Текст книги "Французский полтергейст (СИ)"

Автор книги: Василий Криптонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Тому, что Серебряков сам открыто назвал рыжую невестой, никто как будто не удивился, да и вообще этого никак не отметили. Мол, Таньку хоть горшком обзови, только под кровать на ночь не ставь.

– Значит, будет в нашем царстве-государстве ещё один сильный стихийный маг? – весело спросил Серебряков, пытаясь неумело заигрывать с Даринкой.

Та его проигнорировала, как дети умеют игнорировать неуклюжих взрослых, пытающихся с ними подружиться, сами не зная, для чего. А вот Танька ответила:

– Не будет. Дариночка у нас – боевой энергетический маг. Вот как.

Глава 30
Даринкина судьба

Новость о даринкиной инициации огорошила всех. В первую очередь тех, кто наблюдал её успехи с магией огня. Но тут всё объяснилось просто: как я уже говорил, огонь из всех стихий – самая простая штука. И, коль скоро уж малолетний маг чувствует в себе некие силы, с огнём ему подружиться проще всего. Но это ровным счётом ничего не говорит о природе дара. Может вовсе анималист получиться или метаморф.

Зачем единорог вдохнул в девочку потенциал боевого энергетического мага – это, наверное, мог бы объяснить лишь единорог, но он воздержался от комментариев. Пришлось как-то выкручиваться нам. Вернее, мне. Родители Даринки таки добрались на следующий день до дома Соровских. Пришли не с претензиями, а исключительно проведать дочь и разобраться окончательно в ситуации.

– Так это что же… – Мама Даринки в ужасе поднесла ко рту ладони. – Это Дариночку заберут у нас?

– Да не можно же так… – пробормотал Кузьма, отец. – Какой…

– Никто её у вас сейчас забирать не будет, – с мягкой улыбкой объяснял я. – Штука вот какая. Боевые энергетики в обязательном порядке приносят присягу, становятся военнообязанными.

– Да какой же из Дариночки воин!

– Эк ведь – да! Какой?

– Сейчас – разумеется, никакой. Лет до двенадцати-тринадцати вы от неё и вовсе никакой магии не увидите, а потом может уже начаться всякое. В шестнадцать – двери академии для неё открыты. Семь лет обучения. В двадцать три года, уже взрослой девушкой, Дарина поступит на государственную службу. Отмарширует срочную, потом – по желанию, по обстоятельствам. Уволится в запас и займётся гражданскими делами, без магии, ну, либо продолжит по военной части. Да не переживайте вы! Даже на службе она будет в тепле и сытости, в офицерском чине.

– Так ведь воевать же придётся!

– Да упаси вас Господь, с кем нам воевать? Российская империя уже лет сто как не ведёт никаких войн.

– А зачем же тогда армия?

– Для красоты, разумеется. И ещё – на всякий случай. Случаи, знаете ли, бывают всякие.

– А если с Дариночкой такой всякий случай случится⁈

– А если на неё лошадь наедет?

– Что же вы такое говорите!

– Говорю, что случайности могут быть всегда и везде. От всех бед не спрячешься, как ни старайся. Ну и, прошу заметить, что к моменту начала службы Дарина будет не вот этой милой малышкой, а девушкой двадцати трёх лет, хорошо обученным боевым магом. Это не ей, это её бояться надо будет.

Разговор происходил в гостиной Фёдора Игнатьевича. Сам он заблаговременно свинтил на службу, а я как раз устроил себе выходной-отсыпной. Врать я родителям Даринки не врал, но правду старательно прихорашивал и облагораживал. И подрезал ей ветки, для понятности. Потому что у Дарины будет ещё и возможность забить на боевую магию и начать вместо этого изучать любую другую дисциплину. Если уж совсем ей будет претить военная карьера.

Дарина сидела тут же, с интересом слушая, в первую очередь, меня. Родители излучали панику, я – спокойную уверенность.

– Да кто ж её замуж-то возьмёт? – уже зачем-то едва не плакала женщина.

– Да мало ли женихов хороших…

– Коли она – такая…

– Какая – «такая»?

– Одарённая, а бесприданница, без роду, без племени!

– Послушайте, вы переживаете из-за какой-то ерунды, которой ещё даже и на горизонте не маячит. Бесприданница! Ну и что же с того? Замуж как надо выходить, Дарина, скажи?

