Текст книги "Бог огня"

Автор книги: Василий Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Скорее всего, так оно и было, – тихо пробормотала Бася и бесцветным тоном добавила: – Это Костя. Скорее всего, он. Я слышала, он впал в запой.

– Костя? – спросил Б. О., приседая рядом.

– Да. Сосед. Сын Павла Емельяновича. Того старика, который тут с Митей... В ту ночь.

– А что, разве с ним в ту ночь кто-то был?

Чертя указательным пальцем сложный иероглифический узор в засыпанной хвоей земле, она кивнула:

– А разве я тебе не рассказывала? Баню, как видишь, огонь не зацепил, так что в ней все осталось на своих местах. В частности, следы основательной пьянки. Пил он, судя по всему, не в одиночестве – на вешалке нашли тяжелое драповое старомодное пальто. Я сразу его узнала – это Павла Емельяновича.

– А кто он такой?

– Да кто... Пенсионер. Раньше работал на филфаке, теперь давно на пенсии. Ну, я тут же понеслась на соседскую дачу... – Она долго молчала. – Старика нашла в кабинете на втором этаже, он лежал в кресле – рука безвольно свесилась к полу, рядом пустая бутылка из-под коньяка. Еще пара пустых на столе, – она тяжело вздохнула. – Потом врач "скорой" сказал, что у старика отказало сердце: в таком возрасте нельзя позволять себе лишнего. А тут такие дозы. – Она глянула в сторону соседней дачи. – Надо бы зайти. А то неудобно.

– Вы давно знакомы?

– Всю жизнь.

Та жизнь пахла сиренью, яблоками, дождевой водой, стоявшей в бочке у крыльца и хранившей на зеркальной поверхности смутные оттиски детских лиц, пахла хвоей, сырой осенней листвой, а жизнь теперешняя пахнет гарью и чуть-чуть водкой – да, на втором этаже этого старого дома стоял характерный кисловатый запах, какой воцаряется там, где долго и основательно пьют.

Костю они нашли в мансарде: всклокочен, шершав, небрит, с воспаленными веками и лиловыми тенями в подглазьях, – он сидел за столом, оборотившись к окну, где на сухом сучке сидела ворона, а в приподнятом и обращенном в сторону птицы кулаке крепко, точно молотком вбитый, сидел стакан.

– Костя, – тихо позвала она.

– Сейчас, – отозвался тот, не меняя позы. – Только вот выпью с мудрой птицей. Ну давай, что ли, ворон.

Тыльной стороной ладони вытер губы, повернулся.

Глаза его были совершенно трезвыми. Такое бывает, подумала она, на долго пьющего нисходит просветление, и водка начинает действовать отрезвляюще.

– Как звать? – Костя повел глаза в сторону Б. О.

Она замялась: в самом деле, ведь не знала имени своего спутника.

– Никак.

– Тоже дело! – слабо улыбнулся Костя, кивком приглашая гостей занять место на табуретках. – Садись, человек без имени. Выпьем с человеком без души. Бась, стаканы там, в гостиной, будь другом, принеси.

В серванте она выбрала хрустальные, с золотистой каймой. Костя налил.

– Давайте помянем. Пусть им... – Пауза, взгляд направлен в потолок. – Пусть им, – произнесено тверже, с нажимом на множественное число местоимения, – земля будет пухом.

– Пусть.

– Только не надо сейчас ничего вспоминать, ладно? Детей в шалаше и всего такого прочего. Ничего.

– Ничего, – протянул Костя, тускло глядя в окно. – У девочки вечно развязывался бант в косе.

Бант в косе! – изумилась она про себя. – Господи, как он смог удержать такое в памяти?

– Ты, значит, не забыл.

Костя, хмуро глядя в угол мансарды, вздохнул:

– Не я... Он.

Павел Емельянович? Последний раз они виделись примерно год назад, Бася забегала к нему за какой-то мелочью – кажется, за солью, – нашла его в кабинете на втором этаже, маленького, сутулого старика. Набросив на плечи плед, он сидел за огромным антикварным бюро темного дерева, с резными перильцами по бокам и множеством выдвижных ящичков для записок, скрепок и бог еще знает для чего. Он что-то торопливо записывал в старомодную, в твердом картонном переплете тетрадь, обернулся, в знак неудовольствия сдвинул к переносице жесткие седые брови, но тут же смягчился и задал странный вопрос:

– И как вам березовый сок?

