Текст книги "Булавин (СИ, ч.1-2)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

Украина. Городки Кодак – Переволочна. 06-18.08.1707.

  Из Бахмута мы с сестрой и несколько казаков, преданных отцу, ушли очень вовремя. Видимо, не зря Илья Зерщиков по станицам и городкам ездил, что-то все же узнал, хитрый лис. Однако в прямое противостояние с батей он вступать не стал, осторожничал, а навел на него Лукьяна Максимова. Тот, будучи войсковым атаманом, встревожился, и на всякий случай решил нас с сестрой захватить, вроде как в заложники, стандартная практика для этого времени. Но его казаки ехали неспешно, и их заметили разведчики Лоскута.

  Родной городок покидали с легким сердцем. За имущество можно не переживать, работники и бахмутцы за ним присмотрят, а "максимовцы" ничего грабить не станут, пока они нам не враги, а делают только то, что им приказали, и не более того.

  Лошади у нас были отличные, сопровождающие казаки, старшим среди которых был порученец отца Василий Борисов, недавно вернувшийся из тайной поездки к степным кочевникам, дорогу знали хорошо, препятствий не было, а на заставах нас в розыск не объявляли. Отряд выехал на Муравский шлях и по нему добрался к берегам Днепра. Затем, в районе Малой Хортицы мы переправились на левый берег.

  Лето стояло теплое и приветливое. И дождей в меру, и солнце светило как на заказ. Все так же, по Муравскому шляху, который длинной серой змеей петлял между холмами, хуторками, полями и садами, двинувшись вверх по течению, отряд достиг Самарских высот. Именно здесь вблизи городка Кодак собиралась армия сечевиков, готовых вскоре выступить на Дон. События на Сечи стали привлекать нездоровое внимание самых разных темных личностей, и батя с соратниками перебрался подальше. Можно было бы прямо сейчас выступать в поход. Но как я позже узнал, еще не все было обговорено с гетманом Мазепой, и пока письменного договора между реестровыми и сечевыми казаками не было, армия стояла на месте.

  Лагерь запорожцев, который находился под стенами небольшого городка, лично меня поразил. Вот как будто во временах Тараса Бульбы оказался. Кругом конные дозоры и пикеты, которые держат под присмотром все подходы. Само расположение войска окружено земляными валами и рвами. Наверху стоят пушки и дежурят воины. На воротах настороженные караулы, а в чистом поле не менее полутысячи человек машут саблями и пиками, вроде как тренировка идет. С виду нормальный военный лагерь и картина вполне ожидаема. Однако когда я попал внутрь, вот здесь-то и ошалел.

  Большая часть всего пространства была забита огромной людской толпа, которая постоянно перемещалась между сотнями возов, многочисленными палатками, шалашами и навесами.

  И кого здесь только не было. Бесшабашные запорожцы, перед походом пропивающие последние деньги. Беглые оборванные крестьяне, угрюмые и затравленные жизнью трудяги, готовящие себе на кострах нехитрый обед. Дезертиры из царской армии, починявшие оружие и точившие свои палаши. Справно одетые жители Кодака, которые оказались в лагере по своим делам. Армяне и греки, торгующие самыми разными товарами в больших палатках-навесах. А рядом с ними такие же палатки, где люди с явными семитскими корнями, отпускают под залог имущества горилку. И тут же музыканты, ведь когда казаки гуляют, без них никак: дудари, бандуристы, скрипачи, кобзари, барабанщики и литавристы. Шум и гам, говор тысяч голосов и музыка струнных инструментов, долетающая со всех сторон.

  – Эх, хорошо, – радостно выдохнул Василий Борисов, стройный светловолосый казак лет тридцати, неугомонный и веселый.

  – Куда теперь ехать? – спросил я его, растерянно разглядывая хаос лагеря.

  – Прямо, – уверенно взмахнул рукой Борисов.

