Текст книги "О времени, о товарищах, о себе"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Многому еще надо учиться

В июле 1934 года меня пригласил Геренс.

– Мы хотели бы встретиться с теми советскими лицами, которые могут обсуждать судьбу нашего договора. Мы готовы встретиться в Эссене, Берлине или Москве – где для вас будет удобнее.

«Будут ставить вопрос о разрыве соглашения, – подумал я. – Оно заключено на десять лет – прошло примерно пять». Из Берлина я послал Тевосяну телеграмму. «Геренс предложил организовать встречу для обсуждения вопросов о дальнейшей судьбе соглашения. По моему мнению, они будут ставить вопрос о разрыве соглашения».

Через пару дней я получил ответ:

«Согласны встретиться в Москве. Договоритесь о времени встречи. Выезжайте в Москву за день до приезда немцев».

И вот я в Москве. Прямо с вокзала к Тевосяну, домой заехал только за тем, чтобы оставить чемодан. У Тевосяна в кабинете уже находился профессор Григорович.

– Что там случилось? – спросил Тевосян. – Рассказывай все подробно. Вечером нас обещал вызвать Серго.

Я подробно стал излагать, как изменилась в последнее время на заводе обстановка. Об арестах и обысках у практикантов, о прекращении допуска наших специалистов в некоторые цеха завода, об увеличении количества я?7?чских военных заказов, об увеличении производства сталей военного назначения.

– Вне всякого сомнения, представители Круппа поставят вопрос о разрыве соглашения, – закончил я свое сообщение.

– Не думаю, чтобы это было так, – сказал Тевосян.

Григорович присоединился к его мнению.

– Они заинтересованы в договоре больше, чем мы, – объяснил свои соображения Тевосян. – Все основные сведения по производству качественной стали мы уже получили. На заводе практику прошли более двухсот наших специалистов, а платить по договору нам предстоит еще много. Они не дураки, чтобы отказаться от денег. Я думаю, что они хотят еще что-то у нас выторговать. Ну, завтра, во всяком случае, все будет ясно.

Во втором часу ночи нас с Тевосяном пригласили к Серго. Когда мы уже были в приемной, из кабинета Орджоникидзе стал выходить народ. У него, видимо, только что закончилось совещание.

Начальник Секретариата Семушкнн, обращаясь к Тевосяну, сказал:

– Заходите, он ждет вас.

Мы вошли. Серго поднялся нам навстречу. У него был вид сильно уставшего человека. Он поздоровался с нами, потом положил руку мне на плечо и спросил:

– Ну что, выгоняют?

– Да, выходит, что так, товарищ Серго.

– А вы не уходите. Нам нельзя еще уходить. Учиться надо. Многому еще надо учиться… Узнайте, чего они хотят. Если денег – можно денег добавить. Заказы новые хотят – дадим новые заказы. А уходить нам рано… Так что поговорите с ними, осторожно выясните, чего они хотят. Вот только, если вас Гитлер не желает больше терпеть – ну, тогда я уже ничего не смогу поделать.

Мы ушли от Орджоникидзе, получив исчерпывающие указания.

На следующее утро в Москву прибыли два представителя фирмы «Крупп»: заведующий русским отделом доктор Эмке и главный юрисконсульт завода доктор Шу.

Ребенок должен сегодня умереть

С советской стороны в переговорах участвовали трое – Тевосян, Григорович и я.

Доктор Шу, имевший большой опыт в ведении переговоров, сразу же взял быка за рога.

– Тот ребенок, который родился пять лет тому назад, сегодня должен умереть. Мы прибыли в Москву с поручением договориться о ликвидации нашего соглашения.

После этой тирады о ребенке Тевосян как-то замялся.

– А на основании чего вы все-таки пришли к необходимости порвать соглашение?

– Видите ли, – начал доктор Шу, – когда подписывался договор, мы рассчитывали на получение солидных заказов, но этого не получилось.

– Можно вопрос о заказах обсудить. Мы могли бы предложить вам новые, солидные заказы.

Шу замолчал.

«Неужели они все же хотят с нас за техническую помощь сорвать еще что-то? – подумал я. – Мы и так платим много».

– Договор был заключен пять лет назад в долларах, как вы знаете, – снова начал Шу, – тогда курс доллара был в два раза выше. Сейчас доллар упал.

