Текст книги "Васюган — река удачи"
Автор книги: Вениамин Колыхалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Вениамин Анисимович КОЛЫХАЛОВ
«ВАСЮГАН – РЕКА УДАЧИ»
Могучее древо-Сибирь
Трудом великим, терпеливой отдачей сил приращивали нарымские поселенцы немалое богатство земле российской. Поставляли звонкоствольный лес, пушнину, икру да рыбу цепных пород. Сибирь – древо могучее, ветвистое. Многие века наши предки срывали с этой обильной кроны плоды надземные. Не догадывались, что корни сего древа уходят в глубины, где в вековечном таинстве отлеживается в черных пластах ценнейшая жидкость с коротким емким названием – Нефть.
Что для Времени два десятилетия! Но в судьбе родной Томской области – это целая эпоха особого восхождения и взлета. Давно ли я, пролетая над белым безмолвием снегов, над немыми широтами северного края, раздумывал: «Чтобы воззвать к жизни эту громадину далей, не хватит, наверное, нашего века». Не мог предположить, что могучей силой невиданного созидания люди спрессуют время, подчинят его бескорыстному служению стране и эпохе.
На томской земле не открыты месторождения, равные по мощи Самотлору. Возможно, усиленные поиски палеозойской нефти дадут обнадеживающие результаты – будущее покажет. Нашим нефтяникам волей-неволей приходится вести долговременную осаду таких болотных широт, на которых расположена васюганская группа нефтяных месторождений, на земле, где строится город Кедровый.
Прилетев на наш нефтяной Север, везде видишь старательную работу станков-качалок. Эти «механические пчелки» обладают великим терпением и усердием. Не легкая нефть заложена в большие планы производственного объединения «Томскнефть». Ее берут с боем – тяжело, принудительно, планомерно.
У времени свой бег – безустальный, неостановимый, скорый. Люди учатся опережать его, предъявляя жизни и деятельности жесткие требования. Именно такие требования прозвучали на XXVII съезде партии. Рад, что нефтяники Васюганья высоким полетом своих дел преумножают славу Отчизны, славу нашей северной земли.
Много разных больших и малых рек пришлось мне повидать на вольной земле Родины. Но Обь и Васюган были для меня самыми дорогими талисманами. Они сберегали в душе и сердце горячие чувства привязанности к родному краю. Не простая созерцательность влекла на берега этих северных рек. Влекли люди, запятые переустройством жизни, обновлением нарымской земли.
Книга о нефтяниках Васюганья была задумана давно. Однако многочисленные поездки по стране, по большим новостройкам задерживали осуществление плана. С годами яснее и отчетливее сознаешь: реки твоего детства имеют все большую притягательность и силу влечения. Они призывают, подают властный зов: приди к нам, вглядись попристальнее. Мы стали не такими, какими были в годы твоего детства и в годы твоей пролетевшей юности. Не просмотри бурную жизнь сегодняшних дней.
И хочется не просмотреть ее. В мои блокноты, дневники, записные книжки занесены сотни цифр, имен и фамилий. Материалу столько, что хватит работы на многие годы. Текли перед глазами, словно реки, людские судьбы: волновали, тревожили, заставляли сопереживать.
Пока живы эти чувства, пока ощущаю пульс быстролетящего времени, не перестану, Васюган, бывать на твоих берегах…
Автор.
Остров глубинных сокровищ
1
Если посмотреть на буровую со стороны, то увидишь небольшой пятачок земли среди голубовато-серой розливи, ряд приземистых балков с покатыми крышами. Поодаль от крашеных домиков – бочки с соляркой, бензином, машинным маслом. Ровным штабельком трубы, под брезентовым пологом мешки с цементом. Возле сосновых бревен вездеход. Слева вдоль него распластана по земле тяжелая гусеница. И над всем немудреным хозяйством гордой охранительницей возвышается буровая. Кажется, вышка своим недремлющим оком видит все на исхлестанной дождями земле и дальше за водью, где кромка неба беспрепятственно легла на обскую гладь, где от далекого пространства размываются очертания; туда всматриваешься, невольно прищурив глаза.
Зима была многоснежной, с резкими, упрямыми ветрами. Теперь, в разливную пору, растопленные снега и льды будто мстили людям за то, что их секли гусеницами тягачей, уминали скатами трубовозов, всаживали бульдозерные ножи.
