Текст книги "Все впереди"
Автор книги: Василий Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Нет, нет. Ты что, боишься своей жены? – она улыбнулась, хотя в синих ее глазах, он это ясно видел, было полно слёз. – Наташа на работе. Вечером она собиралась к маме на дачу. Ты когда уезжаешь?
– Осталось два дня.
Он шел за ней, отставая ровно на одну лестничную ступень.
– Надолго? – она уже искала ключи, близоруко перебирая содержимое сумочки.
– Да. Очень надолго.
– Что ж… – она открыла обитую массивную дверь. – Я хотела тебе что-то сказать. Постой… Все на свете перезабыла. Да. Я всегда вспоминаю тот подснежничек.
Он стоял совсем от нее близко, с насмешливой лаской смотрел на ее волосы, с трех сторон закрывающие не по-летнему белую шею, на сумочку, которую она держала, прижав к самым ключицам. Наконец он посмотрел и в ее лицо.
– Поцелуй меня, – отводя взгляд, тихо произнесла она.
Он осторожно положил свои ладони на ее мягкие, но почему-то холодные плечи. Все в нем радостно содрогнулось и все смешалось. Пальцы его сжимались нежно, осторожно и медленно, так же медленно его голова склонялась к белеющему словно бы сквозь водную толщу дорогому для него лицу. Он услышал восхитительный запах – какой-то давний и совершенно новый, истинно женский запах. И он приник к ее лицу, вернее к ее образу, выношенному в двух долгих походах, запечатленному в его снах и видениях. Вначале она занемела, немигающая и отрешенно-горькая, но через мгновение веки ее сузились, а зубы разжались. Она ответила на движения его губ всем ртом и затем вся приникла к нему.
– Мама!
Он отстранился от Любы, словно ударенный током. Девочка стояла у двери, не двигаясь, в неестественном, неловком для нее положении. И столько недоуменного, непосильного для нее горя копилось в этих распахнутых детских глазах!
Зуев, ничего не видя перед собой, бросился вниз по лестнице. Никогда, никогда не испытывал он такого всепоглощающего и унизительного стыда…
«Тварь… – промычал он сквозь сжатые зубы. – Я самая последняя тварь. Она тоже тварь. Нельзя, нельзя же было этого делать!»
И хотелось ему по-волчьи утробно на всю Москву взвыть: небритый пьяный Медведев, белки ее глаз и запах ее пота, по-взрослому трагические глаза потрясенной девочки. И он, Зуев, при этом! Капитан-лейтенант, которому снятся дамские сны. Неужели Иванов прав? О, боже! Он, Зуев, давно плюнул на то, как ведет себя Наталья, но он терпел ее такой, принимал ее жизненный стиль потому, что в мире существовала Люба, другая женщина, не похожая на его, зуевскую, жену. Он прощал неверность своей жене и был готов нести этот крест, только бы знать, что есть и другие женщины, такие, как Люба. Но Люба тоже тварь…
Зуев ехал в своем «Москвиче», не зная куда. Он ехал куда глаза глядят. Москва шумела, фыркала, скрежетала железом и визжала вокруг него тормозными колодками. Разогретый асфальт был похож на черное тесто. «Тварь… – мысленно продолжал твердить Зуев. – Может быть, и все мы просто твари… А кто же еще?»
Он давнул на акселератор и крутнул рулем влево, обгоняя вонючую самосвальную тушу. Раздался скрежет справа. Машину дернуло и даже чуть развернуло, но Зуев выровнялся и газанул до синего дыму. «Москвич», увы, никуда не спешил. Он только тихонько по инерции катился в левом ряду. Сцепление по каким-то причинам не действовало…
Через четверть часа милицейский «уазик» отбуксировал Зуева куда-то в проходной двор. Помятый бок машины вызвал у хозяина презрительную улыбку, чуть ли не смех, а это в свою очередь необычно подействовало на милицию. На талоне пробили дыру и отпустили, а Зуев снова – теперь пешком – направился по Москве, не зная куда.
Может быть, Зуеву следовало вернуться на Петровку в кафе под открытым небом? Только он не терпел повторений. Здесь, когда нарколог замолк и начал с фамильярной веселостью рассматривать компанию, сестра Валя вскочила с места:
– О, господи!
Она была так откровенно взволнована, что Иванов пожалел сейчас не Медведева, а прапорщика.
