Текст книги "О времени, о товарищах, о себе"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Энтузиасты и мечтатели

Вспоминая тридцатые годы, я вижу перед собой целую галерею лиц, и среди них большой редкостью были лица со скорбным выражением, напоминающие древних святых» как их изображали суздальские богомазы, хотя такие и встречались. Их так и называли – «святые». Но они не были характерными для того времени. Были еще «начетчики», «законники», как их окрестили. Они когда-то что-то выучили и застыли на этом, были мало подвижны, без «искры божьей». Как уродливая родинка на веселом, жизнерадостном лице, эти люди были не нужны. Огромное же большинство было через край наполнено радостью творческого труда, безграничной верой в правильность избранного пути. Это были живые люди, а не манекены, со всеми их человеческими слабостями, чувствами, страстями, страданиями и радостями.

То было время стремительного движения страны вперед, и на фоне этого движения многие личные чувства горя или радости не замечались – они поглощались общим горем, если оно случалось, общей радостью, если она приходила. Слово «мое», мне кажется, было в те годы мало популярным – его стыдились произносить. «Наше» повторялось наиболее часто. Слово «мое» было связано с прошлым, а от него хотели избавиться навсегда.

Кто-то в шутку сказал тогда, что необходимо сделать реформу русской грамматике: уже сейчас ее можно упростить и местоимение «я» исключить, оно не нужно, ведь обходятся же англичане без слова «ты».

Люди жили интенсивной жизнью созидания нового общества, отдавая этому все, что они могли отдать. Но они делали это не как подвижники, без всякой театральности, без позы и, совершая героические поступки, сами не замечали своего героизма.

Этот огромный коллектив энтузиастов, участников первых пятилеток был чрезвычайно пестрым, он состоял из людей с различными характерами, наклонностями, чувствами, но все это разнообразие сливалось в одном большом общем стремлении поднять страну, завершить начатое великое дело.

Тем не менее жизнь людей, с их страданиями и радостями, шла своим чередом. В большом коллективе, захваченном общим движением, одновременно складывались также и индивидуальные судьбы людей. И все же характерными для того времени разговорами на работе, собраниях, дома были разговоры об общем деле, о событиях в стране и за ее пределами.

Личное не считалось главным, но все же иногда становилось предметом разбирательства и напоминало, что нельзя игнорировать личные мотивы жизни людей. Я вспоминаю, как в большой компании одна женщина, находившаяся, вероятно, в очень трудных жилищных условиях, усомнилась – нужно ли строить Дворец Советов? Лучше было бы квартир строить больше. Я помню гневные возражения большинства присутствующих там:

– Нет, нам нужны именно вот такие монументальные сооружения. Все наше, советское, должно быть самым лучшим, самым привлекательным в мире. Самые лучшие товары, самые лучшие заводы, самое лучшее метро.

Всю свою «женатую» жизнь в Москве до отъезда за границу я прожил в бывшей бане. Низкие сводчатые потолки и кирппчные стены как будто были навечно пропитаны влагой. Капельки влаги, как пот, выступали на стенах и тонкими струйками стекали на пол. Мы клали у стен тряпки и, когда они намокали, выжимали их над раковиной и снова укладывали на место.

Но если бы в то время кто-то предложил упростить проекты роскошных, облицованных мрамором станций метрополитена и обратить сэкономленные средства на расширение жилищного строительства, то я, как и огромное большинство тех, кто находился в таких же стесненных условиях, не поддержал бы таких предложений.

Да, мы были мечтателями, и мы хотели любой ценой осуществить наши мечты. Мы готовы были отказаться даже от необходимого.

И все же, вопреки такому нашему отношению – и это вполне естественно – личная жизнь у нас была. Мы влюблялись, страдали муками ревности, осуждая в то же время тех, кто слишком много уделяет места своим личным горестям.

Мы растили детей и тяжело переживали, когда трудно было достать питание для ребенка. Сами-то мы научились с детства стоически переносить все лишения, они нас мало трогали.

Вспоминаю, что в те времена, когда в нашей стране были открыты магазины торгсина, где на валюту, а также золотые и серебряные вещи можно было достать некоторые товары, у меня сильно заболел ребенок. Врач сказал:

– Хорошо бы достать пару лимонов или апельсинов. Их можно купить в торгсине. Наверно, у вас найдется всетаки какое-нибудь золотое колечко или брошка. Для единственного ребенка не надо ничего жалеть.