  Осторожно расталкивая людей лошадьми, мы проехали к майдану, большой вытоптанной площади. В этом месте посторонних людей практически не было. Пара деревянных строений, конюшня на полторы сотни голов, несколько мелкокалиберных пушек без лафетов и полсотни вооруженных казаков.

  – Кто такие? – спросил нас стоящий у входа, до зубов вооруженный суровый пожилой казак, с примечательными длинными седыми усами и сразу тремя пистолями за ярким красным кушаком.

  – Дети Кондрата Булавина из Бахмута приехали, – ответил ему Василий. – Где атаман?

  – Туточки он, – ответил седоусый, и кивнул себе за спину.

  Вместе с Борисовым, мы с Галиной прошли в избу, и встретились с отцом. Кондрат как всегда, был в делах, но время на нас выделил, свои детки приехали, а не чужие. Впрочем, долго он с нами не пробыл. Расспросил о дороге и о полковнике Лоскуте, оставшемся на Дону, и определил нас на постой в палатке рядом с майданом.

  Так мы с Галиной оказались предоставлены сами себе. Сестра занималась своими делами, вместе с казацкими женами, кто за мужьями в поход собрался, сушила лекарственные травы и делала закупки всяких мелочей, необходимых войску. Ну, а для меня, наступили, наверное, самые лучшие деньки в моей жизни. В войске было около десяти тысяч бойцов, и в каждого второго пальцем тки, можешь у него чему-то научиться. И я времени даром не терял. Чуть свет вставал и вперед, по лагерю бегать. К одному подходил, к другому, да к третьему, а к вечеру от полученной информации, знаний и впечатлений заснуть не мог.

  Хочешь научиться, хорошо саблей махать? Не проблема, выходи в поле, становись в общий строй, а инструктора, бывалые сечевики, тебе все покажут, обеспечат спарринг-партнерами и поблажек не дадут. Переходишь дальше, чистка разнообразного огнестрельного оружия: самопалов, пистолей, пищалей и легких ручных бомбард. Как немаловажное дополнение, правила техники безопасности со всем этим многочисленным стреляющим добром. Не знаю, отнеслись бы ко мне по иному, не будь я атаманским сыном, но думаю, что нет. К подготовке своей смены казаки, и сечевики в частности, относились очень внимательно и времени на это никогда не жалели.

  И гулял я по лагерю дней пять, до тех пор, пока не пристроился к пластунам. Ох, и лютые мужчины, тихие и незаметные, в шинках не гуляют, держатся всегда сами по себе, а знают очень много. Мне с ними было хорошо и комфортно, лишних вопросов не задают, а практика идет весь день. Сидит такой молчаливый мужик на возу и кивает в сторону врытого в землю столбика, мол, видишь? Да, вижу, подтверждал я ответным кивком. Шир-хх! Со свистом по воздуху проносится длинный нож, напоминающий финку, и сантиметров на пятнадцать впивается в столб. После этого пластун объясняет, как и куда должен попасть клинок, дабы вражина не смог вскрикнуть и не успел сигнал тревоги подать.

  Повторюсь. Мне пластуны понравились, и так бы я с ними все свое время дальше и проводил. Однако вчера меня вызвал отец и приказал собираться в дорогу. Я спросил, куда мы едем, и получил ответ, которого не ожидал. На переговоры к Мазепе.

  В моей истории, точнее сказать, в истории Богданова, ничего подобного не было. Царю Петру Романову повезло. Всех своих врагов в последние пять лет, он разбил по очереди, причем с разницей в полгода, максимум год. А у меня вот оно как сложилось, Мазепа с сечевиками и донцами сговаривается, и значит, история в любом случае, уже по иному пути пойдет. Что из этого получится? Не знаю, но хочется верить, что лучше, чем в "богдановской реальности", где все кровью умылись, и продолжали ею умываться еще очень и очень долго.