– По любви!

– Известное дело, по любви. Вы что же хотите, чтобы вашу кровиночку обожаемую забрал какой-то хмырь, который её не любит, но на приданное позарился?

– Но… Но как же…

– Вижу, что вас беспокоит устроенность жизни дочери. И это вполне понятно. Но поймите же, что, будучи боевым энергетическим магом, она совершенно не будет нуждаться, и муж, в качестве единственной опоры в жизни, ей будет не нужен. Напротив, ещё, может, и сама кому опорой послужит. Я понимаю, что для вас это звучит дико, что у вас патриархальное мышление. Но жизнь меняется, и ваша дочь обрела совершенно новые возможности, которые превращают её из придатка мужчины в самостоятельную личность. Веяния новой жизни ощущаются уже сейчас, а к совершеннолетию Дарины, я вас уверяю, всё и вовсе перевернётся в этом плане с ног на голову. Так что уж будьте покойны: такая красавица в девках не засидится. Встретятся, влюбятся, повенчаются и детей нарожают. И всё это – не спрашивая друг у друга родословной и не проверяя банковский счёт.

Людям, которые только что лишились дома, тяжело втемяшить, что мир – это не злобная ловушка, ломающая хребты зазевавшимся простачкам, что он может быть вполне себе комфортной средой. Но мои слова, пусть с трудом, но достигали цели. Женщина глубоко вздохнула, унимая непролившиеся слёзы.

– А сейчас она как будет?

Тут я неосторожно вздохнул. Потому что вопрос этот действительно напрашивался и в воздухе витал. Ребёнку нужно было получать базовое образование. Одной магией сыт не будешь. Элементарно чтобы книжку по магии прочитать – это читать уметь нужно. Ну и плюс, социализация, горизонтальные связи, такое вот это вот всё.

Образование в текущих реалиях обязательным не было. Ну, вот как-то так. Не хочешь, чтобы твой ребёнок учился – не учи, делов-то. Хозяин – барин, жираф большой, ему видней. Однако у аристократов образование считалось за конкурентное преимущество, поэтому все своих детей усиленно учили – чему-нибудь и как-нибудь. Лицеи, гимназии, танцы, музыка, рисование, стихосложение… Танька, вон, в числе прочих своих талантов, недурно бренчала на пианино и имела основательное понимание мирового литературного процесса. Что в конечном итоге и привело её в «паутину», где она выловила меня.

Рабочие в городах старались отдавать детей в школы. В деревнях тоже имелись церковно-приходские школы. В даринкиной родной была такая. И, не сгори постоялый двор, могла бы девчонка уже в эту школу ходить со следующего года.

В общем, тут было сложно, а я не выспался и кофе ещё не пил. Прибыли-то родители ни свет ни заря, в десять утра. Им хорошо, они ночью в лесах не партизанили.

– Сейчас она пока так, – сказал я, но, осознав туманность сентенции, немного развил мысль: – Пусть Дарина пока здесь, у нас останется. Я кое-какие вопросы порешаю и нарисую вам варианты.

– Как же так… Это же неудобно.

– Неудобно спать на потолке, – зевнул я. – Одеяло падает. Дарин, тебе у нас нравится?

– Да! – подскочила девчонка в кресле. – Очень нравится! И ты мороженое обещал.

– Обещал – нарисую.

– Дядя Саша!!!

– Что? Моё слово – кремень. Ладно-ладно, не шуми, будет тебе мороженое. Да, пусть пока здесь. Не думаю, что в бараке условия лучше. Вы сами-то там как?

– Спаси Христос! – широко перекрестился Кузьма. – С щелей не дует, клопов нет.

– Звучит многообещающе. В общем, вашим вопросом занимаются.

Тут женщина таки расплакалась. Когда самый приступ миновал и удалось выяснить причину слёз, оказалось, что в барак уже приходил некто официальный, с бумагами. Говорилось о компенсации, предлагались варианты. В числе прочих – переезд в то или иное село или же в город. В городах семейным – квартира от государства, а одиноким – комната в общежитии. Работой также обеспечат, бездельники не нужны.

Крестьяне думали, обсуждали и большинство таки решили перебираться в Белодолск. Но вот нюанс: даринкиной семьи в списке не было.

