Текст книги "О времени, о товарищах, о себе"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Самые простые гвозди

Я уже писал, что при заводе был выстроен большой жилой поселок и особой остроты жилищный вопрос не представлял. Однако жильем все же приходилось много заниматься. В те годы многие рабочие отказывались идти в большие каменные дома. В квартиры, расположенные на первых этажах, еще шли, но поселиться выше многие наотрез отказывались.

– Куда же это я поросеночка-то поселю? Ну, сам-то еще туда-сюда, на третий этаж заберусь, но как с поросенком-то быть?

Почти во всех дворах выстраивались сараи, в которых жильцы держали самый разнообразный скарб или живность – поросят, кур, а некоторые даже коров.

На завод пришло много рабочих из деревень. Они еще не могли представить себе жизни без привычного занятия – выращивать скот и птицу. Тем более что эго было значительным подспорьем к заработку, в особенности у низкооплачиваемых рабочих, не имеющих квалификации. На всех заводах Урала в старое время многие рабочие имели свои небольшие хозяйства. В 1929 году, когда я впервые попал на небольшой уральский заводик Пороги, я еще застал этих полурабочих-полукрестьян. Почти все они держали скот – и не только коров и свиней, но даже и лошадей. У них были большие огороды и сенокосные угодья.

В те времена даже металлургические заводы во время сенокоса останавливались. Директора заводов не могли ничего сделать, чтобы удержать своих рабочих на заводах, и вынуждены были на время сенокоса прекращать работу даже в основных цехах и производить разного рода ремонтные работы.

Среди рабочих ферросплавного завода также была тяга к земле, многие из них хотели иметь земельные участки, огороды, сады и держать живность. В то время это поощрялось, и наряду с жилищным строительством, которое вел сам завод, недалеко от заводской территории под индивидуальное строительство был отведен значительный земельный участок.

Завод оказывал строителям посильную помощь: выделял автомашины для доставки материалов, отпускал шлак и некоторые другие отходы производства. Но этого было недостаточно. К нам стали поступать сведения, что на индивидуальное строительство текут также заводские материалы, которые были дефицитными и для завода.

Когда же на заводе была поднята кампания за усиление режима экономии и стали интенсивно искать пути к снижению расходов всех видов материалов, был поднят также вопрос и о том, что часть заводских материалов расходуется не по назначению. Как-то ко мне пришел начальник отдела снабжения завода и сказал:

– У нас большой расход гвоздей. На каждый ящик для упаковки ферровольфрама (а гвозди шли главным образом на изготовление ящиков) необходимо пятьдесят шесть гвоздей, допустим, шестьдесят. Сколько мы изготовили ящиков, известно, легко подсчитать, сколько требуется гвоздей на всю программу. А вы знаете, сколько мы гвоздей израсходовали? В четыре раза больше! Знаете, куда наши гвозди идут? На индивидуальное жилищное строительство. Весь поселок, что вырос за заводом, на наших гвоздях держится. Охрана в проходных многих задерживала и гвозди у них из карманов высыпала. Тащат наши гвозди!

Вопрос о гвоздях был поднят на производственно-техническом совещании. Когда Воронов привел свои расчеты о действительной потребности завода в гвоздях и повторил то, что говорил уже мне – тащат наши гвозди, кто-то из участников совещания спокойно произнес:

– И будут тащить! В продаже гвоздей нет. Что же строителям-то делать, как не воровать. И рады бы купить, да негде.

Вот тогда впервые и возникла мысль об организации на заводе гвоздильного производства, хотя бы полукустарного. Мы вместе с Вороновым решили собрать наиболее заинтересованных в получении гвоздей, тех, кто на выделенном около завода участке строил себе индивидуальные домики. Коротко рассказали, что происходит на заводе.

– Вообще расхитителей следовало бы отдать под суд кое-кого из сидящих здесь также задерживали в проходной и отбирали гвозди, – сказал Воронов.

– А вы продайте их нам, тогда и тащить никто не будет. Без гвоздя-то доски на крыше держаться не будут! Да их не только строители тащат. В любом хозяйстве гвозди нужны.

– Ну а если мы поставим небольшой станочек и на нем тонн десять-двадцать гвоздей сделаем – как вы думаете, хватит этого на ваше строительство? – спросил я.

– Да если бы и вдвое меньше дали, и то хватило бы, – с жаром сказал один из присутствующих на собрании.

А что, если проехать на Магнитогорский завод и выпросить там проволоку-путанку – брак? Когда я был на Магнитке, то у прокатного цеха видел целые кучи путаной проволоки. Мне казалось, что ее можно выправить и на волочильном станке перетянуть на более тонкую, а, имея проволоку различной толщины, на небольшом станочке можно наделать уйму гвоздей.

