Васюган — река удачи

Текст добавлен: 8 июля 2025, 16:37

Текст книги "Васюган — река удачи"

Автор книги: Вениамин Колыхалов

Жанр:

Советская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– …В Прокопьевске дело было, – балаболит Авдотьин. – Лектор у нас в цехе выступал. Скажет десяток слов о космосе и к графинчику с водой руку тянет. Кончил скучную речь, спрашивает: «Вопросы будут?».

«Будет, – говорю, – товарищ лектор, вопросик».—

– «Какой?» – «Стаканчик когда освободишь?».

– Если бы ты, парень, так же руками ломил, как языком, – упрекнул Нулин, запивая чаем из термоса бутерброд с колбасой. – Твой ручной якорь, – Сергей с ехидцей посмотрел на наколку, – видно, долго на одном месте не держит. Легок он, да и цепь коротка…

Вылетели в Пионерный под вечер. Многие дремали под львиное всхрапывание моторов.

Сергей был прав. На следующую вахту Авдотьин уже не летел.

Главный пункт

В нефтегазодобывающем управлении «Васюган-нефть» борьба с прогульщиками, пьяницами жестокая, непримиримая. Партийная, комсомольская, профсоюзная организации – триединая сила в этой планомерной целенаправленной борьбе и работе. Профком управления разработал специальную «памятку прогульщика». Очень мудро поступили составители памятки, назвав первым главным пунктом по отношению нарушителей трудовой дисциплины неуважение товарищей. Ниже идут сведения, как прогул повлияет на заработную плату, сколько будет отторгнуто дней от отпуска.

Лишиться уважения, доброго товарищеского отношения – значит окружить себя страшно холодной атмосферой коллектива. Трудно бывает потом растопить лед недоверия.

Из Стрежевого в Пионерный отлетала вахта. Сильно захмелевший парень еле удерживал потрепанный рюкзак на плече. Шатался, несколько раз пробовал запевать «Звенит морзянка…». Больше двух слов вспомнить не мог. Его отстранили от полета. Сухощавый, с жидкой бородкой вахтовик резко сорвал с рюкзачной лямки бирку «ручная кладь», прицепил за ухо гуляки:

– Иди сдайся в камеру хранения!.. Кладь двуногая!

– Гриша… бригадир., да я… да прости… – бубнил виновный.

– Ты не патрон в нашей обойме – гильза пустая, – судил Григорий, отстраняя от себя притихшего пария. – Второе пятно на бригаду садишь…

Вахтовики направились к самолету. Никто не подал на прощание «гильзе» руки. Никто не оглянулся на жалкую фигуру. Парень как-то мгновенно отрезвел, грохнулся на колени перед сотрудницей милиции, производящей досмотр вещей:

– Милая! Пропусти!

– Выходи, дверь открыта!

Забыв сдернуть с уха бирку, «двуногая кладь» поплелась к автобусной остановке. Так отрешенно и понуро выходят осужденные из зала суда.

Приказ Зеленого Змия

Водитель «Татры» Павел Азимов служил в Морфлоте – на Балтике. Видно, оттуда прихватил с собой две крутые волны плеч и «штормовой» взрывчатый характер. Он резко проявлялся по отношению к шоферам, гробящим технику из-за нерадения и плохого знания ее устройства.

– Баранку медведи и обезьяны умеют крутить, – напускался он на какого-нибудь «татриста» или «кразиста», не ухаживающего за машиной. – Тут тебе не цирк – работа. Неужели не чуешь – топливная аппаратура барахлит? Лишний расход горючки. Гонишь свои тонно-километры, а сменщик твой будет лапу сосать на ремонте… Нагар с клапанов снять можно, с души – трудно…

– Катись ты! – бросят ему в сердцах.

– Я-то покачусь. Дорога прямая. Мотор как часы… А ты снимай насос да в цех неси.

Сидим с Павлом в его комнате. По коридору общежития раздаются частые шаги. Со стены, оклеенной обоями салатного цвета, смотрит грустноватый портрет Анны Герман, любимой певицы Азимова. Рядом белый динамик. Идет передача о скорой стыковке на трассе БАМа.

– Везде стыковки: в космосе, в Забайкалье, в политике, у нас на Васюгане.

– У нас где?