Суточная прибыль была пока незначительной. Буровой мастер Пахомов знал: Обь сумеет еще отыграться за свое полугодовое пленение. Ее пока устраивало временное затишье. Река и так успела отвоевать себе великие пространства. Пахомову думалось: их буровая – единственная часть суши на всем белом свете. Куда бы ни смотрел человек, везде были взбугренные ветром водимы: серые неохватные дали с потопленными тальниками, кустами боярки, крушины, смородины, с залитым кочкарником, где любит вить гнезда всякая пернатая живность.
Буровики окрестили пятачок суши островом сокровищ. Люди не сомневались – они, эти сокровища, есть под землей. Земля на многие километры вокруг прострелена глубокими скважинами. Разведчики недр уже не раз испытывали упоение восторга от «меткого попадания» в нефте– и газоносные пласты.
Вахтовики не пропускали ни одного бревна, ни одной доски, проплывающих мимо острова. Добрый хозяин буровой Иван Герасимович Пахомов знал, что все может пригодиться, когда находишься в окружении такой вздыбленной многоводной реки. За бревнами охотился дизелист Складпев, рослый парняга родом из Томска. Он выезжал за ними на дюралевой лодке с подвесным мотором «Нептун». Двадцать три лошадиных силы мотора плюс недюжинная силенка Владлена позволили приплавить много сосновых, кедровых бревен, плах и горбылей.
Над островом сокровищ ползли низкие угрюмые тучи. Каждая спешила послать земле тугие струн. Им было тесно. Они толклись, наскакивали друг на друга. Налетающий часто порывистый ветер приглушал шум дизеля, позвякиванье поднимающейся трубы, зычные людские голоса. Уныло кругом, неуютно. Лишь высокая стальная вышка – островная затворница – имела вид бравый, неунывный. Ничто не могло смутить ее устойчивого спокойствия.
В балок зашел корреспондент Вдовенко. Потер руки, словно пришел с матерого мороза.
Позавтракали? – Мастер, не зная для чего, переложил вахтовый журнал с одного конца стола на другой.
– Да, подкрепился. Здорово ваши повара готовят.
– Здесь же не ресторан, – улыбнулся Пахомов. – Надо кормить буровиков вкусно и сытно, чтобы калории дух и тело крепили.
– Правда, такие кулинары для ресторанной кухни – большая роскошь. – Вдовенко присел на тонконогий стульчик. – Попал я прошлым летом в Нижневартовск. Зашел в ресторан пообедать. Читаю меню: фирменное блюдо – котлета по-самотлорски. Подали какую-то поджаренную подметку, обваленную сухарной крошкой. Хотя бы не позорили прославленное имя Самотлор… Иван Герасимович, будет сегодня вертолет?
– Едва ли. «Амфибия» должна прийти. Привезет бензопилу, топоры, скобы. Обь напирает. Придется лежневку поднимать, плоты делать. Сверху цемент брезентовые полотнища от мокроты охраняют. Сколотим плоты, перетаскаем на них мешки. На Севере килограмм груза золотой, беречь надо. Гравий в низовье из-под Томска везут. Толкачи в две тысячи силенок горбатятся на обских плесах. Цемент более долгий путь до нас совершает… Оставайтесь, о борьбе со стихией очерк напишите.
– Рад бы. Ведь для районного газетчика три дня командировки – целая вечность. Строчки гнать надо. Не знаю пока ни одного существа прожорливее газеты. Иван Герасимович, вот ваша бригада славится скоростной проходкой скважин. Дежурный вопрос: за счет чего?
– Земля мягкая: грубы, как гвозди в деготь, сами лезут.
– Кроме шуток.
– В Приобье много буровиков-скоростников. Есть у кого поучиться, уму-разуму набраться. И в моей бригаде бывают пробуксовки. Буровая ведь – слово женского рода… капризное племя…
– Сколько знаю Пахомова, все он ответы на шуточки переводит.
– Чего не пошутить, да еще в такую прекрасную погодушку. Шутка – отдушина добрая. Вся скорбь земная через нее улетучится… Что сказать о своих париях? Для их общей характеристики можно применить такой термин: высокая душеотдача. Оно действительно так. Ведь сколько души вложишь в дело, такой и результат будет. Я мастер не по секретам – по бурению. Рад бы о секретах труда рассказать, да их нет. Вот смекалки у парней хватает, знаний не занимать. Про нас говорят – счет на минуты ведут. И это верно. Иная минута дороже дня.
