Текст книги "Васюган — река удачи"

Автор книги: Вениамин Колыхалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Пахомов скрипнул кроватной пружиной, сказал доверительно:

– … Если бы не Майя, дочка, – испробовал бы другой вариант судьбы… запасной. Была в геологоразведочном техникуме девушка. Ольгой звали. Дружили. Мечтали. Долго переписывались, а потом время вроде бы остудило чувства. И что в итоге? У меня не жизнь – индивидуальный коммунизм. Все есть и ничего нет… кроме дочки… Встречаю прошлым летом Ольгу в томском аэропорту. Похорошела – страсть! Обрадовались встрече, разговорились. Не замужем. Аспирантуру заканчивает. В Чите живет. В Томск к родственникам приезжала. Ворохнулась душа. Чуть не махнул в Читу. Никчемными показались прожитые годы, будто себя обокрал. Хандра после Ольгиного отлета и навалилась.

Вернулся в Стрежевой и первый раз за все время по-крупному поговорил с женой. Ни с того ни с сего нагрубил ей. Куркульшей обозвал. Сказал, что дух мой поработила. Столько накуролесил, стыд потом жег. Тогда и великое внушение себе сделал: «Нет, Иван, черт ты неуемный, живи по первому варианту, не помышляй ни о каком втором и третьем… ишь, губешки раскатал, о запасных ходах размечтался!» Взвесив все «за» и «против», убедился: не нужна никакая перемена. Никто на меня семейную узду не набрасывал, потому не моги травмировать душу другого человека. Теперь наша с Леной жизнь у меня как бы на второй план довитой порослью. Встречались возвышения материковой тайги. Они походили на острова в незыблемых океанских широтах.

Люди бросили Васюганью дерзкий вызов. Посягнули на его извечное спокойствие. Наступать нефтяникам было куда. Отступать не предусматривалось бурным временем и упрямыми делами людей. По воле судьбы сокрытая под трясинами нефть диктовала только бой – великий, неотступный, долгий.

Болота являлись свидетелями человеческой неустрашимости и упорства. В необозримых мшистых пустынях дороги служили кровеносными сосудами, питающими огромное живое тело ударной стройки. Истерзанные техникой летники, вожделенные зимники, рукотворные бетонки смело вторглись в пределы болот. Протянулись к месторождениям, буровым вышкам, скважинам. Здесь было наведено множество воздушных мостов. Сновали по ним крылатые и винтокрылые машины, совершая привычный небесно-земной круговорот.

Люди ждали нашествия зимы, морозов. На главных базах Большой земли скапливались для северян горы неотложных грузов. Огромный поток машин должен был хлынуть после крепкой проморозки зимников.

Нарушая календарный устав, забесновался ранний снег. Завыли в луженые глотки ветры. Будто в обморочном состоянии пребывала напуганная природа.

Никто не знал, по какой раскладке заварит кашу новая зима. Прежние были теплые – сиротские – с частыми оттепелями и тиховейными ветрами. Кое-где оголенные трубы теплотрассы, опоясывающие вахтовый поселок, вызывающе поблескивали черными боками. На трубы садились погреться суетливые вороны. Блаженно растягивались на изолировочной ленте раскормленные собаки. Поселковая котельная весело дымила высокими трубами.

– Не кипятись, рыбак! Ты же знаешь, здесь места для нереста рыбы. Пережди недельку-другую.

– Брось меня учить! Рыбнадзор! Нерестилища!.. Мы нефть выметываем вместо икры. Родит она что?!

– Вот что, Складнев, иди завтракай! И к штабелю шагом марш! Плот будем делать. Видишь, твои прогнозы, братец Авось, не сбываются – Обь наступает.

– Её дело… Я не рабсила… не нанимался плотничать.

– Дважды повторять не буду, – сказал старшой и медленно направился в конторку.

Помучившись с мотором, так и не заведя его, Владлен сел в обласок и налег на весло, всаживая в воду всю лопасть. Долбленка ходко побежала к месту, где стояли ловушки.

