Текст книги "Булавин (СИ, ч.1-2)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

  Только Зерщиков с круга вышел, как ему на смену появился Игнат Некрасов, войсковой Судья Чести. И он был немногословен. За пренебрежение казачьими законами на территории Войска казнено сорок семь человек и отловлено около шести сотен гультяев, которые отлынивали от службы в войске и от работ на благо общества. Все кто желает знать подробности этих дел или имеет к нему претензии, могут навестить его вотчину, здание суда, старую войсковую избу. Претензий к Некрасову предъявлено не было, полномочия его продлили, и он закончил свой доклад словами, что полностью поддерживает действия войскового атамана.

  Некрасов ушел и за ним появился дядька Аким Булавин, войсковой казначей. Аким, как человек обстоятельный, давал весь расклад по финансам неспешно, с чувством, с толком, с расстановкой, и говорил он минут двадцать. Большинству атаманов его доклад был не особо интересен, а вот донские старшины, те сразу ушки навострили, так же как и я. И надо сказать, я услышал для себя немало интересного. В Черкасск, то есть в распоряжение Акима, стекались огромные средства. Во-первых, это добыча всех войсковых соединений, продвигавшихся по России. Во вторых, небольшой налог на войну, введенный в этом году для всех казаков. В третьих, торговый налог и денежные средства с общественных промыслов: в основном соляных и рыбных. И за год через его руки прошло порядка пяти миллионов рублей, по нынешним временам огромнейшие деньги. Правда, в казне эти средства не задерживались, было необходимо кормить и снабжать армии, платить жалованье казакам и бурлакам, обеспечивать беженцев, и часть рубликов тратить на содержание войсковых ведомств. В итоге, чистый остаток на конец года в казне невелик, всего-то сорок семь тысяч рублей.

  После дядьки опять появился отец, решались всякие незначительные вопросы, и на этом сход окончился. Кто не договорил и имел личные вопросы, тот остался на разговор с Кондратом, но большинство людей, обсуждая решения войскового круга, покинуло помещение, и разошлось по Черкасску. Поначалу, хотел последовать за ними и сразу отправиться домой, все же только что с дороги. Но увидел, что полковник Лоскут кивает мне на выход, мол, пошли со мной, и направился за ним вслед.

  Вскоре мы оказались в его вотчине, левом крыле здания, где работало около десятка писцов. Прошли между широких удобных столов и вошли к нему в кабинет, небольшое теплое помещение с большим окном. Я кивнул за спину и сказал:

  – Серьезно у вас все, новое здание, писцов прибавилось, и охрана строже стала.

  – Расширяемся, – равнодушно бросил Лоскут. Затем он пристально посмотрел на меня, и заметил: – А ты вырос Лют, вытянулся, воином стал. Молодец, достойным казаком станешь.

  – Растем, – подражая ему, с деланным равнодушием произнес я, хотя стоит признать, что похвала старого химородника мне была приятна.

  Полковник усмехнулся доброй понимающей улыбкой, и сел за свой стол. Я расположился напротив, и обратил внимание на то, что с нашей последней встречи Лоскут сильно сдал, как будто высох всем телом и на его лице прибавилось морщин.

  Он заметил мое к себе внимание и спросил:

  – Что, постарел?

  – Есть такое дело, – без лукавства ответил я, и предложил: – Может быть, тебе на природу выбраться и в лесу месяцок-другой пожить?

  – Времени нет, Лют, дел чересчур много.

  – Ты Троян, конечно, сам себе голова и человек жизнью умудренный, а я всего лишь мальчишка, но, на мой взгляд, дела могут подождать, и пока зима, тебе надо отдохнуть.

  – Подумаю над этим, – полковник посмотрел на покрытое белоснежными причудливыми узорами окно, и спросил: – Что думаешь, Лют, отобьем царя?

  – Да, – я не колебался, – но крови целые реки прольем, и никому от этого хорошо не станет, ни нам, ни Руси.