– А нефтепроводы, газопроводы. А при бурении – труба к трубе. Потом вся колонна к нефтеносным пластам… И пошла на-гора нефть…

Призадумался, глубоко вздохнул.

– …Душа с душой тоже стыкуются. Хорошую к хорошей тянет. Дрянь с дрянью роднится. Все о своей шоферне думаю. Если бы ее не через отдел кадров – через Луговского Николая Васильевича пропускали, больше оседало бы на Васюгане толковых ребят. Давали бы каждому испытательный срок месяца на два. Начальник наш любой орешек раскусит. Откалибрует, пустостенные выявит. А то доверят человеку новую технику, а у него старые рваческие замашки не изжиты. Встречал здесь таких. Побичуют месячишка три-четыре, сматывают удочки. Управлению технологического транспорта нет большой потери, что с крючка такая «рыбка» сорвалась. Потеря в другом – успела эта рыбка много воды намутить, технику испортить. Наша водительская фирма – не богадельня. Начальник – не нянька. Прижал ханыг, бездельников, пьяниц – не взбрыкнутся.

Был у нас один бородач по кличке Семинарист. Рожа широкая, вся конопухами вымощена. Мужиковатый. Злоязыкий. Говорю ему на собрании: «В тебе градус вкорененный, оставляй баранку – беду натворишь». С месяц держался. Потом снова «кадык шлифовать» стал. Поймал я однажды гадюшку в горельнике. Посадил в зеленоватую бутылку из-под вермути. Пробкой заткнул. Положил на сидение машины Семинариста. Под бутылкой оставил записку: «Приползла к тебе по поручению Зеленого Змия с приказом: бросай пить!

Дыхни на меня – заспиртуй. А по сему – аминь».

Увольнялся, спросил:

– Ты удружил гадюку?

Я, ваше преосвященство!.. Драться будем?

– Можно бы, да шатуны у тебя пароходные.

Дал ему последний дружеский совет:

– Не будь тучкой небесной, гонимой ветром туда-сюда. Правь парусом своей судьбы сам. Морюшко жизни велико и бурливо. Как бывший балтиец тебе говорю. Верь!

Птичий сад

Неподалеку от Катыльгинского причала земснаряд намыл многие холмы васюганского песка. Они походили на маленькую пустыню среди огромных оазисов тайги, болот и кустарниковых гряди и.

День и ночь многотонные самосвалы перевозили искусственные барханы для отсыпки строящихся дорог на Оленье и Первомайское месторождения. Вода из буртов успела высочиться. Песок стал плотным, на нем оставались следы от зубьев ковша экскаватора. Отвесные стены выработанных карьеров походили на крутые речные берега. Когда песчаные яры освещало солнце, они золотились и сверкали ослепительным слюдянистым блеском.

С приходом тепла возвратились на васюганскую родину суетливые ласточки-береговушки. С рождения утреннего света до его исчезновения они носились над широко разлитой рекой, осматривали и заселяли свои старые жилища-норки, спешно рыли новые узкие тоннелики. Клювики служили им при строительстве дорог-подземок отбойными молоточками. Крылышки и лапки заменяли лопаточки.

В это время из Катыльгинского карьера на время перестали возить гидронамывной песок. Скорым налетом колония стрижей заселила всю верхнюю часть выработанного экскаватором яра. Его направление совпадало с курсом васюганских берегов. Птички не ошиблись в выборе, облюбовав такую прекрасно сложенную береговую кручу.

Когда экскаваторщик приехал в карьер, береговушки успели справить новоселье. Они опасливо и недоуменно разглядывали человека, копошащегося в своей огромной неуклюжей машине. Машинист экскаватора часто поднимал голову, оглядывал панораму гнезд-проточин и, светло улыбаясь, бормотал:

– Ишь ты! Ну и ну! И разрешения не спросили. Без прописки живете.

Завел экскаватор. Впервые за все годы работы на нем недовольно проворчал:

– Черт! Гремишь-то как!

Тихим ходом увел машину в другое место, оставив ласточек в покое. Холмов было еще много.

У стрижей вскоре появилась главная забота их птичьей жизни: выводили птенцов.

