Текст книги "Французский полтергейст (СИ)"

Автор книги: Василий Криптонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 41
Лимонад и твердое решение

– Да говорю же вам, мне уж двадцать!

– Уж больно хлипки вы, сударь, не знаю, не знаю…

– Вы, уважаемый, чините мне страшную обиду!

– Обида что? Проглотил, да забыл. А вот коли ко мне ваша матушка пожалует, или ваш батюшка, да с полицией…

Это Боря пререкался с хозяином прекрасного заведения, в котором мы оккупировали столик. Все заказали себе лимонада, Боря тоже хотел, но подавальщик упёрся. Позвали хозяина – и тот засомневался, на Бориса глядя. Почему-то не хотелось им продать лимонад несовершеннолетнему.

– Никто к вам не придёт! Разве ж я виноватый, что у меня усы растут смешно и клочками?

– Усы здесь совершенно никакого значения не имеют. Вот, у господина, к примеру, тоже усов нет, но учительский мундир мы очень хорошо понимаем.

– Ладно тебе, – вмешался Порфирий Петрович, – я за парня ручаюсь, взрослый он. Усы просто не отрастил покамест. Налей-налей, ты меня знаешь!

Ручательство господина Дмитриева вопрос решило. Хозяин поклонился, отдал подавале приказ и улетучился. Разгорячённый Борис с покрасневшим ликом сел. Вскоре перед ним оказалась такая же кружка, как у нас.

– Добрый вечер! – провозгласил я, и пять кружек соединились с солидным бряком над столом.

Выпили. Похрустели тонюсенькими ломтиками картофеля, запечёнными в печи и круто пересыпанными солью.

– Тут можно такие же заказать, но с перцем, – заявил Леонид. – Изумительные, доложу я вам, а ценой всего ничего дороже. И не так, чтобы острые – вполне в меру, мне можете верить смело, у меня желудок нежный, чуть чего – изжога, а тут – ничего.

– Ну так давайте и попробуем. Эй, человек! – Кунгурцева призывно махнула рукой. – Разрешите, пожалуйста, ещё вас потревожить!

Человек разрешил. Пока он бегал, мы пили.

– Усы – вправду, пакость, – бормотал Боря. – Вообразите, тут клочок, здесь другой. И все смеются – ухахатываются, обидно даже. Но я тут вот что подумал. На зимние каникулы я дома запрусь и выходить совсем никуда не буду.

– А в чём идея? – не понял я.

– Усы отрастить!

– А. Ну, это лучше тогда на летних. На всё лето запереться. За две недели может ничего и не образоваться стоящего внимания. Впрочем, я не специалист, вы уж лучше у кого проконсультируйтесь поумнее меня. Порфирий Петрович вот, например, явно в вопросе сведущ.

– Вам, Александр Николаевич, хорошо. У вас вид такой представительный! Даже без усов сразу понятно, что учитель. А на лето я не могу, летом мы с родителями в Москву решили ехать в обязательном порядке.

– Беда какая, – посочувствовала Анна Савельевна. – Но вы знаете, что? Вы за дня три до зимних бриться перестаньте. А лучше за неделю. Чтобы время выиграть. Оно ведь не сразу смешно растёт, сначала, верно, и незаметно будет.

– А ведь вы правы, Анна Савельевна! Как же это я сам… Так и сделаю!

– Ну, за усы.

– За усы!

Выпили за усы. Прибежал официант, принёс покрытые красненьким порошочком ломтики. Мы немедленно спросили ещё лимонада – и он снова убежал. Все потянулись к картошке.

– Да это ведь, видит бог, изумительно! – воскликнул Порфирий Петрович. – Столь простое блюдо и столь…

– А я вам говорил! Я все местные заведения очень хорошо знаю, и где попить, и где поесть. Как недорого, а как – с форсом. Впрочем, ежели вы позволите, я себе накапаю, здоровья ради, а кто желает – так оно, само собой…

С этими словами Леонид достал дарёный бальзам. Все отказались, и он, нисколько не смутившись, стал капать себе.

– Жаль, Вадима Игоревича нет, – вздохнул он, употребив заряженного таким образом на здоровье лимонада. – С ним бы и обсудили.

– Что обсудили? – спросил Боря.

– Команда у нас, людей лечим.

– Пока вылечили только одного, – проворчал я. – И тот… Вона чего учудил.