У старого врача на носу было пенсне в золотой оправе, а на безымянном пальце левой руки – толстое золотое обручальное кольцо. Галстук заколот булавкой, тоже, видимо, золотой. Все эти вещи мне казались рудиментарными органами прошлого. У нас с женой не было ничего, ни одной крупицы золота или серебра.

Я не знаю, какая сила и почему привела меня к торгсину. Он помещался в здании нынешнего Центрального универмага. Я стал перед витриной, где большой пирамидой были уложены апельсины, лимоны и мандарины, но они для меня были абсолютно недоступны.

Слова врача: «Для единственного ребенка не надо ничего жалеть» жгли меня, как раскаленные железные прутья. Я весь был наполнен бешенством, и если бы можно было выплеснуть все те слова, которые клокотали во мне, то они ужаснули бы всех любителей изящной словесности.

Но в них был гнев, обращенный к капиталистическому миру, который мешает нам строить и, пользуясь нашими трудностями, только на золото продает Советскому Союзу то, что крайне необходимо.

В эти годы чувство товарищества, взаимной поддержки было развито исключительно широко, и помощь иногда приходила совершенно неожиданно. Товарищи помогли мне.

В чем же дело!

«Что же меня ждет на заводе?» – думал я, изучая материалы о его деятельности по отчетам и докладам. Опыта заводской работы у меня было мало – я работал главным образом в лабораториях. С чем придется столкнуться на заводе?

– Неукоснительное соблюдение технологии должно стать законом. На заводе слишком часто вносятся изменения в технологические инструкции. Там много проводят разных опытов непосредственно на производственных печах, – рассказывал мне Тевосян о положении на заводе, когда мы обсуждали с ним стоящие передо мной задачи. – Правда, у нас нет, к сожалению, экспериментальных печей, на которых можно было бы ставить предварительные опыты и отлаживать технологию.

Посмотрим, может быть, следует построить небольшую опытную печь. На заводе есть неплохая лаборатория. Мы перевели туда одного из хороших работников с завода «Электросталь» – Бабаева. Он знает дело. На него можно положиться.

Чувствовалось, что Тевосян уже знал и само производство, и заводских людей.

– Помни, высокое качество и низкая себестоимость – вот главное, на что необходимо обратить особое внимание.

«Почему же у нас сплавы так дороги?» – думал я.

Когда-то я побывал на маленьком уральском заводике. Там выплавляли сплав – ферросилиций. Его себестоимость была значительно ниже себестоимости такого же сплава на новом большом ферросплавном заводе в Челябинске.

– Дорогое современное оборудование плохо используется, производится много брака. Часть механизмов постоянно находится в ремонте, – откуда-то издалека слышал я голос Тевосяна.

Бичом производства были также транспортеры. Острые грани кусков кварцита, как хорошо отточенные ножи, резали прорезиненную ткань транспортерной ленты.

– Что же мы делаем? – часто можно было слышать на собраниях. – В древние времена каменными ножами первобытные люди тоже пользовались, но они были мудрее вас. Они их применяли с пользой для себя. Мы этими ножами портим свое же оборудование.

Элеваторы для подъема кусков дробленой руды также были предметом постоянной критики.

От неполадок на Челябинском заводе мысли мои перешли к общим недостаткам в развитии нашей промышленности.

При проектировании заводов и цехов для новых производств часто мы по аналогии принимали те же самые инженерные решения, которые лежали в основе старых, уже сложившихся производств. Особенности же новых процессов не учитывались чаще всего потому, что о них нам ничего не было известно.

В Швеции я обратил однажды внимание на то, что почти на всех металлургических заводах по новым производствам создавались опытные – пилотные, как их называли, установки. На этих установках и проверялись все новые процессы, прежде чем передавать их в производство. У нас, как правило, их нигде не было. Новое в большинстве случаев прямо из лаборатории шло в цеха. От пробирки к производственному агрегату, без какого-либо промежуточного звена. Это создавало дополнительные и немалые трудности в освоении новых производств.

Все эти вопросы мы неоднократно обсуждали с Тевосяном.

– Курсы надо будет создать на заводе. Сейчас очень важно заняться обучением людей, – советовал он. – На многих заводах организованы уже курсы мастеров социалистического труда. В Челябинске ведь много грамотных инженеров, их можно было бы с успехом использовать в качестве преподавателей на этих курсах.