  – Вот и я так считаю, а потому говорю твоему отцу, что надо прихлопнуть царя Петруху, и этим большую часть вопросов и проблем с себя снять.

  – А он?

  – Уперся и говорит, что это не по чести.

  – Так может быть, мне с ним поговорить?

  – Не получится. Он тебя слушать не станет.

  – И что делать? Ты ведь наверняка уже все продумал?

  – Есть мыслишки...

  – Так излагай, чего тянешь.

  Лоскут как-то искоса посмотрел на меня, мотнул головой, его седые кудри легко взметнулись, а в глазах появился лихорадочный фанатичный блеск.

  – Когда мы с Кондратом на Кагальнике договаривались, чтобы казаков на восстание поднять, он поставил условие, что я поперек его прямого приказа не встану, и за это он не будет обращать внимание на то, что я и мои парни древнюю традицию чтим и химородников ищем. Теперь он этим пользуется, не дает мне полной свободы, а я свое слово нарушить не могу, сам знаешь. Поэтому, царя надо убить без разрешения Кондрата, но и без явного вмешательства Донской Тайной Канцелярии. Один храбрый человек пошел, к месту добрался, провел разведку и выполнил свой долг перед Отечеством и народом.

  – И этим храбрым человеком должен стать я?

  – Правильно. Кондрат, если даже что-то узнает, на родную кровь не поднимется, и мы ни при чем. Клялись, что не убьем царя, и мы его не трогали. Все в Войске были. Само собой, можно твоего батю одурманить, подчинить своей воле и заставить его принять мое предложение. Но зачем нам такой атаман, которого сломали? В общем, на тебя надеюсь. Откажешься, пойму, и другого исполнителя искать стану. Что скажешь, Лют?

  Полковник навалился своим легким телом на столешницу и впился в меня взглядом, а я задумался и, как ни странно, не испытывая никакого волнения от предложения Лоскута, рассмотрел ситуацию с разных сторон. Готов ли я подписаться на такое дело, как убить царя? Да. Смогу ли я осилить путь к Москве? Разумеется. А прирезать человека? Моя подготовка позволяет это сделать, свою первую кровь я уже взял, и угрызений совести оттого, что убивал убийц ни разу не испытывал. А реально ли вообще умертвить самодержца всероссийского? Не сказать, что это проще пареной репы, но вполне возможно, и для этого даже не обязательно быть химородником вроде меня.

  В полном молчании, гоняя свои мыслишки, я просидел около минуты. Сам себе задал порядка двадцати вопросов. Сам же на них ответил и, определившись, готов я к делу или нет, ответил на вопрос полковника:

  – Я согласен, Троян. Только...

  – Что только?

  – Надо меня от бати прикрыть.

  – Ну, это не проблема. Для всех, ты отправишься в Царицын. Временная командировка от Тайной Канцелярии. А на деле, с парой моих лучших проводников, которые ни о чем знать не будут, на Москву двинешь.

  – Когда я отправляюсь, и сколько времени мне отводится на исполнение задачи?

  – Отправляешься через три дня, Петра необходимо уничтожить до первых чисел мая, так что у тебя имеется четыре месяца.

  – Нормально.

  – Вот и хорошо, – Лоскут встал, я следом, и он проводил меня к дверям. – Завтра все подробней обговорим, а пока отдыхай, когда еще доведется.

  Полковник, уперев худые и морщинистые руки в косяк, остался стоять в открытых дверях своего кабинета, а я покинул канцелярию и вышел на соборную площадь. Задача передо мной поставлена серьезная, но я не колебался и не смущался, знал, что она выполнима, и чуял, что в любом случае, вернусь в столицу Войска Донского.

Россия. Москва. 25.02.1709.

  Царевич Алексей лежал на своей кровати, его глаза невидяще смотрели в темный потолок, на котором плясали отблески нескольких свечей, а губы повторяли одну и ту же фразу:

  – Господи за что... Господи за что... Господи за что...

  В этот момент он и сам не понимал, что говорит, просто, как мантру шептал привычные с детства слова, которые не давали ему сорваться в пропасть безумия, и мысли его вернулись в прошлое, в то время, когда его отец, самодержец всероссийский Петр Первый еще был жив.

  На удивление мягкая московская осень. Полки царя Петра входили в Москву. Стройные шеренги, под барабанный бой, печатали свой шаг и над русскими воинами развевались славные боевые знамена, многие из которых были пробиты пулями, попятнаны картечью и политы человеческой кровью. Возвращение царя с армией в столицу проходило с большой помпой, и толпы радостного московского люда сошлись встретить своих соотечественников. Раздавались веселые выкрики, на улицах ставили бочки с вином, и этот день должен был надолго запомниться горожанам.

  Однако царевич Алексей, который стоял в окружении знатных российских вельмож и западных резидентов, наблюдающих за торжественным прохождением войск, хмурился и был невесел. Он смотрел на трофеи и пленных шведов, и хотел, как все простые люди, радоваться славной победе русского оружия. Но он слышал разговор послов, пристроившихся рядом с ним и переговаривающихся на немецком языке, и от их речей, царевич в бешенстве закусывал свои тонкие бледные губы и сжимал побелевшие кулаки.

  – Господин Уитворт, – говорил датский посланник адмирал Юстас Юль, кивая на трехтысячную колонну шведских пленных, – вы считаете, что победа царя дутая?

  – Да, – коротко отвечал ему сэр Чарльз Уитворт, полномочный и чрезвычайный представитель Великобритании (с этого года, после подписания унии с Шотландией, именно так стала официально именоваться Англии).

  – И почему?

  – У меня имеются очень хорошие и достоверные источники информации среди приближенных царя Петра. И я знаю, что пленные взяты не под Рудней, а под Лесной, и мортиры со знаменами, которые показывают народу, это еще Дерптская добыча.

  Как раз в этот момент перед сановниками и важными гостями проезжали сваленные на телегу шведские полковые флаги, и датчанин, взглянув на них, согласился с англичанином:

  – Вы правы. Я не вижу здесь знамен Вестманландского и Вестерботеннского полков. А в своем послании к русскому народу царь особо указал, что отличившиеся зверствами и жестокостью в сражении под Фруштадом королевские соединения разгромлены, и тем самым, убитые шведами пленные солдаты русского экспедиционного корпуса отомщены. Видимо, нас с вами пытаются ввести в заблуждение, сэр Чарльз.

  Не в состоянии больше слушать речи, возомнивших о себе не весть что, заносчивых иностранцев, которые считают его народ дикими варварами, царевич отошел от них в сторону, и вновь посмотрел на русское войско. Выжившие в битве под Рудней, немногочисленные солдаты Рязанского и Псковского полков, гордо вскинув головы, по дарованной царем привилегии, в этот день шли впереди гвардейских полков. Они выжили в хаосе войны и выстояли против всей мощи знаменитой шведской кавалерии, и пушки на городских стенах, выстрелили холостыми зарядами, приветствуя этих сильных и несгибаемых людей, которые стояли по колено в своей и чужой крови, и не отступили. За ними настал черед семеновцев и преображенцев, среди которых, не смотря на осеннюю сырость, в открытой коляске, ехал царь Петр. Отборные воины гвардейских полков, высокие и широкоплечие русские мужики, самые лучшие представители своего народа, его элита, проходили торжественно и величаво. Но царевич смотрел не на них и не на шведских полковников и генералов, плетущихся следом, а на своего отца.

  Петр Алексеевич Романов был худ и бледен, глаза навыкате, на голове треуголка с несколькими дырками от пуль, а пустой левый рукав простого мундира заткнут за армейский ремень. В этот момент, царевичу хотелось кинуться к отцу и как-то его поддержать, но он понимал, что никогда этого не сделает, духу не хватит, а тут начали выкрикивать славу царю и, подхваченный всеобщим ликованием, Алексей тоже кричал от радости и из его глаз лились слезы умиления. Снова палили городские пушки, приветствуя своего монарха и его гвардию, которые вернулись домой. Вверх летели сотни шляп и народ, на время, позабыв все претензии к царю, был рад ему так, как никогда до этого момента.

  – Слава царю Петру Алексеевичу!

  – Ура-а-а!

  – Победа!!!

  – Виктория!

  – Виват Петр!

  Полки прошли и народ расходился праздновать триумф царя. На какой-то срок все плохое было забыто и похоронено под радостью победы, и Алексей был счастлив. Однако трехдневные праздники с салютами, фейерверками и балами прошли. Жизнь покатилась по своей колее, и настал момент царевичу отчитываться перед отцом за все свои дела.

  Государь, даже будучи лишен одной руки, не потерял своей энергичности и знал обо всем, что происходило в Москве за время его отсутствия, и с сына требовал отчета за каждую мелочь. И пришлось бы царевичу туго, как выяснилось, на него поступило около полусотни доносов от самых разных людей, навещавших его в Коломенском дворце во время болезни Петра. Но за него заступился Федор Юрьевич Ромодановский, и царь не был к нему слишком строг. Наследник престола отделался только выволочкой за негодное управление городом, и после этого был отстранен от всех своих дел, но в опалу не попал, остался при дворе и был вынужден исполнять новые поручения царя.

  После ранения Петр Алексеевич торопился жить и хотел переделать все самые важные дела за один раз. И первым таким делом было крещение в православную веру его любовницы Екатерины, а царевич, подчинившись воле самодержца, стал ее крестным отцом. Затем, с подачи Сената и придворных подхалимов, царь переименовался в императора всероссийского и от "благодарного" народа ему был присвоен титул Отец Отечества. И как только это случилось, он решил незамедлительно жениться, так что вскоре Алексей Петрович присутствовал на свадьбе своей крестной дочери, которая выходила замуж за его батюшку. Такие вот дела происходили в государстве Российском, сразу по возвращении Петра Первого в Москву.

  Одновременно с этим, в ноябре месяце был подписан мирный договор со шведами, и снова в столице гуляли, и пока происходили празднования, обходя Москву, один за другим, на юг уходили боевые полки, артиллерия и обозы. Император должен был жестоко и безжалостно задавить мятеж проклятого бунтаря Кондрашки Булавина, и собирался это сделать так, чтобы память о его карательном походе, сохранилась в веках. Но при этом, донской атаман не был предан анафеме, хотя церковь предлагала это сделать, а перемещение войск старались сохранять в тайне. В большинстве своем, москвичи верили в победу восставших и надеялись на освобождение от власти Петра и ненавистных бояр с иноземцами. Победы и праздники, все это конечно хорошо и на время отвлекает пьяного мужика от своих бед, да только проблемы русского народа оставались неизменны. Простые люди не желали быть бессловесным скотом, а царь и его приближенные не хотели понимать их чаяний. Из-за этого, Преображенским приказом и иными карательными службами государственного аппарата делалось все, чтобы даже слухов о донской воле в столицу не проникало, а особо разговорчивых москвичей хватали под руки и тащили на дыбу.

  В общем, все было как всегда. Государство Российское жило по своим законам, дворянство кутило и продолжало отмечать победу над шведами, крестьяне и рабочие трудились, а Алексей находился в Коломенском дворце, много размышлял о своем будущем, и только по вызову царя покидал свое прибежище. Так продолжалось до сегодняшнего дня.

  Царевича вызвали на очередной праздник в Преображенский дворец, где проживал Петр со своей императрицей. По какому поводу празднование, Алексей не знал, его об этом не известили, но он привычно оделся, и в закрытой карете отправился к батюшке. Путь был не долог, и ближе к вечеру он оказался на месте. Подъезды были ярко освещены, кругом стояли караулы солдат в парадной униформе и сновали слуги, которые провожали подъезжающих гостей внутрь. Царевич вышел на морозный воздух, вдохнул его полной грудью, закашлялся и подумал о том, что хватит в Москве сидеть, необходимо попросить у батюшки серьезное дело и доказать свою полезность государству. Приняв такое решение, он улыбнулся наивной детской улыбкой, лицо его на мгновение разгладилось, и уверенным шагом он направился в основное здание.

  В большом зале Преображенского дворца играла музыка, в центре танцевало около двух десятков молодых пар и, раскланиваясь с вельможами и генералами, царевич подошел к отцу и его жене, которые сидели на широкой кушетке. Император был бодр и весел, слушал очередную сплетню от князя Меншикова и улыбался, а императрица, полноватая женщина в роскошном парчовом платье, с миловидным и простым лицом, держала на руках одетую ангелочком годовалую девочку, сводную сестру царевича, княжну Анну Петровну. Настоящая семейная идиллия, которой можно и нужно было порадоваться. Вот только в душе Алексей все же был против того, что эта женщина, родившая его отцу трех детей (двое, Петр и Павел, 1705-го и 1706-го года рождения, скончались во младенчестве), занимает место его матери.

  Наследник престола остановился перед императором, и тот, заметив его, воскликнул:

  – Алешка, у нас сегодня две радости. Гуляем!

  – И что за радости, батюшка?

  Алексей учтиво поклонился Екатерине Алексеевне и отцу, и тот ответил:

  – Во-первых, поганый пес Мазепа помер. Ехал на коне, а тот его понес и он разбился. Не иначе, как это ему божья кара за измену. Виват!

  – Виват!

  Боевые генералы и вельможи, верные соратники царя, а так же придворные холуи и подхалимы поддержали императора, и царевич спросил:

  – А второй повод?

  Петр Алексеевич, неожиданно тепло посмотрел на жену, и на краткий момент прижал ее к себе. Затем, он улыбнулся дочери, которая узнала его, улыбнулась и произнесла нечто нечленораздельное, и вновь обратил внимание на сына.

  – Императрица беременна. Надеюсь, что будет сын.

  – Поздравляю, – промямлил растерянный царевич.

  Царевич снова поклонился Екатерине и, разогнувшись, наткнулся на презрительный взгляд Меншикова, который с наглой ухмылкой смотрел на него. И не выдержав такого к себе пренебрежения, неожиданно, Алексей сорвался и, ощерившись в сторону светлейшего князя, сказал:

  – Спрячь ухмылку, пирожник. Совсем обнаглел. Холоп.

  – Что-о-о!? – удивленно протянул Меншиков и, обогнув кушетку, подскочил к нему.

  – Алексашка, назад! – выкрикнул император.

  Фаворит, уже схвативший царевича за мундир и приготовившийся его ударить, замер. После этого, Меншиков отпустил Алексея и, с перекошенным от злобы лицом, сделал шаг в сторону. Все гости, кто находился рядом, замерли в ступоре, никогда еще наследник не показывал свой норов и, конечно же, вельможам было очень интересно, на чью сторону встанет император.

  А Петр Алексеевич, тем временем, набычился и переводил взгляд то на князя, то на сына. Вены на его лбу вздулись, глаза снова пошли навыкат, и Алексей решил, что самое легкое наказание, которое ему назначит отец, это избиение. Но прошла пара минут, государя успокоила жена, которая нашептала ему на ухо что-то ласковое, и он, решил не портить веселье, задавил в себе злобу и натужно рассмеялся.

  – Ай, да, Алешка! Зубы показываешь, сын!? Молодец! – Петр посмотрел на понурившегося фаворита, встал с кушетки, правой рукой ударил его по роскошному шитому золотом мундиру и обратился уже к нему: – А ты, Алексашка, знай свое место, не по чину тебе на наследника престола российского с кулаками бросаться, он тебе не ровня.

  – Мин херц...

  Меншиков, который ранее числился одним из контролеров за обучением царевича и несколько раз крепко его избивал за нерадение, тоже улыбнулся и попробовал оправдаться, но император его не слушал и посмотрел на Екатерину.

  – Уложи дочь спать и возвращайся.