  Отряд в три сотни конных казаков выступил вверх по течению Днепра. Едут Костя Гордеенко, Кондрат и я, в должности писарчука, вроде как не просто свой человек, а родная кровь, которая в любом случае лишнего болтать не станет. Собирались недолго, и до места, где должны были пройти переговоры, добрались за сутки.

  Подъехали к хорошо укрепленному городку. Время полдень. Наши казаки остались под стенами, а мы втроем въехали в замок. Встречу, Мазепа назначил на нейтральной территории, в Переволочне, сотенном городке, который в давние времена был основан литовским князем Витовтом для охраны Днепровских переправ. Как и в стародавние времена, городок жил за счет военных и паромщиков, а административно относился к Полтавскому полку. В центре Переволочны располагались довольно скромные укрепления, громко названные замком. Вот здесь-то и должны были состояться переговоры мятежных атаманов с гетманом всея Украины Иваном Степановичем Мазепой.

  Атаманов уже ждали и нас без промедления проводили в просторную горницу, отведенную под сходы местного начальства. Гетман – пожилой, но еще весьма крепкий мужчина с умными глазами, прической под горшок и лазоревом жупане, уже ждал нас. Он сидел в кресле и обшаривал лица атаманов цепким и пристальным взглядом. Все, как и было оговорено заранее, но кроме гетмана присутствовал еще один человек – виленский ксендз, иезуит Залевский, личность на Украине известная.

  Мазепа милостиво кивнул атаманам и задал стандартный вопрос, ответ на который он и так знал:

  – Что привело вас ко мне, атаманы-молодцы? Зачем вы встречи искали?

  Гордеенко и донской атаман переглянулись, и речь повел отец. Он оправил красивый темно-синий кафтан, повел плечами, и сам спросил:

  – Гетман, почему здесь иезуит?

  Мазепа чуть скривил губы и ответил:

  – То гость мой и представитель Станислава Лещинского, короля Речи Посполитой. Вы ведь не на торг пришли, а против царя московского бунт чинить?

  – Не бунт мы затеваем, а правду защитить хотим и свободу свою отстоять.

  – Пусть будет так, но пан Залевский останется...

  – Тогда разговора не будет, – сказал отец, и мы все вместе развернулись на выход. Бояться гнева гетманского не стоило. Как я говорил ранее, под стенами Переволочны триста наших казаков, да на другом берегу Днепра около тысячи сечевиков во главе с Лукьяном Хохлом. Мазепа про это, наверняка, знал.

  – Стойте, – откликнулся гетман и повернулся к иезуиту. – Пан Залевский, пожалуйста, обожди в соседней комнате.

  Иезуит окатил нас презрительным взглядом и, что-то пробурчав, вышел. Мазепа расплылся широкой улыбкой и спокойным тоном продолжил разговор:

  – Не мог от него никак избавиться. Давайте прямо говорить. Что вы предлагаете?

  Теперь речь повел Костя Гордеенко, как знающий украинские дела лучше отца:

  – Иван Степанович, ты ведь знаешь, что генеральный судья Кочубей и полковник полтавский Искра на тебя донос в Малороссийский приказ написали, так что дороги назад тебе нет...

  – И не только на Москву они отписали, но и киевскому губернатору, – перебил его гетман. – Но я не боюсь, заступники у меня серьезные. При нужде, сам канцлер Головкин за Мазепу слово скажет, да и царь мне верит. Впрочем, я с вами, так как вы всерьез решили дело делать, а не как обычно, криком и набегами ограничиться.