Тевосян излагал то, что требовало особого внимания, а я сидел, слушал и думал:

«В чем же дело? Чем объяснить такое общее положение? Объяснение, видимо, одно: у нас не было тогда ни достаточного опыта, ни необходимых знаний для решения всех этих задач новой техники».

Через десять лет мне пришлось окунуться в новую, неизмеримо более сложную область науки и техники – атомную. И я мог видеть и ощущать те колоссальные изменения, которые произошли в стране за это десятилетие. В этой новой для всего мира области науки и техники у нас не было ни одной неудачи и ни одного просчета. Но эти успехи были результатом предыдущих жестоких лет учебы, когда мы находились еще в младших классах.

На пути в Челябинск

Но вот наконец я еду в Челябинск. В купе нас двое. Мой попутчик – инженер, специалист по коксованию углей – едет на Магнитогорский завод. Это настоящий гурман. У него большая сумка, набитая разными закусками. Всю дорогу он мне рассказывает, как готовятся те или иные блюда и почему они так называются. Уже поздно. Ложимся спать, но с верхней полки до меня все еще доносится его повествование о кулинарии различных стран и народов.

– А суточные щи, знаете почему они так называются?

– Нет, не знаю, – в полусне отвечаю я.

– Так вот, знайте же. Суточные щи готовят таким образом, если это, конечно, не профанация, а настоящие суточные. В горшок, обязательно глиняный, облицованный, вкладывают мясо и все необходимые ингредиенты, закрывают крышкой и щель промазывают крутым тестом. После этого горшок со всем содержимым помещают в русскую печь и томят там двадцать четыре часа -сутки. Поэтому-то они и называются суточные. Когда горшок с такими щами вынимают из печи и снимают крышку – аромат разносится по всей комнате.

Он рассказывал так, что я даже в полусне ощущал этот аромат.

Утро. Пересекаем Волгу. На станциях предлагают молоко в обмен на хлеб. С хлебом здесь неважно, перебои.

Станция Полетаево. Здесь у меня пересадка. Поезд направляется в Магнитогорск. Поезда чередуются – один день в Челябинск, второй – в Магнитогорск.

По этой дороге я проезжал не раз. Перед окном знакомые картины станционных строений, неизменные будки с надписью «Кипяток». Во время остановки поезда у них моментально образуется очередь. За решеткой, отделяющей перрон от станционного поселка, обычно шла торговля. Женщины, закутанные в платки и шали, продают яблоки, молоко, кур и прочую снедь. На Волге по ту и другую сторону реки – торговля рыбой. Когда-то к приходу поезда здесь выносили крупных копченых стерлядей. Теперь я этого не вижу.

Кинель. Вдали видна буровая вышка. Второе Баку, Дальше – в Башкирии – тоже нефть.

Одним из первооткрывателей башкирской нефти был студент Горной академии Алексей Блохин, мы с ним вместе учились. Когда он приехал с летней студенческой практики из Ишимбаева, то рассказал мне, как у него возникла дерзкая теория, объясняющая геологическое строение Уральских гор. Алексей был страшно возбужден. Мы ходили в Москве по Пыжевскому переулку, и он все говорил и говорил об этой идее.

– Дело в том, что на Урале мы, геологи, встречаемся с рядом загадок, которые нельзя на основе наших представлений о геологических структурах объяснить. Например, мы делаем проходку, отбираем образцы пород и вдруг под Солее древними породами находим более молодые. Как они туда попали? На этот вопрос пока есть один ответ – ответ без научного объяснения – аномалия. Но вот я нашел во время своих геологических поисков древнего рачка, которого на западном склоне Уральских гор никогда никто не находил. Он встречался и должен был, по всем нашим представлениям, находиться только на восточном склоне. Как он попал сюда, на запад?

Вот тогда-то мне и пришла в голову эта гипотеза: а почему бы не допустить, что произошел гигантский сдвиг и восточный склон Уральских гор переполз на запад и перекрыл породами восточного склона породы западного? Вот краткая суть моей теории. Если ее принять, тогда все будет предельно ясным – все становится на свои места. Собираюсь докладывать на геологическом отделении Академии наук.

