала головой, чувствуя, как дергается пульс на виске.

– Я спрашивала тебя, на самом ли деле ты хочешь знать, – Ксения Петровна вздохнула и откинулась на спинку стула. Она смотрела на Лизу через стол, поверх монитора компьютера. Тот тихо шелестел, а экранная сторожиха Мурка всхрапывала во сне.

– Я хотела и хочу, – сказала Лиза. – Но это так... Я хочу знать, если бы на месте Надежды Сергеевны оказалась другая женщина, допустим, вы... Я была бы какой? Другой?

– Да, – просто ответила Ксения Петровна.

– Но почему тогда это не были вы?

Ксения Петровна засмеялась:

– Не хотела дарить еще одному человеку свой характер.

– Вам не нравится ваш характер?

– Мне – нравится, – засмеялась она. – Но больше никому.

Лиза улыбнулась:

– Мне нравится. Еще ваш характер нравится мне.

Ксения Петровна пожала плечами:

– Но я тебе не чужая. Я твоя крестная мать. Должно быть у нас что-то общее... Но, если серьезно, я не тот доктор, который вошел бы в историю, привив себе черную оспу.

– Вы просто творец, да? – тихо спросила Лиза. – А на самом деле вы чувствовали себя создателем? – Лиза подалась к ней, Ксения Петровна наклонила экран ноутбука, чтобы следить за лицом крестницы.

– Нет, я не заносилась так высоко. У меня хватило ума не равнять себя с Создателем. Я была руководителем процесса. В результате которого на свет явилась Лиза Соломина. – «Руковожу до сих пор», – добавила она мысленно.

– Невозможно поверить, – Лиза качала головой.

– Придется. Но – правда за правду. Я тоже хочу тебя кое о чем спросить. Хотя я, как ты знаешь, больше не занимаюсь тем, чем тридцать лет назад. К тому же весь процесс поставлен на поток, но я была в числе первых. А ты мой... материал. – Она засмеялась. – Скажи мне, ты чувствовала что-то особенное, необъяснимое по отношению к отцу, к матери?

– Да, – сказала Лиза. – К матери. Она ко мне тоже.

– Вот как? – Ксения Петровна еще ниже опустила крышку ноутбука. Она хотела видеть Лизины плечи, потому что они у человека возбужденного говорящие. – Что же?

– Мы все время всматривались друг в друга, как будто хотели что-то найти. – Лиза сощурилась, потом подняла руку и убрала челку со лба. Он потный, заметила Ксения Петровна. – Теперь я понимаю, что она хотела увидеть. Но не знала, что сама стремилась высмотреть в ней. Но я хочу знать все. Точно, до деталей. – Она усмехнулась. – Возможно, мне тоже понадобится такой опыт.

– Нет, с тобой все в порядке, – сказала Ксения Петровна. – У твоей матери была врожденная неразвитость матки, а яичники не вырабатывали яйцеклетки, это если говорить обыденным языком. Поэтому мы пересадили донорскую, от Надежды.

– А... от отца... что?

Ксения Петровна засмеялась:

– То, что нужно для оплодотворения. Сперматозоиды. Тут все чисто. Так что ты...

– Ты моя дочь, – говорил он мне, когда сердился на маму. – Только моя, больше ничья. И еще он говорил: «Ты наша дочь на троих». А я-то думала, что третий участник – я. Я сама. – Лиза засмеялась.

– Какое самомнение, – улыбнулась Ксения Петровна. – Это уже твой характер.

– Я... не чувствовала... свою мать. Не могу объяснить, – Лиза прикусила губу. – Но отца понимала с полуслова, он только собирался что-то сказать, а я заканчивала фразу. С матерью все иначе. Я переспрашивала ее. Она сердилась, когда задавала вопрос, а я долго молчала. Она едва не впадала в истерику. Отец успокаивал ее. А мать подступала ко мне и говорила: ну почему, почему ты молчишь? Со мной?

– А ты?

– А я говорила: ловлю мысль, чтобы ответить. И еще... Я всегда старалась ей понравиться. Однажды даже перестаралась...

Лиза отчетливо помнила тот день, о котором рассказала Ксении Петровне.