Неудачи преследовали парня одна за другой: улов был мизерный, а на обратном пути недовольный рыбак чуть не вывалился из обласка. Зачерпнул бортом много воды, она налилась за голенище сапога.

Проходя мимо столовой, Складнев услышал оклик Нины:

– Владь, заходи. Завтрак тебе оставила.

– Не хочу, – буркнул дизелист. – Возьми вот рыбу. Ни к черту добыча.

– Пахомов приказал не брать, не готовить…

Владлен не дал договорить. Всунул дужку ведра в руки растерянной поварихи, процедил сквозь зубы что-то нелестное в адрес мастера.

– А ты сготовь, дорогуша! – миролюбиво добавил он и слегка щелкнул пальцем по вздернутому носу опешившей Нины.

В балке переобулся и отправился к буровой, где стучали топоры, похрапывали пилы. Среди рабочих выделялась фигура старшого. Ослушник невольно залюбовался этим человеком. Придай природа Ивану Герасимовичу побольше роста, награди пышными усами – напомнил бы он Петра Первого на верфи. Здесь, правда, возводили не корабль – четырехнакатный плот, но Пахомов работал с таким же увлечением, как молодой царь, жаждущий славы Российской державе. Вахтовики торопились. К острову смело подбиралась студеная вода.

Взяв лом, Складнев включился в работу, поглядывая исподлобья на мастера. «Не прогнал, и то хорошо», – подумал дизелист, подсовывая лом под комель толстого соснового бревна.

Скоро должны приступить к цементированию. Нагнетательной силой насосов через обсадные трубы вольют цементный раствор, создадут монолитность стенок скважины.

Чувствовал и сознавал вину перед мастером дизелист Складнев. Каждое ослушание он осмысливал позже. Вгорячах мог наговорить много дерзкого, обидного. Потом ощущал горечь сказанного, терзался, костерил себя в душе. Владлен называл такое состояние поздним зажиганием. Не часто оно случалось, потому что все отходящее от нормы поведения машины, человека дизелист считал явлением ненормальным, старался не допускать его.

К рыбалке он пристрастился с детства. Рыбачил, когда хотел и где хотел, считая такую вольность законом для иарымчап. Назови Складиева врагом природы, он, закипев от злости, даст в ухо тому обвинителю. Природу он любил, доверял, как другу, затаенные мысли и чувства, которые никогда бы не решился высказать даже близким людям. Но ее считал за грех поймать на уху стерлядей, тем более несколько ведер просторыбицы. Бригада вкалывает в полевых условиях, дополнительный прикорм подкрепит братию. Не оскудеют обские запасы.

Невеселые раздумья теснились теперь в голове парня.

Готов был третий накат бревен. Скобы, зазубренные на концах, впивались в бока, в торцы, выжимая беловатую пузырчатую соковицу.

До позднего вечера перетаскивали на готовый плот цемент. Складнев взваливал на плечи по два мешка, все так же наблюдая за мастером со стороны. Во взгляде Пахомова была неумолимость начальника, и Владлен ясно сознавал: сегодня или завтра не избежать с ним крупного разговора.

Из порванного мешка за воротник насыпался холодный серый порошок. Дизелист даже не попытался вытряхнуть его. Парню не хотелось заканчивать вахту ссорой. Старшого он ценил за прямодушие, за совершенное знание бурильного дела. Не хотелось разрушать дружбу, привязанность, менять добрую веру друг в друга. Виноват мотор. Заведись он сразу, не было бы встречи с мастером. Умотал бы скоренько по морю-океану, поминай как звали…

Вчера проиграл мастеру партию в шахматы. Совсем близка была победа. Поторопился, глупо проиграл ладью. Что ж – проиграна партия и сегодня. Второй проигрыш крупнее: не будет теперь тех отношений, что раньше. Не положит, как прежде, Иван Герасимович руку на плечо, не спросит: «Ну что, полковник, как дела?» Спроси он так сегодня, Владлен бы ответил: «Плохи дела, мастер, мать тяжело болеет. Операция скоро».