– Александр Николаевич, я не думаю, что это – наша вина…

– Нет, конечно, Анна Савельевна, но всё равно. Работал человек, горя не знали с ним. А мы приложились – и все теперь мучаются.

– Не все, студенты в восторге.

– Ваш лимонад-с, прошу-с.

– О-о-о, давайте-давайте! А картошечки ещё сообразим?

– С солью, с перчиком?

– И ту, и ту давайте.

– Сию минуту-с, как раз поспела, из печи горяченькая будет.

– Ура! – сдвинули мы кружки.

Тут внезапно родился, что называется, полицейский. Поставив кружки, мы все о чём-то помолчали, чему-то вздохнули.

– Так что же у вас за беда, Александр Николаевич? – спросила Кунгурцева.

– Да Татьяна замуж нацелилась, – внезапно высказался я откровенно.

– Ну, не за вас ведь! – расхохотался Леонид. – Выпьем же за свободу!

– В том и печаль, что за меня.

– Ой-ой… – Анна Савельевна возложила щеку на ладонь, уперев локоть в стол. – Как же бедную девочку чувства терзают, если она принуждена была сама о таком заговорить…

– Бегите, – решительно сказал Леонид. – Прочь из города, Александр Николаевич! И – на корабль. Плывите навстречу приключениям!

– И рад бы, да куда мне… Хозяйство, скотина…

– Скотина-то у вас в городе откуда? – озадачился Дмитриев.

– Ну, это я так, фигурально. Мало ли в городе скотины… Не будем называть имен. И показывать пальцами. В некоторые жидкие зелёные морды…

Порфирий Петрович захохотал и провозгласил тост за здоровую печень. Выпили, конечно. В хорошей компании лимонад летит – просто изумительно.

И тут к нашему столику подошёл совершенно неожиданный Серебряков.

– Я вас, Александр Николаевич, разыскиваю, чтобы потребовать удовлетворения, а вы тут лимонад распиваете.

– Садитесь, Вадим Игоревич.

– Не буду я с вами сидеть. И вовсе не надо было приходить, но моё к вам хорошее отношение… Забудьте. Пришлю секунданта.

– Вот ты, Вадик, вечно так – горячишься, потом жалеешь.

– Порфирий? Ты-то тут как?

– Да уж, как видишь.

– Говорить с тобой не желаю совершенно.

– Странный вы человек, Вадим Игоревич, – заметила Кунгурцева. – Пришли в такое заведение, а сами ни лимонад пить, ни говорить не хотите.

– Прошу меня простить, я уже ухожу.

– Имейте в виду, я согласен только на магическую дуэль.

– Что-о-о⁈

– Я ведь вызываемая сторона? Значит, после того, как будет вызов, выбор оружия за мной. Магия. Ма-ги-я.

– Это подло с вашей стороны! Вы ведь знаете, что мне нельзя, что меня сошлют на каторгу!

– Не сошлют. Мы поединок в палате устроим, у вас же разрешение.

– Да помилосердствуйте, это уж софистика какая-то.

– С вашим-то талантливым юристом – выкрутитесь! А перед тем как друг друга убить – сделаемте с вами доброе дело. Леонид, посвятите господина Серебрякова в нюансы.

Леонид сунул в руки Вадиму Игоревичу бутылку бальзама. Тот посмотрел на этикетку и почему-то молча сел на свободный стул. Сообразительный официант немедленно поставил перед ним кружку с лимонадом, да и остальным подсвежил сноровисто.

– Рекомендую накапать, – сказал Леонид. – Лично я так и поступаю. А вот эта картошечка, вот-вот, красненькая, она теплая же ещё – вы пробуйте! Уверяю, всю жизнь вспоминать станете.

Серебряков выпил, вытер усы (Боря с завистью на это дело посмотрел), похрустел картошкой и сказал: «Хм!»

– Дело – тьфу, – орал ему тем временем в ухо Леонид. – Там гражданин один – с повозки брякнулся, да так неудачно, что череп проломил о бордюрку. Ему маг черепушку-то подлатал, но в мозг лезть не сумел. Лежит, вообразите, в больнице, формально живой, а ладу добиться не могут. Жена, детишки мелкие рыдают. А толку? Скажите мне, что толку, а? Нуль! Я и подумал. Это ведь гораздо проще, нежели со Старцевым должно быть. Внешние повреждения! Да мы их на раз – тьфу, и всё тут!