Все это я рассказал на собрании и спросил:

– Вот, если хотите, мы вам поможем, достанем проволоку, установим станочек, а вы поработайте. Надо будет проволоку править и протягивать ее. А будет проволока – будут и гвозди.

Все с радостью дали согласие.

«Теперь надо ехать на Магнитку и доставать проволоку», – подумал я, уходя с собрания.

Директором Магнитогорского завода был тогда Абрам Павлович Завенягин. Он был чрезвычайно инициативный и упорный человек. Если уж что-нибудь задумал, то не было, казалось, ни доводов, ни силы, которые заставили бы его изменить свою точку зрения.

К своим решениям он приходил путем глубокого анализа всех доводов «за» и «против». Он мог подолгу, внимательно выслушивать людей, тщательно взвешивать все их аргументы, никогда не обрывая собеседников. Совещания, которые он проводил, были длительными. Мне казалось, что нельзя так долго выслушивать порой очень скучные и нудные, а иногда и просто глупые речи.

Надо же дать человеку высказаться, а может быть, он что-нибудь и путное скажет, – смеясь, говорил он иногда мне, когда мы вместе возвращались с таких длительных и утомительных совещаний.

В первой части этой книги я рассказывал о том, как в Горной академии, будучи одновременно и студентом и заместителем ректора, Завенягин, не прибегая к правительственным дотациям, сумел изыскать средства на оборудование лабораторий.

Тогда Завенягину было всего двадцать лет. В тридцать четыре года он был уже директором крупнейшего в стране Магнитогорского металлургического завода, кандидатом в члены ЦК партии и членом Челябинского областного комитета.

Мне было известно, как высоко ценил Тевосяна и Завенягина Серго Орджоникидзе и с каким особо глубоким уважением они оба относились к Серго.

Я знал, как тщательно и с какой любовью они выполняли все его поручения, Больше всего они опасались, как бы ненароком не подвести Серго. Не передоверяя никому, они сами тщательно следили за тем, чтобы все указания Серго неукоснительно выполнялись.

Серго также хорошо знал – эти двое его никогда не подведут, им можно безгранично верить.

Это был типичный пример хороших, здоровых отношений между государственным деятелем старшего поколения, выпестовывающим новые кадры руководителей, и представителями новой молодой поросли. Отношения, основанные на глубоком уважении, доверии и взаимной заботе.

От Тевосяна я нередко слышал:

– Очень боюсь, что Серго расстроится. С производством листовой стали у нас дела не клеятся:.

Или:

– Ну и порадуется Серго – нам удалось перекрыть все свои прежние рекорды по производству стали.

Завенягин приезжал в Челябинск на заседания обкома, и я с ним имел возможность встречаться.

После совещания относительно изготовления гвоздей я и решил переговорить с Завенягиным, прежде чем ехать на Магнитку.

– А я завтра в Челябинске буду, – сказал мне Абрам Павлович, когда я позвонил ему на завод. – В Челябинске мы и поговорим, кстати, и повидаемся, а то я тебя уже давно не видел.

С Завенягиным мы встретились на даче у Власова, я еще жил один – семья находилась в Москве. Жена болела. Власов предложил переночевать у него, и мы с Завенягиным расположились в одной комнате. Спать нам не пришлось, проговорили до утра. Вспоминали Горную академию, Гипромез.

– А помнишь, как тебе от Серго попало?

– Почему ты это вспомнил?

– Почему? Мне кажется, что Серго обладает каким-то особым даром поднимать настроение людей, зажигать их, вдохновлять. Он как аккумуляторная станция огромной мощности.

Даже тогда, когда он наказывал людей, он их вместе с тем и приподнимал.

– Ударить можно по-разному. Стукни человека по кумполу, у пего голова опустится, и он, кроме своих сапог, ничего не увидит; ударь его по подбородку, у него голова приподнимется, и он увидит новые горизонты. Так, что ли?

Мы оба в темноте рассмеялись.

– А помнишь, какое у тебя настроение было, когда он объявил тебе выговор с опубликованием в печати, а после разговора с Серго ты все же приехал в великолепном настроении.

Историю с выговором Завенягину я помнил хорошо. Когда его назначили директором Гипромеза, дела там обстояли очень плохо. Сроки выполнения проектных работ затягивались, что ставило в трудное положение строящиеся заводы. Со всех концов страны в Наркомтяжпром шли одна за другой тревожные телеграммы: «Отсутствие технической документации срывает начало строительных работ».