Пахомов посмотрел в мутное окошко. Из него были видны плескучие волны.
– Чем хороша вода – дороги не ухабистые. «Амфибия» должна из-под черты горизонта показаться. Не погода – истязание души… Вы бы, товарищ корреспондент, о поварихах наших написали. Та, что с веснушками, Нина, зелень выращивает для стола: лучок, укропчик. Приедете в июне – редиской свежей угостит.
Заинтересованный сообщением, Вдовенко вскоре ушел.
– Пусть напишет, – словно убеждая кого-то, проговорил мастер. – Каждое теплое слово, сказанное о человеке, на пользу коллектива робит, на нашу буровую мельницу воду живительную льет.
Перед обедом вдали, на широкой глади Оби, показалась темная точка. Дождя не было. Сероватая пелена не могла скрыть приближающуюся «амфибию».
– Ползет путешественница! – обрадовался Пахомов и засобирался на улицу.
Ничто так не ценил буровой мастер, как четко выполненную просьбу, высказанную по рации или в личной беседе с руководством. Пообещали недавно «амфибию» – и вот она, все отчетливее прорисовывается на фоне начинающего светлеть неба.
Мастера рассердило то, что вместо бензопилы привезли двуручные пилы, какими он не раз пилил дрова на делянках в детстве. Принимая от водителя «амфибии» зубастую сталь, Иван Герасимович проворчал:
– Ничего, кое-кому напомню на партсобрании о пилах. Везде борются за сокращение ручного труда, а тут…
– «Дружбы» новые есть, да цепей нет, – смущенно пояснил водитель.
– Тебя не виню, ты не снабженец. Топоры привез?
– Сейчас достану.
Парень расстегнул «молнию» меховой куртки. Он явно робел перед известным буровым мастером, хотел казаться бравым, непринужденным. Но от Пахомова не ускользнул его вороватый взгляд. Мастер шагнул вперед и, не глядя на оттопыренный карман водителя, вроде бы нечаянно обухом топора с силой задел по спрятанной бутылке. Раздался глухой звяк. Синяя штанина сразу взмокла.
– Ну зачем так-то?! – обиженно и в то же время конфузливо произнес смуглолицый, осторожно выбирая из кармана осколки.
– Кому привозил? – сердито спросил мастер.
– Да это моя… кровная… на случай простуды, – сбивчиво лепетал водитель в рыжеватые усы.
– Не родился пока такой гаврик, который Пахомова об… ведет. Не вози сюда эту градусную дребедень. Иди в столовую, пообедай. Не обессудь, что без чарки трапеза пройдет.
Ссутулясь, «контрабандист» направился не в столовую – к буровой.
– Пошел моим хлопцам в жилетку плакаться. Ты хоть на плаху гостя веди – не скажет, кому вез. Кержацкий характер, крепколобый… Мне правятся такие.
На какой бы точке окруженного водой острова ты ни находился, черная вышка магнитом притягивала взгляд. Мы неотрывно смотрели на стальную великаншу. Внутри ее кипела работа. Прытко бегали вверх-вниз упругие тросы, взмывали и опускались трубы. Представлялось, что никогда не иссякнет энергия, заключенная в могучее мускулистое тело многометровой громадины. В ее стальном подреберье бились сердца электромоторов, питающих многочисленные механизмы. Над всем, что было скрыто под землей и что высилось над глинистым плато, властвовал человек в меховой тужурке, в черной кроличьей шапке с опущенным козырьком. У него было много подручных, умеющих потрошить глубокие пласты. Помощники давно научились упрямо преодолевать трудные вертикальные версты. Двое из бригады ушли, не выдержав строгой фронтовой дисциплины и жесткого ритма. Лопнула оболочка ложной романтики.
Буровая не терпела нытиков и лодырей. За свою сравнительно недолгую жизнь она насмотрелась всяких. Заглушала непрерывным шумом брюзжание хлюпиков, зло размазывающих по лицу брызги цементной жижи, разглагольствующих о женщинах и длинных рублях. Все понимала, но не все принимала хотя и металлическая, но чуткая душа буровой.