– Ну так и зачем же вам я? Если менталку править не надо.

– Для связи, – напомнил я.

– Верное дело… Что ж… – Серебряков выхлебал кружку и вдруг сверкнул глазами. – Это что же, выходит, мы с вами можем спасать жизни? Десятки, сотни жизней? Когда все отступаются, когда нет надежды, мы и только мы в состоянии прийти и обратить ситуацию во благо⁈

– За нас! – решительно поднялся я.

– Погодите, Александр Николаевич! То есть, все здесь присутствующие хотят мне сказать, что, убив вас на дуэли, я уничтожу и надежды всех этих людей⁈

– Да бес с ними, в самом деле! Лучше убить одного негодяя, чем спасти сотню честных людей.

– Какой же вы негодяй, Александр Николаевич?

– Так не будь я негодяем – вы бы меня и вызывать не стали.

– Простите, я вас пока ещё никуда не вызывал!

– А собирались, мы всё слышали, – вредным голосом сказала Анна Савельевна. – Вообще, до крайности некрасиво с вашей стороны. У человека и так горе, женитьба дамокловым мечом повисла, а вы ещё со своими дуэлями… Что за чушь! В этом все мужчины.

– Горе?

– Да уж, не радуюсь, как видите, в пляс не пускаюсь.

– Но зачем же вы, в таком случае?..

– Я, Вадим Игоревич, вообще ничегошеньки в этой ситуации не сделал. Я переживаю сейчас сильнейший посттравматический шок. Усугубленный общей ситуацией стресса на работе и в жизни.

– Если хотите моё мнение – вы сами виноваты, господин Серебряков, – сказал Леонид, тщательно отмеряя капли. – Вам нужно было быть напористей. Если дама выказывает сомнения, нужно вдвое больше решительности. Решительным нужно быть за двоих, это же элементарная арифметика. Борис! Поддержите меня.

– А что я? – покраснел Борис. – Я ничего такого…

– Ох, Борис-Борис, да на что же вы тратите свои студенческие годы? Они ведь бывают только один раз в жизни!

– Что заставило Татьяну так решить? – недоумевал Серебряков.

– Да боится она, ну что тут непонятного! – вспылил я. – Человек! или как вас там… Ещё лимонаду. Всем лимонаду!

– Сию минуту-с…

– Меня боится⁈

– Перемен она боится! Замуж выйти – это ж не волосы перекрасить в красный. И не платье выбрать. Это серьёзное решение.

– Протестую! Вы недооцениваете выбор платья!

– Анна Савельевна, я вас умоляю, вы рассуждаете как женщина.

– Коей Татьяна и является.

– Убит! – поднял я руки. – Крыть нечем.

– За женскую мудрость! – провозгласил Леонид.

– До дна, – кивнул я.

И пили мы до дна. И вновь появились на столе полные кружки. И дивен был сей лимонад, немало способствуя душевной и велемудрой беседе.

– Вот я и кукую меж двух огней. Мне бы и с Татьяной ссориться не хотелось, и Вадима Игоревича я всем сердцем, как родного полюбить успел.

– Александр Николаевич, я… Тронут. Искренне…

– Тронут он! А вот ушёл бы – и уже бы всё решено было, и уже бы стрелялись. Как со мной!

– Никогда я с тобой, Порфирий, не стрелялся.

– Еще бы! Кто мы такие, чтобы в господ стрелять. Я к тому, что жизнь ты мне сломал! Хоть бы поговорил сперва, разобрался…

– Не в чем там было разбираться! Ты друга моего обидел!

– Которого ты только что едва к барьеру не позвал.

– Ты мою невесту оскорбил!

– Которая за твоего друга замуж собралась!

– Это уже вовсе никакого значения не имеет! Неприятен ты мне Порфирий, разлюбил я тебя!

– Оно конечно! Дух свинье не товарищ!

– Ты хотел сказать – «гусь», полагаю?

– От такого слышу!

Тут Боря, пребывавший в задумчивости, встрепенулся, встал, поднял кружку и громким голосом перекрыл зачавшийся спор:

– Между прочим, спиритуалистическая магия даже сегодня стоит особняком по отношению ко всем прочим. Только наше искусство по-настоящему способно преодолеть границу между миром живых и миром мертвых, границу, которая всем представляется глухой каменной стеной. Мы – те, кто дарит надежду и утешение, мы – носители поистине великого знания. Без нас религия давно бы уже превратилась в докучную забаву, навроде философии. Некроманты не стояли с нами даже рядом, чего стоят эти отвратительные игрища с плотью, когда нет власти над духом! Дух в основе всего, дух – первичен, материя же вовсе не обязательна. Я однажды целую неделю провёл без сна и еды и доказал! Вам нечем опровергнуть. Все вы можете тыкать в меня пальцем, а я – решительно отрицаю! И провозглашаю. За спиритуализм!