– Ну, посмотреть здраво – всё логично, – сказал злой и невыспавшийся Серебряков, когда я его поднял ни свет ни заря в три часа дня. – То, что девочка сожгла дом, к источнику никакого отношения не имеет.

– Есть основания полагать, что это источник на неё повлиял, – сказал я.

– Какие конкретно?

Какие-какие… Диль сказала. Фамильярка моя, четырёхранговая, о которой никому знать не полагается.

– Сердце чует.

– Сердце… Сердце к документу не приколешь, увы. А в таких случаях очень тщательно проверяют, потому что под шумок люди имеют обыкновение влезать в очередь на получение благ, даже не будучи никак причастными.

– Плохо дело, Вадим Игоревич!

– Так давайте кофий пить, Александр Николаевич! И наши с вами дела существенно улучшатся. А когда наши дела улучшатся – неужели мы не сумеем улучшить и ещё чьи-нибудь дела? Кофий – всему голова.

– С пряниками?

– Разумеется, с пряниками.

– Дарина, выходи, нам дадут кофий с пряниками.

– А мороженое? – спросила Дарина, выйдя из-за колонны, за которой до сих пор пряталась от Серебрякова, с которым мы разговаривали на крыльце.

– Мороженое потом. Сначала кофий.

– Эм… М-дам-с, – сообщил Серебряков, хлопая глазами на девочку. – В общем-то, я могу приказать подать и мороженого, наверное…

– Весьма обяжете!

Даринку я дома оставить не мог. Все были на службе, а дома имелись только Дармидонт, кухарка, да какая-то безликая служанка. Гувернантка, горничная – вечно их путаю. Вроде как горничная. Потому что гувернантка как раз наоборот должна за детьми ходить. Поскольку до недавних пор самому старшему дитю в доме Соровских было девятнадцать лет, вряд ли гувернантка.

В общем, не стал я рисковать, оставляя дома неприсмотренное дитё, и взял Даринку с собой.

Впервые вошёл в дом Серебряковых. Оценил: дорого-богато. Картины на стенах, зеркала в золотых рамах, какие-то вазы с претензиями, свежие цветы то тут, то сям. Уселись за стол. Сервировали всё молниеносно, Даринке предоставили розеточку с мороженым, нам с Серебряковым – кофий и пряники. Спустя полчашки мы нашли в себе силы вернуться к конструктивному диалогу.

– Отстройте вы им этот постоялый двор обратно, – махнул я рукой.

Серебряков закашлялся.

– Я⁈

– Ну а кто? Вы имеете возможность сделать доброе дело. Не одной семье даже, а вовсе. Станция-то нужна – лошадей поменять, экипаж починить, заночевать, перекусить. Особенно если на месте прежней деревни теперь будет некий популярный объект. Полагаю, ещё и прибыль получите с сего.

Слово «прибыль» включило некий доселе спавший участок головного мозга Вадима Игоревича. Он хмыкнул, задумался, отпил ещё кофе. Потом заявил:

– Вы, боюсь, кое-чего не учитываете.

– Возможно и такое, ну так просветите же меня.

– Охотно-с. Станция сия была не собственностью отца Дарины, не помню его…

– Кузьма.

– Да, так вот, станция Кузьме не принадлежала. Это государственное учреждение, в котором он исполнял обязанности смотрителя, получая за то жалованье. Жил там с семьёй, хозяйство вели, разумеется…

– То есть, вы хотите сказать, что сейчас они ещё и должны остались?

– И немало-с. Полагаю, уже примерно неделю назад должны были пожаловать судебные приставы, не знаю, почему с этим затянули. Должно быть, всех слишком взбудоражил факт открытия столь мощного источника. Но надеяться на забывчивость чиновников не стоит. Иными словами, отстроить станцию вот так запросто – не в моих силах. Там и земля государственная, и вовсе так не делается.

– И всё же в ваших словах, Вадим Игоревич, мне чудится некое невысказанное «но», несущее надежду для этой семьи.

– Но! – поднял палец Вадим Игоревич. – Что я могу сделать – так это поручить дело моему юристу. Юрист у нас, знаете ли, хороший, дело знает изрядно. И это, полагаю, наилучший способ действовать в нынешней ситуации. В конечном итоге дело наверняка сведётся к штрафу, это я, так и быть, улажу, ну а там, дальше – посмотрим.