...Мать стояла возле двери, собравшись идти на работу, а Лиза вышла из своей комнаты. Она знала, что матери не нравится, когда дочь лохматая. Но с буйной гривой справиться трудно. Ее не брала ни расческа, ни щетка. Лиза торопливо пригладила волосы рукой, а они, наэлектризованные, потянулись следом. Девочка походила на солнце, которое рисуют дети, – круглое лицо и волосы-лучи во все стороны.

Мать нахмурилась.

– Ты все время лохматая, Лиза, – сказала она. – Мне не нравятся твои волосы...

– Вы знаете, у мамы они были темные, блестящие, очень жесткие и густые. У отца – тоже темные. А я была рыжая, особенно в детстве.

– Как Надежда, – заметила Ксения Петровна.

– Но я решила во что бы то ни стало понравиться маме. – Лиза вздохнула и продолжила...

Черная краска для волос, которой Ирина подкрашивала себе волосы, перчатки для этой процедуры – все лежало на полке в ванной. Родители ушли на работу, дочь занялась собой. Она в деталях помнила ту сцену.

...Едва ключ заскрежетал в замке, Лиза вышла на середину гостиной и встала в позе модели. Она приготовилась потрясти маму волосами, черными как уголь.

Но вошла не мама, а папа. Замер, потер глаза. А потом расхохотался.

– Знаешь, дочь моя, – сказал он, посмотрев на часы. – У мамы в отделе сегодня собрание. Я думаю, ты успеешь сбегать в парикмахерскую.

– А... зачем? – спросила Лиза. – Маме не нравятся мои волосы, и я...

Она расплакалась. Отец подошел и обнял ее.

– Ей нравятся твои волосы, – вздохнул и погладил по голове. – Ах, Лиза, Лиза... – Потом отстранил от себя. – Давай, дуй скорее. Попроси, чтобы они тебе их чем-то отмыли. Или нет, пускай укоротят, а потом помоют. Вот деньги, беги.

Лиза вернулась коротко стриженная, цвет волос был странным, он напоминал шерсть жесткошерстного фокстерьера. Она увидела мамины глаза, красноватые.

– Лиза, мне нравится твоя новая прическа, – сказала та. – Но ты зря мучилась. Твои волосы мне нравятся всегда и всякие...

– Теперь я знаю, – говорила Лиза. – Они у меня точно такие, как у Надежды Сергеевны. А это раздражало маму.

– Она не отдавала себе в том отчета, Лиза. Это происходило само собой, помимо ее воли. Она стремилась – всю жизнь – уловить то, что не ее, не ее мужа, а чужое. Это чужое ей хотелось отторгнуть. Не замечая, что отторгает тем самым половину тебя, – Ксения Петровна покачала головой. – Знаешь, если бы я писала диссертацию снова, я имею в виду докторскую, по пробирочным детям, я бы добавила важную главу – к чему следует подготовиться женщине, которая вынашивает пробирочного ребенка. Но я теперь, как ты видишь, стою не у истоков жизни, а там, где она впадает... Мы все знаем, куда впадает жизнь...

– Теперь вы работаете Хароном, – фыркнула Лиза.

– Я похожа на этого типа из греческой мифологии, который перевозит умерших через реки подземного царства до врат Аида, царства мертвых? – Ее тонкие брови изогнулись и замерли. – В общем, что-то есть. Он тоже на этом зарабатывал.

– Правда? – изумилась Лиза.

– За перевоз платили и там, – кивнула Ксения Петровна.

– Бросьте, – недоверчиво усмехнулась Лиза.

– Смеешься, а я знаю. Для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету. Но это их проблемы, – она махнула рукой, на мизинце сверкнуло серебряное кольцо с желтым топазом. Ксения Петровна не расставалась с камнем своего знака Зодиака. Она была Скорпионом. – Но слушай дальше, я отвлеклась. То, что мы проделали, называется зачатие с использованием высоких технологий. Мы провели оплодотворение в пробирке.

– Так я... что же, на самом деле ребенок из пробирки? – воскликнула Лиза, и лицо ее побледнело. А потом покраснело. Рыжеватые волосы, казалось, вспыхнули огнем на фоне красных щек. Зеленые глаза стали еще зеленее.