Говорят, длиннохвостые ласточки привязывают своих птенцов к гнезду за лапки конским волосом, смоченным клепкой слюной. Такая мера предосторожности продиктована родительской заботой. Сиди до поры до времени на привязи. Птенец не выпадет из гнезда. Не подползет к его выходу, где может подкараулить хищная птица.

Вряд ли ласточки-береговушки прибегают к такой технике безопасности. Кто-нибудь из старших почти неотлучно дежурит в норке, охраняет потомство, вылетая попеременно на кормежку и за «обедами» для малышей.

Шло время. Сменялись вахты экскаваторщиков. Пробегали мимо нового стрижиного поселения порожние и груженые самосвалы.

Пришел час, и чистый песчаный «берег» карьера огласился звонкой пискотней. Многочисленные выводки птичьего сада проносились над исполосованной шинами дорогой, «Татрами» и «КрАЗами». Улетали к Васюгану, ловили на лету комаров и мошек. Механизаторы, как дети, радовались бесплатному кино. На широком экране яра, испещренного норками, шла озвученная картина из бытия природы.

Экскаваторщики вместе с лобастой сильной машиной передавали по вахте друг другу веселый птичий сад.

– Живы ребятки?

– Живы! Шустрыми очень стали: чуть ли не с носа комаров ловят.

Наступила осень. Подули холодные ветры. Начались предотлетные птичьи хлопоты.

Пришел грустный день: умолк птичий сад. Осиротелым смотрелся карьер, где недавно шла такая задорная жизнь ласточек-береговушек.

А вот в другом карьере – Развил – они не поселились: гам в гидронамывном грунте было много глины, илистого песка.

Возвращайтесь, стрижики, с новой весной!

Соображает…

Филиалом Стрежевского учебно-курсового комбината заведует в Пионерном Николай Ильич Черняков. Фронтовик. Старший лейтенант запаса. Мастер производственного обучения. Вахтовики без отрыва от производства повышают свою квалификацию, приобретают специальности операторов, стропальщиков, трактористов, машинистов бурильно-промысловых агрегатов.

В свободное время Н. И. Черняков любит бродить в окрестностях вахтового поселка. Собирает лекарственные растения, брусничный лист, колбу, ягоду, грибы. Страдает фронтовик стенокардией, поэтому в путь без сердечных таблеток не выходит.

Любимое его выражение: соображает. Положил на стол компас, видя, как конец стрелки, напав на след, упорно «ищет» север, изрек:

– Соображает, чертовка!

Его выводы, отзывы о «житейщине», политике, искусстве строгие, категоричные.

– Однажды в Новосибирском Академгородке вы ставку абстракционистов посетил. Подошел к полотну и так на него смотрю, и этак. На нем будто приклеен кусок материи, как от кальсон старых, пуговка даже при лоскутке. Все это выдается за извержение вулкана. Другие визжат от восторга. Я говорю: мазня, шарлатанство!

– Наверно, новое течение в искусстве, – робко вставляет его приятель Василий Федорович Бирюков, старший инженер по технике безопасности.

– Это не течение – сорный водоворот… типа. Реализм в живописи, вообще в искусстве, всегда был, есть и будет коренником. Прилипал всяких и раньше хватало. Ими и сейчас хоть пруд пруди. Во всех сферах культуры. Вот и выдают грязные кальсоны за вулкан.

Разговорились о политике, о скорых выборах президента в штатах. Николай Ильич достал пластмассовый пенальчик, извлек ватную затычку. Выкатил на ладонь три крошечные белые таблетки. Проглотил.

– Штатам не повезло: Рейган – ковбой, не президент. Сначала стреляет, потом думает. Политическая шельма! Ратует вроде за мир, а сам пальцем на кнопку войны нажимает. Фашисты тоже нажимали. Чем кончилось – планета знает.

О Чернякове можно сказать его любимым изречением: соображает. Себе на уме. Не терпит зазнайства, обмана, взяточничества, чинобоязни. Ценит в людях простоту, деловые качества.

Приезжал к нам министр пищевой промышленности. Не стал отдельно от рабочих есть. Из общего котла пищу отведал. Вот это по-нашему, по-человечески.

Предложили как-то Николаю Ильичу:

– Хотите, по гороскопу вам погадаем?

Хмыкнул. Вздохнул. Около сердца руку положил.

– Без гороскопа знаю: скоро в ящик сбрякаю.