– Дальше можно посмотреть уже сейчас. Людям надо где-то жить, на кусок хлеба зарабатывать.

– Александр Николаевич, вы требуете слишком, чрезмерно многого от человека, выпившего всего лишь одну разнесчастную чашечку кофию… Аглая! Ещё кофию!

– И мороженого! – пискнула перепачканная Даринка.

– И мороженого, да, – согласился Серебряков. – Также пряники настоятельно рекомендую. Не хотите перебивать аппетит сейчас – так вам с собой завернут.

– Соглашайся, Даринка. Таких пряников ни за какие деньги не достанешь!

* * *

Если уж меня с утра пораньше раскачали на добрые дела, то я не остановлюсь, пока не выдохнусь. Заряженный ядрёным серебряковским кофием с пряниками, я развёл Вадима Игоревича на личный экипаж и отправился в родную академию. Добравшись, выпрыгнул сам, помог спуститься Даринке и, поблагодарив кучера, вошёл внутрь.

– Дочка ваша? – благожелательно улыбнулся на турникете Борис Карлович.

– Уж и не знаю… Вообще, дядей Сашей зовёт, так что племянница, наверное. Дарина, познакомься, это – Борис Карлович.

– Здравствуйте, Борис Карлович, я – Дарина!

– Ух, как хорошо говорит! А у меня внучка картавит – страшное дело.

Поднялись мы сразу к Фёдору Игнатьевичу. Пропустили меня без разговоров, только Дарина удостоилась озадаченного взгляда.

– Александр Николаевич, вам своих проблем мало? – вздохнул Фёдор Игнатьевич, выслушав мои соображения.

– Да были бы проблемы. На меня тут в последнее время только всё хорошее валится.

– Мне бы ваш оптимизм… Ну так, а чего вы от меня-то хотите?

– Ну как же… Вы – цельный ректор высшего учебного заведения. Имеете некое отношение ко всей этой структуре. Неужто нельзя одну малю-у-у-усенькую девочку пристроить в гимназию?

– В Мариинскую?

– А есть такая?

– Только такая и есть.

– Не сочтите за праздное любопытство, но… почему так называется?

– Кгхм! – Фёдор Игнатьевич покосился на Даринку. – Что же вы такое спрашиваете. В честь императрицы Марии Александровны, разумеется. Чьими старания эти учреждения…

– Так, простите, она бессменному нашему императору – кем приходилась?

– Супругой, разумеется! Одной из. Он периодически имеет обыкновение вступать в брак.

– Н-да. Интересно. В кратком курсе её не было. Прошу прощения за приступ любопытства. Ну так как насчёт моей просьбы?

Вздохнув, Фёдор Игнатьевич перегнулся через стол и посмотрел на сидящую на стуле Дарину.

– Дитя, ты читать умеешь?

– Я знаю букву «А»! – похвасталась Дарина.

– Ясно, благодарю-с. – Фёдор Игнатьевич сел обратно и посмотрел на меня. – Если вы хотите всенепременно устроить ребёнка в столь серьёзное учреждение, то – сами видите. У неё ни манер, ни простейших знаний. В такие гимназии дети уже со знанием французского приходят. Я бы рекомендовал простую школу для детей рабочих.

– Ну, нет, не согласен, не нравится. У ребёнка жизнь только в сказку превратилась, а мы всё испортим. Что же мы после этого за взрослые такие?

– Если смотреть на ситуацию с романтической точки… Ну, значит, я бы посоветовал обождать год и употребить это время на подготовку. Нанять репетиторов, заняться воспитанием… Но это ведь положительно невозможно, средств таких у семьи нет…

– Средства – дело наживное. Вы, пожалуйста, раздобудьте список минимальных требований для поступления. Мы на это всё дело посмотрим – и решим, как дальше действовать.

– Воля ваша, – сказал Фёдор Игнатьевич с такой кислой миной, что мне захотелось напиться. – Выясню, предоставлю до конца недели. А сейчас, если вас не затруднит…

– Да-да. Идём, Дарина, нас тут любят не так сильно, как у Вадима Игоревича, но всё же хоть как-то любят.