– Да. Хирургическим путем мы извлекли у Надежды из яичника яйцеклетку, потом поместили ее в чашку Петри и смешали со спермой твоего отца. Через два дня оплодотворенные яйцеклетки...

– Десяток, что ли? – насмешливо спросила Лиза, стараясь унять волнение. Она-то думала, что ее зачали совсем не так...

– Не насмешничай, – остановила Ксения Петровна. – Это дело обычное. Да, их несколько, мы все пересадили в матку твоей матери. Очень часто в таком случае возникает два плода. – Она внимательно посмотрела на Лизу.

– Вы хотите сказать, у меня... был или мог быть...

– У твоей матери было два плода. Но опять-таки, как часто случается, выживает один. Точнее, мы позволяем выжить одному.

Лиза потрясенно смотрела на Ксению Петровну.

– Говорите, – бросила она хрипло.

– Хорошо. Скажу. Вместе с тобой развивался мальчик. Но его...

– Убили? – прошептала Лиза.

Ксения Петровна, словно не слыша, продолжала говорить:

– Мальчики слабее, обычно доктора выбирают сильного... К тому же твоя мать не смогла бы выносить обоих. Вы погибли бы оба.

Лиза чувствовала, как перехватило горло.

– Так вот почему они упоминали о мальчике? О том, что я одна за двоих? А мама... однажды она плакала, как мне... значит, не показалось, а на самом деле...

– Я летала в Петропавловск-Камчатский. Я должна была руководить родами, – призналась Ксения Петровна.

– Это вы... вынимали меня на свет? Господи, – выдохнула Лиза. – А... Надежда Сергеевна? Она...

– Надежда в это время копала в Средней Азии.

– Подумать только, – прошептала Лиза.

Ей все время казалось, что у родителей есть какая-то тайна. Они словно договорились о чем-то не вспоминать, не говорить. Теперь открылось, что это...

– Мой отец был согласен на то, что вы сделали? Ведь нельзя обойтись без его участия?

– Ему ничего не оставалось делать. Он любил Ирину, но не мог отказаться от собственных принципов. Ему нужен был ребенок, которого родила бы она. Детей от другой женщины он не хотел. Тогда Ирина рассказала мужу все. Родители уехали из Москвы, чтобы она рожала тебя не здесь.

– Как странно, – сказала Лиза, – я всегда ощущала себя составленной из каких-то кусков. Не цельной. Неужели поэтому?

Ксения Петровна вскинула брови:

– Кто знает.

Они молчали. Тикали часы на стене.

– Почему вы мне не рассказали, когда была жива Надежда Сергеевна?

– В Европе существует закон, по которому человек может знать, что родился от донора. Но кто этот донор – нет. Мне такой закон нравится.

– Но мы же...

– Законы должны быть одинаковы для своих и чужих, – строго сказала Ксения Петровна. В ее тоне улавливалось что-то, не позволяющее спорить.

– Поняла. Какая вы... мудрая, – проговорила Лиза, чувствуя, что все внутри дрожит. Лучше бы ей сейчас встать и уйти, уехать в Валентиновку. Там, наедине с собой, прокрутить в голове все услышанное. Но она не могла себе этого позволить. Ксения Петровна сказала, что они сегодня проведут вечер вдвоем.

В окно стучали дозревающие плоды бешеного огурца. Этакие шарики, покрытые колючками. Они вились до окон мансарды по капроновой нитке, которую Лиза сама натянула. Еще вчера она казалась себе похожей на этот шарик с колючками. Но сегодня, едва открыв глаза, почувствовала – она другая.

Ночью порывы ветра были такими сильными, что ей захотелось встать и посмотреть, что происходит за окном. Отбросив легкое одеяло, ступила на мохнатый коврик из овечьей шкуры. Отдернула занавеску. Уличные фонари не горели, ночь стояла черная и глухая. Лиза снова легла в постель и на удивление быстро и спокойно заснула.

Утро выдалось пасмурное, небо было обложено облаками, но среди них угадывались просветы. Ветер больше не трепал огуречные плети, поэтому колючие плоды спокойно висели перед стеклом. Как будто ночью они своим стуком пугали темноту.