– Сделай же что-нибудь! Ты же медик!
– Есть один адрес.
– Едем?
Он хотел рассчитаться, но ему не позволили. Валя спешно попрощалась с подругами. Большая очередь на такси поминутно обновлялась, но машины подходили одна за другой. Через десять минут Иванов сел на переднее сиденье и сказал примерное направление. Потом вытащил записную книжку и назвал точный адрес.
Таксист провез их через Таганку. Мелькнули какие-то парящие корпуса, заборы мясокомбината. Нарколог, знакомый Иванову, ответил по внутреннему номеру:
– Сейчас я спущусь к вам.
Это «сейчас» длилось около двадцати минут. Наконец он появился в подъезде. Иванов коротко объяснил свою просьбу. Сразу стало ясно, что ничего не получится.
– У нас действительно есть терапевты, – сказал врач. – Но мой приятель в Сочах, уехал к дельфинам. С этими же у меня шапочное знакомство…
– А если попробовать?
– Нет, не могу. Извини.
Знакомый Иванова ушел.
– Может, ты ему мало пообещал? – спросила Валя.
– Он сделал бы! – раздраженно перебил Иванов. – Без всяких обещаний. Просто не повезло…
Таксист ждал, не зная, куда ехать.
– Слушай, – заговорила сестра. – Разве Светлана уже не работает в медицине?
Бывшая жена Иванова действительно работала в институте Вишневского. Иванов ничего не мог возразить, у Вали возникло простое и гениальное предложение…
– А ты сможешь поговорить с сестрой Зуева без меня? – спросил Иванов.
– Нет. Ты поговоришь со своей женой сам.
Иванов хмыкнул.
Пока таксист выбирался из мясокомбинатовских лабиринтов, пока вырулил на кольцо, прошло еще полчаса. Минуты сегодня летели, часы бежали. До обеденного перерыва оставалось всего ничего. Около метро «Октябрьская» они отпустили такси. Сестра исчезла в метро после того, как взяла с Иванова слово, что он обязательно разыщет Светлану и позвонит вечером.
Иванов не успел одуматься, как очутился один в душной толпе около универмага. Встречаться с женой, да еще с разведенной, совсем не входило в его планы…
Делать, однако ж, было нечего. Судьба Медведева, как говорил Бриш, висела на волоске: если они достанут больничный лист, следствие сразу пойдет по иному руслу. И сделать это надо было сегодня, сейчас. Завтра будет наверняка поздно…
Мысленно ругая Медведева, Бриша, а заодно и всю московскую жару, суматоху и толкотню, Иванов двинулся в институт Вишневского. Приемная была забита хромающими иногородними. «Облитерирующий энд-арте-риит, – Иванов еле вспомнил название грозного заболевания. – Бедняги! И ни один ведь не бросит ни пить, ни курить. Видно по физиономиям…»
Он поймал молодого парня, облаченного в белый халат, и спросил, знает ли он такого-то (Иванов назвал фамилию доктора, в отделении которого работала Светлана). Парень хорошо знал доктора. Иванов спросил, как туда позвонить, но парень предложил:
– Идемте, я проведу!
Халат, полученный Ивановым у гардеробщицы, был тоже белый, но не совсем, лестничные площадки изрядно замусорены. Зато на отделении оказалось очень чисто, тихо и даже уютно. Парень попросил вызвать Светлану Ив анову. Иванов присел в кресло в конце коридора у окна, под мясистым ядовито-зеленым фикусом. Взглянул на носки ботинок и концы обшарпанных джинсов. Вид собственных конечностей устыдил его… Иванов высчитал, что не видел жену больше чем полгода.
Она шла вдоль застекленных дверей – тоже в халате, и в довольно белом халате, чуть располневшая, шла безупречной своей походкой, уверенно и картинно. Волосы оказались окрашенными хной.
– Ты? – глаза ее округлились. – Какими судьбами? Вот уж никогда бы не подумала.
– Привет! – Иванов неторопливо встал. – У тебя есть двадцать минут?
– Конечно, и даже больше, – но она посмотрела-таки на часы. – Что-нибудь случилось?
– Не со мной. Ты помнишь Медведева?
– Какого еще Медведева? Не помню никакого Медведева.
Ее раздражало то, что он все еще не спросил у нее о ней самой. Он не поверил ее холодному тону, но не осмелился и на ухмылку. Конечно, ему более всего хотелось спросить именно о ней, но он почему-то снова дразнил ее. Конфронтация продолжалась.