Позже я узнал, что доклад моего друга произвел большое впечатление, и многие маститые ученые не могли себе простить, что такое объяснение загадки геологического строения уральских горных массивов пришло в голову не им, а молодому геологу, пока еще только студенту.

Отроги Уральских гор…

Сколько здесь богатств, еще не раскрытых тайн! Железные руды бакальского месторождения, магнезит Садки и сокровищница многих минералов – Миас.

А вот и знакомые уже мне столбы. По одну сторону надпись «Европа», по другую – «Азия». Они остаются позади. Мне предстоит работать в Азии.

Меня встречают. Шофер завода на стареньком, изношенном «фордике», который давно нужно было бы отправить в качестве лома на металлургический завод. Сажусь рядом с шофером.

– Вот у меня только дверка-то не запирается – запор испортился. Вы крючочек накиньте, а то все время открываться будет – так из машины-то и выпасть можно.

Одна из передних дверок «фордика» закрывалась приваренным накладным крючком. «Да, техника», – подумал я.

Дорогу развезло – здесь весна только начинается. В залитой полыми водами вязкой низине нельзя различить, Где проходит колея.

– Да здесь, вероятно, надо не на машине, а на лодке ездить.

– Скоро просохнет, еще неделька, и все будет сухо. Теперь-то, однако, и застрять можно, но, думаю, ничего, выберемся. У меня весь инструмент с собой.

Дорога здесь – бич. Я уже знал, что каждый шофер, когда бы ни выезжал за город, обязательно клал в багажник топор, лопатку и кусок стального троса.

В стороне слева видно Грязное озеро. В Челябинской области много озер – соленых, пресных, открытых, заросших камышом. Грязное озеро – пересохшее. Его тяжелая темно-зеленая грязь считается целебной. Кое-кто из местных жителей здесь принимает грязевые ванны. На пустынных берегах озера нет ни одного строения.

– Что представляют собой эти грязи? Исследовал ли их кто-нибудь? – спросил я шофера.

– Видимо, еще нет, не доходят до всего руки.

И я снова вспомнил свою поездку на Алтай в 1927 году.

Из Бийска мы добрались тогда до селения Верхний Уймон, где наняли лошадей и в сопровождении четырех местных охотников, которые согласились проводить нас до верховьев реки Иртыша, мы верхом направились в трудный путь по таежным тропам, переходя вброд реки и переваливая с одной горной гряды на другую. На четырнадцатый день пути мы вышли к первому обитаемому пункту, состоявшему нз нескольких деревянных строений. Это были Рахмановскне ключи. Вечерело, мы раскинули палатки и развели костер. На огонек к костру подошел один из местных жителей. Поздоровались. Он оказался врачом.

– Заехал я в эти места еще совсем молодым человеком, – начал он свое повествование. – Воды здесь чудодейственные. К сожалению, полного анализа их никто никогда не производил. Посылали пробу в Ново-Николаевск (тогда так назывался Новосибирск), но ответа не получили, сказали только, что она как будто радиоактивная.

Местные жители хорошо знают эти ключи, верят в их целительную силу и обязательно навещают нас, даже те, кто и здоров, – впрок здоровьем запасаются. Врач засмеялся и продолжал:

– Дорог вот только здесь нет. Надо быть очень выносливым человеком, чтобы добраться до наших мест. А воды у нас мощные. Когда-нибудь здесь будет сибирская Мацеста. В прошлом году к нам доставили одну женщину. Ее разбил паралич, а к нам ведь только верхом можно добраться, сидеть же в седле она не могла. Из рыболовных сетей соорудили особый гамак, закрепили между двух лошадей и положили ее в этот гамак.

Пробыла она у нас два месяца – каждый день принимала ванны, а потом села верхом на лошадь и вернулась домой, как будто никакого паралича и не было.

…Вот и здесь, на Южном Урале, в Челябинской области, много еще находится необследованных рек, озер, источников.

Когда я работал в Эссене, то пногда заходил в небольшой ресторанчик. В нем можно было выпить чашку кофе или кружку пива и почитать газеты. В центре ресторанного зала находился небольшой бассейн и бил фонтанчик. Оказывается, под домиком находился источник.

Хозяин ресторанчика, как-то подсев к моему столику, рассказал мне историю открытия этого источника.