– Что же, вы хотите получить какую-то компенсацию? У вас есть какие-то конкретные предложения?

– Нет, у меня предложений нет, – устало и как-то безразлично ответил Шу.

– Может быть, тогда подумаете и этот вопрос мы обсудим завтра, если конечно, вы готовы будете к такому обсуждению.

– Ну что же, можно переговоры на сегодня прервать и встретиться завтра, если вы этого желаете, – сказал Шу.

Мы распрощались и проводили представителей Круппа.

– Все-таки, по-видимому, у них нет твердого намерения разрывать соглашение. Они просто хотят оказать на нас давление, – сказал Тевосян, когда немцы ушли. – Завтра они, вероятно, дадут какие-то предложения. Придется, вероятно, пойти на некоторую компенсацию в связи с падением доллара. Хотя для этого и нет оснований. Валюты всех стран мира упали. По новым заказам легче будет договориться. Нам сейчас так много всего требуется. Никак не можем сами со всем справиться. Можно будет обсудить, что они могли бы взять на себя, но я не представляю, с кем можно было бы вести переговоры на эту тему. Доктор Эмке в состоянии обсуждать такие вопросы?

– Думаю, что нет. У пего совсем другая область. Непосредственно вопросами производства он на заводе не занимается.

Наутро новая встреча. Только сели за стол, Шу вновь повторил свое предложение о необходимости прекратить действие соглашения.

– Непреодолимые силы вынуждают нас это сделать, – сказал он. И, как бы поясняя, добавил: – Раньше нити из Берлина шли в Москву, теперь они расходятся по другим центрам. Это типичный случай форсмажора. Давайте разойдемся по-хорошему, – предложил он.

– Но какие же вы выдвигаете формальные причины для разрыва соглашения? – задал вопрос Тевосян.

– Фактические я вам изложил, а формальные, если вы дело передадите в арбитраж, мы найдем. Сейчас я не намерен обсуждать это. И для заключения соглашения и для его разрыва всегда можно найти основания, – добавил Шу.

Да, видимо, сохранить соглашение не удастся. Нити разрывались. Мы холодно распрощались. Доктор Шу и доктор Эмке на следующий день выехали в Германию.

Через день выехал и я. Надо было ликвидировать все свои дела в Эссене.

В Берлине

Но на этом моя деятельность в Германии не прекратилась. Меня задержали в Берлине. Необходимо было временно исполнять обязанности уполномоченного Наркомтяжпрома по Германии. В эти годы из-за обилия заказов, размещенных на немецких заводах и большого количества разного рода соглашений о технической помощи, потребовалось организовать представительство для руководства всей этой сложной деятельностью.

В августе я перебрался в Берлин. В Берлине у Советского Союза было несколько своих домов, в том числе дом на Гайсбергштрассе. Там я и поселился.

Условия жизни и работы все усложнялись. Власти стали чинить разного рода препятствия, а штурмовики создавали многочисленные конфликты. Объем заказов стал сокращаться, хотя многие фирмы и хотели сохранить установившиеся торговые связи.

Переговоры о заключении нового торгового соглашения затягивались. Они велись в Москве, и нам, находящимся в Берлине, не были известны все перипетии.

Огромный аппарат торгового представительства фактически бездействовал. У приемщиков не было работы. Старых заказов оставалось мало, новые не поступали. Многио сотрудники стали собираться домой. Разговоров о доме _#Москве и ее жизни стало больше. В это время на экранах Советского Союза появился новый фильм «Чапаев». Восторженные отзывы о фильме мы не только читали в газетах, но и слышали от приезжавших из Москвы в Берлин. Все горели желанием посмотреть его.

А у нас, работников торгпредства, была еще одна причина желать поскорее увидеть этот фильм. Дело в том, что Анка-пулеметчица (Мария Попова) в это время работала в Германии в Торговом представительстве, и мы все ее хорошо знали. Экземпляр фильма направляли через Берлин в Париж для показа сотрудникам посольства. Мы упросили задержать его до утра и всю ночь смотрели. Мы его прокрутили много раз. Слетела вся усталость, и мы вновь переживали героическое время гражданской войны.

Земляки

В декабре в Берлин прибыла группа директоров советских заводов, которая возвращалась из Англии с выставки промышленного оборудования. Среди них был Борис Львович Ванников, в то время директор Тульского оружейного завода. Он зашел ко мне и попросил оказать ему содействие в посещении некоторых заводов Германии.