Пахомов с прищуром смотрел на эту мощь и сталь. Глядел с неотрывной надеждой, что на сей раз он откроет свое Эльдорадо. Каких бы душевных и телесных мук ни стоило ему самовольное заточение на острове, какие бы новые заботы ни принесла большая вода, он купит победу не ценой отчаянья и случайности – ценой повседневной упрямой борьбы за трудные метры проходки скважины.
Бур удаляется вглубь и вглубь, туда, где еще хранится вековое тепло, согревает подземное царство и его драгоценные черные масла.
Приснился однажды мастеру сон: не серое обское водополье окружает его буровое хозяйство – нефтяной океан, недвижимый, отливающий ярким глянцем. И на этом черном фоне, как на аспидной доске, начертано ослепительными буквами его имя. Вместо восклицательного знака стояла вверх ногами буровая вышка. Будь такой сон, как говорится, в руку – прогремел бы Пахомов на весь мир, а уж на всю страну – само собой… Звание… Премии… Почести… Он думал и не думал о них. Деньги его не испортили. Если придет слава, тоже не поддастся. Да будет ли она?! Сколько простых, работающих на нефть и газ людей на Севере! И гремит о них – первопроходцах земных глубин – коллективная, самая почетная, слава. Не всем ведь носить на груди звезды Героя в звездный для Родины век. Пахомов– бурильщик высокого класса, и кто сейчас скажет, как обернется судьба в будущем, чем отблагодарит людей мерзлотная сибирская земля за их нерасторжимую связь с ней.
До вечера мы вкапывали вдоль лежневки сосновые стояки, всаживали аршинные гвозди, скобы. Когда гвоздь входил в древесную плоть по широкую шляпку, из-под топора летели брызги и крошево коры. Мастер орудовал, как заправский плотник, подрядившийся на случай паводка возвести над лежневкой второй этаж.
– Герасимович, чего убиваешься? – подошедший дизелист Складнев скрестил на груди крепкие руки. – Вода больше не поднимется. Примету знаю. Пойдем в балок, в шахматы не с кем сыграть.
Старшой ничего не ответил, яро всаживая топор в боковину толстой плахи.
Работал он озорно, красиво, с чуть слышным характерным кряком, приоткрыв рот. Ослепительно белели плотно сидящие зубы. Завороженный дизелист загляделся на мастера, любуясь его ловкими сильными движениями. Взяв ломик, прижал плаху к настилу. Она перестала дребезжать, не мешала стесыванию щепы.
– Понятливый у меня народец, – улыбнулся Пахомов. – Никогда не пройдет мимо, обязательно поможет. Есть у слова воспитующая сила правды. У доброго дела – воспитующая сила примера. Разработай, Владлен, глубже эту тему. Может, диссертацию защитишь.
– Чего себя-то хвалить?! – упрекнул помощник.
– Чудак человек! Да если никто тебя не хвалит – хоть сам о себе доброе слово скажи. Иль не так?
– Не поднимется, говорю, вода до такого уровня, – стоял на своем густобровый молодец, налегая на лом.
– Знаешь, Складнев, притчу о двух русских братьях? Одного Авось, другого Небось звали. Шли они как-то по лесу, ветер ураганный поднялся, тучи налетели. Один братец говорит другому: «Неплохо бы перекреститься, гром скоро вдарит». А тот отвечает: «Когда вдарит, тогда и перекрестимся, и так рученьки устали». Небось: «Не загремит небесная колесница».
Авось: «Гроза стороной пройдет». А в это время ка-ак громыхнет. От неожиданности и от страха братья лбами стукнулись и потеряли разум. Мораль выводить не буду. Ты в технике сильно петришь, поймешь и это… Убери-ка пока лом.
Складнев появился в бригаде год назад. Мастер уважал людей сноровистых и сильных. Новый дизелист принадлежал к такой породе. Владлену силенка досталась от батьки, который за один жим высушивал в кулаке мокрую мочалку. Душевную отраду Владлену приносила не работа, требующая мускульных усилий. Его любимицей была Техника. Природа наградила парня большой энергией и пытливым умом. Он усердно и досконально изучал моторы, машины, одолевал скрытую в проводах силу электрического тока. Постигая в техническом училище премудрость различных схем и чертежей, распутывая их сложную вязь, он пропускал танцы, другие сборища.
