Текст книги "О времени, о товарищах, о себе"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

На Западе собирается гроза

Не прошло и двух лет с тех пор, как я выехал из Германии. Иногда мне казалось, что я все еще слышу звук сапог марширующих по улицам гитлеровских солдат и их хриплые голоса. Видимо, поэтому все, что писалось о Западе в наших газетах, мною воспринималось остро.

В 1936 году угроза германской и японской агрессии стала более ощутимой, чем это было в 1935 году.

Выступая в Лиге Наций, Литвинов говорил: «Мы должны сознавать, что в настоящее время нет ни одного государства, большого или малого, которое не подвержено угрозе агрессии, и что если ближайшая война и пощадит то или иное государство, то оно рано или поздно привлечет к себе вожделение вышедшего победителем из войны агрессора».

Газеты этих дней много пишут о военных планах Германии. Известная французская журналистка Женевьева Табуи писала, что «осуществление германских планов в отношении Чехословакии, намечавшихся ранее на осень 1937 года, неожиданно перенесено на осень текущего года. …Германский план, по-видимому, включает организацию мятежа в немецких округах Чехословакии против центральной власти, а также создание «автономного правительства»

Первого августа – в международный и антифашистский день все газеты вышли со статьями, посвященными проблемам войны и мира.

Войны, собственно, уже идут. Италия послала войска в Абиссинию, в Испанки франкисты подняли мятеж против республики при полной поддержке и помощи из Италии и Германии.

Четвертого августа в Москве на Красной площади состоялся митинг солидарности с испанским народом. На митинге присутствовало сто двадцать тысяч трудящихся Москвы.

Открывая митинг, секретарь Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов Шверник сказал:

«Трудящиеся всего мира с глубочайшим волнением и тревогой наблюдают за событиями в Испании. Это чувство тревоги всего трудящегося человечества вызвано тем, что вокруг событий, происходящих в Испании, объединяются и борются два непримиримых лагеря. С одной стороны, лагерь фашизма, лагерь ничем не прикрытой зверской реакции, мракобесия и форсированной подготовки новой братоубийственной мировой войны.

С другой стороны – лагерь демократии, лагерь свободы, лагерь сторонников мира, отстаивающий жизненные интересы всего человечества, лагерь, объединяющий под знаменами единого фронта всех, кому дороги все лучшие завоевания человеческой культуры.

…Вот уже пять лет с 1931 года, как в Испании идет борьба революции и контрреволюции».

На митинге выступали рабочие, ученые, писатели, волнующие речи произнеси писатель Фадеев и академик Ферсман.

Такие же митинги прошли в Ленинграде, Киеве, Минске. В адрес президента Испанской республики Асанья и председателя Совета Министров Хираля направлялись телеграммы с выражением глубокого сочувствия и пожеланиями успехов в борьбе против реакции.

Все это говорило о нарастании накала борьбы и свидетельствовало о дальнейшем росте военной опасности. Мир неукоснительно двигался к войне.

Проверка партийных документов

В течение двух лет по всей стране проводились два больших партийных мероприятия – вначале проверка партийных документов, а затем их обмен. Как проверка партийных документов, так и обмен выявили в партии много чуждых людей, а также и прямых врагов, проникших в отдельные партийные организации.

Когда я прибыл в Челябинск, то на заводе проверка партийных документов еще полностью не закончилась, и на одном из открытых партийных собраний шло рассмотрение всей прошлой деятельности одного из членов организации.

Он был коренным жителем Челябинска – здесь в городе родился и за всю свою жизнь из Челябинска никуда не выезжал.

– Ну, а где ты был, когда казаки захватили власть в городе? Тогда все члены партии были мобилизованы для борьбы с казаками?

– За два дня до этого я уехал на охоту. И эти дни меня в городе не было, – ответил проходивший проверку.

– Все члены организации были предупреждены об опасности положения, как же ты это на охоту собрался в такое время? – последовал новый вопрос. – Струсил, что ли? Тогда так и скажи, чего же молчишь?

Спрашиваемый – один из работников отдела снабжения – высокий, худой человек, стоял опустив голову и переминался с ноги на ногу.

Кто-то из присутствовавших на собрании вполголоса произнес:

– Если бы мы все знали, что такие вопросы нам задавать будут – тогда наверное и проступков бы многих не совершали. А сколько ему в то время лет было?

Последняя фраза долетела до председателя.