Накануне Митя, приставив к старой березе лестницу, забирался повыше, делал надрез на коре, вводил в него желобок, вешал на схваченную веревочной петелькой бутылку – по желобку, кап-кап, кап-кап, стекала в емкость мутноватая березовая кровь.

Значит, он видел, наблюдал из окна.

– Не я, – повторил Костя. – Отец. Он же у себя на кафедре занимался концом восемнадцатого века. Но не столичной литературой, а провинциальной. Мелкопоместной, точнее сказать.

– Мелкопоместной? – переспросила она. – У нас была такая литература?

– Да вроде... Огромный пласт нашей словесности, полагал отец, совсем мало изученный. Сидит себе какая-нибудь скромная помещица в глуши и все записывает – все, на что падает взгляд. Характеры крестьян, погоду, приметы, виды на урожай, способы соления рыжиков, визиты молодого соседа, состояние его гардероба... Отец считал, что этот скучный жанр оставил потомкам исчерпывающую картину прошлого быта. – Он помолчал. – Отец и сам грешил этим.

– Чем грешил?

– Ну, бытописательством. Про бант в твоей косе я знаю из его записок. Сам-то, конечно, ничего такого не помню.

– Так он писал? – подал голос Б. О. – До последнего времени писал?

– Возможно... Надо посмотреть в кабинете. Только вы уж сами там... – коротко взглянул на Басю, тут же отвел глаза. – Я не могу. Пока...

– Понимаю. Конечно. Ключ у тебя?.. Мы быстро... Только одним глазком.

* * *

Кабинет – типичная профессорская берлога, какой ее показывают в старых кинофильмах. Стен нет, вместо них книжные полки, тут же деревянная лестница-стремянка с широкой верхней ступенью, на которой можно уютно устроиться, полистывая книгу, старое кресло с высокой жесткой спинкой, огромное бюро, где стоит письменный прибор на тяжелой малахитовой плите: две серебряные полусферы накрывают воронки чернильниц, Тяжелый запах пыли, затхлости, комната давно не проветривалась – скорее всего, с того самого дня, когда здесь нашли Павла Емельяновича.

– Что с этим парнем? – спросил Б. О.

– Кто знает? – пожала она плечами. – В последние годы он редко навещал отца, тот безвылазно жил в этом угрюмом доме. Все работал, беспрерывно мотался по просторам одной шестой, из края в край. Он и на похороны, говорят, толком не успел, примчался прямо из аэропорта, когда гроб уже засыпали землей.

– Что за работа такая беспокойная?

– По образованию он инженер. Строитель. Последние лет десять в шоу-бизнесе. Возводит эти кошмарные металлоконструкции на сцене. Для света, динамиков, спецэффектов. Наверное, у, него неплохо получается.

Б. О. прошелся вдоль книжных полок, пощупал корешки. Она обратила внимание на длинный ряд плотно притиснутых друг к другу тетрадей. Вынула первую попавшуюся. В обложку вклеен прямоугольный листок. Твердым почерком выведено: "1968, лето". Какая седая старина, подумала она, пуская страницы веером. "Июль. 30. Пятница". Строки ровно, тщательно уложены в графленый лист, чернила выцвели, порыжели. Она читала, поражаясь скрупулезности автора, подробно фиксировавшего неторопливое, сонное течение этого исчезнувшего, растворившегося без остатка во времени дня, постепенно проникала в его вылинявшую бытовую ткань и узнала, что у бабушки – у ее бабушки! – утром убежало молоко...

И так погрузившись в испарявшиеся с тетрадного листа краски, звуки и запахи, забыла, где она, зачем она в этом кабинете, а Б. О. тем временем тоже достал одну из тетрадей, уселся к бюро и медленно листал страницу за страницей.

– Черт!

Произнесено было тихо, почти шепотом, тем не менее реплика долетела до ее слуха.

– Что? – очнулась она.

В кабинете висела давящая тишина, разбавленная приглушенным, напоминавшим подскакивающий бег сухих горошин, дробным звуком, – Б. О. сосредоточенно барабанил пальцами по столу. Записями было заполнено листов десять. Он перевернул последнюю страницу. В правом верхнем углу проставлена дата.