Однажды в газете «За индустриализацию» я увидел приказ Орджоникидзе, в котором Завенягину за необеспечение строительства металлургических заводов технической документацией объявлялся выговор с опубликованием его в печати. Прочитал приказ и Абрам Павлович, нахмурился и сказал:

– Не успели назначить, а уже выговор объявляется. Ну как при таких условиях можно работать?

Я был всецело на стороне Завенягина.

– А в чем здесь твоя вина? Разве можно было в такой короткий срок выправить положение с документацией?

– Сегодня же вечером поеду к Серго, буду просить его об отставке. Кто будет теперь со мной считаться, без выговора и то трудно было чего-либо добиться, а теперь это просто невозможно будет. Со мной никто и разговаривать-то больше не будет.

– Какие уж тут разговоры, – вторил я вконец разобиженному Завенягину.

Весь день Завенягин выглядел мрачнее черной тучи, а вечером выехал из Ленинграда в Москву. Через день он вернулся. Я ожидал его возвращения.

Вот я услышал, как хлопнула дверь в прихожей, и увидел,.. веселое лицо Абрама Павловича. Своего хорошего настроения он не мог скрыть, да, по-видимому, и не хотел.

– Был у Орджоникидзе?

– Конечно, был!

– Ну и как, что он сказал?

Завенягин рассмеялся и сказал:

– Сейчас все расскажу, дай только раздеться. Попал я к Серго вчера днем. С утра у него было совещание. Только оно закончилось, Семушка говорит: «Заходите, я ему уже докладывал – он вас ищет». Открываю я дверь, вхожу, а у него в кабинете еще народ – главным образом члены коллегии. Увидев меня, Орджоникидзе подошел ко мне, поздоровался, положил руки мне на плечи и спросил: «Ну как дела, Завенягин?» – «Неважно, товарищ Серго. Работа, вероятно, мне не по плечу. Да ведь вы сами ее уже оценили, выговор мне объявили. По всей видимости, мне не справиться с этим делом».

Серго убрал руку с плеча, слегка толкнул меня вперед и, обращаясь к присутствующим, сказал: «Посмотрите на этого молодого человека! Его Серго обидел, а он на Советскую власть не хочет больше работать!» Я было к двери, а он: «Нет, Завенягин, подожди. А при чем тут, Завенягин, Советская власть? Ты вот на что ответь мне!»

Потом, показывая на стул, сказал: «Садись!» Я сел. «Рассказывай, в чем у тебя основные трудности?» Говорю:

«Конструкторов не хватает, чертежники перегружены». «Сколько тебе дополнительно народа нужно?» – «Около двухсот человек». – «Так ты воюй за них. Сходи в Ленинградский обком, там поговори. Да поговори так, чтобы тебя и в Москве слышно было! Тебе теперь, Завенягин, терять нечего. Выговор у тебя есть, и об этом знает вся страна. Два выговора сразу один за другим не дают. Воспользуйся случаем – шуми, стучи кулаками, требуй. Говори там, в Ленинграде, что это выговор дали не тебе, а всей Ленинградской организации. Как, мол, вы могли допустить, чтобы молодой специалист начал свою деятельность с выговора. Поезжай назад в Ленинград и воюй за кадры, за план. Ну, и я тоже поговорю с обкомом, попрошу их помочь тебе. Желаю удачи, Завенягин». На этом у меня разговор с Серго и закончился.

Завенягин стал ходить по комнате и насвистывать.

– Сегодня же поеду в обком.

Вскоре раздался телефонный звонок. Из Гипромеза передавали, что по правительственному телефону звонил секретарь обкома и спрашивал Завенягина.

Через две недели в Гипромез было направлено с ленинградских предприятий около ста восьмидесяти новых работников. Через три месяца положение с технической документацией было выправлено и в газете «За индустриализацию» появился новый приказ Орджоникидзе, которым снималось наложенное на Завенягина взыскание…

– Абрам Павлович, не поможешь ли ты в одном деле? – спросил я Завенягина, боясь откладывать разговор о гвоздях до утра. – Прошлый раз, когда я был на Магнитке, у проволочного цеха я видел много проволоки-путанки. Не дашь ли ты нам тонн пятнадцать-двадцать, одним словом, платформу такой путанки?

– А зачем она вам понадобилась?

Я рассказал ему историю с гвоздями.

– Проволоку я, конечно, дам, но это не решение вопроса. Как все-таки нам много металла нужно, чтобы насытить страну! Надо новые заводы строить. Еще в Гипромезе мы думали о строительстве завода качественных сталей на бакальских рудах. Надо этот вопрос опять поставить, – проговорил он. – Ну, давай поспим немного, а то завтра голова будет болеть.