Такие минуты хандры редкие. Он весел, общителен, бодр.

В одно из воскресений мы выходили с ним с клюквенного болота. До ЛЭП, до бетонной дороги, идущей на Первомайское месторождение от Пионерного, надо было пройти чуть побольше километра. Видно, леший водил нас в тот вечер: дважды возвращались к болоту, хотя оно должно было оставаться у нас за спиной.

– Левишь сильно, Анисимыч, – упрекнул меня попутчик.

Повел сам.

– Ильич, правишь очень.

Пыхтит, идет своим курсом.

ЛЭП таинственно ускользала от нас. Небо хмурое. Ни лучика на нем. Вокруг однообразный пейзаж: тонкостволые кедры, хилый березняк, бурелом, заросли багульника, мхи.

Действительно, мы справили: вместо десятого километра вышли на бетонку почти к одиннадцатому.

– Главное дошли, – изрек Черняков, тяжело дыша. – Мне хоть через Пензу, лишь бы до дома скорее добраться.

Самое смешное – о компасе вспомнили на дороге, не догадались посмотреть на сообразительную стрелку, взять направление на юго-восток.

Кто мог предположить, что при выходе с болота в воскресный день лесовику придет в голову забава поиграть часа два с усталыми людьми.

Тиходум

Электрик Велимир Абросимов – щуплый, низкорослый. Голова маленькая, слегка согнутая.

– Тебя, Велька, в ножны можно вкладывать! – шутят парни.

– А вас в футляры от виолончелей, – отбояривается он. – Разъелись на вахтовских харчах: по три глазуньи, четыре гуляша за одни присест умолачиваете.

Прозвище его – Тиходум.

– Над твоей головой надо станок-качалку устанавливать – мысли выуживать из подземелья души.

– Спешка при экзекуции блох нужна… Вот вы за зубрили призыв: экономика должна быть экономной, а сами добро топчете. Провода, изоляторы валяются – вам и дела нет. Школу конкретной экономики посещаете. К чему тогда учеба? Попугайство одно! Когда Козьма Прутков говорил «зри в корень», он не только корни грибов имел в виду. Зри в корень – гляди в душу человека. Привыкли душу потемками считать. Дескать, впотьмах сам черт не разберет, что в ней творится

Был бы жив Козьма Мудрый, он бы добавку ввернул к своему изречению: зри под ноги. Что только не валяется: трубы, шестерни, гвозди, электроды, кирпичи. Работаете при дневном и электрическом свете, а во тьму кромешную государственные деньги бросаете.

– Разговорился Белька! – усмехнулся взъерошенный напарник Пупко, щелчком большого пальца выбивая сигарету из пачки.

– С вами разговоришься… подними предохранитель… сюда положи. Его бы не в распределительное устройство – в тебя вставить надо. Чтобы предохранял от прогулов, расточительности, пустозвонства.

– Слушай, хватит, а?! У нас бригадир агитатором числится.

– Я не выборный. Я от себя… Числится? Скоро начнем по описи бумажной общественные нагрузки передавать. Агитатор. Политинформатор… Вот ты, Пунко, бога или человека больше любишь?

– Богу свечку поставишь, хоть премиальных не лишит.

– О ближнем будешь заботиться – надежнее. Сегодня твой самый близкий родственник – план. Или вы его в родию не берете?

– Гоним ведь его.

– Именно гоним. Он в гоньбе не нуждается. Ты его веди умело, на колдобины не направляй.

– Тиходум, ты чего сегодня взъерепенился?

Долго думал, для разговора созревал… Посмотри-ка на левый карман комбинезона.

– Ну… посмотрел.

– Засунь руку.

– Засунул.

– Что нащупал?

– Изоленту. Медную проволоку. Сигареты.

– Еще?

– А-а-а – дыра! Так она давнишняя. Я через нее, паразитку, пассатижи потерял.

– Эти? – Абросимов держал на ладони новенькие пассатижи. На их ручки были надеты пластмассовые токозащитные насадки.

– Велька! Друг! Они самые. Ах вы, черти! Да я вас!

– Не ты их, они тебя высечь должны.

– «Ладно, давай находку.

– Зашей карман – получишь.

– Сегодня же в общаге зашью.

– Сейчас.