Потрясённые и раздавленные, мы выпили за спиритуализм. Боря опростал целую кружку единым махом, в процессе едва не упал, но Леонид поддержал его. После этого, с чувством выполненного долга, Боря сел, положил на стол руки, на них возложил свою буйную голову и предался сну.

– Так о чём это мы? – посмотрел на Порфирия Петровича Вадим Игоревич. – Гусь вроде был какой-то…

– Гусь – был. Помню, как ты меня тогда на Рождество с улицы домой привёл. А на столе – гусь этот… Жирный, собака. И вкусный, как сволочь. Как меня с него рвало тогда, после голодухи, аж плакал с досады! Ч-чёрт, ты глянь, и сейчас наворачиваются.

– Ну что ты, Порфирий…

– А – к чёрту тебя! Разлюбил – уходи.

– Полно, давай обнимемся!

– Обнимется он!

– Неужто не веришь?

– Я-то верю!

Слово за слово – они обнялись. Кунгурцева смотрела на них с таким умилением, что уже и у меня чуть слёзы не навернулись. Леонид, улучив момент, накапал Серебрякову в кружку трофейного бальзаму.

– У меня есть идея, – сообщил Серебряков, когда трогательная сцена с Дмитриевым завершилась. – Женитесь на Анне Савельевне, Александр Николаевич! И вся недолга. Татьяне сообщите, что возможности нет, поскольку уже связаны словом.

– Да я, собственно говоря, не планировала…

– Как и я, Анна Савельевна, как и я.

– С вами, Александр Николаевич, безусловно, интересно и радостно, однако, уж простите, но вы слишком молоды для серьёзных отношений.

– Вот вы сейчас говорите – и прямо как будто читаете из моего сердца! Верно, молод! Но Татьяне это объяснить не получится. Поэтому я ей говорю, что, напротив, стар и немощен, но мы-то с вами знаем правду…

Анна Савельевна порозовела и хихикнула в ладошку. Но тут же сделалась серьёзной.

– Вообще, если мужчина старше – это даже хорошо в браке. Но когда женщина – печально. Женская красота быстро увядает, мужчине делается неинтересно, а даже если и нет, то женщина уже не чувствует себя такой же привлекательной, как прежде.

– Вот начали вы за здравие, а кончили за упокой…

– За упокой! – подскочил Леонид.

– Какой ещё упокой, окститесь! – перепугался Дмитриев. – За красоту же!

– А ведь и правда. За красоту!

Выпили за красоту. Подозвали человека.

– Простите-с, – промямлил тот, – но вы уже так много лимонаду употребили… Был бы благодарен, если бы… какие-нибудь деньги…

– Ты что это? – поднялся Серебряков. – Подозреваешь нас в чём-то?

– Ни в коем разе, господин…

– Ты на моего друга напраслину возвёл?

– Я же вовсе не к тому, господин…

– Да я сейчас весь ваш кабак разнесу по кирпичу!

Выскочил хозяин. Пошумели, сошлись на том, чтобы всем налить по кружке лимонаду за счёт заведения и похоронить инцидент. Борю тоже посчитали, хотя он от усталости спал. Его кружку сразу придвинул к себе Леонид. Очень уж он любил лимонад.

– Наверное, мне тоже замуж надо, – с грустью сказала Анна Савельевна. – А то так глазом моргнуть не успею – уже и сорок… Какая, в сущности, жуткая цифра – сорок…

– Зато в сорок пять – баба ягодка опять, – придурочно хихикнул Порфирий Петрович.

Кунгурцева посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и спросила:

– А вы ведь не женаты, я забыла?

Дмитриев закашлялся, поперхнувшись лимонадом. Аж покраснел от натуги под пытливым взором Кунгурцевой.

Некоторое время мы обсуждали брачные вопросы, пытаясь прийти к чему-то конкретному, но пришли только к тому, что дуэль мы не хотим. А вот чего хотим – это для нас было загадкою.