– Ты какого года рождения? – И сам же ответил, перелистав лежавшие перед ним бумаги – 1900-го. Уже вполне сознательным был. За свои поступки мог отвечать.

Я сидел и думал – знаем ли мы всех тех, с кем ежедневно встречаемся, разговариваем, участвуем в общем процессе производства вот этого сложного завода.

Нет, не знаем. Только небольшая часть огромной массы людей нам знакома – остальных мы не знаем совсем. В стране недавно закончилась гражданская война. Где они были тогда? Все ли тогда находились по одну сторону баррикад. Что они тогда делали?

– Ну, а как он работает у себя в отделе?

Раздалось сразу несколько голосов:

– Хорошо, он один из самых старательных…

– Ну что же, будем считать проверенным.

…В одну из встреч с Тевосяном он с большой тревогой в голосе оказал:

– Боюсь, как бы дров не наломали.

В Челябинске те же самые опасения высказывал Власов. Как-то он пришел из обкома явно расстроенный.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Неприятный разговор был с Рындиным.

Я знал, что секретарь обкома Рындин не благоволил Власову.

– На совещании он вдруг обратился ко мне с вопросом, – стал рассказывать мне Власов о том, что было в обкоме. – «Как же это к вам на завод троцкистка пролезла?» и назвал фамилию одной учительницы. Я сказал, что, как вам известно, кадры в школах подбираются гороно, а не нами. И в это время один из членов обкома, поддерживая Рындииа, сказал: «Мы знаем Власова как волевого человека. Когда он не хочет, например, выполнить просьбу обкома, так он такую энергию развивает, что просто диву даешься, а здесь троцкистка преподает в школе, где обучаются дети рабочих завода, и он отгораживается от этого чисто формальными рассуждениями». – «Я эту учительницу знаю, никогда она троцкисткой не была, правда, дружила с одной действительно троцкисткой, но это было еще до дискуссии с троцкистами. Да откуда вы взяли, что она троцкистка?» – в запальчивости спросил я. «Ну, откуда мы взяли – это нам знать. А вот почему вы не интересуетесь своими кадрами и раскрываете двери для троцкистов, этим нам, видимо, надо поинтересоваться». Так что, по-видимому, мной будут интересоваться, – тихо проговорил Власов. – Здесь можно легко и голову потерять. Вы знаете, как ко мне относится Рындин.

Перед этим разговором с Власовым я прочитал в «Правде» статью Бориса Левина «За что человека посадили в тюрьму?»

И я напомнил Власову об этой статье – мне кажется, что начинают обращать серьезное внимание на допущенные ошибки, и этот разговор в обкоме объясняется, видимо, тем, что Рындин вообще вас недолюбливает.

– Может быть.

А статья, опубликованная третьего августа в «Правде», выделялась из всего того, что в течение последних двух лет печаталось в газетах.

«Бывают всякого рода ошибки. В том числе и судебные, – писал Левин.

Но дело Есюнина – это не ошибка, это двойное преступление людей, которые находятся на партийных и судебных постах.

Конюха Кардяжской бумажной фабрики Ивана Есюнина исключили из партии за сокрытие социального происхождения. Он скрыл, что у отца до революции в деревне была бакалейная лавка. Правда, сам Иван Есюнин ползал тогда еще двухлетним пискуном под столом.

Не только лавки, но, пожалуй, и вывески торгового заведения своего отца Иван Есюнин не запомнил. Вот что скрыл при вступлении в партию Есюнин, написав в анкете, что он сын середняка.

Райком отобрал партийный билет. Но бдительность в Зуевском районе Кировского края блюдет не только райком, но и энергичный народный судья. Может быть, у этого народного судьи в работе летнее затишье и попросту делать нечего.

Может быть, жаркая погода мешает нормально осуществлять высокие судебные функции. Но судья Фофанов принялся за дело Есюнина со страстностью и горячностью необычными и удивительными. Учиняется длительное следствие. Вызываются десятки свидетелей для выяснения социального прошлого конюха Есюнина. Заводится дело. Пишутся протоколы дознания, и в заключение – скорый и далеко не милосердный приговор:

…Есюнина Ивана Александровича на основании ст. 169-й 2 ч УК подвергнуть мере наказания – лишению свободы сроком на полтора года…

Бдительность – до конца! Не откладывая, человека отправили в тюрьму.