В дачном поселке пели уже петухи.

Через неделю из Магнитогорска к нам на завод пришла железнодорожная платформа толстой проволоки. А месяца через два на заводе прекратились всякие разговоры о расхищении гвоздей. А ведь кое-кто из рабочих мог бы стать преступником, и в его документах значилось бы: «Имел судимость».

О шлаке

Шлак из цехов Челябинского ферросплавного завода вывозили в конец заводской территории и там сваливали под откос. Уборка тонны шлака стоила три рубля. Его нужно было погружать на железнодорожные платформы или автомашины, вывозить на свалку и разгружать там. Я решил посмотреть эту свалку.

По огромной шлаковой горе ходило несколько женщин и ребятишек. Они что-то собирали в ведерки и корзинки. Я подошел к ним и спросил:

– Что вы собираете?

– А что, запрет, что ли, какой наложен здесь ходить? – в свою очередь задала мне вопрос одна из женщин, обмотанная платком.

– Запрета нет, просто интересуюсь, может быть, и я вместе с вами собирать буду.

Все засмеялись.

– Уголь для самоваров да утюгов, больше ничего хорошего здесь не найдешь, сколько ни ищи, – произнесла женщина в платке.

Среди шлаковой массы, помимо кусочков древесного угля и кокса, кое-где блестели похожие формой на морскую гальку шарики феррохрома или «корольки», как их называют металлурги.

Самый дешевый сорт феррохрома в те годы стоил несколько более двух тысяч рублей за тонну. Я понимал, что нам следовало бы организовать переработку и сортировку шлака и извлечение из него всех металлических частиц. Но рабочих рук на заводе не хватало. Кроме того, разработка проекта такой переработки, утверждение его, получение разрешения и денег на строительство потребовало бы длительного времени.

«Сколько же пройдет времени, – подумал я, – пока мы практически сумеем решить вопрос?» А хотелось все делать быстро. Почему же не предложить вот им – этим женщинам выбрать весь металл из этой огромной шлаковой горы? Конечно, следует заплатить. Сколько? Рубль за килограмм? Почему рубль? Могут ведь потребовать обоснование. Стало как-то смешно. Обоснование только одно: легко будет считать: десять килограммов – десять рублей, сто килограммов – сто рублей. Завод сможет весь этот металл использовать и тоже будет не в накладе.

Опять, обращаясь к женщинам, я сказал:

– Вы бы лучше вот такой металл собирали вместо угля.

– А на кой ляд он нужен! В бабки, что ли, с тобой играть? Уголь-то я для самовара собираю.

– А я за этот металл заплачу по рублю за килограмм.

Женщина посмотрела на меня с недоверием и сказала:

– А не обманешь?

– Нет, не обману. Соберите побольше, а потом приходите вон в то здание, – и я показал на заводоуправление.

Через две недели секретарь, войдя в кабинет, сказал мне:

– Вас спрашивает какая-то женщина.

– Пусть войдет.

– Он самый и есть, – сказала вошедшая.

– Ну, говорил, что по рублю за килограмм заплатишь? Теперь бери и плати. Я много этого металла насобирала.

Я вызвал Воронова и сказал ему:

– Возьмите под отчет деньги и поезжайте с этой женщиной. Заберите у нее весь феррохром. Взвесьте и заплатите по рублю за килограмм. Заплатите сейчас же, как только взвесите.

Мне важно было не допустить, чтобы за деньгами ходили неделю, а получателя гоняли за разного рода справками.

Воронов скоро вернулся и сказал:

– Туда с грузовиком ехать надо, там около двух тонн металла будет.

– Возьмите грузовик и главное – сразу же с не» рассчитайтесь.

На следующий день один из инженеров, зайдя ко мне, сказал:

– Вы не видели, что на шлаковом отвале делается?

– Нет, а что?

– Там полпоселка работает, всю шлаковую гору перекапывают.

Приходившая ко мне женщина получила от Воронова 1780 рублей. Ее муж работал на заводе и получал в месяц 620 рублей. Мы еле успевали принимать от сборщиков металл и, переплавляя его в печах, сильно увеличили производство. В Москве недоумевали: чем вызвано такой большое увеличение производства феррохрома?

Но здесь опять, оказывается, я сделал нарушение – так платить, как я платил, было нельзя. А как следовало платить – никто не мог сказав.

– Вам никто права устанавливать расценки и производить незаконные выплаты не давал, – услышал я гневные слова из Главка.

Открывшийся Клондайк пришлось закрыть.