Тут вдруг Леонид с грохотом опустил пустую кружку на стол, сам вскочил и крикнул:

– Господа! В конце-то концов, что она такое есть, эта Татьяна? Подумаешь, красавица и дочка ректора! Это не значит, что мы все обязаны вокруг неё танцевать. Не знаю, как вы, а лично я собираюсь немедля разыскать сию особу и уведомить ея, чтобы на мою кандидатуру не рассчитывала!

Он, верно, ждал, что его поддержат дружным криком, но на него смотрели озадаченно и молчали. Леонид расценил наше замешательство по-своему.

– Что ж, я так и думал, что современные мужчины не знают гордости! Прозябайте, господа, а я иду отвоевать свою свободу!

С этими словами он схватил шляпу и выбежал из кабака.

– Задержать его? – зевнул Серебряков.

– Да ни к чему, он всё равно понятия не имеет, где дом Соровских, – махнул я рукой.

Так оно, правду сказать, и оказалось. Леонид мчался до тех пор, пока не устал. Тогда, схватив за плечи первую попавшуюся женщину (ею оказалась Елизавета Кукушкина, сорока одного года, торговка хлебобулочными изделиями, замужем, трое детей) и вывалил на неё крутую мешанину из комплиментов, заверений в вечной любви и клятвах тем не менее никогда её больше не видеть, для облегчения чего Леонид обещал завтра же с утра завербоваться юнгой на корабль дальнего плавания.

Мечтам этим не суждено было сбыться. К объясняющейся паре подошёл городовой и, некоторое время послушав, препроводил Леонида в специализированное заведение. Именно там он и проснулся утром, стуча зубами от холода и с трудом понимая как самое себя, так и столь жестокое отношение к нему со стороны вселенной.

Мы же заказали ещё по кружке лимонада, и Серебряков, отпив, задумчиво сказал:

– И вот гадаю: для чего мне сдалась эта женитьба? Не скрою, Татьяна мне весьма симпатична, и даже более, но мы же взрослые люди?

Боря поднял со стола голову и сказал: «Да!» – после чего вновь отрубился.

– Так что давайте уж начистоту. Я ведь после свадьбы в кругосветное поеду, давно решил. Может, сгину там.

– Ну и хорошо, – сказала Анна Савельевна. – Татьяна тогда наследство получит и сможет выйти замуж за Александра.

– Хм, – задумался Серебряков.

– А состояние ваше велико? – спросил я.

– Преизрядно. Впрочем, как знать, я, быть может, и не сгину. Тогда попросту молодую жену оставлю одну на год или больше… Не безумие ли? Матушка настаивает на женитьбе, но она полагает, что, женившись, я осяду, а я ещё не бывал ни на одном из полюсов, да и Южная Америка меня всё ещё интересует чрезвычайно, а в Индию я буквально влюблён. Я оседать планирую годам к сорока. Не обязана же Татьяна ждать меня всё это время, да она к той поре и поувянет. Нет, женитесь, Александр Николаевич, право слово.

– А наследство как же?

– Беда… Наследства не будет.

– …

Было уже крепко за полночь, когда я ввалился в дом Соровских и остановился, поскольку передо мной стояла удивлённая Татьяна Фёдоровна в халате и тапочках.

– А, да, ты, – кивнул я. – Мы насчёт тебя всё решили.

– Это кто это «мы»?

– Ну, мы. С Серебряковым. И Кунгурцевой. И другие, там, всякие.

– И что же вы решили?

Я секунду подумал и честно сказал:

– Не помню. Но это уж точно окончательно решено и подписано, обжалованию не подлежит.

– Ясно. Чаю заварить?

– Из твоих рук – хоть чайный гриб выпью.

– Могу яичницу пожарить. Наверное…

– С колбасками?

– С колбасками, с колбасками… Разувайтесь, господин учитель. Сколько ж вы лимонаду выпили, ужас сплошной.

Глава 42
Мальчишник в Белодолске

– Плещут холодные волны,

Бьются о берег морской…

Носятся чайки над морем,

Крики их полны тоской…

– Ди-и-и-иль! – Со стоном сим я вынырнул из пучины тяжёлого лимонадного сна. – Я таки тебя стукну!

– Извини, – тут же перешла на прозу моя фамильярка. – Но я целую неделю пела тебе «Калинку-малинку», ты говорил, что тебе нравится, но вставал при этом поздно и опаздывал на службу. Я чувствовала, что плохо исполняю свои обязанности. А когда песня тебя злит, ты сразу встаёшь.