К ночи поднялся шторм. Недостающую силу водная стихия черпала в ураганном ветре. С утроенной энергией тягучая масса обрушивалась на незадачливый островок. Волны плескались у самых балков, обдавая брызгами оконные стекла, бревна-лежаки. На них покоились однокалиберные домики.

Складнев предложил буровому мастеру установить ночное дежурство. Вызвался отстоять самую неудобную по времени вахту – с двенадцати до трех часов ночи. Сейчас и дизелист поверил: Обь долго не успокоится, выместит до конца дерзкий гнев. Нешуточный у реки характер.

Моторную лодку пришлось подтянуть почти к самой лежневке: сюда по ложбинкам успела подкатиться вода. Невозможно было определить направление ветра. Обладая демонической силой, он месил воздух, расшвыривал его струи во все стороны. От него нельзя было ждать снисхождения и поблажки.

Натянув на кожаную куртку брезентовый плащ, Владлен ходил по лежневке, как по капитанскому мостику, не слыша своих шагов. Он притопнул каблуком сапога о щербатую плаху, но и тогда слуха не коснулся довольно сильный удар.

– То ли еще будет! – пробасил ночной сторож, направляясь к буровой, к несущим вахту друзьям.

Вышка в расплывчатых пятнах огней стояла все так же бесстрашно и гордо. Верилось: никакие бури, никакие стихии не заставят ее отшвартоваться отсюда, от этой трижды обетованной земли.

4

Прозорливость, предусмотрительность мастера не позволили Оби выбить бурильщиков из привычной трудовой колеи. Большая вода упорно продержалась до середины июня. Потом река стала нехотя отступать от плота, от балков, везде оставляя метку своего высокого уровня. Ни на день не прекращались буровые работы. Пахомов красным карандашом вычерчивал график бурения. Нескрываемое чувство удовлетворения, рабочей гордости светилось на его смуглом обветренном лице.

Наступили жаркие дни. С болот, с заиленных низин потянуло душными испарениями. Не первый год Владлен видел белые ночи Нарыма. Их пришествие встречал весело, словно июньский обворожительный свет не только окрашивал в бледно-голубой колер небеса, кустарниково-лесное окружение, по и проникал в человека.

Еще до захода солнца, с наступлением прохлады со всех сторон налетала плодовитая комариная братия. Воздух наполнялся жужжанием и звоном. Владлен давно перестал сердиться на упрямую легкокрылую рать.

Душные солнечные дни сменялись ветреными, пасмурными. В Стрежевой улетала на отдых одна вахта, на смену появлялась другая, чтобы продлять безустальную работу бура, прошивать и прошивать земные напластования, пока не выяснится картина: чего же стоят островная земля и упорство островитян?

Однажды в Стрежевском общежитии, где жил Складнев, появился буровой мастер. Отдавая флакончик с лекарством, сказал:

– Возьми. Твоей матери после операции понадобится.

Растерянный дизелист взял продолговатый пузырек, бросил взгляд на название: то самое лекарство, за которым тщетно охотился не первый месяц. Он тепло, благодарно посмотрел на старшого, срывающимся голосом пробормотал: «Спасибо». Почему-то вдруг сейчас вспомнилась большая вода, представилось обиженное лицо мастера во время неприятного разговора перед самовольным отъездом на рыбалку. Забытый стыд за допущенную ранее грубость ожил, забуйствовал вновь. Сколько раз собирался Владлен извиниться перед Пахомовым, но что-то мешало совершить покаяние. Сейчас, конечно, не время, размышлял парень. Подумает старшой: «Ишь, когда проняло… лекарством разжалобил…».

Надо было о чем-то толковать с мастером, но Владлен под гнетом мыслей не мог выговорить ни слова.

Из затруднения вывел гость:

– Родители в Томске давно живут?