2
Компрессоры, дизельные установки, моторы, крупную и мелкую технику Складнев знал так же хорошо, как свои девять пальцев на руках (мизинец ему под корень отчиркнула циркулярная пила). Не отдерни вовремя руку – быть бы и другим пальцам в клыкастой пасти циркулярки. Парня терзала мысль, что его, беспалого, обязательно разлюбит девушка. Но такой напасти не произошло.
На острове сокровищ бурильщики шутили над Владленом, проделывая хитрые фокусы с подвесным мотором. Хозяин «Нептуна» и дюралевой лодки «Прогресс» быстро находил и устранял неисправности. К подвохам относился с юмором, но просил об одном: не насыпьте в бензин песку. Когда мотор заводился с первой раскрутки шнура, «Нептун» словно радовался возможности вновь кромсать бешеным винтом обские воды.
Буровому мастеру в начале знакомства дизелист отрекомендовался так:
– Полковник технической службы Складнев.
– Почему не генерал?
– Ракетную технику не знаю.
– А рацию починишь?
– Это могём!
– Сделаешь – отпущу тебе сто будущих грехов.
– Отпустите лучше один настоящий… ожидаючи вертолет, двух Адамов приговорил к смертной казни – утопил.
– Евы не нашлось? – ухмыльнулся мастер, понимая, что имеется в виду под Адамами. Так называлось плохонькое винцо «Агдам», разлитое по длинногорлым бутылкам. – Что ж, честное признание снимает половину вины. Вторую скошу, когда рацию починишь.
– Бу сделано!
На другой день можно было с утра выходить на связь с Большой землей.
– Где ты рацию постиг? – мастер проницательно и заинтересованно посмотрел на дизелиста.
– В армии не прохлаждался. Попутной специальностью овладел.
По утрам «полковник технической службы» изнурял себя продолжительной зарядкой. Буровой мастер давненько раздумывал, как бы с пользой для всех применить эту силу.
– Владлен, занялся бы ты полезной физкультурой: в третьем вагончике дверь плохо прикрывается.
– Не завхоз я, – огрызнулся дизелист, продолжая подниматься на носках и резко ударять пятками о землю.
Однако к вечеру дверь была навешена на новые шарниры.
Как-то повариха Нина заглянула в балок, где жил Складнев, и замерла от неожиданности. Повернув лицо к зеркалу, висевшему слева над кроватью, парень корчил дикие рожи. Девушка в испуге отпрянула.
«Псих, шизик», – решила она, но вспомнив, зачем сюда шла, вернулась в балок. Надо было наточить нож для мясорубки. Она его держала в потном кулачке. Нина просунула голову в дверной проем и громко закашляла. Владлен встретил ее такой задорной улыбкой, что у гостьи от ясного, зажигательного взгляда даже колотнулось сердце.
«Да он ли сейчас гримасничал перед зеркалом?» – усомнилась повариха.
Выслушав просьбу, Владлен взял из дрожащих пальцев Нины стальную вертушечку с квадратным отверстием в центре, пощупал тупые грани ножа.
– Бу сделано! За такую работенку потребую с общепита лишнюю котлету или добавочный гуляш… бесплатно.
– Владька, че ты сейчас перед моим приходом делал?
– Как че, улыбался.
– Перед зеркалом?.. Ты, случаем, на психе в Томске не лечился?
– А-а-а, подсмотрела! – не смутился Владлен. – Это я делаю массаж лица по известной системе академика Микулина. Знаешь такого?.. Стыдись! Великий конструктор авиадвигателей. Молодчага! Захотел старости под дых дать и дал. Опроверг грустную поговорку «старость не радость». Живи по сто системе, занимайся лечебной физкультурой, и дряхлость поборешь. Вот ты, наверно, огуречную кожуру прикладываешь к лицу, чтоб морщин не водилось? Кремы разные при меняешь, пудры? Че-пу-ха! Ты погримасничай минут пять-семь в день. Вспомни, как в школе рожи друг другу строили.
– Я не корчила – тихая была… да и училась мало – шесть лет.
– Что так?