– Не всё то, что сразу встаёт, благо есть для нас… А это ещё что за новости?

Приподнявшись и повернув голову, я обнаружил, что вторая половина кровати занята. Существо женского пола, свернувшись калачиком и очевидно испытывая неудобства от утренней прохлады, спало самым наглым образом. Я потыкал существо в спину пальцем. Оно в ответ с ворчанием лягнуло меня в бок пяткой.

– Ау! – повысил я голос. – Уважаемая! Не соблаговолите ли поделиться, какого рожна вы тут делаете?

– Ну что⁈ – плаксивым голосом сказала Даринка, подняв голову и посмотрев на меня через сетку перепутавшихся волос. – Мне тётя Таня спать не даёт!

– Зачем?

– А она всю ночь ворочается, бормочет чего-то, вскрикивает. Я к тебе ушла.

– То есть, дверь открыта была?

– У.

– Н-да. Никогда больше не буду пить лимонад.

– Я люблю лимонад! Он вкусный.

– Я тоже люблю. Но лучше буду любить на расстоянии. Так безопаснее.

Даринка молча шлёпнулась обратно на подушку. Я прикрыл её одеялом, зевнул и встал. Здравствуй, утро!

Утро ответило мне мрачным зырком через окно. Серость, серость, серость… Хоть бы уж снег выпал, что ли. А снег, в сущности, тоже дрянь, да ещё и холодная. И чего это я такой злой и недовольный с утра? А, это из-за вечера. Ну да, всё логично, всё закономерно. Как это там Леонид вчера говорил? Если дама проявляет нерешительность, то мужчина должен быть решителен вдвойне. То же самое и с хорошим настроением. Его нам отмеряется строго определённое количество. Потратил вечером двойную норму – на следующий день будешь расплачиваться.

– Тяжело-то как жить, Диль, ты даже не представляешь…

– Да, я вовсе не представляю, как это – жить. Могу я чем-то облегчить твои страдания?

– Да как ты их облегчишь… Никак ты их не облегчишь. Сейчас, как это говорится в народе, кофейку бахну и норм. А насчёт будильника – давай уже остановимся на какой-нибудь мелодии без слов. В принципе, сгодятся и холодные волны, только ты их исполни так, знаешь, во-первых, нежно и переливчато, а во-вторых, лишь обозначая мотив. Сумеешь?

– На-на, на-на-на, на-на-на…

– Очень, очень хорошо. Вот прямо то, что нужно. Спасибо тебе, Диль, идем зав…

И тут я увидел воочию, что бывает, когда ты не идешь к завтраку. Дверь распахнулась, и завтрак пришёл ко мне. Целый поднос. С нарезанным хлебом, маслёнкой, вазочкой с вареньем, тремя варёными яйцами, солонкой, чашкой, молочником и, разумеется, кофейником.

– Я люблю тебя! – вырвалось у меня по отношению к кофейнику.

Дрогнул поднос. А дрогнув – низринулся к полу, стремительно набирая скорость, сообразно с до тошноты непоколебимым ускорением свободного падения. Гравитация! Все мы – игрушки в твоих руках, мнящие о себе неоправданно много.

Удар, грохот, звон, кофе рекой по полу, молочная река впадает в него, плывет по всему этому буйству айсбергом кусочек масла, мокнут и погибают безвозвратно ломти хлеба…

Но моё воображение не успело дорисовать апокалиптическую картину. Диль оказалась быстрее. Она столь ловко поймала поднос, что не пролилось ни капли. Только вот одно яйцо скатилось и полетело на пол, но его поймал енот.

– Я думала, ты ещё спишь, – пролепетала бледная Танька. – Прости, я не готова тебе ответить прямо сейчас, я никогда вот так… И в таком виде!

Она была в халате, я – в пижаме. Диль поставила поднос на стол. Енот на задних лапах подошёл ко мне и протянул яйцо. Я молча принял подношение, понимая, что ситуация доходит до точки не то что кипения – она уже до точки взрыва дошла.

– Татьяна… что с тобой случилось?

– А я… А что со мной?

– Вот и мне интересно. Вечер я помню смутно, уставший был, но, кажется, ты мне яичницу жарила с колбасками. Теперь вот завтрак аж в комнату доставляешь. Почто? Ты ведь гордая и независимая.