Небо светлело, Лиза наблюдала, как ширятся разрывы, и настроение поднималось. Ей казалось, то же самое происходит и в ее жизни. Тьма уходит, появляется свет.

В эту ночь ей снились родители. Они были такие молодые, какими она их не помнила.

Лиза быстро встала, выбежала из дома и прошлась босиком по мокрой траве. На лужайке все еще стояли лужи, а тазик, который она вечером не убрала из-под яблони-китайки, был полон.

Девичий виноград наполовину побагровел. Первыми обрели осенний цвет плодоножки, как будто темной ночью кто-то кисточкой покрасил их все. На них топорщились зеленые прыщики ягод. Виноград девичий, значит, и плоды такие же – ненастоящие, несъедобные. Гроздья были странной формы, их очертания напоминали кристаллическую решетку из учебника физики.

Шумели деревья, им вторило шоссе, а может, наоборот. Господствующий ветер здесь всегда западный, поэтому кусты и деревья кренились на восток. Как она сама, к Японии, посмеялась над собой Лиза.

И еще в эту ночь ей снился Славик. Этот сон наполнил ее странной печальной нежностью.

С тех пор как Лиза развелась, она ничего не знала о бывшем муже. Ни у кого не спрашивала о нем. Впрочем, и ни с кем из того круга не встречалась. Теперь она занималась другим делом, а значит, совершенно иные люди окружали ее. Интересно, какой он сейчас? За два года Лиза сама переменилась, не узнать.

Она втянула воздух. Он был прозрачный, влажный и щекотал нос. Лиза поморщилась. Люди, поняла она, видят тебя такой, какой ты предстанешь перед ними. Они требуют от тебя то, на что ты согласна сама.

Как странно, думала Лиза, в Валентиновке она впервые почувствовала себя цельной. Часто вспоминала Надежду Сергеевну. Зеленые, похожие на Лизины, глаза этой женщины всматривались в нее. Что было в них? Одобрение? Беспокойство? Или что-то большее – беспричинная, казалось бы, любовь? Все-таки жаль, что крестная не сочла возможным при жизни Надежды Сергеевны рассказать Лизе, кто она для нее. Но... Ксения Петровна не хотела лишних волнений для Никаноровых на излете дней.

Единение родных... Лиза теперь чувствовала это тоньше. Она помнила, что чем дальше отходила от матери, тем сильнее тянулась к отцу. То, что рассказала Ксения Петровна о тайне ее рождения, расставило по своим местам события и ощущения прежней жизни. Теперь у нее нет ни одного вопроса ни о родителях, ни о себе...

Лиза вздрогнула, услышав свой полудетский голос.

– Ну и родите себе мальчика, – сказала она однажды, когда отец обронил: «Вот если бы ты была мальчиком...»

Увидела лицо матери и удивилась, как оно побледнело. Как поспешно та вышла из гостиной в ванную и заперлась там.

Лиза не знала, что они не могли никого родить.

– Ты наша единственная и неповторимая, – говорил отец. Теперь она знала, что он имел в виду.

Действительно, на жизнь человека влияет все, Ксения Петровна права, думала Лиза.

– Даже то, – объясняла крестная, – каким образом ты вышел из утробы матери. Это доказано.

– На мою жизнь – тоже? – удивлялась Лиза.

– Конечно. Ты кесаренок. В твоей натуре – сочетание бесстрашия и опасливости. Я тебе уже объясняла. Знаешь, у меня есть одна знакомая, которая не может носить свитер с высоким воротом. Он давит ей шею. Даже самый мягкий. Ей подарили свитер из нежнейшей шерсти альпаки – есть такое животное в Латинской Америке, так она отдала его мне.

– Почему?

– При рождении пуповина обмоталась вокруг шеи, с тех пор у нее сохранился страх перед удушьем.

– Она ничего не может сделать с собой? – удивилась Лиза.

– Она пробовала. Но решила, что проще отказаться от свитеров и водолазок, чем мучить себя. Это на Западе люди ходят к психоаналитику, мы не такие тонкие. Мы ведь можем водолазки не носить. Подумаешь. – Она пожала плечами...

Лиза глубоко вдохнула, подняла руки, потянулась, повернувшись к солнцу, которое, уверенно прожигая облака, собиралось занять все утреннее небо. У нее возникло странное ощущение, что сегодня она пробуждается от долгого и тревожного сна. Как будто наступил наконец миг, когда становится ясным то, что, казалось, никогда не прояснится.

А... разве не что-то похожее обещал график, который они строили вместе с Ксений Петровной? Кажется, сила ее энергии начинала возрастать...

21

 Такико работала по контракту в Доме науки и образования в районе Итабаси, в Токио.

– Прекрасное место, – говорила она, показывая этот дом Славику. – Знаешь, во сколько он обошелся муниципалитету? – Она округлила глаза. Казалось, цифра, какую готовилась произнести, вселяла в нее восторженный трепет. Как ужастики в малолеток, которые их смотрят на экране или читают. – Больше чем в два миллиарда иен. Там все бесплатно. Я хочу, чтобы мой ребенок, который будет наполовину славянин, научился там всему.

– А ты не боишься, что славяне ленивые? – Он сощурился и посмотрел на нее.

– Что ты! Что ты! Я много читала... У славян есть то, чего нет больше ни у кого.

Славик с любопытством взглянул на японку:

– Интересно, а что у них есть такое, чего нет у других?

Казалось, лицо Такико стало еще шире и круглее, а глаза подернулись мечтательным туманом.

– У них есть... душа.

– Ох, – выдохнул Славик. Он хотел объяснить ей, рассказать... Но, снова взглянув на Такико, передумал.

– Вот видишь, ты знаешь сам, – она кивала, как китайский болванчик, а Славик пытался вспомнить то, что изучал когда-то о сходстве и взаимопроникновении двух культур, китайской и японской. Что-то туманное... Четко и ясно могла бы объяснить только Лиза.

Снова Лиза, одернул он себя. Не слишком ли часто? Славик провел рукой по лицу, словно снимая невидимую пелену.

– А ты что делаешь на работе? – спросил он.

– Я программист. Работала в Силиконовой долине, – сказала она, – в Калифорнии. Но меня сократили. Ты, наверное, знаешь, в Штатах урезают программы по электронике. Поэтому я приехала сюда.

– Так ты больше американка, чем японка, – заметил Славик.

– Я хочу быть гражданином мира, – серьезно заявила Такико. – Я хочу поехать с тобой в Россию.

Они снова занимались любовью, и Слава чувствовал, насколько искусна и свободна эта женщина. Ему не нужно думать – получится у него так, как надо, или нет. Японка обладала чем-то, что позволяло брать ее так, как он никогда не брал женщину.

– Ты хочешь детей? – спросила она, когда они лежали, обнявшись, а дыхание стало ровным.

– Я не думал об этом, – он засмеялся. – Моя бывшая жена говорила, что я сам еще ребенок.

– Нет. Она видела тебя не так, – сказала Такико, всматриваясь в лицо Славика. – Она, я думаю, смотрела на тебя, как американки на мужчин. Я знаю их принцип. Я – это я. Ты – это ты. Я не хочу жить в тебе, раствориться в тебе. Я не требую этого и от тебя. Она так говорила, да?

Славик удивленно кивнул:

– Примерно.

– А мне нравится по-другому. Я – это ты. Ты – это я. Я хочу, чтобы мы растворились друг в друге...

И она показала ему, что имеет в виду.

Славик не узнавал себя...

Такико помогала ему работать на Андрея Борисовича, а он обнаружил в себе кое-что новое. Довольно просто, оказывается, проводить сделки не только с выгодой для хозяина, но и для себя самого. Разница между ценой, по которой продавал угрей отец Такико, и той, которую платил Андрей Борисович, была небольшая, но была, причем на каждом килограмме. А килограммов становилось все больше.

Но от этой малости Славик испытывал какое-то новое чувство по отношению к себе. Обычно Лиза говорила ему, сколько попросить за свою работу.

Такико, судя по всему, была увлечена исполнением плана собственной жизни. Она уже думала о том, где будет учиться ее ребенок, чему и у кого.

Однажды она привела Славика в Дом науки и образования. Увидела высокого японца в темном костюме и сказала:

– Славик, я хочу познакомить тебя с господином Ямомото.