«У меня здесь рядом был небольшой домик, и я заметил, что фундамент начинает разрушаться. Просачиваются какие-то воды от соседа. Я набрал немного этой воды и направил ее через одного из своих знакомых на анализ. Вода оказалась сильно минерализованной и по составу напоминает минеральную воду «Аполинарис». Я сразу же сообразил, что на этом можно хорошо заработать. Ведь вы знаете, сколько стоит бутылка «Аполинариса».

Не говоря никому ни слова, я стал обдумывать, как уговорить соседа продать свой домик. Ему я сказал, что задумал здесь открыть ресторан. Об источнике я ему ничего, конечно, не сказал. Он согласился продать домик. Потом я стал собирать деньги, занял у брата и получил в банке ссуду. Потом сломал оба домика, и свой и купленный у соседа, построил этот ресторан и организовал розлив воды.

Я не пожалел, что пошел тогда на риск – он оправдал себя. С долгами я давно расплатился. Теперь у меня есть постоянные посетители, а в первый год, когда я только что открыл ресторан, у меня не хватало мест для посетителей – каждый хотел попробовать новой воды. Теперь, видите, я ее бесплатно позволяю пить всем посетителям прямо из фонтанчика, а в первый год мне платили за стакан этой воды столько же, сколько за кружку пива!»

Это был типичный капиталистический бизнес. Стимулом здесь была нажива, средством – обман.

Мы должны развивать другие отношения между людьми, нам эти методы не подходят. Сколько же должно быть проявлено инициативы, чтобы использовать все богатства этого края! Их здесь неизмеримо больше, чем на исхоженных, ископанных землях Европы.

Челябинск

Как же все здесь изменилось за последние четыре года! Центральная улица застроена большими красивыми домами. Впереди видны трубы районной электростанции – ЧГРЭС. Тогда она казалась очень крупной – 170 тысяч киловатт. Таких станций по стране насчитывалось всего несколько. За ней видны корпуса ферросплавного, абразивного и электродного заводов, а на другом берегу реки Миас дымит труба цинкового завода.

Еще четыре года назад здесь были пустыри – окраина небольшого города. Теперь эти места обрели индустриальный облик.

Когда я появился в мае 1935 года в Челябинске, никто не хотел верить, что я приехал по собственному желанию. Как-то, проходя по цеху, я услышал разговор двух молодых инженеров. Они не догадывались, что я все слышу. До меня долетели слова:

– Ну, этот «иностранец» больше двух месяцев в нашей дыре не усидит.

Позже я узнал, что оба они из Ленинграда и им жизнь в Челябинске была в тягость. Их тянуло назад, «на берега Невы». А мне в Челябинске нравилось, но я это скрывал, опасаясь, что будут думать, что я кривлю душой.

Мне не приходилось раньше длительное время работать на металлургических заводах. Я бывал на практике на Сормовском заводе, работал на заводе «Красный автоген» в Ленинграде, был также на других заводах. Но я бывал на этих заводах недолго и не в качестве должностного лица, а в роли практиканта, а это не одно и то же.

В Челябинск же я приехал техническим директором завода. На мне лежала ответственность за всю технологию производства. Мои указания должны быть законом, но вместе с тем я видел и сознавал, что в этой сложной области производства много темных мест и нехоженых троп. Производства ферросплавов в нашей стране еще не существовало. Первым специалистам, закончившим теоретические курсы по металлургии, негде было получить производственную практику. Итак, мне предстояло руководить первым, только что построенным заводом.

Инженеры у нас подобрались только молодые, недавно прибывшие из Москвы, Свердловска, Ленинграда. Старых специалистов в этой отрасли металлургии не было вообще.

Директором завода был тоже молодой энергичный человек – Марк Александрович Власов. Ему было тридцать два года – на два года моложе меня. Главный механик Гидгарц – тоже из молодых. Учился во Франции. Заместитель директора Маккавеев – коренной уралец, мой ровесник. Сменные инженеры – в возрасте не старше тридцати лет.

Кое-кого из них я знал. В свое время читал им лекции по производству ферросплавов. Теперь они имели передо мной неоспоримое преимущество – владели опытом производства. Удастся ли мне установить с ними контакт и создать те условия взаимопонимания, которые необходимы для нормальной работы?

Директор завода принял меня хорошо и всячески старался создать наиболее благоприятные условия для работы. Но здесь я никак не мог отделаться от чувства, что нахожусь в каком-то новом для меня мире. Он, этот мир, волновал меня, и я все время находился в состоянии напряжения и подъема.