– А что произошло с этим твоим Медведевым?
Желание поспорить было всегдашним и обычным ее состоянием. Оно и сейчас открыто звучало в ее насмешливом тоне:
– Поделись.
Неожиданно для себя Иванов предложил:
– Слушай, может быть, мы пообедаем?
Ее, видимо, озадачило то, что Иванов не стал спорить. Вся их трехлетняя совместная жизнь при дневном свете состояла по преимуществу из полемики. Иные способы общения возникали лишь по ночам и, может быть, только поэтому не закрепились и остались не главными.
– Ну? Так как? – снова спросил Иванов.
– Ты приглашаешь меня?
Но это была ее последняя попытка создать «поле», как говорил Медведев. Иванов и сам занимался когда-то радиотехникой. Противопоставление потухало само по себе, если не было источника поощрения. «Как много было у нас этих самых источников, – думал Иванов. – Спорили всюду, где надо и где не надо».
Она ушла отпрашиваться с работы, и он вспомнил о колебательном контуре. Простейшее сочетание катушки и конденсатора… Достаточно, может быть, одного лишнего электрона, чтобы возникла индукция. Плюс-минус… Разряжается конденсатор – в цепи появляется едва уловимый ток. Силовые линии от этого тока пересекают витки соленоида, провоцируя обратный электропоток, а он заряжает конденсатор с еще большей силой. Или наоборот? Но это не так важно. Важно то, что все это точь-в-точь как в отношениях мужчины и женщины… «Ты приглашаешь меня?» – дальнейшее зависело от того, как воспринять эту фразу. Если разрядиться, как тот конденсатор, то…
Черт бы побрал этот колебательный контур! А для каких электромонстров Грузь и Медведев просили у правительства золото на контакты? Ему, Иванову, уже недоступна эта электро-радио-техника. Эта ихняя микроэлектроника. Все эти маятниковые эффекты, все волны и затухающие колебания. Туда-сюда…
Он вновь посмотрел на свои джинсы. Идти в ресторан в таком виде? Ничего. Ведь не обязательно в «Прагу». Можно и не очень шикарно…
Светлана возвращалась к нему. Шла, одетая довольно элегантно – в новый светло-коричневый шерстяной костюм. Сумка кофейного цвета очень хорошо шла к этому костюму. И вдруг он с ужасом вспомнил, что денег на ресторан у него просто нет. Кажется, в кармане всего какие-то два трояка. О, черт! Почему он забыл об этом? Разве не сестра возила его на такси?
Иванов лихорадочно соображал, что делать… Но судьба словно бы сжалилась над наркологом, когда Светлана сказала:
– Извини, но я не могу пойти с тобой в ресторан.
– Почему?
– Я обещала уже… У меня встреча.
Теперь Иванов был снова наказан, только с другой, неожиданной и – оказалось, что более болезненной стороны. Ему как когда-то, в дни дальней юности, стало совсем обидно. Может, она его просто дразнит? Испытывает? Но какой ей смысл? Так или иначе, он был удивлен. Такая безделица – и вдруг оказалась обидной. Что это? Ведь они же давно развелись с этой женщиной…
– Что ж… – он был растерян. – Зайдем в какое-нибудь кафе. Выпьем соку.
– Так что же случилось с твоим Медведевым? – повторила она вопрос, и снова насмешливо.
– Сейчас скажу, – отозвался он просто и добродушно. – Только сперва… как живется тебе?
Пройдя филиал Малого театра, они нашли небольшое кафе. Но он не хотел выслушивать подробности жизни в этих безденежных, оскорбляющих его условиях. Он несколько раз перебивал ее… Между тем время быстро шло к концу рабочего дня. Он вспомнил про Медведева и сказал, зачем он искал ее.
– Я помню его. И его жену тоже. – Светлана прикидывала что-то свое. – У нас ничего не выйдет. Мой шеф слишком правильный дядька.
– Ты права. Для этого надо хоть чуточку бы испорченного. Или совсем испорченного, вроде меня…
– У меня есть одна знакомая. Сколько сейчас времени?