Тот день, когда сгорел в доме ее Митя. Старик не изменил своей привычке и очень подробно, тщательно описал день. И тех, кто под вечер приехал к соседу по даче на джипе, тоже.

– Эскорт большого человека, – прошептал Б. О.

– Что? – оторвалась Бася от чтения. – Что ты сказал?

– Ничего, – отрицательно мотнул головой Б. О. и незаметно сунул тетрадку за пазуху.

3. Четверо в масках и с пистолетами

Игнатий некоторое время рассматривал открывавшийся за окном офиса городской вид, достаточно унылый (бензоколонка, изгиб трамвайных путей, обнесенная металлической сеткой стоянка), потом перевел взгляд на своего юного ординарца по особым поручениям, который застыл в дверях кабинета и рыбьими своими, холодными, остановившимися глазами уперся в девственно чистую малахитовую пепельницу на столе шефа.

– Мы их засекли, – пояснил он причину своего визита.

– Кого их?

– Женщину. Но она не одна. С ней человек лет тридцати пяти.

– Кто такой?

Ординарец медленно моргнул и пожал плечами.

– У меня к вам просьба, молодой человек.

– Да, Игнатий Петрович.

– Вы меня очень обяжете, если не будете смотреть мне в глаза. Во-первых, от вашего рыбьего взгляда у меня почему-то начинает холодеть кровь в жилах...

– А во-вторых?

– Во-вторых, в ваших глазах написано слишком уж откровенное презрение к христианским заповедям.

Молодой человек отвернулся и уставился в окно.

– Где вы их засекли?

– На даче. Там не все сгорело, осталась баня. Огонь ее не тронул. Она стоит на краю участка.

– На да-а-аче, – с неопределенной интонацией протянул Игнатий. – Мне это не нравится. За каким чертом ее туда понесло?

Молодой человек опустил глаза в пол:

– Собственно, этот визит организовал я.

– Что-о-о? – чуть подался вперед Игнатий.

– Вы же сами просили отыскать ее... Я подъехал в дачный кооператив и убедил его председателя, что участок пора расчищать от мусора. Он и отыскал женщину.

– Толково, – поощрительно кивнул Игнатий. – И где она пряталась?

– Она не пряталась. Жила в квартире матери. Мы просто упустили из виду, что она может находиться там.

– Ну-ну. Присмотрите за этой парочкой. И при случае загляните в квартиру мужа – ту, что на Сретенке. Она ведь там не появлялась с тех пор, как пропала?

– Присмотрим. Я уже посадил там поблизости наших ребят. – Помощник повернулся на каблуках и двинулся к выходу из кабинета.

– Молодой человек! – окликнул его Игнатий Петрович. – Я не понял: что значит – поблизости? Они что, на лестнице караулят?

– За кого вы меня принимаете? – пожал плечами молодой человек. – Трое ребят, как положено, несут в течение двенадцати часов вахту, наблюдая за подъездом. А трое их сменщиков тем временем отдыхают. Через двенадцать часов они меняются.

– А что, нормальный график, – улыбнулся шеф. – А где отдыхает свободная смена?

Ординарец растянул губы в прохладной улыбке:

– Там недалеко есть подпольный бордель.

– Ух! – протяжно выдохнул Игнатий– Прямо камень с души...

– Не понял, – приподнял жидкие брови молодой человек.

– Я же говорю, у ребят нормальный график труда, – пояснил Игнатий. – Стало быть, у них нет повода подавать на нас жалобу в профсоюз... Ну все, идите.

Игнатий вернул взгляд к окну. Заправщики лакали пиво и заедали его воблой. Один из них, круглолицый парень с узким азиатским разрезом глаз, сосредоточенно ковырял чем-то в зубах. Бросив свое занятие, азиат потянулся к бутылке, глотнул, прополоскал рот. Судя по тому, как он двигал туда-сюда нижней челюстью, пивное полоскание не пошло на пользу. Он отломал от скелета воблы тонкую изогнутую реберную кость и опять полез в рот.

Игнатий бросил прощальный взгляд на любителей пива и расхохотался:

– Голь на выдумки хитра!

* * *

– Зачем мы здесь?