Мужчины раскланялись.

– Господин Ямомото руководит садиком, который принадлежит женской районной организации.

Славик изумился.

– Я учился в Токийском университете, но оставил его. Мне всегда хотелось работать в социальной сфере. Я сдал экзамен и получил здесь место, – объяснил японец.

– Вы работаете с малышами? – В глазах Славика стоял неподдельный ужас.

– Я люблю их. – Он обнял ребятишек, которые льнули к нему, отталкивая друг друга, стремясь оказаться как можно ближе к Ямомото. Он не отстранял никого, а только шире раскрывал объятия.

Славик почувствовал, что сам вот так, как эти малыши, жался сперва к матери, потом к Лизе, а теперь – к Такико...

– Ты хочешь, чтобы наш ребенок ходил в садик к господину Ямомото? – Такико хитро посмотрела на Славу.

– Д-да... конечно, – сказал он, полагая, что она говорит о далеком будущем.

– Милости просим, – пригласил господин Ямомото.

– Я все узнала, обо всем договорилась, – сообщила Такико, когда они отошли подальше. – Наш сын родится зимой.

Славик недоверчиво смотрел на нее.

– Но...

– Я так рада, Славик.

– Мы... должны пожениться... – вымолвил он.

– Не должны. Только если ты хочешь. Впрочем, по древнему обычаю, на самом деле – должны. – Она засмеялась. – Уже давно. – Славик нахмурился, пытаясь отыскать что-то, как говорила Лиза, в запасниках памяти. – Если ты открываешь мужчине свое имя, значит, соглашаешься на брак. Так было, правда в далекой древности.

Такико чувствовала себя прекрасно. Они катались по Японии на ее «Хонде». Она показывала Славику все прелести страны, в которой родится его сын. Он будет еще одним, кто прибавится к ста двадцати миллионам японцев.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – Такико взяла Славика за руку и повела на берег залива. – Смотри, я думаю, ты никогда такого не видел.

– Кто это? – спросил Славик, указывая на мужчину, который суетился у воды.

– Это ловец угрей, таких, как ты отправляешь в Россию.

– Он... что он делает?

– Готовит приманку. Они хорошо идут на запах сардин в такие ловушки.

Славик наблюдал, как японец закладывает приманку в длинные пластмассовые конические трубки.

– Он кладет внутрь замороженные сардины, угри заплывают в трубки и не могут выбраться.

– Но, кажется, нет ничего проще... – заметил Славик.

– Человеку тоже кажется, что он может вылезти оттуда, куда залез... – Она засмеялась.

Славик вздрогнул. Такико права. Он сам похож на угря, который польстился на приманку, и теперь ему никуда не деться от Такико. Но ведь он и не хочет? Славик с облегчением засмеялся.

– Мудро. Просто и мудро, – сказал он.

– Как жизнь. – Такико пожала плечами. – Жизнь тоже совсем не сложная. Если сам себе чего-то не придумаешь... – Она смешно пошевелила темными бровями. – Угри любят сидеть в норах, на дне моря. Днем спят в них, а ночью высовывают голову, чтобы поесть, и попадаются в ловушки, которые так похожи на норы. Между прочим, – заметила Такико, – в пластмассовых трубках рыбаки делают отверстия, чтобы мальки могли спастись.

– Гуманно, – заметил Славик, наблюдая, как мужчина опустил связанные вместе трубки в воду, а на поверхности качался только буй.

– Завтра на рассвете он их вынет, – сказала Такико. – Часов в пять. И сразу же повезет улов в рестораны. Морских угрей из Токийского залива ценят за особую мягкость. Из них готовят суси, только не в сыром виде.

Когда Славик смотрел на Японию вместе с Такико, ему казалось, он никогда не был здесь. А если что-то вспоминал, слушая спутницу, то ловил себя на мысли – об этом ему говорила Лиза. Но она-то была в Японии только десять дней с женской делегацией. Это он доучивался в Токио, а потом работал по контракту.

– А ты знаешь, – тараторила Такико, – что Гинза – одна из пяти самых дорогих улиц мира? Здесь продаются самые модные шляпки. – Она покрутила головой, на которой белела полудетская панамка.

Славик оглядел ее совершенно обычные джинсы, кроссовки и футболку и в который раз подумал – откуда эти женщины все знают? Она ведь не покупает себе шляпки или одежду на самых дорогих улицах мира?

– А теперь мы поедем в Портайленд. Ты был на острове из мусора?

– Конечно, – сказал Славик. – Там бывают все, кто приезжает в Японию. Выстроить земную твердь в океане – это тягаться с самим Создателем. Невероятно.

Но самое невероятное, осенило его, что и он теперь – Создатель. Всего-то и нужно было, чтобы мельчайшая частица его плоти соединилась с частицей вот этой женщины, и их ребенок станет островом в этом океане людей. Частью здешнего мира. Более того, он сумеет почувствовать этот мир, как Такико. Он уже растет внутри ее, тоже среди вод...

Славик усмехнулся. Какие выспренные мысли, никогда прежде этим не грешил...

Он привык к татами из рисовой соломы в доме Такико. Он привык к бонсаю, который жил еще у ее предков. Этот миниатюрный клен, увешанный некрупными листьями, перейдет к их сыну. Потом дальше, и так будет две, три сотни лет подряд.

– Как тебе мое кимоно? – Такико вертелась перед восхищенным Славиком.

– Ты потрясающая. – Он встал, обнял ее и повалил на татами.

– Какой бросок, – рассмеялась она.

Никогда Славик не вел себя вот так с Лизой. Может быть, то, что он говорит на чужом языке, расковывает? Чужой язык – и ты сам не такой, не прежний.

– Поедем в Диснейленд, – сказала утром Такико. – Я хочу, чтобы наш сын побывал там и развлекся.

– Но... разве?

– А ты не знал, что младенцы в утробе все слышат? Ха-ха-ха!

– Тихо, ты оглушишь его, – остановил ее Славик.

– Ну вот, ты и поверил, – удовлетворенно сказала Такико. – Ты будешь хорошим отцом. Я уверена.

Они быстро собрались, прыгнули в машину и покатили в токийский пригород.

– Знаешь, – говорила ему Такико, – здесь все в точности, как в Диснейленде во Флориде. И домики, и аттракционы. Ты там был?

– Нет, – Славик покачал головой. – Я никогда не был в Америке.

– Поедешь со мной, – не то спросила, не то пообещала Такико.

– Мы поедем втроем, – он внимательно оглядел ее всю, но никаких перемен в фигуре не заметил.

Не было ничего нового и в лице. Славик помнил, какое лицо было у матери, когда она собиралась родить Наташу. Бледно-желтое, с мутными глазами. Похожими на глаза ее любимой хаски, от которой мать однажды задумала получить щенков. Просили знакомые, и манила честь стать основательницей породы в городе.

– Ага, – рассмеялась Такико. – Мы поедем втроем. Сразу, как только родится наш сын.

– Ты на самом деле уверена, что у нас будет сын?

– Конечно. Доктор знает... – Но она приложила палец к губам. – Давай не будем его тревожить.

Отвернулась от Славика и помчалась к причалу, от которого отплывали лодки в подземное царство.

– Сюда! – вопила она.

Славик удивлялся сочетанию японской взрослости и американской детскости в своей новой жене. Ему это нравилось.

Но он все чаще думал, как странно – он ведь любил Лизу. И гораздо сильнее, чем эту женщину. Потому что Такико выбрала его, а он-то сам – Лизу? Всегда любишь больше то, на завоевание чего потратил силы. Так почему не сложилось с Лизой?

Ответ Славик не мог найти и отдавался во власть Такико, которая жаждала служить ему. Впрочем, Лиза тоже служила, но по-другому. Она считала, что он не выживет без ее усилий. Славик чувствовал, как она сопротивляется самой себе. А эта японка отдает себя каждой клеточкой, с восторгом, без колебаний.

Сын родился, и Славик с удивлением обнаружил, что он теперь отец. Но Такико оставалась верна себе – она отдавала ему лишь радость игры, а все трудности и заботы брала на себя.

Что сказала бы Лиза, если бы узнала, что он на самом деле чувствует себя отцом?