Больше у меня ни идей, ни дел не было, поэтому мы решили отправиться домой. На первом этаже встретились с закончившей обучение Татьяной, которая решила составить нам компанию. Выловили извозчика, поехали.

Дорогой Танька выслушала доклад обо всех наших приключениях и приняла посильное участие.

– Читать я могу её выучить.

– Действительно? – оживился я.

– Ну разумеется, я же читать умею! – Танька аж фыркнула от возмущения. – И французскому, и музицировать даже. Надо только папу заставить пианино купить.

– Да, небось, бесплатно за самовывоз отдадут.

– Ах, Сашка, опять ты со своими глупостями… И танцевать научу, и этикету.

– Угу. Как меня учила? «На книжку, читай!»

– Ты, Саша, это совершенно другое дело! Ты – взрослый.

– Старый даже.

– Фр! Иными словами, не нужно нанимать репетиторов, я со всем управлюсь сама.

Я и забыл, что с появлением фамильяра Татьяна превратилась в читера и на недостаток свободного времени не жаловалась.

– Добрейшей ты души человечище, Татьяна Фёдоровна!

Татьяна зарделась от этой немудрёной похвалы и хотела красиво, по-аристократически ответить, но тут снаружи что-то стукнуло, экипаж резко остановился и послышался вопль:

– Ой-ёй, уби-и-или!

– Да он же сам под копыта свалился, сам! – орал наш извозчик. – И не наступили на него почти что совсем даже!

– Ох… – пробормотала Танька, стремительно бледнея. – Мы кого-то сбили…

Глава 31
Во все тяжкие

Картина была предельно ясной и понятной. Посередине между передними и задними лошадиными копытами лежало условно безжизненное тело, закутанное в грязный плащ. Списать всю грязь на падение было невозможно, плащ буквально пропитался самой разнообразной скверной, далеко не вся – уличного происхождения.

Вокруг собрались зеваки, свидетели происшествия. Оживлённо спрашивали друг у друга, что, собственно, случилось.

В ситуации разбиралась только одна немолодая женщина с корзинкой, содержимое которой было прикрыто куском мешковины. Она продолжала голосить так тщательно, будто всю ночь разучивала арию перед генеральной репетицией:

– Ой-ёй-ёшеньки, да что же это такое деется, да среди белого-то денёчка, живого человека уби-и-и-или-и-и-и!

Нашёлся и противодействующий ей голос. Мужской, жёсткий, с хрипотцой, он резко вклинился в разливистый реквием суровым речитативом:

– Да пьяный он. Шатался, тротуара не видел. Ещё и честную лошадь напугал, паскуда, нет чтоб тихо-мирно о бордюр голову раздолбать.

Женщина в ответ заголосила ещё громче. Мне очень хотелось затолкать их обоих в звукозаписывающую студию и сделать хитовый трек в духе Бейонси и Джея Зи, но я не обладал такими техническими возможностями, посему поступил иначе. Подошёл к падшему в неравной борьбе с зелёным змием и лошадью, наклонился и подумал.

Лошадь извозчик остановил виртуозно, однако как поступить дальше – это уже была загадка. Проехать вперёд – значит, прокатить по несчастному коляску. Сдать назад… Я не был уверен, что лошадь, тем паче запряжённая, так работает, да и наступить может передними копытами. Вытащить сбитого? А ну как у него позвоночник сломан, и мы только навредим?

– Он умер? – пищала у меня за правым плечом Танька. – Хоть бы не умер…

Тут тело пошевелилось и застонало. Подняло голову, осмотрелось, пытаясь понять своё место в мире.

– Ба! – воскликнул я. – Да это же Порфирий Петрович, бывший следователь.

– А-а-а-а! – разочарованно выдохнула толпа и начала расходиться.

С чем было связано их разочарование, я так и не понял. Не то с тем, что бывший следователь попал под лошадь, не то с тем, что легко отделался. Судя по тому, что он уже пытался встать, позвоночник пережил падение благополучно.

– Ах ты, скоти-и-ина! – сменила пластинку женщина с корзинкой. – Средь бела дня, напи-и-ился! Какой пример детям подаёт!

Даринка стояла тут же и с интересом впитывала пример.

– У-у-у, паскуда! – принялся вымещать накопившийся стресс извозчик. – Я знатных господ везу, а он, дрянь, под копыта метит!