Танька пылко покраснела и захлопнула дверь. Шаги ушуршали вдаль.

– Диль! – повернулся я к фамильярке. – Ты хотя бы понимаешь что-нибудь?

Диль, как выяснилось, понимала многое. Она вчера весь день дома обитала и от нечего делать всё подслушивала и подсматривала.

– Татьяна вчера имела трудный и откровенный разговор с папой. В числе прочего он сказал, что если уж она действительно так твёрдо настроилась выйти за тебя замуж, то именно ей придётся как следует постараться и тебя заинтересовать, потому что на текущий момент – это он слово в слово так сказал, – со стороны прекрасно видно, что тебя брак интересует в последнюю очередь, что ты, похоже, просто не знаешь, как ей отказать, чтобы не обидеть. Сказал также, что это крайне, во-первых, низко, а во-вторых, опрометчиво с её стороны – считать тебя этаким мягким гимнастическим матом, на который, как на уроках физической культуры, можно всегда спокойно упасть. Сказал, что ты, хозяин, ни коим образом не такой мат. И если посмотреть на ситуацию непредвзято, то это именно у тебя есть деньги, положение в обществе, достойная работа и умение устраивать свою жизнь, не говоря о безоблачных перспективах. В то время как у неё, Татьяны, денег как таковых нет, положение в обществе завязано исключительно на тебя одного, сама студентка, учится посредственно, а ко всему прочему ещё и ведёт себя с тобой так, как будто ты ей чем-то по гроб жизни обязан. И что с такой стратегией она уж точно своего не добьётся никогда. Что она ошибочно принимает доброе отношение за слабость и полагает, будто может из тебя верёвки вить безнаказанно, в то время как если уж называть вещи своими именами, то это именно она постоянно делала то, чего ты от неё хотел. И к Хранительнице тебя на спине таскала, и фамильяров добывать ты хотел в первую очередь, и даже когда надо было фальсифицировать пепелище, ты просто сказал ей: «Поехали!» – и она поехала.

– Охохонюшки хо-хо… Вот прям так всё и вывалил?

– Это я ещё где-то на середине остановилась. Общий смысл его монолога сводился к тому, что ты – человек свободный, независимый и невероятно порядочный, кроме того, от природы чрезвычайно добрый. И будь на то твоё желание – к тебе очередь из невест выстроится. В то время как ей, если она откажет господину Серебрякову и с вами продолжит вести себя в подобном ключе, останется, быть может, один только Аляльев, да и тот, будем откровенны, в Татьяне заинтересован не сильно. Девушка она видная и яркая, да только этой яркостью все предпочитают издалека любоваться, вблизи больно уж характер обжигает.

– Н-да, Игнатьич, конечно, умеет вдарить… Редко, но метко. И что, она всё это выслушала и моментально превратилась в плюшевого зайчика?

– Нет, она сначала долго плакала, а потом стала злая. И тут как раз Серебряков пришёл, под тем предлогом, что искал тебя. Ну, она при Фёдоре Игнатьевиче ему всё и выложила. Что выходит замуж за тебя, и что решение её бесповоротно.

– Н-да, ясно, чего он в кабак такой невесёлый пришёл… Блин, ну, это мне как-то совсем не нравится. Испортили Танюху. Такой бенгальский огонёк был, а теперь что? С другой стороны, завтрак… Да, давай с тобой, Диль, позавтракаем, а потом уже будем решать.

– Можно мне яйцо?

– Разумеется, у меня тут ещё два есть. Давай, я тебе почищу, не пачкай руки.

* * *

После завтрака, более-менее оживший и переодевшийся, я спустился вниз и напоролся на Дармидонта.

– Вас Фёдор Игнатьевич просят-с…

– Стремлюсь к нему. Татьяна ушла уже?

– Ушла-с…

– Да не провожай ты меня, я дорогу знаю.

Фёдор Игнатьевич в кабинете спешно собирал портфель. Увидев меня, замедлился.

– Александр Николаевич…

– Доброго утра.

– Да-да, утро, разумеется, это всё, как уж заведено… Одним словом, есть у меня до вас просьба.

– У меня к вам встречная. Завязывайте Таньку кошмарить, ну что это такое, в самом деле. Знаете, как говорится: правду надо подавать, как полотенце, а не бить ею по лицу, будто бы ссаной тряпкой.