Тиходум снял шапку, достал из-за козырька большую иголку с черной ниткой, подал товарищу.

Когда карман комбинезона был зашит, Велимир, передавая пассатижи, внушил:

– Ты через конкретную дырку конкретный инструмент потерял. Говоришь: бог в свечке нуждается. Не экономике ставить не надо, хотя она и является на сегодня нашей богиней. Не темная наука – не заблудится в пашем огромном государстве.

Пупко слушал с хитрым прищуром и чесал пятерней шею.

Кормилица

Сидим на поваленной сосне. Смотрим на срез пня: он медленно покрывается каплями клейкого сока. Застыли обнаженные годовые кольца дерева, потому что застыла сама сосна, упав вершиной по направлению к широкой многокилометровой просеке.

Глазастый теодолит следит, чтобы просека была прямехонькой, ни на шаг не метнулась ни влево, ни вправо. Вальщик Аркаша Банников, хмурый, сиплоголосый парень, докурил «беломорину», потушил окурок о голенище резинового сапога. Для верности поплевал на черный торец папиросы, швырнул на сухой мох.

– Дай закурить, – просит Евстигнеев, водитель трелевочного трактора, заглушив его в двух метрах от поверженной сосны.

– Попроси хорошенько!

– Аркадий Васильевич, пардон. Не изволите ли папиросочку.

– То-то.

Сидят, дружелюбно смотрят друг на друга.

Чувствую: от бензопилы исходит тепло. К бачку, моторчику «Дружбы» прилипли опилки, крошево коры. Многозубая цепь блестит на солнце начищенным серебром.

– Расскажи человеку, – Евстигнеев кивнул на меня. – как твоя кормилица от медведя спасла.

– От медведицы. Давнишняя история… В леспромхозе вальщиком работал. На сухой гриве сосняк пластал. Воды кругом нет, жажду брусникой утолял. Ну и наткнулся на мамку с медвежонком. Она за мной, я к бензопиле драть. Подскочил, завел. Медведица уже в воинственную позу встала, на меня надвигается. Я со своим «пулеметом» на нее пошел. Думаю: кедры в два обхвата валю, тебя-то, голубушка, хоть страхом пройму. Цепь ревет. Медведица тоже. Не выдержала поединка, развернулась, отстрелялась пометом в мою сторону и к малышу убежала.

– Не заела она тебя, но уела сильно! – ухмыльнулся тракторист. – «Дружбе» спасибо скажи. Не заведись она с маху – не трудился бы сейчас на нефть.

– Моя пила осечки не дает.

– Что верно, то верно, – подтвердил Евстигнеев и таким же манером потушил окурок, как это сделал вальщик.

Аркадий ласково посмотрел на бензопилу, похлопал ее по верху бачка, как по холке лошадь.

– В майские праздники дело было– ко мне домой нагрянули леспромхозовские парни. Подзадоривают: не соберешь «Дружбу» с завязанными глазами. Кореши успели пилу до винтика разобрать… Натянули мне на голову две вязаные шапочки, глаза закрыли… «Поехали!», как сказал Гагарин… Я в армии карабин и автомат, не глядя, быстрее других солдат собирал. Верите ли – все детали, как на свету, вижу…

– Сова! – похвалил водитель трелевочника.

– …Собираю, значит, припеваючи. Все ладненько подходит. Слышу: кореши шушукаются. Что-то звякнуло на брезентушке, где детали «Дружбы» лежали. Позже выяснилось, они мне подбросили курок от ружья, шпонку от винта подвесного мотора, пружинки, шайбочки, шурупы разные, еще какую-то мелюзгу металлическую… Собрал кормилицу, спрашиваю: «В бачок песку не сыпанули?»

– «Нет, Аркаша, до этого не додумались». Завел с первого раза. Сдернул с глаз шапочки. Смотрю: на брезенте подброшенные лишние «запчасти» лежат. Взял шуруп, говорю: «Ну, сознавайтесь, кто удружил, с курса сбить хотел? Кому завернуть кой-куда?».

Молчат. Качать меня, подбрасывать принялись.

Перед нашими глазами тянулась голубая чистина просеки. За нашими спинами стояла зеленая стена тайги. Ей предстояло вскоре рухнуть, открыть взору новую даль.