Всю обратную дорогу она дремала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, убаюкиваемая колыбельным покачиванием автомобиля, мерным гулом дороги, шорохом шин. Отсутствие этих примет движения заставило ее приоткрыть глаза. Машина стояла. Было тихо, только шелестел по крыше мелкий дождь и с отвратительно скользким звуком ерзали щетки дворников по стеклу.

Глядя снизу вверх, она видела грубо отесанный гранитный камень облицовки края витрины – этого было достаточно, чтобы догадаться, где именно они остановились: слишком хорошо все знакомо в этом переулке, убегавшем от Сретенки в глубь квартала... Витрина обувного магазина в угловом семиэтажном доме с высокими узкими окнами, дальше булочная, потом аптека и еще один серый дом, родной брат углового.

Средний подъезд, лифт на пятый этаж, знакомая дверь у окна... Квартиру Митя купил пять лет назад, расселив коммуналку, сделал основательный, с перепланировкой, ремонт – получились три комнаты, большая гостиная, просторная кухня.

– Ты же сама просила, – сказал Б. О. не оборачиваясь. – Что-то из вещей взять, проверить, как тут, все ли на месте... Где здесь можно машину приткнуть?

– Да-да, я как-то забыла.

Она поднялась, осмотрелась. Переулок был плотно заставлен машинами, сунуться совершенно некуда.

– Давай вперед. Слева будет бетонный забор, рядом с ним три "ракушки". Средняя – наша.

– Что, пустая?

– Да. Вот здесь возьми левей... Черт!

Подъезд к "ракушке" был заперт миниатюрным микроавтобусом. В таких развозят продукты и мелкие партии товара. Б. О. обошел микроавтобус, проформы ради постучал в ветровое стекло – водителя на месте все равно не было.

– Не трудитесь, молодой человек. Боюсь, пустые хлопоты. Этот автомобиль тут уже третий день стоит.

Голос принадлежал пожилому человеку в выцветшем болоньевом плаще. Прижимаясь спиной к двери подъезда, он прятался под узким козырьком от дождя. У ног его лежал, уложив острую лисью морду на передние лапы, большой, в роскошной черно-белой шубе колли. Старик зябко поежился, словно уже один взгляд на Б. О., который нисколько не обращал внимания на усиливавшийся дождь, вызвал у него озноб, и он шевелил плечами, чтобы разогнать этот ледяной поток.

А дождь в самом деле нарастал и становился звонче, отчетливей его бег по крышам машин, лужи пошли крупными, как после ожога, волдырями, предвещавшими долгое ненастье. Какой-то человек в темном, изначально, видимо, изящном, а теперь совершенно скисшем от впитанной влаги костюме нелепо, на манер дурачащегося балеруна, высоко задирая колени, на мысках, как на пуантах, пробежал мимо, оставляя в лужах круглые расплывающиеся следы.

Б. О., кажется, не чувствовал, что промок насквозь. Он стоял посреди шипящего тротуара, приоткрыв рот, нисколько не замечая жалившие его капли косого дождя, занозами вонзавшиеся в лоб и губы, и легкая прозрачная водяная пыль парила у его лица. Казалось, он дожидался того момента, когда можно будет окончательно слиться с косо катившейся влагой, врасти в нее и потихоньку заскользить по толстым басовым струнам дождя наверх, где в тяжелом, неторопливо ворочавшем лиловыми бицепсами облаке можно прилечь и отдохнуть. Ну вот, опять это с ним, подумала Бася, опять он будто бы отлетает куда-то в свои сумрачные шаманские миры и слепо блуждает там в поисках одной ему ведомой цели...

– Молодой человек простудится, – заметил, прокашлявшись, хозяин собаки. – Ему надо уйти из-под дождя.

– Пустое... – обреченно махнула рукой Бася. – Это он общается с братом по разуму, насколько я понимаю. Видите, ему не холодно и не жарко, он в родной стихии. Ой, глядите...

Б. О. теперь смотрел не в небо, а куда-то вбок. Она проследила за его взглядом. Возле гаражей, привалившись спиной к бетонному забору, сидело на земле, безвольно раскидав ноги в стороны, существо неопределенного возраста и пола – какой-то замшелый с бурым, сто лет немытым лицом бомж в тяжелой, насквозь вымокшей солдатской шинели. Тускло и бессмысленно глядя перед собой, он лениво грыз корку заплесневелого хлеба, добытого, скорее всего, на ближайшей помойке.

Она вышла из-под козырька, осторожно тронула Б. О. за плечо. Он коротко кивнул в сторону забора и горько усмехнулся:

– Нас жалуют хлебом и жительством, как мы того желали.

* * *

Дома она тут же повесила на плечики его насквозь сырую одежду, включила в ванной горячую воду.

– Полезай, согрейся. Я что-нибудь горячее сделаю. Не знаю, что там на кухне есть. Но кофе должен быть. Я тебе принесу в ванну. Крепкий? Как заваривать?

– Средний.

В ванной зашумела вода. Она чиркнула спичкой, до упора вывернула ручку подачи газа. Голубоватый ободок окатил головку конфорки. Постоял на месте, едва дыша, пропал на мгновение, и вслед за этим конфорка фыркнула, отплюнулась тонкими стрелами пламени и затихла.

– Ну не было печали...

Придется звонить в диспетчерскую. Где-то должен быть телефон – да, вот он, на одном из клеющихся листков, какими облеплена вся торцовая стенка кухонной полки. Странно, дозвонилась с первого раза.

Утомленный женский голос на том конце провода. Проблемы с плитой? А в чем дело? Ах, вон что... Да. Да. Понятно. Адрес. Да ваш, ваш адрес, записываю...

Долгая пауза.

– Как вы говорите? Квартира тридцать шестая? Не путаете?

– Слушайте, ну прекратите! – вскинулась она. – Что я, думаете, не знаю, где живу?

– Хорошо, хорошо, ждите. В течение дня подойдут мастера.

Не иначе как коммунальные службы разжились сотовой связью для оповещения своих работников об оперативных заявках, подумала она, направляясь в прихожую: звонили в дверь. Хотя прошло всего минут пять с того момента, когда она положила трубку.

На всякий случай по привычке посмотрела в дверной глазок.

Взгляду открылась композиция в сюрреалистическом духе: эллипсом скругленное пространство лестничной площадки, слева течет, наподобие циферблата в картинах Дали, выгнувшееся дугой окно, сферически согнутая шахматная доска черно-белого кафеля, с покатого дна которой вырастает странная фигура с грушевидной головой. Девушка. Тщательно артикулируя огромным рыбьим ртом, она что-то пытается втолковать темному зрачку выходящего на лестницу глазка. Что? Ах да, похоже на "службу газа".

Бася открутила колесико запорного механизма – шесть поворотов по часовой стрелке – и только на шестом, когда жало замка, щелкнув, вышло из паза, успела подумать: девушка? – но было уже поздно, дверь шарахнулась внутрь квартиры и отбросила ее к вешалке.

Все происходившее вслед за этим осело в памяти россыпью рваных, сумбурных и дерганых, как в старой кинохронике, кадров:

Первый кадр: на пороге молодая девушка в черной короткой кожаной куртке и длинноносой черной бейсбольной кепке, широко расставленные глаза хищно прищурены, рот кривится, сползает набок и напоминает горизонтально уложенную запятую.

Еще кадр: три черных человека – черные свитера, брюки, кроссовки, шерстяные шлемы с прорезями для глаз и рта.

Еще кадр: в облитой черной лайкой руке черный пистолет.

Еще: рука с растопыренными пальцами наплывает на лицо.

Все как в немом кино – беззвучно. Откуда-то наконец доносится шипящий голос:

– Тихо, молчать!

Другой голос:

– Куда ее?

Опять первый голос:

– В ванную.

Тащат, волокут – дышать трудно, рот и нос зажаты.

И наконец, финальный кадр: белый, с акварельным блужданием светло-салатовых потеков кафель, сугроб пены в ванне, из которого, как поясной скульптурный портрет, торчит Б. О.

Скосив глаза, он шумно выдохнул.

– Ты принесла кофе? Поставь сюда. – Скользнул взглядом по черному человеку. – Я же просил, не заваривай круто.

– Поговори у меня... – глухо протянул черный человек, покачивая дулом пистолета. – Тихо сиди. Как рыба.

–Рыбы не сидят, – Б. О. шевельнул плечом.