Иванов допил яблочный сок и остановил подвернувшееся такси…
Знакомая Светланы, служившая старшей сестрой в одной из больниц, только-только закончила смену и уехала. Светлане с большим трудом удалось выклянчить домашний адрес. Тот же таксист погнал в противоположный край города. Деньги Иванова стремительно таяли, он то и дело глядел на счетчик. Светлана долго ходила, искала нужный подъезд. Прошло минут десять, счетчик тикал так, словно щелкал Иванова прямо по темечку. Таксист нервничал. Светлана появилась вдвоем с подругой. Вернее, подруга со Светланой:
– Здрасьте! Едем на Каланчевку.
Иванов уловил в этом «здрасьте» иронию по отношению к нему.
– Это что, три вокзала? – уточнил таксист и добавил: – У меня на исходе бензин. Я пересажу вас на другую машину.
…Пока пересаживались, смысл ехать на Каланчевку исчез: там работали до пяти. Но подруга Светланы была полна энергии. Она звонила куда-то снова и снова… Снова и снова они везли нарколога по каким-то неизвестным ему адресам.
– У меня кончаются деньги! – громко и напрямик заявил Иванов.
– Ничего, у нее есть, – обронила Светлана.
Иванов, совсем взбешенный, приказал таксисту остановиться. Подал ему восемь рублей, поскольку одна из трешниц неожиданно оказалась пятеркой. Но подруга Светланы перехватила деньги, аккуратно положила их в свою сумочку и продиктовала шоферу новый адрес…
Все это изрядно смахивало на издевательство. Иванов поглядел сначала на одну, потом на другую. Обе болтали, словно ничего не случилось. Шофер вел машину, не вникая в пассажирские тонкости. Что было делать? Иванов вздохнул и ехидно спросил жену, не опоздает ли она на свидание.
– Нет, – она посмотрела на часы. – Не опоздаю.
Иванов не удержался и от другого вопроса:
– Он кто у тебя, из лириков или из физиков?
– Военный, – просто сказала Светлана, – да ты же его отлично знаешь.
– Славка, что ли?
– Ну да! Он уже ждет. Пожалуйста, остановитесь у Пушкина!
Вначале он удивился оттого, что после этих ее слов почувствовал явное облегчение. Затем разозлился сам на себя. Светлана, кажется, ничего этого не замечала, она просто болтала. Ее подруга сидела сейчас на переднем сиденье. Светлана украдкой шепнула ему на ухо: «Она обязательно своего добьется! Вот увидишь. Ты еще не знаешь ее…»
Да, Иванов действительно не знал. Он ездил с новой знакомой до семи часов вечера, даже не спрашивая ее имени. Нигде ничего не получалось, везде кого-нибудь не было. Новые варианты плодились в ее голове прямо тут же, на месте очередной неудачи… Иванов теперь не смотрел на таксометр, он решил, что ездит за свой счет. Он знал, что завтра же найдет денег и рассчитается с этой удивительной женщиной. Дело было в том, что ничего не получалось. Иванов дважды предлагал прекратить свистопляску, но подруга жены не желала его слушать. Она называла таксисту все новые адреса. Откуда столько энергии? Столько желания помочь совершенно чужим, незнакомым людям? Украдкой Иванов глядел на нее и удивлялся. Нет, мир пока еще не погиб. Пока существуют такие женщины, есть смысл во всем. В том числе и в том, чтобы всегда оставаться мужчиной.
…Он вернулся домой глубокой ночью. Пришлось-таки обмывать этот голубенький, такой драгоценный бумажный листик! Мокрый от пота, похудевший, но все равно очень собой довольный, нарколог сразу же позвонил Бришу. А тот словно окатил его холодной водой:
– Старик, я еще до обеда достал то, что надо. Это стоило сорок рэ.
– Зачем же доставал я? – взбесился Иванов.
– Ты успокойся, – сказал Бриш насмешливо. – Может, ты и не напрасно старался.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что он порвал эту цидулю на восемь равных частей. Сидит и решает гамлетовские вопросы…
Иванов долго глядел в одну точку, долго клал трубку на телефонные рычаги.
«Медведев. Дмитрий Андреевич, – прочитал он запись на этом голубеньком небольшом листочке. – DS: стенокардия. Освобождается от работы…»
Освобожден с такого-то по такое-то. И авария на заводе, и смерть Жени Грузя располагались как раз между двумя этими цифрами. Треугольная печать так жирна, что на ней ничего нельзя разобрать. Подпись была такой же загадочной.