Закончив разговор, я предложил Ванникову пойти перекусить. Время было обеденное, а в здании Торгового представительства была столовая для сотрудников. Мы все обедали здесь каждый день, кроме воскресений. По воскресеньям она закрывалась, и нам приходилось обедать в немецких ресторанчиках. Несмотря на длительное пребывание в Германии, мы никак не могли привыкнуть к немецкой кухне. В особенности к отсутствию хлеба и к жидким бульончикам, приготовляемым из кубиков, поставляемых фирмой Магги.

В столовой Торгпредства была русская кухня, а на столах всегда стояли большие стопки нарезанного хлеба.

Мы заняли с Ванниковым столик и заказали обед. В это время мимо проходил Левон Шаумян, сын Степана Шаумяна, одного из двадцати шести бакинских комиссаров. Левон в эти дни также находился в командировке и Берлине.

– Здравствуйте, земляки, – протягивая руку, приветствовал нас Шаумян.

– Ну, мы-то с тобой земляки, а он какой же земляк? – сказал Ванников, кивая в мою сторону.

– Тоже наш, бакинец, – сказал Шаумян.

– Ты разве бакинец? – спросил меня Ванников.

– Да, конечно.

– Долго там прожил?

– Семнадцать лет.

– А когда выехал из Баку?

– В 1921 году.

– В 1919 году в партии был?

– Да.

Шаумян уже пообедал и подсел к нашему столику, внимательно слушая наш разговор с Ванниковым.

– А в какой же организации ты состоял?

– В ячейке союза металлистов.

Ванников положил ложку, посмотрел на меня и вдруг резко бросил:

– Ну знаешь, я сам в этой же ячейке состоял, и у нас таких не было.

– А я секретарем ячейки был и тоже не знаю такого члена организации.

Мы оба отодвинули тарелки.

Вот так история!

Встретились двое из одной и той же подпольной организации. В организации было тогда всего четырнадцать членов ячейки, и один не знает другого! Что же это такое?

– Ну, скажи, а кто тогда был секретарем райкома? вдруг задал мне новый вопрос Ванников.

– Ваня, – ответил я и в свою очередь спросил: – А как его фамилия?

– Тевосян. Теперь об этом можно сказать.

Тут только я заметил, что Шаумян смеется. Он нас обоих хорошо знал по Баку. И, все еще смеясь, спросил:

– Ну разобрались теперь?

Я стал вспоминать. Действительно, в организации был один чем-то напоминающий Ванникова. И наконец, в памяти встал энергичный молодой мастеровой с доков. Ванников в то время работал на ремонте судов. В нашей партийной организации он состоял недолго – перешел в другую.

И вот встреча в Берлине. Через пятнадцать лет.

Обед у нас прошел в воспоминаниях. А вечером мы опять были вместе. Он, оказывается, остановился в том же самом доме на Гайсбергштрассе, где жил и я. Спать легли часов в двенадцать.

Кого убили?

Поздно ночью меня разбудил сильный стук в дверь.

– Wer ist da? [101]101
  – Кто там?


[Закрыть]– спросил я спросонья по-немецки.

– Открой, это я, Ванников.

Он был сильно возбужден.

– Я только что говорил с Москвой. Звонил жене. Только успела она мне сказать, что в Ленинграде убили секретаря, как связь с Москвой прервали. Вторично я соединиться не смог.

– Кого же убили? Сталина или Кирова?

Ванников сел на кровать.

– У тебя есть какие-нибудь возможности связаться с Москвой?

– Откуда же у меня эти возможности? Они такие же, как и у тебя?

– Пойдем разбудим Арутюнова, – предложил Ванников.

Арутюнов, один из директоров, прибывших в Берлин из Англии, был ошарашен сообщением, как и мы.

Стрелки на часах показывали уже около пяти часов утра. Примерно через час выйдут газеты. Можно будет хоть узнать, что случилось – кто убит?

В начале седьмого вышли из дома. Было еще темно. Прошли втроем в сторону Цоо [102]102
  Зоологический сад;


[Закрыть].

По вот наконец первые газетчики. Они пронзительно кричат. На первой странице крупными буквами напечатано – в Ленинграде убит секретарь областного комитета партии Киров.

Мы остановились как вкопанные.