– На работу пошла. Мама болела. Силы на ферме подорвала. Безотказная. Нынче таким особенно трудно. Я ей всегда помогала. То соломки телятам постелишь, то загородки побелишь. Халаты дояркам стирала, подойники мыла, фляги, полы скребла в телятнике. Я их, теляточек ушастеньких, страсть как люблю. Бывало, только иду, они уже начинают жалобно взмыкивать, обиды свои высказывают, просьбы. Так бы и расцеловала их всех в мордашки пупырчатые.
– Нин, лучше меня расцелуй. Ни одной пупырышки на роже.
– Ну тебя!.. Ты нож наточи поострее да побыстрее, надо успеть мясо перекрутить.
– Бу сделано!.. Нинок, ты про мою лицевую зарядку никому не говори. За дурачка посчитают.
Но в бригаде и без поварихи узнали о последователе микулинского учения. Однажды Пахомов сказал ему:
– Правильно делаешь, Владлен, себя на прокорм лени не отдаешь. Книгу об активном долголетии и я читал. Про бани русские и все такое прочее. Автор там приводит цитату из летописи мудрого Нестора. Дай бог памяти… Ага, вспомнил. Вот как летописец о наших предках-парильщиках высказался: «Возьмут ветвие (понимай: веники) и начнут ся бити… и облиются водою студеною и та ко живут…»
– И тако живут, – поддакнул дизелист, удивляясь цепкой памяти старшего товарища по буровому оружию.
– И неплохо жили, – согласился мастер. – Сейчас почему так сильно рекламируют спорт? Призывают бороться с леностью мышц? Люди сумели взнуздать машины, моторы, сами только покрикивают на них. Если работенка под руками имеется – к чему руками на физзарядке махать, пританцовывать на земле?!
– Че опять для Складнева нашел? – поняв хитрость Ивана Герасимовича, спросил здоровяк, уперев мускулистые руки в гладкие лоснящиеся бока.
Мастер понял, что под шумок можно заложить парню работенку покрепче.
– Проследил я – цемент как попало разгрузили.
Извлеки, братец, пользу: склади мешки аккуратно, прикрой.
– Извольте, сударь! Для блага буровой сделаю, – неожиданно быстро согласился Владлен.
Так постепенно крепла привязанность мастера к «полковнику технической службы».
Владлен прижимал ломиком плаху. Она даже не шелохнулась под резкими ударами острого топора.
– Будет у нас двухэтажная лежневка! – радовался Пахомов. – Заякорим ее – станет Обь облизываться, да не укусит. Я научен горьким опытом. Однажды Обь перехитрила меня, чуть не поломала мостки. Не догадался расчалки натянуть, старые траки вместо якорей бросить в нескольких местах. Беда сразу о всех промашках напомнит.
3
Волны у берега на миг-другой утихали, будто прислушиваясь к словам человека: что же о них говорят? Майский леденящий ветер, обретая новую прыть, взбугривал охряписто-серую массу, и она походила на грубую глиняную лепнину.
Бельевой веревкой провисла над конторкой антенна. От гудящего ветра не слышно было ее постоянного стенания. Повернувшись лицом в северную сторону, Пахомов уперся правой рукой в топорище, затяжно вздохнул. Такого углубленного в себя взгляда мне еще не удавалось подметить на лице мастера. Взгляд был отрешенный от мелких земных нужд, от буровой, лежневки, к которой все равно подберется мутная вода. Человек смотрел на широкоформатную Обь, на небесный припай у горизонта, не замечая того, что вокруг. Складнев задал мастеру вопрос, но ответа не получил. Да мастер, по-видимому, и не расслышал вопроса. Находят иногда на человека временная глухота и ослепление, их порождают тяжелые думы о чем-то.
Там, куда смотрел Иван Герасимович, находился город Стрежевой – Большая земля. Там были управления, тресты, дома с просторными лоджиями, детские сады, школы – все, без чего не могут жить люди, обустраивающие неприветливую на первый взгляд нарымскую землю. Люди как бы взяли поручительство застроить пустующие просторы и неукоснительно его выполняют. Северяне расшивают болота и урманы лентами бетонных и гравийных дорог. Возводят жилые поселки. Монтируют станки-качалки, дожимные насосные станции. Кивая людям и трудной земле, станки-качалки не убаюкивают ее, наоборот, не дают ей спать.