  – Ну, раз так, – продолжил кошевой атаман, – то предлагаем тебе немного и немало, а стать независимым владетелем всей Украины. Лучшего момента, чем сейчас, может уже и не представиться. Москва, шведы, ляхи и турки с крымчаками, сейчас каждый сам за себя, и устойчивых союзов ни у кого нет, а если мы пойдем на отделение, то получится. У тебя тридцать тысяч реестровых казаков, а если напряжешься, то и пятьдесят соберешь. За нами тридцать тысяч вольницы сечевой, да на Дону двадцать будет, да беглых с двадцать тысяч, а то и более. И это без учета закубанских орд, казаков с Яика, Терека, Кубани, да заволжских калмыков, так и не принявших царскую власть. Если все заодно биться станем, так и победа за нами будет. Решайся, гетман. Москва и Речь Посполитая, мнения и пристрастия быстро меняют, а у тебя жинка молодая, да сила под рукой. Неужто не хочешь оставить деткам своим, что-то кроме дурной славы царского прихвостня или наоборот предателя московских интересов?

  От таких слов гетман надолго задумался и, наконец, решился:

  – Чего вы хотите?

  – Нужны пушки, порох, одежда, деньги и продовольствие для сечевиков, – начал перечислять Кондрат. – Кроме того, ясно, что сразу прийти к нам на помощь всеми силами ты не сможешь. Поэтому надо царя московского и короля шведского с Лещинским лбами сталкивать, и борьбу их усугублять. А что касательно воинов, то пусть от реестра к нам для начала молодыки пойдут. Парни погуляют и опыта наберутся, а нам помощь.

  В чем, в чем, а в таких материях как снабжение войск и экономика гетман соображал туго, сразу ухватил быка за рога и начал перечислять:

  – Пушки будут вместе с нарядом, и припас для них выделим. По требованию царя Петра я не один армейский магазин на Украине организовал, так что будут ложные набеги, имущество увезем, а потом все на татар, ляхов и шведов спишем. Хлеб есть в Чернигове, дам пятнадцать тысяч четвертей. Одежда на десять тысяч человек будет. Денег выделю тридцать тысяч золотых червонцев, – на секунду Мазепа запнулся, видимо, решал что-то, и продолжил: – Теперь, насчет подкреплений. Молодыки и без моего ведома уходят, я знаю, что ваши люди по селам ходят и в поход их зовут. Пусть идут, я не против, но требую, чтобы они определялись вместе с реестровыми казаками, шли отдельным войском и под командованием моего человека.

  – Кого назначишь? – спросил Гордеенко.

  – Стародубского полковника Ивана Скоропадского, верный мне человек. С ним пойдут пять тысяч из Гадяцкого, Прилуцкого, Миргородского, Черниговского, Нежинского, Лубенского и Переяславского полков. Тем верить могу в полной мере, не то, что Полтавцам.

  – Мы согласны, – подтвердил Гордеенко.

  – Не спеши, Костя, это не все, – гетман бросил быстрый взгляд на Гордеенко, с которым до этой встречи находился в открытой вражде. – Что я получу от вас, когда от царя отойду?

  Слово опять перехватил Кондрат:

  – Полная поддержка во всех делах и подкрепление нашими войсками. Поможем несогласных полковников давить, а когда рядовые казаки узнают, что мы с тобой, то мало кто против тебя встанет. Сечь на Украине влияние пока еще имеет, и ты можешь гетманом навечно стать. Ну, а если богу угодно будет, то булаву свою по наследству передашь или сам преемника выберешь.

  Разговор длился два часа. И когда все было оговорено, настал мой черед, не зря меня в эту поездку писарем взяли. Раз так, то засел я за бумаги и начал роспись договора между реестровым, сечевым и донским казачеством. В двух экземплярах. Полчаса работы и я вошел в историю, как человек, чьей рукой был написан важнейший государственный документ. Наконец, все было закончено, гетман и атаманы расписались, заверили друг друга в дружбе, и расстались.

  Мазепа остался в Переволочне, а мы покинули городок и, переправившись на другой берег Днепра, помчались в Кодак. Время поджимало. Через два дня запорожское войско должно было выступить на Дон.

Войско Донское. Черкасск – Обливенский городок. 01-10.09.1707.

  Солнечный полдень 1-го сентября. В столицу Войска Донского вступил сильный отряд полковника Юрия Долгорукого. Казаки про него уже знали, от самого Воронежа за царскими карателями присматривали, и все были встревожены. При этом не особо-то и важно, есть ли за тобой провинность перед Петром Романовым или нет. Князь Юрий был наделен большими полномочиями, и мог практически любого, кто ему не по нраву, в измене обвинить.

  На соборной площади Черкасска собрались казаки. Люди в сборе и на крыльцо приказной избы выходит войсковой атаман Лукьян Максимов, рыжебородый и коренастый мужчина, взирающий на белый свет из-под мохнатых ресниц. В руках у него царские клейноды, пожалованные царем за невмешательство донцов в астраханский бунт стрельцов. Он окидывает суровым взглядом площадь, битком набитую рядовыми казаками и представляет кругу князя Юрия Долгорукого.

  Казаки встречают его ропотом, а писарь, приставленный к царскому отряду, выступив вперед и, приосанившись, зачитывает указ царя Петра Алексеевича Романова:

  "Господин Долгорукий! Известно нам учинилось, что из русских порубежных и из иных разных наших городов, как с посадов, так и уездов, позадонские люди и мужики разных помещиков и вотчинников не хотят платить обыкновенных денежных податей. Они оставляют прежние свои промыслы и бегут в разные донские городки, а паче из тех городков, из которых работные люди бывают по очереди на Воронеже и в иных местах. И забрав наперед в зачет своей работы лишние многие деньги, с женами и с детьми убегают они и укрываются на Дону в разных городках, а иные многие бегают, учиняют воровство и забойство. Однако же, тех беглецов донские казаки из городков не высылают и держат в домах своих. И ради того указали мы вам ныне для сыску оных беглецов ехать на Дон без всякого замедления. Которых беглецов обнаружите, надлежит вам во всех казачьих городках, переписав, с провожатыми, с женами и с детьми, выслать в те города и места, откуда кто пришел. А воров и забойцев, если где найдутся, хватай и отсылай с караулом в Москву или Азов".

  Писарь закончил оглашение указа, и голутвенные казаки, многие из которых сами в прошлом были беглецами, тут же разразились негодующими криками:

  – Не по закону! Не бывало такого!

  – С Дону выдачи нет!

  – Вертайся на Москву, полковник, здесь тебе не родовое поместье!

  – Не допустим!

  Старшины донские молчали, а смотревший на это безобразие князь Долгорукий, стройный мужчина на вид лет сорока в парике и полковничьем мундире, брезгливо поморщился, обернулся к ним и сказал:

  – Уймите чернь, старшины.

  К полковнику подошел бывший войсковой атаман Илья Зерщиков и, наклонившись к уху, зашептал:

  – Князь, голутвенные распалены, и пока их унять нельзя. Слухи ходят, что с Запорожья против царя сечевики идут, да с войском донским, что на границе стоит, непорядок. Пока они не развеются, покоя не будет. Езжай ты, князь, без шума и по-тихому на Азов или Воронеж. Как все затихнет, так и будешь беглых ловить.

  – Чушь полнейшая, – ответил высокомерный князь. – Есть указ государев, и я его буду исполнять.

  – Как знаешь, князь, – прошептал Зерщиков и вернулся к остальным старшинам.

  Тем не менее, спокойствие княжеское было напускным. Вчера, на подходе к Черкасску, его догнал гонец из Воронежа, с тревожной вестью, что Сечь бурлит и, действительно, донские полки Максима Кумшацкого изменили государю и уже бесчинствуют в окрестностях Твери. Казаки нападают на богатые поместья, убивают помещиков, освобождают крестьян и уничтожают всякое промышленное производство.

  Первым побуждением князя было бросить все и мчаться со своим отрядом обратно, дабы вступить в бои с бунтовщиками, но его приказ никто не отменял, а с ослушниками царь Петр никогда не церемонился. Решено, он останется на Дону и, пока казаки жгут боярские дома в России, он будет жечь их хаты здесь. Никто и никогда не мог сказать про князя, что он мягок сердцем и уступчив к людям, но теперь, он станет делать такое, что жестокость его, в веках запомнят.