– Что еще пишет газета?

– Больше ничего нет.

– Не может быть! – буквально взревел Арутюнов.

– Может быть, на других страницах что-нибудь есть?

Мы сели на скамью в саду зоопарка, и я стал шарить глазами по листам газеты, но, кроме этого короткого сообщения, ничего не мог найти.

– Я пойду еще газет принесу, – сказал Арутюиоп. – Может быть, в других есть что-нибудь.

Зашли на вокзал Цоо. И я купил все вышедшие в то утро газеты. Но во всех было только лаконичное сообщение об убийстве и никаких комментариев.

– Что же случилось? – спрашивали мы друг друга. – Кто убил Кирова? У кого поднялась рука на любимца партии?

На этот вопрос мы не могли даже предположительно ответить. Нами овладела какая-то смутная тревога.

В ночь под Новый год

В Торговом представительстве в Берлине был установлен такой порядок: в воскресенье один из сотрудников назначался ответственным дежурным. Он должен был разрешать различные вопросы, не терпящие отлагательства, принимать необходимые меры по телеграммам или обращениям, поступающим в Торгпредство.

…Несмотря на сложную обстановку, многие сотрудники решили все же встретить Новый год празднично. Один из них, назначенный ответственным дежурным, приуныл. Он собирался в своей компании встречать Новый год, а тут совсем некстати его на первое января назначили дежурным. Он обратился ко мне:

– Я готов за вас два воскресенья отдежурить, только замените меня первого января. Ведь вы все равно, как мне сказали, не собираетесь встречать Новый год.

Моя семья находилась в Москве, а в Берлине среди работников Торгпредства знакомых у меня было немного. И поэтому предложение о дежурстве меня даже обрадовало. Я не только не собирался встречать Новый год, но даже не знал, как мне поступить. Лечь в постель еще до 12 часов – нарушать давнюю традицию, а встречать Новый год одному – еще более дико.

Рабочий день 31 декабря закончился раньше обычного.

Меня, как ответственного дежурного, предупредили, что в новогоднюю ночь не исключены нацистские провокации. Надо быть готовым к этому.

Вот и последний сотрудник ушел из Торгпредства. Огромное здание опустело. Внизу, у парадной входной двери остался один только сторож – старик немец с собакой-овчаркой.

Дежурный обычно располагался в комнате на третьем этаже, где хранились все торговые секреты. Вместе со мной дежурными были оставлены инженер Горбунков и один из сотрудников Торгпредства.

В то время я брал уроки немецкого языка, и учительница усиленно рекомендовала мне читать немецких классиков. На дежурство я взял с собой томик Шиллера, решил в оригинале прочитать его «Разбойников».

Часов в десять вечера ко мне обратился Горбунков:

– Вы не возражаете, если я прилягу, вчерашнюю ночь я плохо спал. Что-то ко сну клонит.

– Ложитесь, я буду читать.

Горбунков снял туфли, вытянулся на диване, и через несколько минут я уже слышал его легкий, спокойный храп.

В соседней комнате находился третий дежурный, до меня доносилось его тихое, вполголоса, пение:

 
Трансвааль, Трансвааль, земля моя.
Ты вся горишь в огне.
 

Читать я устал, отложил книгу и зашел к нему.

– Чего это вы о Трансваале запели?

– Как только вспомню об отце, так и начинаю петь эту песню, – отрываясь от бумаг, ответил он.

– Но какая же связь между вашим отцом и Трансваалем? Откуда у вас отец родом-то?

– Мы-то нижегородские. И отец, и я из Нижнего. Отец-то у меня в молодости воевал с англичанами, когда буры поднялись против них. Бросил все хозяйство и уехал тогда в Африку. Крюгер медаль ему дал, после войны-то и пенсию они ему установили. Вплоть до самой смерти он ее получал, до 1926 года.

На меня смотрели восторженные глаза рассказчика. Он гордился своим отцом и, заканчивая рассказ, глубоко вздохнул:

– Ну, а мне вот бумагами приходится заниматься. У меня со слухом осложнение – почти ничего не слышу.

Я вышел из комнаты и снова стал читать «Разбойников».

Было тихо. И вдруг задребезжал звонок сигнализации и замигали красные лампочки. Тревога!