– По-моему, говорится несколько иначе, но я вас, полагаю, понял. Что ж, каюсь, да, я был жесток, но ведь тут положительно какой-то кошмар. И лучше сделаю ей больно я, чем это вынуждены будете сделать вы. В конце концов, я – отец, от меня никуда не денешься, а вот вам, рассорившись, будет жить под одной крышей невыносимо.

– Я, в общем, и съехать могу. Доход позволяет арендовать что-нибудь приличное неподалёку от работы. А то и купить в рассрочку. Полагаю, с учётом моей репутации, с кредитованием проблем не возникнет.

– Прошу, оставьте эти мысли, умоляю просто! Тут живёт эта девочка, имеющая определённые надежды, и Татьяна с ней занимается. Вас не будет – всё рассыплется, да, тут, я бы сказал, уже многое только на вас одном и держится.

– Я вас тоже люблю, Фёдор Игнатьевич.

– Приятно… слышать…

– А Таньку всё же больше не пугайте. Кому вообще нужна такая жена, которая на задних лапках ходит и только ищет, как бы услужить?

– Что значит, кому? Всем!

– Ну, может, и всем. А мне – неинтересно. Мне страсть нужна. Буйная. Чувственный фонтан искр!

– По-моему, раньше вы свои предпочтения касаемо женщин совершенно по-другому излагали…

– Это другое. Это я про других женщин говорил, в целом, абстрактно. А Татьяна – вещь конкретная. Я, понимаете ли, как скульптор. Да, я привык к определённому типу глины, с которым мне комфортно работать. Но вот мне в руки попадается слиток золота! Что правильнее: работать по золоту, или же вынудить золото обратиться в серую и невзрачную глину?

– Вот теперь, когда вы огорошили меня этим риторическим вопросом, я, в свою очередь, тоже вынужден спросить: какие у вас, наконец, намерения в отношение моей дочери? О том, что помолвку она разорвала, вы, полагаю, уже знаете. В вину вам этого ни коим образом не вменяю, и отвечать за это вы не должны, но просто так, для сведения.

– Намерения я озвучу.

– Когда же?

– Сегодня… Завтра. Не знаю. Я что сказать-то хотел: на службу сегодня не явлюсь. Всё равно занятий моих нет, так я тут один вопрос, тесно связанный, решить хочу.

Хотел я отыскать Серебрякова, поднять его, даже если для этого понадобится помощь некромантов, столь презираемых Борей, и выспросить, что же мы такого решили вчера насчёт всей этой истории. Что решение было принято – я прекрасно помнил, мы даже в честь этого на столе танцевали. Однако когда я со стола спрыгнул, подробности из памяти как-то вылетели.

– Решительно невозможно, и вы предупреждаете мою просьбу.

– Ах да, вы же с просьбы начинали…

– Как вы знаете, господин Старцев…

– Слышал, да.

– Место декана занять некому.

– А замдекана?

– Замдекана – это, собственно говоря, Арина Нафанаиловна и была.

– Надо же, как совпало…

– Я вас уверяю, там просто административная работа, вы, с вашими талантами, освоитесь моментально!

– Федор Игнатьевич, да вы смеётесь⁈ Это же факультет стихийной магии! Я-то к нему каким боком вообще?

– Вы, прошу меня извинить, по документам – маг-стихийник.

– Ну, может, конечно, и маг. Может, и стихийник. Но деканом⁈

– Поверьте, я бы с удовольствием поставил кого-то другого, но – некого! Видит бог, некого! И все коллеги, между прочим, задают мне вопрос один и тот же, а именно: когда я вас на эту должность поставлю. Вы, в некотором роде, знаменитость, и вашего возвышения, скажем так, ждут. Ну что вы на меня так хмуро смотрите? Это прибавка к зарплате и существеннейшая! А кроме того, вашу кафедру мы к стихийному факультету и припишем. Секретарь вам полагается. Заместителя сами назначите. И в случае чего – я вам помогу всенепременно. Соглашайтесь, Александр Николаевич, выручайте!

– Вот – жопа вы, Фёдор Игнатьевич, самая настоящая, уж простите за выражение.

– Спасибо! Спасибо, Сашенька, я вам так благодарен!

– Только я работать не буду всё равно.

– И не надо, конечно, не работайте. Да что там работать? Только портить всё. Там и Старцев не работал.

– А преподавание как же?

– Это я пока на себя беру. При всей моей вере в ваши таланты…