Дмитриев совершенно не отдавал себе отчёта в происходящем. На мир он смотрел сквозь пелену столь густую и плотную, что вполне мог бы вообразить себя астронавтом, исследующим неизвестный мир и даже, возможно, вступивший в контакт с инопланетной формой жизни.

– Контр-р-рибуция! – воскликнул он почему-то. И ещё добавил: – Пора…

После чего пошёл головой на таран мостовой.

Движение это было черезчур стремительным и неожиданным, я ничего не успел предпринять. Порфирий Петрович долбанулся темечком в камни, взбрыкнул ногами, как будто пытаясь войти в стойку на голове. При этом пнул лошадь. Та, взоржав, рванулась вперёд, своим движением окончательно расшатав устои перебравшего господина.

Господин Дмитриев тяжело рухнул набок и захрапел. Извозчик, матерясь, бросился догонять кобылу. Даринка заливисто смеялась, полагая произошедшее чем-то вроде бесплатного цирка. День у неё вообще задался. Мороженым накормили, по городу повозили, представление показали.

– Диль, – тихонько позвал я. – Надо работать…

* * *

– Я, Саша, очень ценю твою доброту, твоё человеколюбие, но у всего должны быть границы! Ты же используешь в качестве инструмента своих добрых дел наш дом!

– Именно с этим, Танюша, изобилие моей доброты и связано. Будь это мой дом – как знать, как знать… А так, не своё – не жалко.

– Да был бы ещё хороший человек, а то этот…

– Ну, нехороший он человек, что ж теперь, удавить его?

– А что с ним прикажешь делать? Комнату выделить, кормить-поить, да выслушивать, как он на нас же напраслину возводит⁈

– Пусть проспится для начала. Там видно будет.

– Папа будет в ярости, когда увидит это на нашем диване…

– Всецело его понимаю.

Дмитриев, однако, оклемался до прихода Фёдора Игнатьевича. Уже через пару часов он открыл глаза и, как подброшенный, сел на диване, бешено озираясь. Быстро нашёл взглядом меня. Я особо и не прятался от его взгляда. Сидел напротив дивана, читая книжку. Совершенно законную, между прочим, книжку по целительной магии, в нашей библиотеке затесалась. Слова понимал не все, но успешно расширял общее понимание предмета.

– Ты! – прорычал Порфирий, глядя на меня краснющими глазами. – Ты-ы-ы!

– Я, симпатичнейший Порфирий Петрович, я. – Я захлопнул книгу и сложил на ней руки. – Судьба, видите ли, изволит сводить нас снова и снова, как будто между нами остались какие-то несказанные слова или несделанные дела. А я в судьбу до известной степени верю, и мне интересно разгадывать загаданные ею загадки. Одной из которых вы, согласно моему мнению, являетесь.

– Пошёл вон! Убирайся отсюда! Вон!

– Позвольте, «отсюда» – это откуда? Из моего дома?

Дмитриев ещё раз огляделся. Понимания ситуации прибавилось, но не критически.

– А-а-а, похитить меня решили⁈

– Вы, Порфирий Петрович, изволили упасть под лошадь, после чего пытались разбить себе голову об мостовую. Либо же в ваши намерения входило исследование недр земли. Мы не очень поняли, чего именно вы пытались добиться, но совершенно уверены, что потерпели неудачу, после чего заснули. Вот, прошу вас, отведайте.

– Дрянь! – рявкнул Дмитриев, но стакан воды у меня из руки выхватил и осушил в два глотка.

– Теперь перейдём к делу, – улыбнулся я. – Вижу, что вы ещё не совсем трезвы, но уж если проснулись, откладывать дольше смысла нет. Ответьте, пожалуйста, на вопрос: чего вы хотите добиться своим поведением?

– Да чтоб вашу шайку к ногтю прижать! Всех вас! Ты, Аляльев, Серебряков этот – пр-р-редатель!

– То есть, ваши возлияния и попытки свести счёты с жизнью каким-то образом приближают вас к достижению поставленной цели?

Дмитриев икнул. Я покачал головой.