– С войны. В эвакуацию с заводом приехали… А как вы узнали про лекарство? – Складнев посчитал сейчас неуместным обращаться к мастеру на «ты».

– На вахте краем уха слышал… Не бренчи, не бренчи. Никакая плата не нужна.

– Оно же дорогое.

– Не дороже денег. Не все, паря, монетой измеряется… Чисто в комнате. Молодцы! Книг много… так, так… Куприн, Джек Лондон, Блок, Бернс. Прекрасное издание шотландского поэта. Маршак его отлично перевел. И у меня есть такой томик.

Складнев вслушивался в голос старшего товарища и чувствовал: все сужается и сужается полоса отчуждения между ним и мастером. Дизелист не раз убеждался, как легко и приятно работать с этим знающим свое дело человеком. Сегодня, вот сейчас, он по-особенному почувствовал несгибаемую силу товарищества, братства, той крепкой людской привязанности, которая делает нас щедрее и богаче душой. С той злополучной поездки на рыбалку Владлен не услышал от мастера ни слова упрека и теперь сознавал, что такое наказание молчанием страшнее самых язвительных слов.

– Владлен, ты лекарство не посылай бандеролью – длинная песня. Перешли с кем-нибудь из знакомых, кто на днях в Томск летит… Завтра к вертолету не опаздывай. Новое место обживать начнем.

Сидя у вертолетного окошка, Складнев озирал бесконечную панораму лесов, болот, обширных лугов, удивляясь многообразию зеленых оттенков. Сквозь голубовато-слоистую дымку неясной казалась зеркальность озер, вертлявых речек и проток, словно от дыхания сырых мшистых трясин огромные стекла успели запотеть.

Вчера Владлен отправил лекарство с улетающим в отпуск знакомым шофером и теперь испытывал доброе чувство от выполненного важного дела. К этому чувству прибавлялась радость, что испытания пробуренной на острове скважины дали обнадеживающие результаты. И снова вспомнилась многоводная Обь, предусмотрительно поднятая лежневка, сколоченный плот, гудящая на пронзительном ветру буровая. Недалекое, но уже прошлое. Впереди новые кочевья, забурка скважин, вахты, вахты, вахты… днем, ночью… зимние, летние… И все для того, чтобы окончательно раскусить нарымскую землицу, открыть вековую тайну глубоких темниц.

Нигде, наверное, так не питают надежды юношей, да и взрослых людей, как в нефтеразведке. Нарымская земля не куражливая, если разведчики земных глубин, те, кто эту землю обустраивают, ищут богатства, имеют большие знания, накопленный опыт и трудолюбивое отношение к делу огромной важности. Складнев верит, что пахомовцы такими качествами обладают в достаточной степени. Они живут надеждой открыть такое месторождение нефти и газа, чтобы шум его фонтанов прогремел на всю страну, как в свое время громко отсалютовал Самотлор.

Вышкомонтажники с опережением графика закончили сборку блоков буровой. И снова в аккуратном порядке выстроились балки, на этот раз под боком молодого сосняка и кедрача. На каждом новом месте буровики давали улице повое название. Каких только не было: улица Счастья, Робинзоновская, Кедровая, Олимпийская. Эту решили назвать улицей «XIX съезда комсомола». Буровой мастер название одобрил. Предложил не менять его и пронести с честью, сколько бы кочевий ни выпало на долю их крошечного поселения.

Пахомов мог умело, незаметным образом в любом разговоре напомнить о нуждах своей бригады, остановиться на нерешенных задачах. Вот и сейчас, говоря о новом имени улицы, он тактично упрекнул бурильщика Сергиенко:

– Ты у нас главный, – он подчеркнул это слово интонацией, – редактор «Комсомольского прожектора». Почему же потух высвечивающий недостатки огонек? Разжечь его надо, да поярче.

– Недостатков нет, – оправдывался Борис.

Мастер от удивления широко открыл глаза.