«Ну, кажется, начинается», – мелькнула мысль. Я вскочил, опустил перед дверью железные жалюзи и бросился будить Горбункова. Он спросонья ничего не мог понять, но, увидев мигающие красные лампочки, сообразил и стал быстро надевать туфли.

Я поднял трубку телефона, ведущего к сторожу у дверей.

Знакомый голос спокойно спросил:

– Was wunschen Sie? [103]103
  Что вам угодно?


[Закрыть]

– Вероятно, где-то лезут: сигнализация пришла в действие.

– Сейчас иду к вам, с собакой.

Старик сторож поднялся к нам. Собака вела себя спокойно.

– Нигде ничего подозрительного нет – я обошел все этажи.

– Но вы сами слышите и видите, что сигнализация действует.

– Пройду еще раз везде. Но ведь собака почувствовала бы.

«Что же происходит? – подумал я. – Сигнализация начинает действовать только тогда, когда где-то разорвана цепь. Ну, а если перегорит пробка? Это и есть разрыв электрической цепи!»

Я полез к ящику, где находились предохранители, и заменил перегоревшую пробку – трезвон и мигание лампочек прекратилось. Причиной тревоги действительно оказалась перегоревшая пробка. Все успокоились, но читать больше я не мог,

Главные трудности у нас позади

Новогодний номер «Правды» открывался цитатой Сталина:

«Лозунг «Техника в период реконструкции решает все» имеет в виду не голую технику, а технику во главе с людьми, овладевшими техникой. Только такое понимание этого лозунга является правильным. И поскольку мы уже научились ценить технику, пора заявить прямо, что главное теперь – в людях, овладевших техникой».

А в передовой статье подводились итоги прошедшего 1934 года.

«Простая вещь. С одной стороны, на рубеже 1935 года, через 5 лет после начала кризиса, промышленное производство капиталистического мира на одну треть ниже уровня, существовавшего до кризиса, а в важнейших странах находится на более низком уровне, чем до войны.

С другой стороны, за один год выплавка чугуна в Советском Союзе выросла на 45 процентов, а по сравнению с довоенным уровнем продукция социалистической промышленности выросла в несколько раз.

…Яркими огнями горят наши достижения за 1934 год. Его справедливо называют у нас годом рекордов.

Блистательная эпопея спасения челюскинцев и поход «Литке», захватывающие, как сказка, «подвиги Эпрона и мировые рекорды в авиации».

…Главные трудности уже позади.

Само слово «трудности» начинает все реже встречаться в лексиконе наших хозяйственников. Трудности еще есть, они еще будут. Но это уже такие трудности, которые ничего не стоят по сравнению с теми, что нам пришлось преодолеть.

«Мы выиграли самое дорогое – время и создали самое ценное в хозяйстве – кадры» (Сталин). И мы можем смело рассчитывать на дальнейший еще более бурный рост всего хозяйства».

Читая эти строки, страстно хотелось скорее вернуться домой и использовать все те знания, которые были приобретены за годы пребывания в Германии.

Мы и они

…После всех треволнений дня, пересечения границ с их бесчисленными проверками паспортов и таможенным контролем, когда наконец все осталось позади и поезд спокойно двигался по территории Белоруссии, можно отдохнуть. Больше не будет никаких контролей и проверок.

Поздно, пора ложиться спать, по нахлынувшие воспоминания отгоняют сон.

Почему-то вспомнил совещание в Колонном зале Дома союзов. Оно проходило лет, вероятно, семь-восемь назад под девизом «Борьба двух миров». На совещании присутствовало много ученых. Академик Иоффе выступал тогда с докладом и говорил о городах будущего. Он говорил о той роли, которую играет в развитии цивилизации человечества энергия.

Иоффе перечислял все возможные источники энергии, объяснял, сколько энергии растрачивается зря, и рисовал перед слушателями рационально построенные города будущего, где все обдумано, рассчитано и ничего не будет производиться и расходоваться напрасно.

Много было и других докладов, посвященных использованию достижений науки и техники. Радужные перепективы открывались перед нашей страной, вместе с тем выступавшие отмечали застой в капиталистических странах, загнивание капиталистического общества от самой вершины и до основания.

Тогда меня волновали яркие картины будущего нашей страны, но картины, изображающие западный мир, цивилизованную Европу, мне трудно было представить, они были для меня слишком абстрактны. Я никогда не был за границей.