Тень задумчивости растаяла, в глазах Пахомова зажегся спокойный свет.
Оказалось, что у бурового мастера сильно болеет восьмилетняя дочка. Майя родилась слабенькой, плаксивой. Румянец редко окрашивал ее щеки. Часто в тельце девочки бился такой слабый огонек жизни, что родители опасались, выживет ли она вообще.
Мы с Пахомовым долго не могли уснуть в ту майскую неспокойную ночь. Белые северные ночи только начали набирать силу. Не будь ненастья, свет погулял бы еще над разливами, над временным поселением буровиков. Но тучи плотно зашторили все небо. Лишь в редкие отдушины струисто лились белые полосы.
Обь расправлялась с землей по-свойски. В наступающей темноте были отчетливее слышны набеги неусыпных воли. Казалось, настырная вода успела подобраться под бок зеленого вагончика и монотонно бьётся в металлическую обшивку, проверяя ее на прочность.
Многоснежная зима, поздняя весна с обильными осадками сотворили многоводье на радость рыбе и на горе людям. Плавильные цеха природы долго и усердно растапливали высокие сугробы, толстые льды на больших и малых реках. Вода обрела подвижность, живучесть, силу, породила бесчисленные затопи. И хозяйничает, где хочет, Обь – в низкоберегих поселках, на поскотинах, на огородах. Вода успевала побывать там, где монтируют блочно-кустовые насосные станции, прокладывают выкидные линии нефтепровода, строят дороги. Река спешит успеть везде. Торопится посмотреть, что же натворили пришельцы в этом когда-то пустынном крае.
Пахомов покрутил рычажок транзистора. Красная стрелка остановилась напротив четко написанного слова «Москва». Передавали скрипичный концерт Паганини. Мы находились во власти то запальчивых, то нежно льющихся звуков. Когда концерт закончился, Иван Герасимович сожалеюще вздохнул:
– Люблю скрипку… нежная у нее душа. Ни один инструмент не сравнится с ней по силе музыкального воздействия на человека… Слушаю, и всплывают воспоминания разные… рельефнее проступает прожитое время. Вот лежу и дочку вижу, как она, бедненькая, на больничной кроватке мучается. Приду к ней, она так укорно-укорно на меня смотрит. Заплакала раз: «Па-ап, возьми меня отсюда». Сжал зубы. Не хочу слабость отцовскую показывать. Сдержался. Приду домой из больницы, уставлюсь на корешки книг, как на иконы, сплету пальцы и молюсь: «Господи! В чем провинился я? Неужели ты мстишь за гнезда, разоренные в детстве? Неужто разоришь мое, так трудно свитое гнездо?» Знаю, что никто мольбу мою не услышит, но шепчу и шепчу…
Когда Майе седьмой годик пошел, мы с женой воспряли духом: болеть перестала, все ест. Сласти попросит – пожалуйста. Ватрушки с творогом – вот тебе, доченька, и ватрушки. Жена моя, Лена, мастерица по части стряпни. Таких крендельков напечет – слюнки текут… Однажды дочка апельсинов попросила. Все стрежевские базы объехал – нет. На самолет – и в Томск. Достал. Это не детский каприз. Видимо, организм человека имеет свойство самонастраиваться на то, что ему необходимо. Когда Лена носила дочурку, она то одно, то другое требовала. Селедки, киселя клюквенного, моркови. Обеих моих женщин я привык баловать. Ни в чем отказа не знают.
Дребезжало оконное стекло. За игрушечным нашим домиком раздавались сиплые звуки, шорохи, вой ветра. Слышался лязг металла, доносились крики – буровики несли ночную вахту. Много предстоит им выполнить спуско-подъемных операций, пока все бурильные трубы пройдут запланированный километраж – свой подземный маршрут от устья до забоя скважины. В небольшое окошко была видна буровая, залитая тусклыми огнями. В переплетении световых и теневых полос мелькала на площадке фигура верхового рабочего.
Пахомов приподнялся с кровати, хлебнул из зеленой фарфоровой чашки крепкого чая.