Иванов усмехнулся. Он скомкал листочек в своем напрягшемся кулаке и отбросил прочь.
Часть вторая
Безоблачное сиротство
Прошло около десяти лет, и по утрам воздух в Москве все еще хранил запах арбуза, и необъятная плоть города за коротенькие ночные часы еще успевала пропитываться целительной тишиной. И еще оставались в столице места, где можно было сбиться с навязанного тебе машинного ритма, отдышаться и перевести дух, не торопясь посмотреть газету или подремать, съесть мороженое или поболтать с добродушной московской теткой.
Но таких мест становилось меньше и меньше… Вышедший из человеческого подчинения, гигантский город расширялся по зеленой земле, углублялся в ее недра и тянулся ввысь, не признавая ничьих резонов. Незаметно для москвичей понемногу исчезали в столице бани и бублики; фанта и пепси-кола усердно соревновались с иными напитками, окна первых этажей украшались ажурными решетками, а в метро уже появились станции, не успевающие за ночь проветриваться. Так много всего случилось за десять лет!
Александр Николаевич Иванов был теперь едва ли не ведущим специалистом в клинике для так называемых нервных больных. Но респектабельное название, привилегированный состав пациентов, лечебная музыка в холле, где висели подлинники современной живописи, – все это существовало лишь, как говорится, для дураков. Никто не сомневался в том, что Иванов лечил обычных пьяниц, правда, пьяниц интеллигентных.
«У нас не какая-нибудь там „Матросская тишина“, – ехидно говорил он, – у нас тишина особая, адмиральская».
Чего только не видел и не слышал Иванов, каких не насмотрелся комедий и фарсов, свидетелем каких трагедий не был за последние десять лет! Пожалуй, самому Шекспиру весьма далеко до всего этого…
Иванов поседел, располнел. Теперь в его глазах сверкала иногда и холодная отчужденность. В движениях появилась уверенная неторопливость. В разговоре чувствовалась усталость от обилия информации. Еле заметный налет цинизма придавал этому основанному на опыте всезнанию особый привкус. Импортный серый костюм сидел на Иванове как нельзя лучше, небольшой, но хорошо обставленный кабинет служил, как бы естественным продолжением своего хозяина. О медицине напоминал здесь лишь белый халат на вешалке да аппарат для замера артериального давления. Благоухающий, как говорилось в старое время, пышный букет сирени и роскошный настенный календарь, изданный фирмой «ЭЛОРГ», совсем бы допекли посетителя, если б не запахи вездесущей хлорки, проникающие в кабинет из больничного коридора.
– Так-таки сразу и ЛТП, – проговорил Иванов и поджал губы. – А ты хоть знаешь, Мишенька, что такое ЛТП?
– Не знаю и не хочу знать, – твердо сказал Бриш, который сидел на диване напротив. Его длинные ноги занимали все пространство вплоть до ивановского письменного стола.
– Зря, – тоже твердо произнес нарколог.
– Что зря?
– Ну, во-первых, нет там никакого лечения, в этом ЛТП, во-вторых, решение о направлении принимают родственники совместно с местной властью, в-третьих…
– Да черт с ней, – перебил Михаил Георгиевич. – Ну забери ты ее куда-нибудь. Хоть в ЛТП, хоть к себе в клинику. С Зуевым я никак не могу связаться. Он в Люберцах, что ли, живет? После этой идиотской автокатастрофы я так и не видел его.
– Насколько я знаю, Зуев с Натальей давно развелись, – сказал Иванов, стараясь припомнить, кого же так ярко, так настойчиво напоминал сейчас Бриш. Даже интонации скрипучего голоса, даже покачивание ногой. Ну да, вспомнилось… Вот так же, с теми же интонациями объяснялся с Ивановым когда-то тот психиатр, который писал диссертацию о врожденном алкоголизме. Точь-в-точь. Но не это, нет, вовсе не это волновало сейчас Иванова. Он думал о предстоящих похоронах своего зятя, куда ему так не хотелось ехать, но куда ехать все равно надо, причем времени оставалось всего ничего. Бриш, по всему видать, не собирался уходить без определенного результата.
– Она вроде бы твоя родственница?
– Кто, Наталья? – очнулся Иванов. – Ну да. Бывшая жена Зуева, а тот – брат моей бывшей и настоящей жены.
– Как, я что-то не разберусь. Ты снова развелся?