Обойдемся

На заводе не все печи имели хорошую конструкцию. Одна из печей совершенно не подходила для производства ферросплавов, и на ней никто не хотел работать. Расход электроэнергии здесь был очень высоким, а производительность низка. Это была когда-то сталеплавильная печь кое-как приспособленная для ферросплавного производства.

Как-то в разговоре с начальником ремонтно-механического цеха, опытным механиком, я спросил его:

– А не можем ли мы эту печь полностью реконструировать? Неужели у нас ума не хватит сделать такую же конструкцию, как эти, – и я показал на новые печи, полученные в свое время из Германии.

– Почему не сможем? Сможем. Надо только захотеть.

Новый корпус печи работники ремонтно-механического цеха сделали за месяц. Печь смонтировали, предварительно разобрав старую, и я, к своему удивлению, увидел на том месте, где обычно ставят эмблему фирмы, отлитые из алюминия буквы «ЧЭМК» – Челябинский злектрометаллургический комбинат. Специалисты ремонтно-механического цеха с любовью изготовили все детали и даже отлили свою марку и закрепили ее на корпусе печи.

Когда я увидел печь и даже фабричное клеймо – «ЧЭМК», у меня забилось сердце. Я вспомнил, как нас хотели поставить на колени представители Сименса и «АЕГ», как они диктовали нам цены, как во время переговоров лениво потягивался Иост и всем своим существом показывал, что мы без них все равно не обойдемся.

Так и светилось в его надменном взгляде превосходство: «Вам некуда податься, все равно к нам придете. Без нас вам не обойтись».

И вот ответ: обойдемся!

В механических ремонтных мастерских завода сделана такая же печь, какие готовят на специализированного оборудовании лучшие заводы Германии. Да, они в то время являлись лучшими в Европе – печи Сименса я видел не только на немецких заводах, но также в Апглин и Швеции.

Если мы отстанем, нас, безусловно, сомнут. Как они безжалостно мнут отстающих, даже своих, я это видел сам. Я даже, кажется, физически ощущал, как они будут сминать и затаптывать нас, если мы их не догоним.

Нет, мы их обязательно догоним и… перегоним.

А механик цеха, когда мы осматривали печь, стал разворачивать что-то завернутое в старую газету.

– Вот еще хочу вам показать, похвастаться.

В его руках была новая фреза. Тогда такие фрезы только что стали изготовляться Московским заводом «Фрезер», но их выпускалось мало и достать нашему заводу было практически невозможно (они шли на машиностроительные заводы).

– Ремонтные цеха могут пока обойтись и без такого инструмента, – отвечали нам на просьбы о фрезах.

– Сами сделали. В ноги никому кланяться не будем. Не хуже, чем завод «Фрезер» делает, – продолжал говорить механик.

В глазах его д улыбающемся лице можно было, как на страницах книги, читать все чувства – и радость удачи, и удовлетворение результатами решения поставленной задачи, и гордость.

– Мы их там, на Западе, обязательно догоним.

Только подумать, какими исполинскими шагами мы идем вперед! Ведь когда включили первые электропечи и из них полетел сноп искр, капли жидкого шлака и металла, раздался рев гигантских вольтовых дуг, а пламя слепило глаза и казалось, что в печь упал кусок солнца, – двое рабочих из пусковой бригады в страхе прыгнули с площадки прямо вниз. Они были так напуганы, что не могли работать, у них из рук вываливался рабочий инструмент. Прошло всего три года – и вот они же уверенно управляют печью.

Но это были чужие печи – мы еще не умели изготовлять своих. А вот теперь сами и печи делаем. Теперь нас не испугаешь и не остановишь тем, что нет инструмента. Нет – так сами сделаем, каким бы сложным он ни был.

Вспомнил старую шутку:

«Ты часы починить сможешь?»

«Смогу. Вот если бы только было где топорищем развернуться».

Зачастую мы обходились только тем, что было доступно. Не хватало самого необходимого. Нередко приходилось «развертываться топорищем» там, где нужен был специальный сложный инструмент. «Голь на выдумки хитра». Мы искали выход и находили его.

Рассматривая фрезу, я вспомнил проспект одной из немецких фирм, изготовлявших инструмент. На первой странице проспекта, отпечатанного на русском языке, стояло; «Догнать и перегнать Америку вы можете, пользуясь нашим инструментом».

Нет, мы догоним всех вас, пользуясь своим инструментом. Вот только бы нам не мешалп! Как трудно быстро двигаться вперед, держа в одной руке винтовку, а в другой – штурвал.

Ну ничего, выдержим!