Сильно сказались и четыре года пребывания за границей. Я видел не только отставание нашей техники от европейской, но с большой радостью замечал, что наши люди – казалось бы, такие же заводские работники, как и на Западе, – поглощены совершенно другими интересами, живут иной, полнокровной и творческой жизнью.

Вот он, мастер Карнаухов, нет, он еще не мастер, мастером и лауреатом Государственной премии он стал позже – он просто плавильщик на печи по производству ферровольфрама. Он живет этим производством, все его мысли направлены на то, чтобы поднять производительность печи, снизить потери дорогого сырья – концентрата вольфрамовой руды. Концентрат поступает в Челябинск из Англии. В деревянных ящиках. В каждом ящике по два тяжелых мешочка из китайской соломки – на ящиках английские надписи, на мешочках – китайские.

Добыча вольфрамового концентрата в Китае – монополия английской компании. За этот концентрат мы платим английской фирме сибирским маслом и кубанской пшеницей. Карнаухов это знает, и он бережет каждую щепоть дорогого сырья.

Но неужели у нас, в Советском Союзе, нет вольфрамовых руд? Не может этого быть! Безусловно есть и даже здесь, в Челябинской области – между Челябинском и Троицком. Оно даже описано в одном из журналов. Правда, это месторождение комплексное, как и многие из уральских рудных месторождений. Вместе с вольфрамом в руде содержится медь. Медь нужно выделить из руды, ее присутствие в вольфраме недопустимо, это усложняет производство.

А вот в одной уральской школе я видел образцы таких же вольфрамовых минералов, какие мы ввозили из-за границы. Их нашли школьники и принесли в уголок природы. Но но путям школьников еще не проследовали геологи. Они придут туда позже. Пока же эти месторождения не исследованы.

Добычи отечественных вольфрамовых руд у нас в то время по существу еще не было. Мы, как робинзоны, все должны были начинать с азов. Мы не знали, как извлечь из руды нужный нам вольфрам, как получить из горной породы, содержащей ничтожное количество этого природного минерала, концентрат, а затем из концентрата – металл.

В лаборатории электрометаллургии Московской горной академии над этими проблемами трудился в то время молодой инженер Боголюбов. Теперь, когда я пишу эти строки, он солидный ученый – доктор технических наук, тогда же был просто Володя. На первой Всесоюзной конференции по ферросплавам в 1932 году Боголюбов сделал доклад о производстве ферровольфрама. Он говорил о том, что в Советском Союзе вольфрамовые руды открыты в Забайкалье и на Урале, но пока разведанных запасов недостаточно для удовлетворения нужд металлургической промышленности.

В резолюции конференции отмечено, что, ввиду недостаточности сырьевой базы, следует форсировать геологоразведочные работы по вольфрамовым месторождениях и вместе с тем вести научно-исследовательскую работу по изысканию новых недефицитных материалов, могущих заменить вольфрам.

А вольфрам нужен. Вольфрам – это нити электроламп, режущие части ряда инструментов, это необходимая добавка ко многим специальным сталям, в том числе сталям оборонного назначения.

Вот и приходится покупать и ферровольфрам, и вольфрамовый концентрат за границей.

Карнаухов не только понимает это, но и принимает близко к сердцу. Он озабочен несовершенством процесса плавки и делится своими соображениями, как улучшить и производство ферровольфрама, изменить конструкцию печи и печного инструмента. Он никогда ни на что не жаловался и ничего не просил лично для себя. Казалось, у него нет жизни, не связанной с производством.

…Но она, конечно, была и у Карнаухова, и у других. Люди ходили друг к другу в гости, и в заводском поселке можно было слышать веселые песни, несущиеся из открытых окон домов.

В те годы здесь было построено немало больших кирпичных домов, и жилищного кризиса на заводе не ощущалось. Орджоникидзе поощрял строительство жилых домов, в особенности в новых промышленных районах, а Власов следил, чтобы были использованы все возможности для жилищного строительства. На заводе в резерве постоянно находилось несколько свободных квартир. «Будут квартиры, можно будет привлекать для работы на заводе нужных производству людей)), – говорил директор.