Есть строгие директивы партии о том, что человек после исключения из партии за проступки, не порочащие его как беспартийного работника Советского государства, не лишается прав, которыми пользуется любой беспартийный в нашей стране, и в частности права на труд.

В Зуеве, видимо, проводят партийные директивы, ставя их вниз головой, извращая и уничтожая их.

В Зуеве конюха Есюнина, виновного только в том, что он исключен из партии, лишили работы и посадили в тюрьму. Посадили в тюрьму честного рабочего, ударника, пять раз премированного.

…Посадили в тюрьму отца пяти малых ребят. И никто в большом районе, никто из партийных, советских руководителей не подумал о том, что это – вопиющее безобразие.

Кто же после этого поверит судье Фофанову, что приговор «окончательный».

Нет не окончательный. Мы не сомневаемся, что окончательный приговор будет гласить:

За издевательство над честным человеком, за грубейшее извращение директив партии – народного судью Фофанова лишить права судить людей.

Ибо не только судить, но и заводить дела нужно с головой».

От редакции в конце статьи стояло:

«Обращаем внимание прокурора СССР на грубейшие искажения линии партии в судебной практике, допущенные в деле И. Есюнина. Имеющиеся у нас материалы говорят о том, что случай с Есюниным далеко не единичный. Так по Гурьяновскому округу Казахстана осуждены по аналогичным делам десятки исключенных из партии. Судья Дангазского района этого округа Зиновьев осудил на разные сроки лишения свободы 37 исключенных из партии по мотивам сокрытия социального происхождения при вступлении в партию».

…Власова на некоторое время оставили в покое. По-видимому, это было результатом второй статьи, появившейся в «Правде» 17 сентября 1936 года. Статья «О большевистской бдительности и усердствующих дураках» шла от редакции, без подписи. Она начиналась словами: «Революционная бдительность – неотъемлемое качество большевика. Бдительность необходима на любом участке, во всякой обстановке, она должна пронизать каждый шаг и каждое действие коммуниста…»

А далее в статье приводятся примеры извращения этого призыва к настороженности.

…«Легче всего, понятно, написать резолюцию о бдительности, размахнуться и бить всех, кто попадет под руку, из-за пустяков исключать люден из партии, лишь бы самому жить спокойно.

Таких случаев, к сожалению, немало.

Вот, например, Шестов, секретарь Меловатского райкома Воронежской области.

Услышал он. что председатель райисполкома тов. Морозова, отдыхая в Сочи, совершенно случайно оказалась в одной комнате с женой впоследствии разоблаченного троцкиста. И пошла мутить дурацкая голова непутевого секретаря. В два счета исключается из партии тов. Морозова, а заодно и секретарь райисполкома тов. Путилин.

За что, спрашивается? Откуда такая легкость в отношении к членам партии?

И это называется бдительностью! Головотяпство это, глупости, а не бдительность.

Такой секретарь способен только плодить врагов и наносить вред партии».

Позже я часто вспоминал эти предупреждения центрального органа нашей партии о необходимости внимательного отношения к людям.

Серго пятьдесят лет

28 октября вся страна очень тепло отмечала пятидесятилетие Орджоникидзе.

Газеты заполнены приветствиями, статьями о Серго и его деятельности как на фронтах гражданской войны, так и в промышленности.

Первая страница «Правды» занята приветствиями: от Центрального Комитета партии, от ЦИКа СССР, Совета Народных Комиссаров. Серго приветствуют летчики – Герои Советского Союза Каманин, Ляпидевский, Леваневский, Доронин, Молоков, Водопьянов, Слепнев, Громов, Чкалов, Байдуков, Беляков.

Газеты приводят исторические документы, связанные с прошлой деятельностью Серго, телеграммы времен гражданской войны, посылаемые им Ленину, и телеграммы Ленина Орджоникидзе.

Надежда Константиновна Крупская в очень теплом письме пишет: «Дорогой Серго. 50 лет Вам исполняется. Будет чествовать Вас завтра вся страна. Хочется и мне пожать Вам крепко руку. Не умею я говорить великоторжественных слов. Вы всего себя отдаете великому делу строительства социализма, в этом все…»

Демьян Бедный написал стихи:

 
Полвека прожито. Геройский пройден путь.
В привете нелегко осилить эту тему.
Родной Серго, большой поэт когда-нибудь
Из биографии твоей создаст поэму.
 

…В 1936 году Серго очень много выступал на разного рода совещаниях представителей основных отраслей тяжелой промышленности.

Каждое такое совещание оставляло глубокий след – на них поднимались основные вопросы промышленности и намечались пути их решения.

В середине 1936 года были ликвидированы коллегии наркоматов, а вместо них созданы советы при наркомах. В советы при наркомах были привлечены руководители предприятий, крупные инженеры, передовые мастера и рабочие.

29 июня, выступая на первом заседании совета при народном комиссаре тяжелой промышленности, Серго поднял вопросы, которые являются главными вопросами нашей промышленности сегодня – через тридцать лет!

Серго говорил: «Качество наших машин до сих пор заставляет желать очень многого.

Качество, товарищи, становится одним из краеугольных вопросов нашего дальнейшего развития».

На этом же совещании он поднял вопрос о недостатках нашего планирования: «Пора нам отказаться от планирования выполнения плана по валовой продукции.

Надо планировать выполнение программы не по валовой, а по товарной – сколько готовой продукции мы выпустили для нашего населения, для нашего народного хозяйства».

Все участники совещания шумными аплодисментами горячо поддержали оба предложения Серго.

Но он их, к сожалению, не смог осуществить – смерть пометала этому.

Но не всегда все шло гладко

Как-то уже поздно вечером только что я возвратился с завода, отпустил машину и, не успев еще снять пальто, услышал телефонный звонок. Звонили из первого цеха. Там в эти дни на одной из больших печей производили первые плавки 75%-ного ферросилиция – это было новое производство, и управлять печами было очень трудно. Звонил заместитель начальника цеха.

– Не можем с печью справиться, приезжайте. Мы за вами послали дежурную машину.

Пришлось возвращаться на завод. Когда я подошел к зданию цеха, то у входа увидел группу рабочих, которые что-то оживленно обсуждали. Войти в цех было невозможно. Из огромной печи, как из кратера вулкана, летели куски оплавившегося кварца, кокс и брызги жидкого металла. Закрывая полой пальто лицо, я буквально влетел на площадку печи, а с нее в будку управления печью. Там сидела бледная, со следами слез на щеках, девушка-регулировщица.

– Что случилось?

– Не знаю! Печь работала все время не очень спокойно, и нагрузка сильно колебалась, а теперь и совсем управлять нельзя.

В будку вбежали и мастер и заместитель начальника цеха. Что делать? Если выключить печь, все застынет и тогда скоро ввести ее вновь в действие будет невозможно. Стекловидная масса кварца станет не электропроводной. Тогда надо будет вырубать сплавившийся кварц, а это означает остановку на несколько дней и связанные с этим потери производства.

Но думать долго тоже нельзя.

– Переходите на низкокремнистый сплав, грузите железную стружку и уберите из шихты кокс, замените его древесным углем, снизьте количество восстановителя в шихте.

Эту ночь спать не пришлось.

К утру зигзагообразная кривая нагрузки на приборах стала спокойной, проплавили все, что было загружено. После того как процесс наладился, стали разбирать причину «вулканической» деятельности печи.

В чем же дело? Неправильная загрузка шихты – вот и все. Внизу много кварца, а сверху кокс, перекрытый опять кварцем.

После ряда неполадок наконец овладели и этим процессом и перешли к производству еще более сложных продуктов – девяностопроцентного ферросилиция и чистого кремния.

На заводе любили новые производства, и интерес к ним был настолько велик, что забывали обо всем. Это была какая-то неуемная страсть, и она захватывала всех.

Помню, как-то поздно ночью – было около трех часов – раздался телефонный звонок. Телефон стоял у меня на тумбочке рядом с кроватью. Звонок в такой поздний час говорил обычно о неблагополучии на заводе. Я поднял трубку, и знакомый голос одного из инженеров спокойно спросил меня:

– Я вас не разбудил?

– Конечно, разбудил, а в чем дело?

– Мне в голову пришло объяснение, почему все-таки реакция восстановления хрома идет не до конца.

Мне сначала было досадно, что по такому вопросу он мне звонит на квартиру поздно ночью, а затем стало радостно. Молодец – не может до утра дождаться.

Это хорошо!

В течение этих двух лет я часто задерживался на заводе на сутки и даже больше. В особенности когда мы осваивали новые сорта феррохрома с очень низким содержанием углерода. Это было очень трудным делом. Процесс не ладился. В какой-то бригаде, вероятно, нарушалась технология. Нужно было установить, кто нарушает и что именно. Я решил сам просмотреть работу всех бригад. Ведь я одно вижу, а другой – другое. Если кому-либо поручить, он сможет и не заметить то, что вижу я, так же как и я могу не обратить внимание на то, на что другой обращает. Ничего не случится, если пробуду у печи сутки. Нет, не сутки, ведь надо пробыть во всех четырех бригадах, каждая работает по восемь часов – это тридцать два часа нужно будет пробыть у печей и поймать в конце концов то, что ускользает от нашего внимания.

…Сменились уже три бригады и вернулась в цех опять первая, а я все находился у печи.

Еще не принимая смены, ко мне подошел бригадир и с какой-то особой нежностью в голосе спросил:

– А вы совсем не уходили? Так и свалиться можно.

Мы вам сейчас лежак принесем к печи. Вы хоть немного прилягте. Если заснете, мы вас разбудим. Слово вам даю, что разбудим.

Эта человечность и какая-то особая теплота трогала до глубины сердца, и хотелось сделать все, чтобы быть достойным такого отношения.

Производственный план 1936 года закончили досрочно со значительным перевыполнением. Все были довольны и успехами на производстве, и всеми условиями как дома, так и на работе. На заводе велось интенсивное жилищное строительство, большинство работающих было неплохо устроено, и открывались перспективы дальнейшего улучшения жилищных условий. Коллектив был крепко спаян общими интересами большого, нового производства.

Празднование Нового года решили провести всем инженерно-техническим коллективом вместе. Такие встречи мы проводили уже не раз, и на заводе действовал неписаный закон. Если директор мог позволить себе на вечере немного выпить, технический директор в этот вечер ни капли спиртного в рот не брал. Если на вечере выпивал главный механик или главный энергетик завода, то их заместители не притрагивались к рюмке. Все чувствовали ответственность за дела на заводе, и кто-то из руководства должен был быть готовым руководить производством.

Кстати сказать, среди руководящих работников завода никто не имел пристрастия к спиртному.

В этот новогодний вечер дежурными по заводу был я вместе с заместителем главного механика Сюткиным. Сюткин был очень интересный человек. Большого роста с красивой окладистой русой бородой и правильными крупными чертами лица, он напоминал мне былинного русского богатыря. Спокойный и сильный человек – Сюткин уже самой своей внешностью внушал доверие. Он обладал большими природными способностями и богатым жизненным опытом.

Как-то, рассказывая о своем детстве, он поведал мне о том, что за всю свою жизнь в школе был всего один день и выучился грамоте дома самоучкой. В день начала занятий в школе, когда он вернулся с первых уроков, отмечая начало его учения, домашние устроили праздничный чай и опрокинули на него самовар с кипятком. Он долго проболел и после этого уже в школу не пошел.

Итак, на этот вечер в «горячем резерве», как это называлось, были мы с Сюткиным.И вот, когда мы сидели за новогодним столом в клубе завода, ко мне подошел Сюткин и, чтобы не расстраивать других, наклонившись, тихо сказал:

– На заводе авария. Только что звонили, надо ехать. – И мы вместе с Сюткиным вышли из-за празднично убранного стола.

– В чем дело? – на ходу спросил я Сюткина.

– По всей видимости, прорвало магистральную трубу, питающую завод водой. Я звонил на насосную станцию, у них все в порядке, все насосы работают, а на печах воды нет. Что же еще может быть? Надо ехать на линию. Все печи отключены.

Водоснабжение для ферросплавного завода было так же важно, как и электроснабжение. При ограничении в подаче электроэнергии, так же как и при недостаче воды, мы вынуждены были отключить часть электропечей.

Мы поехали к месту, где проходили магистральные трубы водопровода.

Стояла лунная ночь. На небе ни облачка, и в чистом морозном воздухе особенно ярко светили звезды. Мороз достигал тридцати двух градусов.

Когда мы подъехали к месту аварии, перед нашими глазами открылась фантастическая картина. В месте соединения двух труб пробило прокладку, и фонтан воды под большим напором бил вверх на высоту нескольких десятков метров и падал в сторону железнодорожной ветки, по которой доставлялся уголь на районную электростанцию. Падающие струи воды немедленно замерзали, образуя нагромождения льда причудливой формы. Была серьезная опасность, что лед перекроет полотно железной дороги и прекратится подача угля на станцию. Тогда авария примет районный масштаб.