– Иль скоростная проходка так убаюкала вашу совесть? На острове сонно работали… Правильно, перевыполнили план по метражу проходки, но все равно не так быстро бежали под землю трубы, как этого хотелось… – Мастер сказал было «мне», да вовремя спохватился, уточнил – Как этого хотелось экспедиции, как требовали интересы страны. На острове хоть и небольшие, но были простои. Два мешка цемента утопили при переноске на плот… Мелочи? Пет, дорогой Борис, у нас нет мелочей. Каждая скоба, вбитая в наш тротуар и плот, каждый килограмм солярки, доставленный на буровую, каждый мешок цемента в наших полевых условиях ценится вдесятеро. Не думайте и не надейтесь, что слова экономия, экономика когда-нибудь утратят в нашей стране свое неоспоримое значение. И хотя пролетарский поэт сказал, что слова ветшают, как платья, но эти слова в утиль сдавать не придется. Мы еще не совсем проникли в их высокий смысл, не осознали их внутреннюю силу и правомочность.

В другой раз ершистый Владлен обязательно огрызнулся бы, выпалил старшому: «Нечего нам лекцию читать, сами грамотные». Теперь молчал, остро чувствуя правоту мастера. Он ждал, что Пахомов напомнит о рыбалке в запрещенный период, упрекнет: «Комсомольский прожектор» мог бы полоснуть лучом и по дизелисту Складневу, упрямцу и браконьеру». Мастер не бросил эти обвинительные слова, только цепко посмотрел сперва в глаза бурильщика Сергиенко, потом в глаза дизелиста, как бы начертал незримую строку, которую предстояло прочесть парням самолично. Слушая Ивана Герасимовича, Владлен воспринимал не только смысл убедительных слов, но старался «прочесть» значение веских пауз между словами и предложениями. Складнева радовало это новое прочтение мыслей мастера. То, что он промолчал о рыбалке, Владлен понимал и принимал по-своему, находя в этом и критику, и осуждение, и укор. Молчание мастера окрашивалось в черный цвет, и дизелист пытался на этом броском фоне начертать невысказанные слова. Тяжелее всего было осмысливать затяжное молчание. Разные догадки и предположения теснились в буйной головушке «полковника технической службы». Желая меньше попадать под незаметный, но хлесткий огонь такого отмалчиванья, Владлен с каждым месяцем становился уравновешеннее.

С реки тянуло прохладой. Оттуда доносился сладковатый, приятный ему запах ила.

Жизнь буровиков входила в их привычный ритм. Проверяли оборудование. Занимались его опробованием.

Возле вышки лежали аккуратно уложенные на стеллажах бурильные трубы, свечи, состоящие из двух или нескольких труб. Такие непотухающие свечи успели озарить светом открытий не одну многоверстную глубину. Бессчетное множество свеч «зажгли» буровики в нарымской земле, чтобы она смилостивилась, отдала людям скрытое в недрах черное золото.

И вот трубы готовы вновь обрести боевое вертикальное положение. Они будут настойчиво ввинчиваться в многослойную твердь, пока не достигнут нужной отметки.

В походной столовой всегда оживление. Мелькает поварешка в руке расторопной Нины. Пахомов по старшинству и по положению мог бы первым подойти к поварихе, но не спешит. После других получает полную миску жирных дымящихся щей и три котлеты с двойным гарниром. Сергиенко не теряет случая подкузьмить:

– Герасимыч, что же это получается?

– А что?

– Экспедиции разорение. Экономия должна везде проявляться, как вы нас учите. А сами что делаете?! Получить три котлеты, да еще каких! – решетом не накроешь. У нас каждый килограмм мяса, каждый килограмм картошки на учете. Подрываете продовольственный баланс нефтеразведки.

Мастер знает цену шутке. Отмалчиваться не намерен.

– Борис, тебе вообще в столовую ходить не надо. Есть тем более. Сколько ни ешь – все скелет. Подожди, не хватит бурильных труб, тебя на подмогу в землю загоним. Заодно принюхаешься к пластам, скажешь, где нефть. Нина, сними его с довольствия, пусть недельки три посохнет для прочности.