  К тому же, азовский губернатор Толстой, знающий о цели княжеской экспедиции, обещал полностью поддерживать его и в случае нужды незамедлительно выслать ему в помощь крепостных драгун да казаков. Ко всему этому, Толстой добавлял, что слухи о беспорядках на Сечи чрезвычайно преувеличены. Он получил известия от гетмана Мазепы с точными сведениями, что недовольные есть, но на Дон никто из сиромашных не стронется.

  Ранним утром следующего дня, отряд князя Долгорукого в составе 17 офицеров, 40 солдат, 20 денщиков, 15 подьячих, а также 80 казаков из Таганрога и Азова с тремя всадниками при каждом, покинул Черкасск и двинулся в сторону Северского Донца. Как немаловажное дополнение, с отрядом отправились пятеро уважаемых донских старшин со своими людьми: Петров Ефрем, Саломат Никита, Савельев Абросим, Иванов Иван и Матвеев Григорий.

  Отряд полковника двигался неспешно, останавливаясь в каждой станице и на каждом хуторе по пути своего следования. Несмотря на то, что гонцы во все концы Войска Донского, с предупреждением о появлении карателей, были отправлены заранее, не все беглые успели покинуть свои хаты. У кого-то семья-хозяйство, а иные на извечный русский "авось" понадеялись. Соответственно, заинтересованные в поимке беглых, и не желающие навлекать на себя гнев Петра донские старшины, сдавали таких не расторопных людей сразу же. Ну, а князь Юрий показал себя во всей красе. Рваные ноздри и клеймо на лоб, были самыми мягкими наказаниями для тех, кто попал в его руки. Однако же Долгорукий был недоволен. В деле поимки двуногого имущества, он был человеком чрезвычайно опытным и понимал, что ловит только одного беглеца из десяти, а основная масса где-то прячется.

  Вечером 10-го сентября отряд полковника остановился на ночь в Обливенском городке. Сначала хотели двигаться дальше, так как атаман городка встретил князя и его офицеров хлебом-солью, и принес клятву, что пришлых людей в городке было десятка три, и все они, прослышав про отряд Долгорукого, давно по речным плавням разбежались. Однако, один из черкасских старшин, ранее жил в этом городке. Он вскрыл обман атамана, а затем быстро отделил старожил от беглецов, которых оказалось почти двести человек. Князь был в ярости, как же, его посмели обмануть. Обливенских казаков, не взирая на награды и возраст, секли как холопов, а над пойманными беглецами издевались уже с выдумкой. За прошедшие деньки бравое офицерство пресытилось простотой и требовалось что-то необычное, дабы распалить в себе интерес к происходящему действию.

  После проведения экзекуций, двигаться в другую станицу смысла уже не было, так что решили ночевать в Обливенском. Настроение Долгорукого заметно улучшилось, двести беглых в один день это хороший улов, а завтра князь собирался разделить отряд на три части и развернуть свою ловчую сеть шире.

  И вот, докуривая последнюю перед сном трубку, довольный жизнью вообще и собой в частности, князь Юрий стоял у раскрытого окошка атаманской избы и, глядя на затаившийся ночной городок размышлял:

  "Нет, все же не могут холопы по достоинству оценить всей гениальности Петра. Не хотят ценой собственной жизни, во славу государеву, строить верфи, города и заводы, и не желают принимать новые обычаи. Одно слово – быдло. Ничего! Мы еще заставим этих глупцов отречься от старых порядков и просвещенную Европу уважать, как мы – русская аристократия, ее уважаем. И эта чернь смеет вспоминать времена Ивашки Грозного? Рабы говорят, что надо свое делать, а не иноземное отребье и порядки на Русь тянуть? Чушь полнейшая! Правильно государь-батюшка их всех к ногтю прижимает, ведь иначе никак нельзя. А то сегодня они старое возрождают, да что-то свое мастерят и изобретают, а завтра вольностей древних потребуют, да вспомнят что их предки не холопами и крепостными, а вольными людьми были".