Сюткин сразу оценил опасность и крикнул шоферу:

– Топор!

У каждого шофера на заводе в багажнике всегда лежал топор.

«Зачем ему топор?» – мелькнуло у меня.

– Скорее топор, – повторил Сюткин, обращаясь к замешкавшемуся шоферу.

Выхватив из рук шофера топор, он подбежал к поленнице дров и быстро затесал одно из полен на конус и бросился к бьющему фонтану. Сильным ударом обуха Сюткин вогнал клин в щель, из которой била вода, и течь прекратилась.

Весь мокрый, с сосульками замерзшей воды на бороде и бровях – он был похож на какого-то сказочного деда-мороза из детской сказки.

Сюткин снял шапку, вытер варежкой лицо и, улыбаясь, сказал:

– Ну вот, теперь можно и обсуждать, как аварию ликвидировать будем. Теперь для рассуждений у нас есть время. Печи-то включать можно, – сказал он мне.

Мы пошли на завод к печам. Сюткин быстро разработал план аварийных работ, дал необходимые указания ремонтникам и потом предложил мне вернуться в клуб.

– Вы идите, а то волноваться будут – весь праздник им испортим. Теперь никакой опасности нет. А я пойду переоденусь.

В интенсивной деятельности протекала жизнь, и один день не был похож на другой.

В течение 1936 года завод нередко навещали разного рода делегации. С завода Круппа прибыла небольшая группа специалистов. Одного из них – Кютнера – я знал лично, мы с ним встречались в Эссене. Они побывали не только на заводе, но и в окрестностях Челябинска. Когда мы подошли к берегу озера Смолина и Кютнер увидел на нем плавающих диких гусей, он буквально замер от удивления.

– Неужели это на самом деле дикие? – спросил он меня. (Кютнер был охотником.) – Признаться, когда вы мне рисовали эти картины Челябинска там у нас, в Эссене, я не верил, что здесь, на окраине большого города, может быть нечто подобное.

Завод посетила группа работников из профсоюзов Чехословакии. Прибыли комбайнеры из Кустаная. Многие из делегаций мне приходилось сопровождать по заводу и знакомить с производством.

Один из комбайнеров по дороге, когда мы шли от заводоуправления к плавильному цеху, рассказывал мне о трудностях работы на комбайне:

– Машина грохочет, кругом пыль летит, а солнце жарит, глаза пот застилает, а ее машину-то, вести надо, глаз от нее отводить нельзя.

Когда же мы поднялись на площадку печи и он увидел ослепительно белое пламя ревущих вольтовых дуг и снующих около них в валенках и войлочных шляпах рабочих, которые железными прутьями шуровали в печи, мой рассказчик замолк.

Он не сводил глаз с тех, кто уверенно орудовал около печей, управляя потоком расплавленной массы металла и шлака.

При выходе из цеха он спросил меня:

– Они все время вот так и работают?

– Да, все время.

– А я думал, что труднее нашего дела нет ничего на свете.

Комбайнер долго еще оглядывался назад – туда, где среди огненной стихии ревели электропечи, а около них двигались люди.

…Один из членов чехословацкой делегации, посетившей завод, – старый, высокий и худой литейщик сказал мне, когда мы закончили осмотр цеха:

– А в других странах такие заводы не показывают Таких заводов в мире не много. Никто не хочет делиться секретами своего производства, а вы вот показываете.

Потом мы пошли осматривать жилые дома. Старик литейщик из Чехословакии обращал мое внимание на каждую деталь, не упуская из виду ни одну мелочь.

Кое-что ему явно не нравилось.

– А вот так мы уже у себя в Чехословакии проводку больше не делаем. Она у вас идет на роликах по стенам, а мы ее утапливаем в стены, и на стенах ничего не болтается, все спрятано. Зачем вы так делаете?

И мне стало как-то не по себе и от его вопроса и от пристального осуждающего взгляда.

Потом он подошел к окну, посмотрел на форточку и сделал новое замечание:

– Вертушки эти тоже плохие, их надо вам заменить.

И я чувствовал, что эго говорит со мной не представитель другой страны, а свой человек, которому дорого все, что делается у нас, что он печется о том, чтобы из нашей страны не ушли секреты производства, а качество нашего строительства и всего того, что мы делаем, было бы отличным.