И вот теперь я вдосталь на это насмотрелся. Познакомился с Европой не по рассказам других.

Как же велико различие между двумя мирами!

Мы и они.

Там, на Западе, они зашли в тупик, из которого, казалось, нет никакого выхода.

Они развили производство, создают хорошие машины, инструменты, изготовляют прекрасные ткани. Их магазины наполнены изящной обувью, красивыми платьями и костюмами. У них много всего, и они многое могут производить – добротно и дешево. Они создали замечательные заводы, и над проблемами науки и техники в хорошо организованных лабораториях и институтах у них работают специалисты высокой квалификации. Они умеют решать задачи, связанные с производством. Но не могут решить проблему распределения того, что производят. И поэтому они ищут путей к сокращению производства, уничтожают то, что добыто, сделано, выращено.

Мне казалось, что выйти из этого кризиса они не смогут. Их мир идет к катастрофе. Они уже близки к пропасти.

Гитлер развил бурную деятельность, но он зовет не вперед.

«Мы начинаем историю там, где она остановилась шестьсот лет тому назад», – вот что он говорил на митингах. Об этом же писал и в своей книге «Майн Кампф». – Уйти назад. Шестьсот лет назад – это средневековье.

Еще вчера, когда мы стояли на какой-то небольшой станции перед Минском, я видел на дверях лавчонки написанную мелом фразу: «Карасину нет и не извeснa…»

У нас трудности тоже, но совершенно другого рода. Нам нужно много всего. Двадцать лет тому назад в нашей семье никто не имел двух смен белья, мы ели из одного блюда деревянными ложками, мы не могли купить чулки или носки – их вязала мать. Так жило большинство. Многие предметы первой необходимости были недоступны для большинства и являлись привилегией лишь немногих.

Теперь мы все хотим это иметь. Мы хотим создать в стране такие условия, чтобы все, а не избранные могли хорошо питаться, одеваться, жить в хороших домах.

Для нас казалось диким сдерживать развитие производства. Порча продукции называлась вредительством. У нас – страстное желание переделать страну, сделать ее богатой. Желание преодолеть все, что мешает движению вперед. Строить государство на основе разума.

Задачи эти грандиозны, они опьяняют. Подумать только – каждому по его потребностям! Это создавало настроение работать, не считаясь ни со временем, ни с усталостью.

Мы не хотели слушать тех, кто выражал сомнения или ворчал, не имея возможности хорошо пообедать. Так ли это важно! Мы только недавно вырвались из условий, когда голод был постоянным спутником жизни. Нас раздражали шептуны и скептики. Вместо того чтобы ворчать и критиковать все и всех, не лучше ли засучить рукава и работать, работать!

На Западе изобилие продуктов – это предвестник кризиса сбыта, падения акций на бирже, катастрофы и разорения для капиталистов. «Найдут ли они средство избавиться от кризисов перепроизводства?» – думал я.

Через двадцать лет, в 1955 году, я встретился с директором фирмы «Вестингауз» Ноксом. В составе советской делегации я прибыл тогда в Нью-Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Нокс пригласил меня к себе в контору фирмы на Уоллстрит. Когда я поднялся на бесшумно работающем лифте и вошел в просторный кабинет Нокса, он, приветствуя меня, произнес по-русски:

– Очень рад видеть у себя русского инженера. Нам надо бросить валять дурака и начать развивать торговые отношения. Нам есть чему учиться друг у друга.

– Чему же, вы считаете, мы должны учиться у вас?

Нокс внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Устраивать свой быт. Мы создали много полезного для облегчения быта, у нас появилось много приборов и приспособлений, облегчающих труд.

– А чему же вы хотите научиться у нас? – спросил я тогда Нокса.

– Плановому ведению хозяйства, – не задумываясь ответил он, – мы больше не допустим того, что было в начале тридцатых годов. Кризиса больше не будет!

Потом усмехнулся и добавил:

– Не рассчитывайте больше в ваших планах на кризис.

– Как же вы можете планово развивать свою экономику при наличии частного хозяйства? Вы можете заниматься планированием только своей фирмы, а такое планирование не спасет вас от кризисов.

– Договоримся. Найдем возможность договориться. Повторяю, кризисов мы больше не допустим. Не считайте нас за глупцов. Мы сделали выводы из уроков двадцать девятого года.

Так говорят они теперь. Но законы общественного развития неумолимы,