– Живу вот с Леной, а в мысли иногда вливается какая-то подмесь – любовь ли у нас? Неужели, думаю, оборола меня привычка к сытой спокойной жизни, засосала семейщина? Денег на книжке – тысячи. Гарнитур болгарский. Ковры, паласы. А мысли какие-то дерюжные точат и точат. Главная моя ценность – книги. Я читаю, а на жену литература вместо снотворного действует. Для нее что есенинская «Анна Онегина», что толстовская «Анна Каренина», что карамзинские «Письма русского путешественника» – все сонливники. Ей стоит полстранички прочесть, и книга из рук валится, испеклась моя Леночка – спит. Но зато чистюля какая! Посуда, раковина на кухне, ванна – все блестит. Запасливая. Порошки стиральные, пасты, рулоны туалетной бумаги… туфель пар двенадцать… как нынче без запаса, промелькнет дефицит – и нет его. Во дожился! Стал женины мысли точь-в-точь пересказывать.
Странно устроен человек. Только войдет душа в равновесие, добьется благ материальных, устроенной сытой семейной жизни, что-то подтачивать тебя начинает: не обворовывает ли тебя судьба, та ли дороженька перед тобой расстилается? Работа моя приносит удовлетворение, личная жизнь – нет. Потомкам на память город новый поставили. Не одно месторождение открыли. Еще наверняка откроем. Тут у меня сердце в ладах со временем и веком. Чувствую: это жизнь, не тина, не вода застойная.
Раздумываю: чего ты, Пахомов, нос задираешь, чего тебе неймется? И луна бывает ущербной, все периоды свои являет перед землей. Но луна одна, судеб – прорва. Опровергну плаксивые доводы, неделю – другую спокойно живу. Потом мысли по новому кругу начинают заход делать. Наверное, муки человеческие с тех пор и начались, как люди стали искать объяснений тревожащих чувств, поступков, требовать от других совершенства. Не встреться на моем жизненном пути Лена, броди я с экспедицией не по тайге, как, думаю, обернулась бы жизнь тогда? И прокручиваю в памяти разные варианты, ставлю на место жены другую женщину. Страшно, когда люди ставят много опытов в личной жизни. Сколько их, подобных опытов, пустых, необдуманных… разводы, горе, безотцовщина.
– Не спите еще? Ну и правильно. – Пахомов поставил чашку, вздохнул. – Ценные годы уходят на сон. Умудрились подсчитать, сколько времени тратится на застегивание пуговиц, на бритье, на еду, на сон. И выходит – чистой жизни всего ничего… Чуете – Обь надвигается? Я ее наступательную силу физически ощущаю. Прекрасная река. Иные матюкают ее – такая-сякая. За что? Ведь она у природы в подчинении живет. Нынче ей приказано разлиться – она тут как тут. На будущий год будет довольствоваться жизнью в своих искривленных берегах. И не услышишь от реки ропота на человека. Каждой реке свой край. Каждому краю своя река. Радоваться надо, что она Сибири досталась. Всевышний промашки не допустил.
Мастер помолчал, подумал. Мысли его перекинулись на другое.
– В школе я всегда избегал диспутов о любви. Можно ли поцеловать? Можно ли обнять на улице девушку? Е-рун-да! Наших длинноволосых вахлаков лучше бы учили поприлежнее любви к природе, животным, искусству, литературе. Учили бы любви к ближнему. Педагоги думают, если ученики знают теорему Пифагора, разбираются еле-еле в образе Базарова, Татьяны Лариной, то и к жизни уже подготовлены. Геометрия, физика хороши, но без эстетики, без понимания великой первоосновы – природы – нам не прожить. На пользу ли нашим вьюношам диспуты о любви и дружбе, если они, выйдя за школьный порог, березку могут сломать, разворошить муравейник, матюкнуться при людях. Молодежи сейчас знания, как пирог на блюдце, преподносят. Она нос воротит: не та начинка. До смешного дожили – учителя ругают за то, что двойку неучу влепил. Плодим недоучек. К чему?! – воскликнул недоуменно Иван Герасимович. Он поворочался на кровати, громко хмыкнул. – Был у меня в экспедиции один варнак по кличке Шпаргалка. Ел за троих. На рубке просек сачковал, анекдоты травил, сальности про женщин рассказывал. Стал ему лично дневные задания давать. Взвыл. Говорит: школа – каторга, тут втройне Колыма. Сбежал. Сейчас в какой-то джазбанде ресторанной молотит на барабанах, перепонки у людей портит.