– И не думай об этом.

– Я и не думаю. – Плавно, чтобы не нервировать человека с пистолетом, Б. О. откинулся на покатую стенку ванны. – Я законы знаю. Бася, видишь, – заметил он, с туманной улыбкой косясь на черный ствол, – нас жалуют законами, как мы того желали.

Дверь захлопнулась. Она медленно опустилась на пол. Сидела, поджав колени, уложив на них подбородок.

– Господи, какие законы... – прошептала она. – Какие в этой стране могут быть законы, о чем ты говоришь! Их от века тут не было и еще сто лет не будет.

Она прислонилась затылком к кафельной стене и, глядя в потолок, словно из глубин полусна, бубнила себе под нос: у нас же все шиворот-навыворот, тут вода существует в виде пара, а дожди растут из земли, пахарь пашет небеса, а пилот буравит землю, яичницу здесь привыкли жарить на льду, а продукты хранят в раскаленной сауне, здесь вошло в привычку вдрызг напиваться колодезной водой, а жажду в жаркий день утолять водкой, тут проститутка на академической кафедре читает проповеди, а праведница работает вокзальной шлюхой...

– А ты говоришь – законы...

– И тем не менее, – покачал Б. О. головой. – У нас самая совершенная и надежная правовая система. Она сложилась давно, но четко была сформулирована только лет триста назад, в пышные и славные екатерининские времена... – Он вдруг оживился и звонко хлопнул ладонью по воде. – Нет, все точно, все как по писаному!

– Ой, ну брось ты, брось... – вяло отмахнулась она. – Опять шаманишь, опять про свои дурацкие контексты...

– Так надо ведь иметь представление о среде обитания! Чуешь – вольными степными запахами пахнуло! Я их сразу уловил, как только ты открыла дверь и впустила сюда эту сволочь. – Он резким движением оттолкнулся от стенки ванны, с размаху ударил рукой в пену, пушистый клочок ее выскользнул из-под ладони, упал на пол. – Черт, мог бы и догадаться!

– О чем?

– Да фургон этот...

– А что фургон?

– Все очень просто. Подъезжает такой скромный, не привлекающий внимания фургончик в подъезду, стоит себе и никому не мешает. А внутри сидят ребята. Ну вроде наших, – указал взглядом на дверь. – Долго иногда сидят. День, два, три. Ждут, когда появится нужный человек. Войдет в подъезд. Или выйдет из него. А чего бы и не подождать? Ребятам с утра не на завод, к станку торопиться не надо, у них свободного времени много. Кстати, как они вошли? Через окно? Воспарили, как птицы, влетели в открытую форточку?

– Это все твой кофе...

Рассказала: про плиту, звонок в диспетчерскую.

– Понятно, – коротко бросил он. – Все как в учебниках для начинающих налетчиков. Договориться с диспетчерской в РЭУ труда не составляет... – Он вдруг насторожился. – Тихо. Слышишь?

– Нет... – Она прижала ухо к двери. – Ага, вот. Да, теперь слышу.

Перелив слабых-слабых, тонким серебряным ручейком льющихся звуков – тонюсенькая ксилофонная мелодия, всего несколько тактов, скороговоркой проигранная тема, в которой можно распознать разогнавшуюся, сломя голову понесшуюся ламбаду. Такими пьесками начинена электроника, будильники, бытовая техника с таймерами.

– Что это?

– Понятия не имею. Похоже на будильник...

Минут через двадцать за дверью Послышалось приглушенное перешептывание. Потом тихие звуки шагов. Что-то слабо скрипнуло – похоже, входная дверь. Потом тишина – полная; слышно лишь, как шипит оседающая, расползающаяся в воде пена. Б. О. быстро ополоснулся под душем, вытерся, обмотался полотенцем, медленно повернул золотистый шар по часовой стрелке, толкнул дверь, прислушался.

– Пошли. Оценим ущерб.

Ущерб был. Из гостиной исчезли тяжелый стереофонический "Шарп" с колонками, видеомагнитофон – это сразу бросилось в глаза. Больше здесь, похоже, ничего не тронули. Открыли шкаф – шубы на месте не оказалось. Выдвинули ящик серванта – столовое серебро, старое, тяжелое, бабушкино, лежало на месте, как стая задохнувшейся в темном ящике мойвы. Заглянули в спальню: судя по слою пыли на мебели, здесь они вообще не были.