Первые два месяца я прожил на квартире для приезжих. На большинстве заводов тогда имелись такие квартиры. Гостиниц в городе не хватало, да, кроме того, из города до завода и добираться было трудно. В то время легковых машин было очень мало, и я, например, первое время ездил на завод на пролетке. При заводе был конный двор, на котором держали более ста шестидесяти лошадей. Они работали на строительстве и перевозили большинство заводских грузов.

На современном производстве давно уже нет лошадей. Из нашего лексикона исчезли и распространенные некогда слова и понятия, например грабарь и грабарка. Молодежь этих слов уже и не знает совсем. А они в те годы были в большом ходу на всех заводах и особенно на строительстве. Грабарь возил на небольшой подводе-грабарке землю с места производства строительных работ. Теперь все это делается при помощи механизмов. Тогда – тридцать лег назад – применение мускульной силы было основной формой использования энергии.

Я в связи с этим вспомнил лекции профессора Таубе – барона Таубе, как мы, студенты, его звали. Профессор Таубе в действительности был бароном. Он долго жил на Урале в Екатеринбурге, нынешнем Свердловске. О нем ходили слухи как о лице, хорошо знающем горно-металлургическую промышленность Урала.

В Московской горной академии Таубе читал курс лекций по организации металлургического производства.

На экзаменах по своему курсу он обычно задавал три-четыре вопроса.

Одним из них был следующий:

– Допустим, что вы работаете на Урале и занимаете на заводе пост директора завода и вам позвонили, что на заводе пожар. Какое первое распоряжение вы даете?

На этот вопрос студенты иногда отвечали – вызываю машину и еду на место пожара.

– Вы, молодой человек, не знаете уральских условий. Следует вызывать не машину, а лошадь, на машине вы никуда не сможете проехать – там бездорожье.

Все это теперь совершенно не так, но в начале тридцатых годов хороших дорог на Урале действительно было мало, и на заводах держали лошадей.

Челябинск в тридцатых годах находился в процессе интенсивного роста. Здесь создавалось одновременно много новых для нашей страны производств. Строились заводы – тракторный, цинковый, завод абразивных материалов и другие. Планировалось дальнейшее строительство.

В город съезжались со всех концов страны специалисты – инженеры, техники, мастера и квалифицированные рабочие. Здесь, в Челябинске, позже был построен трубный завод. Это металлурги Челябинского трубного уже в шестидесятых годах на отказ некоторых правительств Европы продавать Советскому Союзу трубы большого диаметра с достоинством заявили: «Не хотите и не надо – мы сами все сделаем». И сделали.

Южный Урал – богатый край, богатый и природными ресурсами, и людьми. Я часто вспоминал здесь один разговор с инженером на заводе Рохлинга в Фольклингене.

– Когда студенты сдавали экзамены по геологии рудных месторождений, – рассказывал инженер, – и не могли ответить профессору, где находятся месторождения того или иного полезного минерала, они обычно говорили: месторождение этого минерала находится на Урале. Они знали, что не ошибутся.

Дело дошло до того, что профессор на экзаменах изменил форму вопроса. Он стал спрашивать: «Кроме Урала, где еще находятся аналогичные месторождения?»

Да, здесь, на Южном Урале, было все.

А геологические разведки открывали все новые сокровища. И не только минералы. Огромные лесные массивы с могучими соснами, богатые черноземы. Здесь, на этих почвах вызревали обильные урожаи хлебов.

А сколько здесь дичи! У самого Челябинска на озерах гнездились утки всех видов, леса и степи кишели белыми и серыми куропатками, а в сторону Магнитогорска в изобилии встречались дикие козы и дрофы. На рынках Челябинска было много мяса и дичи. Здесь все были охотниками. Даже рыболовством не так увлекались, хотя в реках Урала немало рыбы.

Охота и поиски золота – две страсти, которые отнимали у многих все свободное время. Каждый рабочий на заводе был или охотником, или старателем. Иногда рано утром и я выходил на берег озера с мелкокалиберной винтовкой и стрелял куликов. Здесь их было великое множество, но кулик не считался в этих местах дичью.

– Кулик – это баловство, – говорили мне уральцы.

Вот только с овощами было неладно. Их здесь не выращивали. Как-то мы вместе с директором завода направились из Челябинска в Кыштым и решили зайти в столовую дообедать. Вообще я не приверженец вегетарианской пищи, но на этот раз, не известно почему, на вопрос официанта: «Что будете кушать?» – в свою очередь спросил: