Текст книги "Васюган — река удачи"
Автор книги: Вениамин Колыхалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Иван Степаныч, не темни! Вахтовиком скоро стану. Мои колеса тоже все ведущие, – показал ему на ноги, – в Пионерный ведут – в столицу Васюганья.
– Ну, чем ты недоволен? Кто обидел? Управляющий? Да я его…
– Управляющий толковый. Душа моя простору запросила. Думал сперва – весь белый свет клинышком в Бобровку уперся… Зачем вы меня в путешествие по Оби отправили? Поезжай, край родной посмотри, поизучай, засиделся… Поехал. Посмотрел. Изучил. Жизнь-то какая, Иван Степаныч, на берегах?! Да ты не переживай! Я пятнадцать дней буду вахту нефтяную нести, пятнадцать полевую. Сено буду к фермам подвозить. И на комбайн сяду.
– Тебя что, деньги большие прельстили?
– Обижаешь, дорогой!
– Ну, а если в твое отсутствие тут Анька начнет… того…
– Тогда я ей вот этого!
Тарас Иванович сделал такой выразительный жест кулаком, что не оставалось никаких сомнений – он сотрет бабу в порошок, ежели что.
Вызвали в райком партии. Там говорили другим, не упрашивающим тоном.
– Выбрось дурь из головы. Нефть нефтью. Хлеб хлебом.
– Знаете что? Солнышко – оно всем угождает. Человек – не всем. Я – рабочий совхоза. Считают меня передовиком, орден это подтвердит. Пятнадцать лет одному классу – рабочему – принадлежу. Не сидел сложа руки. Позвольте мне перейти в другой класс – тоже рабочий, только нефтяной.
– Продовольственную программу на какой класс оставляешь?
– На всю трудовую школу страны. У нас там, на Севере, все программы сошлись – энергетическая, топливная, продовольственная. Нефтяники свои подсобные хозяйства организовывают. Заготавливают сено, витаминно-травяную муку, веточный корм. И нефть успевают качать. Новые скважины бурят. И палеозойскую нефть ищут. Нефть-то золотом становится, когда в трубу попадет, к заводам прибежит. А в земле она – суррогат, ее из пластов-то за шиворот вытащить надо…
– Видим: ты политически и хозяйственно подкован.
– Я не только единые политдни посещаю. Политучеба – не сезонное мероприятие. Я в этой пауке крепко затвердел.
Комель разгорячился, словно был перед ним не гость-путник, а тот, райкомовский представитель, который совестил, распекал, отговаривал.
Но решительный шаг был сделан. В одном и том же рабочем классе Тарас Иванович словно пересел с одной парты за другую. Вернее, пересел с машины на машину.
Жена Анна отнеслась к вахтовику спокойно. Муж привозил такую замазученную робу, что проще было ее выбросить и купить новую.
– Испытывают меня, Аня. Машину дали нервнобольную. Закаляю. Не будь я Тарасом, если ее по силе и крепости духа Бульбой не сделаю. Себя на запчасти разберу, но ее до ума доведу.
– Сманил бы ты с собой Димку, соседа. Жалко смотреть на него. Ходит с синяком под глазом. «Че, – говорю, – с глазом?» – «Да, – отмахнулся Димка, – моча в голову ударила». «При чем же тут синяк?» «Так моча без горшка не летает»… Встретила Верку, стыжу: «Че, мол, ты с мужем вытворяешь?» Хихикнула, крутнула бедром: «Я ему не фонарь – прибор ночного виденья подвесила. Пусть, выходя на двор, свет не зажигает, мне не мешает спать…».
Тарас глянул на жену заискивающе.
– Редко бывает каша без пригари, а баба без придури. У Верки от книг потемнение мозгов произошло. Я не Димку на Север сманивать буду – тебя. В Пионерном небольшой свинокомплекс построили. Вот бы тебя туда свинарочкой. Будем летать попеременке. За ребятней всегда пригляд будет.
– И не заикайся. Никуда из Бобровки не поеду. Ты и так меня дома закабанил – вон каких двух кабанов поднимаю. Да гориллу твою кормлю. Продай Малыша совхозу.
– Подумать надо.
Малыша все же совхозу продал. Сказал директору:
– Сам уволился, три лошадиных силы в одной шкуре оставил. Берегите Малыша. Если позволите – буду его напрокат брать во время сенокоса.
5
Тарас Иванович, пожалуй, легче переносил перебои в своем больном сердце – по этой причине не служил в армии, – чем в автомобильном моторе.
– Не знаю, что у меня за организм, – сокрушался он, – КрАЗ забарахлит – давление повышается. Бегает нормально – давление сто двадцать на восемьдесят: как у космонавтов.
Сменщику по машине внушает:
– Браток, ты мне баранку черствой не передавай. Горячую получаешь, такую и мне изволь вручить.
В Пионерном водителей обслуживает столовая «Лайнер». В мае встретил возле нее Тараса Ивановича. Стоит, уныло смотрит на жирных, лоснящихся ворон. Те расселись по вершинам деревьев, бродят за трубами теплотрассы. Их называют здесь «орсовскими косачами». Столовых отходов много, их пока не используют: сдача свинокомплекса затянулась. «Косачи» плодятся, тучнеют, перелетая с места на место большими стаями.
– О чем грустишь, Тарас Иванович? – спрашиваю водителя. – Машина поломалась?
Пет… Сев на бобровскпх полях идет. Перевахтовка через неделю. Может, успею чем помочь механизаторам.
– Болит сердечко по полю?
– Колотится. Храбрился тогда – сменю сельский рабочий класс на нефтяной… Сменил. Здесь – золотая целина. Там – черная пашня, давно поднятая плугом. Приеду в деревню, на меня, как на отступленца смотрят. От многих вместо «здравствуй» «бур-бур» слышу. Я что здесь, песенки пою?! До обеда три ходки из карьера сделал. Во сне плиты бетонные перед глазами бегут. Крутишь баранку полсуток – руки в крюки. Вечно под напряжением, как провод высоковольтки. За машину трясусь. Есть шофера-ухорезы. Не углядишь – обчистят. Зеркало сняли, ключи утащили. Я бы таких монтировкой крестил, по чарке солярки подносил: испей крови машинной, дизельной, коли своя рыбьей стала. Устами старины тоже истина глаголет. Дедок мой говорил: у каждого вора своя свора. Вольно в степи, да тесно на цепи – на тюрьму намекал.
Комель ел без аппетита. Лениво ткнул вилкой в желтый глаз яичницы, поддел, опустил на тарелку.
– Над полями сейчас марево сеется… дых у земли ровный, приятный… Приду с сева, Федюнька-старшак за руку в баньку тащит. Успел натопить, веник распарить… Деревня моя, деревенька-колхозница…
Вышли из столовой. Вахтовик ковырял в зубах спич кой, икал.
– Аннушка вспоминает. Мет, не поедет сюда свинаркой. Была бы незаменимой работницей. Несколько раз ходил смотреть наш свинокомплекс. Помещение хорошее, клетки просторные. Вот денничок мал. Отгородили бы им вольерной сеткой полгектара. Ходи, ковыряйся рылом в земле, выкапывай коренья. Свинья и в торфе болотном найдет себе витамин. Допусти – весь кочкарник рылом снесет…
Долго удивлялся я, глядя на Тараса Ивановича, как при его «приземленности» отважился он сделаться вахтовиком. Неужели действительно путешествие по Оби натолкнуло его на мысль «понюхать Север»? Или утомило напряжение крестьянского труда? Но здесь он выматывался больше. Дорога из Катыльги в Пионерный – не пряник. Местами плиты волнами идут. Замучишься тормозить возле каждой выбоины. Навстречу несутся самосвалы. Зазеваешься – протаранят. Тут не игра в кубик Рубика. Тут надо живые кубики грунта перевозить, тоннаж множить, километраж накручивать. Водители из Целинограда, Павлодара, Новосибирска, Донецка, Томска. Не с бору по сосенке – крепкими вахтами летают. У всех тысячи путей-дорог за плечами. Кто целину поднимал. Кто на Байконур вел дороги. Кто БАМ строил. Поселок Пионерный можно считать побратимом со многими населенными пунктами страны. Здесь свое братство – северное, васюганское. Тарас считает: Бобровка – тоже родня Пионерному. Один он из деревин, но вахтовый поселок принял его с горячими объятиями, посчитал кровным братом, членом большой семьи.
В тот апрель по холодку я уходил из Бобровки дальше по весям родной земли. За поскотину меня провожал Комель. На вахту ему надо было лететь через четыре дня. Шли крепкой обочиной. Тарас Иванович рассказывал:
– Вчера общежитие приснилось. Комната наша трехкоечная. Сосед мой, Игната Булкин, говорит: «Скучаем без тебя, Комель. Вертайся скорее». И захотелось опять в Пионерный. Так между двух огней и живу. Правда, огни яркие. Ты думаешь, я тут отдыхаю? Весь свой полумесячный срок в ремонтной мастерской провел. Ишь, землица торопит…
Поле лежало широкое, вольное. Вблизи дороги между двух жирных пластов земли лопотал ручеек. Он подтверждал слова пахаря и вахтовика.
Бобровские петухи выявляли друг перед другом незаурядные певческие способности.
Прими меня вновь, светлый мир весенней земли…
Нарымское сено
1
С обеда – нудный холодный дождь. Из мутной пелены выныривают вертолеты, садятся на аэродромный «плитняк». Мы пристально всматриваемся в черные номера на фюзеляжах: ждем свой борт. Он где-то застрял между небом и землей или отсиживается на бревенчатом пятачке, дожидаясь ясного неба, чтобы поплыть по нему в пашу сторону, к Пионерному.
У нас в машине баллон пропана, мешки с солью, бачок солидола, пачки электродов, листовой металл, бочка дизельного масла. Все это ожидает кормозаготовительный отряд, составленный из нефтяников. Он далеко, в пойме Оби.
Для подкрепления сил сводного отряда по заготовке сена летят электрик Саша Андреев и сварщик Галиахмет Гафуров. Галиахмета мы называем Витей. Откликается, словно это его родное имя. Надо ли добавлять, что он смуглолиц, черноволос, кучеряв? Четвертым пассажиром с нами лайка Дружок, шестимесячный пес, начинающий привыкать к небесным путешествиям. Электрик Саша – заядлый охотник и рыбак. Смастерил из дюралюминия лодчонку, прихватил с отрядным грузом.
Ветер треплет тучи за серые загривки. Они покорны и понуры.
Узнаем: наш вертолет неисправный. Ожидаем другой. Ревниво следим за двумя последними цифрами номерного знака. В пасмурную погоду зажжены и часто мигают на вертолетных хвостах красные огоньки. Всматриваюсь в импульсную работу лампочек, мысленно читаю: не ваш борт, не ваш борт. Верно. В этот день мы так и не дождались своего вертолета.
Гафуров внешне спокоен. Не зря за старшего в нашей небольшой группе. Возможно, в его душе творится сумятица, но по лицу это не прочесть.
Назавтра будем делать подвеску, чтобы не мучиться с загрузкой и выгрузкой. Сложим наш груз в сваренную из труб вместительную корзину. Когда она повиснет под вертолетным брюхом на четырех расчалках крепчайших тросов, то будет походить на гондолу аэростата.
Пришел новый день. Мы без привязи привязаны к аэродрому. Отлучишься на минуту – и МИ-8 может мелькнуть хвостом. Пилоты ждать не любят. Авиация прессует свое летное время.
Вот он – наш! Молодого пилота, повернувшего к нам узкое, безусое лицо, мы принимаем за бога. Бог взглянул на нашу подвеску, увидел краснотелый баллон пропана, бочку дизельного масла, солидол. Это соседство показалось ему подозрительным и опасным. Напрасно втолковывали ему: не пропан – кислород боится масла, взрывоопасен. Никакие уговоры не помогли. Вертолетная дверца захлопнулась. Птица отпорхнула в сторону.
Мне припомнилась известная загадка о волке, козе и капусте, которых без ущерба друг для друга надо перевезти на другой берег реки. За волка мы приняли злосчастный баллон, упрятали его под мешки с солью. Бачок с солидолом придавили листовым металлом.
Другой вертолет клюнул на нашу уловку. И вот мы в воздухе. Стальная вертолетная упряжь натянута до предела. Соединенный со специальным замком-приспособлением трос ныряет в квадратный люк. Глядим в него и видим корзину-гондолу, застропленную с четырех концов. Ее качает, раскручивает. От подбрюшного груза машина дрожит. Каждый бешеный поворот винтов приближает нас к обским лугам.
Непривычно смотреть под прямым углом на макушки пролетающих внизу деревьев. Откованные пики елей словно вонзаются в тяжелую подвеску. Крупноголовые сосны и кедры бодают ее. Им помогают ветры – живой природный и искусственный, рожденный скоростью винтокрылой машины и бесприютностью трубчатой корзины. Толстые листы металла мощными струями воздуха подняло, поставило на ребро. Притискивает то к одной стенке корзины, то к другой. Один лист вышвырнуло из вращающейся люльки. Он бабочкой запорхал над зеленью куполов. Не сносить головы сосне или кедру, если эта бабочка случайно опустится на них. Хорошо, что под нами безлюдные пространства хвойных грядин, зажатых тисками хлюпких болот…
Еще в апреле деловой предусмотрительный начальник васюганских нефтяников Фанис Идрисович Бадиков издал приказ о создании бригады по ремонту сельскохозяйственной техники. Подшефный совхоз «Дружный» передал в аренду тракторы и навесные агрегаты. Их требовалось отремонтировать, произвести регулировку. Первой в приказе числилась фамилия Козлова, начальника прокатно-ремонтного цеха эксплуатационного оборудования. На Владимира Ефимовича возлагалась главная задача – с небольшой ремонтной бригадой оживить к началу сенокосной страды всю отведенную технику.
Оживить, влить в нее силу для трудной работы на лугах.
С Козловым мы ровесники – родились за три года до начала войны. Его родина – деревня Большая Речка в Новосибирской области. Моя родина – Нарым. Есть у меня в родове тоже Большая Речка – Обь. Она помогала взрослеть, набираться терпения и житейского ума-разума.
Владимир Ефимович работал слесарем-лекальщиком. Знаток механосборочных операций. Слесарное дело и по сей день осталось любимым делом его жизни. Однако из-за несчастного случая пришлось отойти от него. Отняли этому жизнелюбивому человеку левую руку. Но судьбе не удалось отнять, поколебать его волю, ослабить характер. Выход из трудного положения был найден такой: Владимир Ефимович закончил Томский автодорожный техникум, остался в родном цехе рядышком с металлом, станками, главное – с людьми, производящими ремонт нефтепромыслового оборудования. Не очень-то его прельщает должность начальника цеха: он успел попять, оцепить великую ценность и значимость рабочего человека. Его «металлический стаж» большой, почти три десятка лет. Внедрил на производстве много дельных рационализаторских предложений. Я радовался предстоящей встрече с Козловым на сенокосных угодьях.
Полуденное солнце обжилось в высоких голубых хоромах. Велик и красочен мир земли, утопающей в его щедрых лучах. Потянулись припойменные равнины. Не поймешь: кустарниковые островки забредают в воду или выбредают из нее. Поражает причудливость серебристых завитков проток и речек, обилие больших и маленьких озер.
Узорчатое полотно убегает к светло-зеленой дымке горизонта и где-то там сшивается с новым затейливым кружевом.
Гигантскими рептилиями выползают из вод травянистые гривы. Ярко-изумрудные спины взблескивают под напором лучей, словно пошевеливаются, скатывая с себя остатки влаги.
Обские воды нынче вновь обошли, обхитрили огромные пространства вокруг своего излюбленного ложа. Они подмяли под себя грядины кустарников, обременили тяжестью луга, растворили в мутной пучине озера. Матерая река давно откатилась к своим границам, оставив в спешке и забывчивости множество потопленных низин: близлежащие луга возле них, как невыжатые мочалки. С косой еще можно пройтись по травам, выстричь прокосы. С техникой лучше не соваться.
Но не везде такая картина. Кое-где сухие гривы в шлемах стогов. У нарымчан так: воду брани, да не упускай дни. Прозвенит бубенчиком короткое северное лето, не ухватишь его, не попросишь: повремени, не успел корма заготовить.