– Сейчас я... У Мити в кабинете посмотрю.

Все как будто на месте. Широкий, опирающийся на две массивные тумбы стол, лампа, стопка чистой бумаги, несколько кожаных папок для документов, пыльный компьютерный монитор.

– Не так уж много они унесли, – констатировала она. – Ну, слава богу, обошлось.

– В этом я не убежден, – задумчиво покачал головой Б. О.

– Пойду прилягу. Слишком много впечатлений за один день... – Она потянула его за руку, – Пошли.

Он обвел взглядом спальню, оформленную в сумрачных, снотворных тонах. Стены обшиты квадратами темных дубовых рам, в которых натянут шелк цвета спелой сливы, иссеченный тончайшими светлыми штрихами, – похоже на оттиск косого остановившегося дождя; две прикроватные тумбочки с лампами, стилизованными под керосиновые; встроенный шкаф с отъезжающей вбок дверцей. Дверца сдвинута с места, из темного, пахнущего косметикой проема высовывает вздернутое плечо темно-синее платье с длинным рукавом.

Он наклонился, поцеловал ее в мягкие, податливые губы и почувствовал толчок ее языка, легкий, разведочный. Потом еще один, уверенный, и, не дожидаясь третьего – зазывающего, – скользнул губами по щеке, прошептал на ухо:

– Отдохни, вздремни. В самом деле, денек выдался тот еще.

Он удалился на кухню. Минут через десять до спальни донесся знакомый аромат. Принюхалась – кофе? Не может быть, ведь плита не работает.

Села, выпрямилась, застыла, словно опасаясь резким движением или звуком аромат спугнуть, потянула носом воздух. Да, кофе.

Как это ему удается? – размышляла, по-балетному вытягивая мысок, чтобы просунуть ногу в узкую джинсовую штанину, наползавшую на икру плотно, как вторая кожа, и потом все так же плотно восходившую выше, к колену.

Как ему удается сварить кофе ни на чем? – раздумывала она, пока пальцы рассеянно переползали по плечам томившихся в шкафу нарядов, как бы пролистывая весь гардероб. Нащупала: руку приятно ласкала тонкая шелковистая ткань – черная просторная рубаха с большим мушкетерским отложным воротником. Вырвала, выдернула эту страничку гардероба, приложила к груди, заглянула в зеркало.

– Подойдет.

Двумя пальцами приподняла за лямку лифчик, валявшийся на низком стульчике, прислуживавшем огромному зеркалу, – бледный этот аксессуар туалета висел в руке вяло, как вытащенный из раковины моллюск. Разомкнула пальцы – нет, обойдемся без него, при каждом движении тонкая ткань рубашки так пикантно шевелится вслед за колыханием груди, пусть он это видит, в другой раз не станет уводить губ.

– Как тебе это удалось? Призвал на помощь братскую стихию природного огня?

Проходя с этими словами на кухню, она окунулась в густой аромат, окутывавший стол, на котором сочно дымилась чашка, – как раз в тот момент, когда Б. О., стоя у плиты спиной к окну, резко приподнимал локоть, вслед за этим что-то едко зашипело.

– Ну вот, убежал...

В ответ на ее приветственную реплику он пояснил:

– Вентиль же был перекрыт. Вон там, за плитой.

Ну конечно: покидая этот дом, она опустила рычажок подачи газа – так, на всякий случай.

– И как я забыла? Мне бы вспомнить, и ничего бы не случилось.

Джезва, сияющий воротничок которой был обтянут потеками кофейной лавы, застыла в полунаклоне, выплеснув на блюдце клочок рыжеватой пенки.

– Ты хочешь сказать, эти ребята тогда не пришли бы? – Б. О. медленно налил кофе в чашку. – Пришли бы, никуда не делись. Не под этим предлогом заявились бы, так под каким-то еще. Случайных налетов не бывает. – Он помолчал, задумчиво помешивая кофе в чашке. – Что это был за звук?

– Звук?

– Ну тот, странный – мы его слышали, сидя в ванной.

С минуту она сидела, прикрыв глаза и уронив голову на грудь, блуждая в глубинах памяти, потом медленно приподняла веки, и в глазах ее обозначилась смутная догадка.