– Хорошо. Вот что я вам скажу. Репутацию свою вы уже не то что на ноль – на минус-единицу помножили. И это после увольнения недели не прошло. Сохранив такие достойные восхищения темпы, вы уже через месяц покинете мир живых не тем, так иным способом. Ничего сверх того вы своим поведением добиться не сумеете, ни к какому ногтю никого не прижмёте, даже вошь, которая если ещё не оскверняет своим присутствием вашего тела, то в самом скором времени начнёт. Со своей стороны я бы и рад был сдать вам с потрохами и себя, и всю нашу шайку, включая Аляльева и Серебрякова, но сдавать, к великому сожалению, нечего. Аляльев загулял где-то по своей инициативе, никак со мной не согласуясь. Серебряков попал под власть источника, который, правда, открылся на моей земле, но это уже не тайна, это во всех газетах. Так что уж чего не могу – того, простите, не могу. Предлагаю вам одно лишь посильное участие в вашей дальнейшей судьбе. Ступайте домой, проспитесь. А придя в себя, задумайтесь, перевешивает ли страх перед маячащей впереди бездной ничем не оправданную ненависть ко мне. И если перевешивает – найдите способ почиститься, привести себя в порядок и приходите. Поговорим.

– Благодетель! – усмехнулся перегаром Порфирий Петрович. – На воре-то шапка горит! Совесть замучила? Чуешь свою вину, значит?

– Я, Порфирий Петрович, бессилен объяснить человеку, который отродясь ни одного доброго поступка не совершил, что мотивацией для оных может служить не только чувство вины. Не стану и пытаться. Я сказал, что хотел сказать, а уж что услышать – это решайте вы сами. Не смею задерживать, всего вам хорошего.

Не без пафосных выкриков Порфирий Петрович удалился. Едва закрыв за ним дверь, я услышал шелестение тапок. Татьяна спустилась по лестнице и подошла ко мне.

– Саша, ну вот, зачем?

– Не люблю, когда рядом со мной люди гибнут, Татьяна Фёдоровна. Хочу, чтобы хотя бы в моём окружении у всех всё было хорошо. Это самое малое, что я могу сделать. В том возрасте, когда приходит понимание, что менять мир – дело неблагодарное, и что при любом общественном устройстве кому-то придётся отдуваться за благополучие других, создать вокруг себя зону, свободную от страданий – вполне себе жизненная стратегия, за неимением других. И ведь если бы каждый человек рассуждал так же, может, и мир бы постепенно изменился, как знать…

Я ожидал продолжения диспута, но Танька, как она это любила, попёрла против ожиданий. Хлюпнула носом и порывисто обняла, прижалась щекой и ухом к моей широкой любящей груди.

– Сашка, ты такой хороший… Можно я тебя поцелую?

– В губы нельзя.

– А в щёку?

– В щёку можно.

– Но я бы хотела отважиться на жест, говорящий о более сильном и глубоком чувстве, нежели беззаботный поцелуй в щёку!

– Ну, давай тогда в ответ я поцелю в щёку тебя, а ты это стерпишь. После чего мы соприкоснёмся лбами и носами, посмотрим в глаза друг другу, рассмеёмся и разъединимся.

– Давай.

Мы исполнили запланированное в точности, и, кажется, Танька осталась удовлетворена.

– Я совсем забыла про день твоего рождения, – покаялась она.

– Да и Господь с ним. Я сам уже не вполне уверен, когда он у меня…

– Просто сначала фамильяр появился, потом вся эта шумиха, Даринка… На прошлой неделе по документам был.

– Ах, вот оно что…

– В общем… В общем, вот.

Она сунула руку в карман халата и достала массивный серебряный браслет.

– Это…

– Это браслет-накопитель. Ёмкость – три Мережковских.

– Тань, даже если бы это был просто браслет, зачем такие расходы⁈ Он же стоит, как… Я не знаю…

– Потому что ты его заслужил!

– Ты что, в рабство продалась?

– Ещё чего!

– Дармидонта на органы продала? Кстати, где он…

– Да Саша, перестань!

– Тань, я очень ценю знак внимания, не пойми меня неправильно, и из твоих рук я принял бы хоть женское ожерелье и носил бы его с гордостью, как знак отличия, но я также некоторым образом посвящён в финансовые дела вашей семьи, и то, что я вижу…

Танька надулась и издала громкий и страшный «фр!»

– Вот всё тебе надо выяснить, да⁈

– Только самое главное и нюансы.