– Мы его в клей бээф обмакнем, – поддержал дизелист, – станет еще прочнее.

А вскоре случилось ЧП: Сергиенко убил на таежном озере четыре ондатры. Буровому мастеру стало не до шуток.

– У меня что – бригада буровиков или браконьеров?! – отчитывал Пахомов в конторке нарушителя. – Зверьки сейчас потомством заняты, у них основной выплод… уж не самок ли хлопнул?

– Самцы, – пробубнил Сергиенко, опустив голову.

– Сам-цы! Проверил на расстоянии ружейного выстрела? Шкурки ты сдашь в зверопромхоз. Штраф уплатишь, какой полагается по закону… Не возникай! Улицу именем комсомольского съезда нарекли. Бригадой передовой называемся. Мы не для проформы боевого коммунистического звания добились. Только долдоним: природу надо беречь… Проку от таких воздыханий! Куда ни переедем, везде мзду с природы берем. То рыбой, то погубленным молодняком кедра, то постреляем утиный выводок… Вечером созовем экстренное комсомольское собрание. Готовься к ответу.

– Иван Герасимович, не буду больше, – по-детски поджав губы, выговорил бурильщик.

– Покаешься перед коллективом. Парни рассудят.

– Я «Прожектор» выпущу… сам себя раздраконю. Вашу заметку помещу, если напишите.

– Писать не буду. На собрании тебе дадут… материал.

К удивлению мастера, на собрании первым взял слово Складнев. Поднялся и долго не мог начать. Подбодренный теплым взглядом Пахомова, заговорил:

– Мне трудно упрекать Сергиенко. Сам такой. Да и не я только. У всех дробометы, хоть оружейную палату на буровой открывай. Уток хлещем не в сезон охоты, а попадется другая живность – и ей проходу-пролету не даем. Не с голодного же мыса явились мы сюда. Вот я рыбачил в период нереста, для вас же старался. Отныне – ша! Только удочкой и… когда положено. Предлагаю: ружья и собак на буровую больше не брать. Сколько птенцов наши лохмачи погубили!.. Знаете, ребята, и так совесть неспокойна: к нашей нарымской земле мы как к мачехе злой относимся. Чем же она провинилась перед нами?! В нерестовых протоках нефть плавает. Лесорубы кедровники чиркают под корень. Природа – друг надежный, но молчаливый. Не крикнет, не попросит пощады. Не надо нам в шкодливых пасынков превращаться. Любые открытия месторождений не могут покрыть наши грехи по отношению к этим лесам, болотам и рекам…

Владлен не ожидал, что его голос может так предательски дрожать, руки вздрагивать от волнения. Он старался не смотреть в лица парней, в лицо мастера. Блуждающий его взгляд говорил о неспокойной, разбуженной совести, точно Складнев выносил приговор самому себе, своим необдуманным поступкам и действиям.

«Такого можно перековать, – удовлетворенно подумал Иван Герасимович, вглядываясь в волевые лица буровиков. – Да они все неплохие парни». Мастер видел в каждом добрые черты, и это еще больше укрепляло его мысли. Он делил с ребятами радости и огорчения, журил и одобрял, отстаивал свою линию, убеждаясь, что с каждой новой перевахтовкой крепнет дружеская спайка, идет незримое накопление душевной энергии, которую надо неустанно направлять в русло упорного труда и нравственного возмужания.

И снова во всей красе явилась белая ночь. Природа казалась погруженной в матово-голубую океанскую пучину, полонившую все: приречные травянистые дали, смутно проступающие перелески, покосившуюся старую геодезическую вышку на крутобережье.

Первые метры проходки. Устье повой скважины. Именно сюда, к устью, устремится когда-нибудь подземный поток нефти, чтобы влиться в искусственную стальную реку из труб. И вырываются из недр по всей-то Сибири тысячи таких живительных родников.