Нынче васюганские нефтяники пошли «в отдел» от подшефного совхоза. Выделили им далеко не золотое местечко – луга вблизи протоки Муч. Совхоз «Дружный» их не выкашивал несколько лет, отчего они потеряли свою продуктивность, местами, как бородавками, покрылись кочкарником. На луга по закрайкам стали наползать кустарники. Вот тебе и Муч! Будет мучение с сенокосом, ведь надо поставить в стога ни много ни мало – шестьсот тонн сена. План, как приказ. Кругленькая цифра многим ввинчивалась в голову, заставляла проявлять расторопность, предпринимать решительные действия.
…Притерпелся к вертолетному шуму. Сосредотачиваю внимание на диковинном живом холсте земли. Каждый год воссоздает природа эту великую картину, обновляет ее. Сколько затрачено мастерства и красок! Прогибы нежно-зеленых ложбин. Скопище кудрявоголового ракитника. Охряно-коричневые разводья на заболачиваемых низинах. И повсюду нерасшифрованные иероглифы безымянных речек, невесть откуда появившихся ручьев и проток. Земля кажется накрепко зашнурованной этими стальными жгутами, надежно опечатана личными печатями озер. Но давно уже эта нарымская земля – не тайна за семью печатями.
2
Гафуров дремлет. Саша возится с Дружком: поглаживает нежно кобелька по голове. Терпи, Дружок! Твой собрат в космосе побывал, а ты летишь всего лишь на километровой высоте.
Вот и отрядный стаи показался: рядок аккуратно расставленных вагончиков, похожих на длинные бочки, бревенчатая изба в стороне, другие постройки, соединенные между собой тротуарами. За волейбольной площадкой тракторы, навесные агрегаты. С одной стороны огромный луг упирается в полосу берегового кустарника возле широкой протоки. С другой его поджимают озера.
Воздушный извозчик осторожно опускает подвеску на обозначенной флажками площадке. Приземляется сам. Мы выпрыгиваем вслед за Дружком. Саша не забывает прихватить самодельную лодчонку.
Первый, кому я пожал руку на луговом станс, был Станислав Владимирович Кузнецов, секретарь объединенного парткома васюганских предприятий. Он отлетал с этой машиной. Мы успели переброситься двумя-тремя фразами.
С Кузнецовым познакомился год назад. Меня всегда поражал прямой доверительный взгляд его до удивления голубых глаз. Они были под цвет весеннего, пронизанного солнцем неба и не внушали ни малейшего опасения, что их обладатель может когда-нибудь сфальшивить, поступить не по совести. Его отец три десятилетия работал электриком на буровых. Сын по эстафете перенял эту специальность. Только по дороге знаний ему удалось вырваться вперед: закончил Томский политехнический институт. Был командиром стройотряда. В молодом еще Стрежевом прокладывал лежневки, занимался бетонными работами. Монтировал первую буровую на Оленьем месторождении. Однажды вышел из строя мотор весом около четырех тони. Раньше его заменяли, теряя уйму времени и сил. Теперь решили сами запаять обмотку, заизолировать. Включили. Сколько же было радости, когда электрическая махина ожила, продолжила исправно служить нефтяникам.
Ставили Станислава Владимировича комиссаром кормозаготовительного отряда. К этому поручению молодой коммунист относился с такой ответственностью, точно от его выполнения зависел исход сражения. Каждая ежегодная битва за корма требовала победы. На малолюдном севере и один на лугах – воин. Когда засыпали от усталости молодые трактористы, подвозившие траву к агрегату по производству витаминно-травяной муки, садился за трактор Кузнецов. Не знала передышки гудящая сушильная машина. В мешки сыпалась и сыпалась пахучая сенная мука. Зачастую спать приходилось по три-четыре часа в сутки. Комиссар, его отрядная гвардия хорошо научились наращивать время суток за счет нового, пришедшего на смену дня.
Создания объединенного парткома потребовала сама жизнь. Нефтяное Васюганье стало важной ключевой позицией, где развернулись большие дела, сошлись горячие интересы многочисленных крупных и мелких организаций. Оркестр большой, несыгранный. Объединенный партийный комитет направлял деятельность всех предприятий в русло главных дел. Их немало. Добыча нефти. Строительство. Быт вахтовиков. Обустройство новых месторождений. Бурение. Прирост фонда скважин. Воспитательная работа. И конечно – участие нефтяников Васюганья в реализации Продовольственной программы.
Вертолет взмыл теперь уже налегке. Долго носились над базой кормозаготовителей сухие травинки.
Приглядываюсь к лицам. Мимо меня, насупясь, прошел длинный, слегка сгорбленный парень. Заглянул в корзину, доставленную из вахтового поселка.
Навстречу мне со скупой улыбкой идет вразвалочку Михаил Петрович Вайнер, главный механик Васюганского нефтегазодобывающего управления. Он и тут за главного – командир отряда. Встречал его раньше на планерках и совещаниях. Легкая смуглота лица. Закругленная валочком шкиперская бородка. Если бы еще торчала изо рта трубка с длинным изогнутым чубуком, то портрет морского бывалого скитальца был бы полностью завершен.
Здороваемся. Видно, что я, гость-чужак, не ко времени в отряде. Вот прилетевшие электрик и сварщик – другое дело. Читаю в глазах отрядного командира: «Досаждают тут разные…» Позже узнаю: здесь побывали уже газетчики, разные комиссии, проверяющие подготовку отряда к сеноуборке. Даже гостила группа немецких специалистов – шеф-монтажная группа из ГДР, следящая за монтажом установки подготовки нефти. Установка, произведенная в ГДР, раскинулась на вместительной площадке рядом с поселком Пионерный. Неоднократно встречался с немецкими инженерами в поселковой гостинице «Юность». Сидя за чаепитием возле сверкающего русского самовара, эти мастера-весельчаки походили на членов одной дружной трудолюбивой семьи.
Устроился в первом – гостевом вагончике. Отрядный завхоз Рамиль Сагдиев – низкорослый, шустрый, жилистый паренек – выдал мне одеяло, марлевый полог от гнуса, постельное белье. В минуты сильной озабоченности и волнения у Рамиля подергиваются мышцы лица. Проживя в отряде неделю, узнал, что завхоз работал чокеровщиком в леспромхозе, его стукало сосной: не делю в правую сторону засматривался. Он весел, бодр, любит построжиться. Обязанности «главного каптенармуса» выполняет ретиво.
На крылечке вагончика сидит раздетый до пояса молодец лет двадцати пяти. Взгляд «заземлен», лицо в глубокой задумчивости. Не хочу нарушать его созерцательного покоя, прохожу мимо. Заговорил сам:
– Надолго к нам?
– Как поживется… кем в отряде вон тот длинный, что спешит по тротуару в штаб?
– Хмурый-то?
– Да.
– Комиссар наш.
– Всегда он такой хмурый?
– Лет тридцать семь, наверно… с рождения… фамилия у него такая. Как сказал один классик: у нас на Руси угрюмого от заспанного не отличишь.
– Литературой увлекаетесь?
– Всем понемногу… Рисую. Стихи пишу…
«Ну, вот и славненько, – подумал я, – свой человек в отряде».
Анатолий Пилипенко – так звали моего нового знакомца – поднялся с крылечка, и я увидел его покрытый крупными шрамами живот.
Нефтяники устроили свой трудовой лагерь великолепно. Большая столовая «Васюганочка» с электропечами на кухне, вместительными холодильниками. В бочкообразных, с любовью отделанных вагончиках не тесно, уютно. Достраивалась баня на берегу протоки. За складами, примыкающими к столовой, дизельная. Отрядный штаб сооружен из крепких сосновых бревен. В нем рация. Маленький городок радиофицирован. В столовой находится центр общественно-политической работы. На длинном столе телевизор, книги, журналы и свежие газеты, доставленные сюда на вертолете, совершающем ежевечерний облет покосов. С размахом устроились нефтяники. Вот если бы еще десятка два стогов стояло на лугах. Но их пока не было. Технику на баржах привезли поздно. Много новой требовалось собрать, отрегулировать, испытать.
Застал я отряд за горячей работой. Неподалеку от озерушки, похожей на большой гнутый пряник, на площадке за стеной густой травы разместились главные тракторные силы – «Беларуси», «Владимирцы», «Казахстанцы», К-700. Ничего собрался табунок – под тысячу лошадиных сил. Стоял новый подборщик-копнитель. Замер в ожидании дела стогометатель. Шла сборка модернизированных широкозахватных граблей. Регулировалась гидравлика. Опробовались роторная и сегментная косилки.
Баржи приходили в адрес отряда по ночам. Почти до утра разгружали технику, брус, доски, горючее. Короткий сон – и за сборку. Прежний луговой стан нефтяников был на речке Паня. Оттуда вертолетом привезли на подвеске банный сруб в разобранном виде. Отдельным рейсом летали за печкой. Сейчас столяры и плотники из строительно-монтажного цеха делали в бане полок, конопатили степы, наводили на стропила крышу.
Отрегулировав сварочный аппарат, Гафуров занялся любимым делом. Сварочных и газорезных работ в отряде много. Успевай менять в руках держатель на резак. На траве голубой длинный баллон с кислородом, красный, пузатенький – с пропаном. Не зря мы его прятали от вертолетчиков.
Из горелки выбивается гудящее синее пламя. Поворотом ребристой головки Гафуров слегка укрощает его: синева уплотняется. Сейчас Галиахмет-Витя будет резать трубчатые ножи для банной печи. Мелка в его руке нет, режет без разметки. Не подводят «пристрелянные» к металлу глаза. Они у него не крупного калибра, но бойкие, выразительные: думаю, не раз били в девчонок без промаха.
Пламя всей температурной мощью ударяется в горбушку трубы, и вот первые снопики искр летят врассыпную из-под резака, падают светлячками в траву. Резчик раскроил трубу ровнехонько, как саблей сиял четыре ножки за четыре удара резаком. Виктор сам заинтересован в скорейшем пуске бани: заядлый парильщик.
Закончил резку, получил приказ приваривать зубья к волокуше. Накладывает электродом, как кистью, уверенные мазки на металл. Он отличный знаток этих огненных красок. Привезенные электроды расходует экономно. Здесь малая земля, где достанешь, если кончатся. Вспоминаю свою первую в жизни стройку – томскую ГРЭС-2. Был такелажником, монтажником-верхолазом. Не хватало тогда у нас электродов. Пользовались самодельными. Рубили тонкую проволоку, получали из толченого стекла и мела смоченную густую массу. Обмазывали нарубленную проволоку, сушили. Наши самоделки сильно «прилипали» к металлу. Фабричные электроды, особенно импортные, ценились высоко. Чтобы получить новые, надо было поштучно сдавать «огарки» – сгоревшие почти до держателя.
Весной нефтяники ремонтировали тракторы в центральной усадьбе совхоза «Дружный». Владимир Ефимович Козлов с группой ремонтников почти безвыездно находился в Лукашкином Яре. Приказ начальника управления Ф. И. Вадикова был выполнен: все несметные лошадиные силы «подковали» в срок. Не приди: с опозданием новая техника – миссия Козлова была бы давно завершена. Теперь он, начальник отряда Вайнер, его заместитель Бреднев помогали трактористам устанавливать навесные косилки, проверять работу гидравлических устройств. Владимир Ефимович не любил играть роль стороннего наблюдателя, особенно когда дело касалось слесарных и сборочный; работ. Взяв гаечный, ключ, он с великим проворством притискивал его к головкам болтов. Иной и двумя руками не действует так. ловко, как орудовал единственной рукой мой ровесник… Костюм был покрыт въедливыми мазутными пятнами. Густая чернота на ладони, пальцах.
– Владимир Ефимович, дайте ключ. Мы сами, – упрашивает тракторист Николай Гребнев. – Козлов; упорно и молча продолжает закрутку.
Подшефный совхоз мог бы выделить нефтяникам: одного-двух помощников для ускорения сборочных работ. Ведь здесь собрались люди, в общем-то не имеющие отношения к сельскому хозяйству. Они были неплохими: знатоками нефтепромыслового оборудования, работали: операторами, ремонтировали различные насосы, станки, качалки. В совхозе «Дружный», наверно, рассудили так: «Отделились нынче нефтяники. А ну-ка, пусть попробуй ют теперь обойтись без нас».
И васюганцы справлялись сами. Пройдет день-другой, и косилки станут бойко валить траву. Цифра 600 четко обозначена оформителями городка на бумаге и стендах. На три стожка походит эта пузатенькая цифра. Но их надо поставить не три – почти триста, если брать за вес стога две тонны. Нефтяники обязались приплюсовать к плану еще двадцать тонн.
Не хочу утверждать, что в подшефном совхозе нерачительные хозяева. Но луга у протоки Муч можно было содержать в лучшем состоянии. Провести бы совхозу несложные мелиоративные работы: срезать кочки, потеснить надвигающиеся кустарники, нарезать осушительные каналы для более быстрого стока вод, очистить луга от коряг. А то оставили луга бесхозными на протяжении пяти лет, и те значительно потеряли свою продуктивность.
Травы наших обских лугов считаются особенно ценными и питательными, если собраны в лучшие, отведенные природой сроки – в июле, августе. В тонне такого сена содержится от четырехсот до пятисот двадцати кормовых единиц. Корма очень богаты протеином.
Земледельцев торопят созревшие хлеба. Кормозаготовителей зрелые травы. И нефтяники торопились. Приезд Кузнецова, проверяющих комиссий ускорили темпы сборочных работ. Наконец-то отладили гидравлическую систему сенокосилок. Довольный Козлов вытер сильную пятерню о тряпку, пропитанную соляркой. Наклонился к примятой траве, стал выпутывать масляные ролики рассыпавшегося подшипника. Назидательно поучал парней:
– Надо собрать – пригодятся.
Послушные парни, внемля деловому совету старшего товарища, тоже принялись собирать стальные ролики.
3
Движимый чувством солидарности и товарищества, не хочу слоняться но городку руки в брюки. Подхожу к Анатолию Пилипенко. Он с Касеном Отарбаевым собирает многоколесные, широкозахватные грабли. Давно по журналистскому и писательскому опыту знаю: ничто так не сближает с героями, как совместное участие в каком-нибудь деле.
В амурской тайге один шурфовщик выразился так:
– Хочешь изучить рельеф моей души – берись за кайло. А я отдохну, чайком побалуюсь.
Пока он обливался потом от густого чая, я усердно потел в шурфе, подбираясь со всех сторон под увесистый, облепленный глиной камень. Вознаграждение меня ждало вечером в таежной избушке, где шурфовщик поведал исповедь своей, как он выразился, ребристой жизни. Знаю: не золотые ключики, не замысловатые отмычки открывают клады судеб. Иногда простое кайло, увесистый колун, лопата, шоферская монтировка, примененные в совместном труде, откроют доступ к чужому сердцу, помогут изучить далеко не ровный рельеф чьей-то души.
Касен, он же по-отрядному Коля, подтягивает болты на новых модернизированных граблях. Мы с Пилипенко вставляем в отверстия колес пластмассовые втулки. В сборе грабли походят на растянутого в гармошку дикобраза: двенадцать ощетиненных кругляшей должны жадно захватывать сенные рядки, собирать их за собой в пышный валок.
Отарбаев родом из Казахстана. Его отец прошел через пекло гражданской и Отечественной войн. На Васюгане Касен работает оператором по исследованию скважин. На лугах будет собирать сено в копна одной из двух волокуш. Они готовы, навешены на «Владимирцы» – шустрые, ходкие двадцатипятисильные тракторы. Отарбаев за свою сравнительно короткую жизнь одержал много побед в труде. Они давались не так трудно, как победа над самим собой. Еще три года назад он не мог совладать с убийственной силой вина. Нелегко было выйти из повиновения ему. Оно властвовало не только над телом – над неокрепшим сознанием. Не хотелось пускать молодую жизнь под уклон. Позже с чувством вины и гадливости вспоминал свои похождения, бытовую безалаберщину. На горьком опыте убедился: нет безвыходных положений. Если проявить волю.