  Тяжко вздохнув и, в очередной раз, прокрутив в голове сегодняшний день, князь отправился спать.

  Ночью все еще было жарковато, и пропотевшие за день драгуны ходили перед атаманским жильем, охраняя покой своих спящих командиров: полковника Долгорукого, майора князя Несвицкого и поручика Дурасова. Другие офицеры и прикомандированные чиновники: майор Матвей Булгаков, капитан Василий Арсеньев с двумя сыновьями-офицерами, подьячими и писарями, расположились в соседних казачьих дворах. Что касаемо донских старшин, то эти остановились на постой в приказной избе, на другой стороне невеликого городского майдана. Этих охраняли азовские казаки и верные подручники.

  Вскоре, господа офицеры, чиновники и старшины заснули, а драгуны и казаки, стоявшие на карауле у войсковой избы и других мест, выбранных для ночевки, лениво бродили по дворам и клевали носами. Все спокойно, еще одна станица и еще одна ночь.

  Вдруг, где-то совсем близко завыл волк, а ему в ответ, сразу же, отозвался другой. Начальник охраны, пожилой и многое повидавший в своей жизни крепкий сержант, невольно вздрогнул. Он почуял что-то неладное, переглянулся со стоявшим рядом казаком из свиты Ефрема Петрова и спросил:

  – Что такое? Для волков время еще не то...

  Казак потянул из-за пояса пистоль и ответил:

  – Думаю, что это другие волки, о двух ногах, которые...

  Сержант хотел закричать, поднять тревогу, но не успел. Позади него и казака с пистолем поднялись две тени, которые ножами одновременно ударили караульных в шею, и оба охранника, уже мертвые опали на землю. Из дворов и проулков появились новые ночные тени. Это были запорожцы и казаки Булавина, вернувшиеся на Дон. Восставшие стремительно врывались в хаты, где так же, молча, без криков, убивали царских офицеров, солдат и казаков, изменивших своему Войску.

  Однако не все прошло гладко. В ночной тишине раздался оглушительный свист, и ночную тишину разорвали первые ружейные выстрелы. Князь Долгорукий и офицеры, разбуженные шумом, вскочили с постелей и схватились за лежащее рядом оружие. Прошла минута, а за ней другая. Сначала на улице слышался шум схватки, но он быстро затих, и опять наступила тишина. Напряженные офицеры, сжимая в потных руках палаши и пистолеты, стояли посреди избы.

  – Тишка... – закричал князь денщику. – Свет давай.

  Тишка, невысокого роста пожилой дядька, кинулся зажечь лучину. Но в этот момент, сквозь узкие окна и внезапно выпавшую крепкую дубовую дверь в комнату ворвалось несколько нечеловечески быстрых и гибких людей с длинными кинжалами в руках. Офицеры ничего не успели, ни выстрелить, ни палашом взмахнуть и, не давая врагам ни единого шанса, в считанные секунды нападавшие порезали их как баранов.

  Прошло несколько минут. Обезображенные трупы Долгорукого и его офицеров валялись у крыльца избы. Вокруг них стояло около сотни казаков, как булавинцев, так и местных жителей. Среди них появился Кондрат, который двигался вместе с конным авангардом своего войска и первым, полчаса назад срубив царского драгуна из конного дозора, вступил в бой,

  Атаман оглядел своих разгоряченных боем людей и обливенских казаков, потиравших побитые спины и бока. После этого взглянул на труп князя. Что-то, совершенно неслышно для окружающих, прошептал, и приказал сбросить все вражеские трупы в волчьи ямы за городком. Собаке – собачья смерть и такие же почести в смерти.