– Ком-пью-тер, – тихо произнесла она, как тугой экспандер растягивая слово.

– Что? – вздрогнул Б. О.

– Да! – Она звонко хлопнула ладонями по коленям. – Ну конечно же! – Порывисто поднялась, торопливо зашагала по кухне, глядя себе под ноги. – Точно. При загрузке он что-то пиликал. Какую-то мелодию. Известную. Я забыла какую.

– Компьютер... – угрюмо повторил Б. О. после паузы. – Если эти ребята приходили исключительно за тем, чтобы поиграть в компьютер твоего мужа, то дело, похоже, дрянь. Видик и прочее барахло они конечно же так прихватили, для отвода глаз. – Он, по-прежнему глядя в кофейную чашку, сокрушенно покачал головой. – Бася, ты же должна понимать, что они не за золотом-бриллиантами приходили, это и первокласснику ясно.

– А за чем?

Он медленно повернулся к ней:

– За чем-то более ценным.

* * *

Б. О. быстро прошел в кабинет, уселся за компактный компьютерный столик с выдвижной панелью под клавиатуру, включил машину. В поле монитора стремительно пронеслась загрузочная информация, и во встроенном динамике прожурчала знакомая мелодия.

– А странная машинка, – Б. О. оттолкнулся от столика, стул на колесиках откатился на полметра. – Очень странная. Тут и намека нет на то, что компьютер принадлежит деловому человеку, – он указал на монитор. – Ни черта же нет из традиционного набора. Зато масса всего, что к бизнесу никакого отношения не имеет. Мама дорогая, зачем ему эти художественные редакторы? Он увлекался живописью?

– Да. В детстве ходил в художественную школу. Потом забросил, конечно... Вообще он очень любил компьютеры. Мог ночь напролет просидеть за монитором. А этот компьютер... Да, он вечно что-то рисовал, картинки сканировал или из Интернета скачивал. Что-то с ними делал. Говорил, что так он отдыхает. А на работе у него все до потолка было этим железом заставлено, на это он денег не жалел... Ой! Диски!

– Диски?

– Да, диски.

Их не было. Большая коробка с прозрачной откидывающейся крышкой, битком набитая дискетами, несколько блоков с си-ди, множество коробочек поменьше – все это стояло вон там, на полке над монитором. Теперь на их месте только пустые квадраты, хорошо заметные на темном, выстеленном пылью дереве.

– Пойди отдохни. Приляг, что ли... А я тут пошурую пока. Иди. Расслабься. Выпей что-нибудь.

– Да уж. Пойду выпью.

В баре она наткнулась на бутылку кампари. Налила в высокий стакан, пошла на кухню, вытрясла из ячеистой пластиковой ванночки лед, опускаясь в жидкость, он тонко потрескивал. Сидела за столом, взбалтывала напиток, наблюдала, как медленно истаивают ледяные кубики, как стачиваются их грани, и вот они уже начинают походить на катышки обточенного морским прибоем стекла.

Б. О. пропадал в кабинете не меньше часа, она успела выпить три дозы, но ни расслабленности, ни привычного покачивания на плавной волне, которое обычно появлялось после нескольких глотков, не почувствовала.

– Тебе плеснуть? – приветствовала она появление Б. О. на кухне, – Нашел что-нибудь?

– Нет. Ничего. В этой машине вообще нет текстов. Только каталоги с картинками. Проглядел их на всякий случай. Пусто. – Он помолчал, медленно чертя пальцем круги по клеенке. – Но что-то ведь они искали. Тут одно из двух. Либо они не нашли, либо нашли, но побили, потерли файлы. Хотя...

– Ну договаривай.

– Я не думаю, что, обладай твой Митя чем-то важным и ценным, он держал бы это в домашнем компьютере. Или на тех же дисках, которые у всех на виду., Но так или иначе, он, похоже, чем-то серьезным владел. И боюсь, что... – Он осекся на полуслове, возникла напряженная пауза. – Ладно, хватит на сегодня, – Б. О. взболтнул стакан, поднес ко рту, но пить не стал, поднялся со стула.

– Ты куда? – спросила она.

– Да так, по делам. Где у вас тут диспетчерская находится?