– Ну, это Стёпа помог…

– Стёпа? Аляльев, что ли?

Щёки Таньки порозовели, она опустила взгляд.

– Да. Я сказала, что хочу подарить тебе браслет-накопитель. А он ведь… В распределителях же ими торгуют. Ну и всякое есть, не для витрины. Так что…

– Денег он с тебя, я так понимаю, не взял совсем?

– Ну-у…

– Татьяна Фёдоровна… – Я положил руку на плечи рыжей и притянул её к себе. – Чего ж ты так резко во все тяжкие-то сорвалась? Была же тихая книжная домашняя девочка, и вдруг…

– А что тут такого? – буркнула она. – Стёпа, между прочим, тебе тоже благодарен за твою помощь, так что это, можно сказать, от нас обоих.

Я повернул браслет и на внутренней части на одном из звеньев увидел гравировку: «Для А. С. от Т. С.»

– Ой, да ну тебя совсем! – воскликнула Танька и вихрем улетела прочь, вверх по лестнице, а там ещё и дверью хлопнула.

Я надел браслет, встряхнул кистью. Как по мне делали, ни убавить, ни прибавить. И даже не ощущается совсем. Заряжен, наверное, полностью. Пока-то мне не особо актуально, однако со временем очень даже пригодится. Три Мережковских! Это всем накопителям накопитель. С таким заряженным браслетом даже самый слабый боевой маг может встать против самого сильного и иметь некоторые шансы. Пусть не очень большие, но всё-таки шансы.

– Диль! – позвал я.

– Здесь! – возникла рядом фамильярка.

– Из мелодий будильника исключи, пожалуйста, все песни про любовь. Сделай там настройку на что-нибудь более… Ну, ты поняла.

– Да, хозяин. Что-то ещё?

– Что-то ещё… А, да, вспомнил. Давай-ка с тобой позанимаемся твоим подарком.

Я имел в виду книгу по магии Ананке, которую Диль сначала мне подарила, а потом вызубрила наизусть и уничтожила от греха подальше. Она меня поняла мгновенно.

– Где? – спросила деловито.

– Наверху сейчас царство Татьян, находящихся в растерзанных и неясных чувствах, – задумался я. – Внизу как-то неудобно, тут ходят все, Фёдор Игнатьевич скоро нарисуется.

– Можно в сарай пойти.

– Ну, если Танька из окна увидит, как мы с тобой в сарай идём, будет совсем весело.

– А я мышкой проскользну. Или невидимкой.

– Ладно, – вздохнул я. – Идём в сарай.

* * *

Первое занятие у нас было исключительно ознакомительным. Диль пояснила мне, что это за зверь такой вообще – магия Ананке. Было актуально, поскольку никакой информации раньше мне по этой теме не давали. Всё, что я знал: маг Ананке может влиять на судьбу. Как влиять, кому, куда, почему? На эти вопросы ответов не было. Но теперь ими обладала в полном объёме Диль.

– Если совсем просто, хозяин, – шептала она мне, пока я пытался удобно усесться на дровах, – то магия Ананке заключается в том, чтобы написать, что должно случиться. Оно как будто бы просто: написал, сжёг, исполнилось. Но сложность заключается в трёх вещах. Первое – бумага. Не любая подходит, нужно самому изготовить, рецепт я знаю. Второе – подробности. Можно, например, написать: «Я получил миллион рублей золотом». И жди до ста лет. В сто лет скажут тебе, что за свою жизнь ты как раз миллион и заработал – и помрёшь. И всё. А то может быть и ещё чего похуже! Помрёшь на следующий же день после того, как написал, а в гроб тебе миллион золотом положат!

– Зачем?

– Как – зачем?

– Зачем мне в гроб миллион золотом положат?

– А это совершенно никакого значения не имеет. Написал – судьбу изменил, а уж как… Она там как-то изогнётся, таким образом, чтобы не сильно всё в целом портить. Уж как удобней будет. Не хочешь, чтобы так – изволь прописывать подробно, обстоятельно.

– А третья сложность?

– Третья – сила. Смотря по тому, каково твоё желание, оно может от тебя сил потребовать… Много. И все эти силы придётся отдать, когда бумагу сжигаешь. Если нет столько сил – тогда и помереть можно.