  Екатерина молча покинула зал. Музыка затихла, и танцующие пары разбежались в стороны. Меншиков и Алексей ожидали дальнейших слов царя, которые должны были разрешить конфликт, но тут появился срочный гонец, который прошел к царю и протянул ему пакет. Император бросил взгляд на князя и царевича, подозвал к себе молодого слугу, симпатичного темноволосого парня с подносом, выпил вина и, окончательно успокоившись, принялся читать полученное письмо. Сначала, он усмехнулся, затем побагровел и, бросив бумагу на пол, в ярости стал топтать ее ногами. При этом он постоянно выкрикивал:

  – Жив, скотина! Жив, тварь! Бунтовщик! Изменник! Ненавижу!

  – Батюшка! – бросился к отцу царевич.

  – Мин херц! – с другой стороны встал Меншиков.

  – Мазепа жив, – перестав топтать, ни в чем неповинные клочья бумаги, сказал Петр Алексеевич. – Оказывается, ошиблись наши прознатчики. Не гетман с лошади упал и помер, а генеральный обозный Ломиковский. Обманули меня, поспешили порадовать, и выставили доверчивым простаком. Ну, ничего, я им покажу, как императору неверные сведения поставлять!

  Высказавшись, Петр по какой-то причине, вдруг, поднял голову вверх и, посмотрев помутневшими глазами на Меншикова и Алексея, как подкошенный рухнул на пол, и забился в судорогах.

  – Врача!

  Первым сориентировался опытный фаворит, который был неоднократным свидетелем царских припадков. Меншиков наклонился к Петру, вытащил из внутреннего кармана мундира короткую березовую палочку, вставил ее в рот своего повелителя и прижал его голову к своим коленям. Алексей решил ему помочь, опустился рядом и зафиксировал ноги отца. Припадок продолжался недолго, меньше минуты, но он был необычен тем, что после него император всероссийский не очнулся, а остался в беспамятстве, и из его носа пошла тоненькая струйка темно-бордовой крови.

  Под присмотром лейб-медиков и светлейшего князя, Петра Алексеевича отнесли в спальню. Праздник был окончен, и в Преображенском дворце остались только близкие люди и самые верные соратники. Алексея к батюшке не пустили и, сильно переживая, около часа он просидел подле закрытых дверей в спальню, до тех пор, пока из нее не вышел Федор Юрьевич Ромодановский.

  Князь отвел царевича в сторону и, наклонившись к уху, прошептал:

  – Будь спокоен, Алешка. Крепись. Ты готов выслушать то, что я тебе скажу?

  – Готов. Но, что вы мне скажите, Федор Юрьевич?

  – Мужайся, Алешка. Император Всероссийский Петр Алексеевич скончался.

  – У-у-у...

  Алексей завыл от горя, а князь зажал ему рот и прошипел:

  – Тихо...

  – Молчу, – выдохнул царевич.

  – Хорошо. Вида не показывай, что о смерти батюшки знаешь. Всем будет сказано, что император очнулся и восстанавливает силы, не в первый раз он болеет, так что поверят. Ты возвращайся в Коломенское и не высовывайся. Я тебя в обиду не дам, и вскоре ты станешь законным императором.

  Ромодановский говорил, говорил, и говорил, а наследник престола, только согласно мотал головой и пытался осознать то, что хороший или плохой, но его отец, мертв. Видя, что с Алексея толка немного, начальник Преображенского приказа передал царевича под присмотр дьяка Мухортова, который отвез его в Коломенское. В настоящий момент будущему императору всероссийскому было необходимо успокоиться, и в целях личной безопасности следовало находиться подальше от дворцовых интриг и ближайших соратников Петра, которые станут решать дальнейшую судьбу России.

  День прошел. Праздник не удался и император умер. Наследник престола добрался до своей комнаты и зажег все имеющиеся в запасе свечи. Затем он молился перед иконой, а когда устал, то свалился на кровать и долго вспоминал прошлое, которое теперь казалось ему очень счастливым временем. Так он провалялся далеко за полночь и, наконец, заснул.