– Почему снова? Всего один раз. Но Светлане этого оказалось достаточно. Она стала совсем другим человеком. Да, мы женились с ней дважды… – Иванов щурился в наплыве самоиронии. – А ты… Как у тебя семейство? Люба работает?
– Прекрасно. – Михаил Георгиевич чуть-чуть, совсем не надолго задумался. – Да, все хорошо, дружок. Но… разве может быть хорошо в таком окружении? Хамство так и прет. Из каждой дыры…
Иванов слушал с улыбкой, ему вдруг вспомнилась их давняя поездка во Францию, парижская гостиница «Ситэ-Бержер» и свет в коридоре, погасший автоматически.
– Давно хотел спросить тебя… – с дурашливой миной сказал Иванов. – Ты тогда выиграл пари?
– Когда? – Какое пари? – Бриш глядел с удивлением.
– Ну, эту самую… «Белую лошадь». В Париже.
– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
– Ну, хорошо, – Иванов поглядел на часы. – Ты, видимо, позабыл. Так вот, я постараюсь помочь Наталье. Найду место, но в другой лечебнице. Но учти, необходимо ее добровольное согласие.
– Вы что, у каждого алкоголика спрашиваете согласие? – насмешливо улыбнулся Бриш.
– Мы – у каждого. А вы – не знаю. – Иванов почувствовал приближение ссоры и встал. – Знаешь, мне надо ехать на похороны.
– Что ж… – вздохнул Бриш, не спрашивая, кого будет хоронить Иванов. – Придется просить других. Все равно надо спасать человека…
– Давай, спасай, – мирно сказал Иванов. Однако раздражение его нарастало.
Они простились во дворе клиники. «Откуда у него это право? – подумалось Иванову. – Хочет спасать Наталью… Но постарел тоже. Седой…»
Иванов не мог не поехать на похороны. Сестра Валя, оставшаяся вдовой с тремя детьми, была единственным родным человеком в Москве. Иванов не был близок с покойным зятем: тот жил в постоянных командировках. Но его необычная смерть уязвила Иванова, и горечь от такого известия не проходила, становилась с каждым часом сильнее и резче. Иванов чувствовал приближение какой-то странной ясности и решимости, но от этого приближения обида за родную сестру и ее трех осиротевших девчонок не становилась слабее.
Никаких хлопот, никаких хождений за справками, разрешениями, никаких поездок за венками не потребовалось. Нужно было просто приехать к определенному часу в определенное место. Иванов взял такси, приехал на вокзал и, словно бы кому-то назло, без билета сел в отходящую электричку. Народу было почему-то битком. Вскоре пришлось уступать место и торчать в тамбуре, воняющем застарелой табачной гарью. Курильщики раздражали нарколога, пожалуй, не меньше, чем алкоголики, табачная вонь повсюду стояла в Москве. Достаточно было в час пик пройти от театра Ермоловой до Моссовета, чтобы голова закружилась от табачного дыма.
– Мальчики, может, перестанете курить? – не удержался Иванов и сделал попытку свести дело к юмору. – Как же будете с девчонками-то целоваться…
– Хо! – парни заржали. – Девчонки сами палят.
– Ну, я бы с такими не стал даже разговаривать.
– А мы и не разговариваем.
Иванов был не рад общению с новейшим поколением, он вышел из вагона с чувством возрастающей горечи.
Дорогу к кладбищу указали ему тотчас. Он не стал ждать автобуса и пошел пешком по тропе. Она бежала через овражек, заросший высокими цветами морковника, потом через поле озимой ржи. Хлеба стояли уже по пояс. У Иванова было еще время, и он не спешил. С удовольствием, давно не испытываемым, он миновал рожь, сориентировался на зеленую кладбищенскую стену дерев, над которой виднелись церковное пятиглавие и шпиль колокольни. Он свернул с тропы, прямо на обширный луг. Всполошенные его появлением чибисы вскоре затихли, перестали пищать и метаться, зато жаворонок по-весеннему заливался вверху. Он трепыхался, поднимаясь все выше и выше, но журчащий его голос все равно был яснее и громче урчания машин на ближней дороге.
Иванов огляделся. Москва, казалось, навсегда исчезла куда-то. Лишь ажурные опоры высоковольтных линий напоминали о размахе технической цивилизации. Невдалеке стояли навесы отгонного совхозного пастбища. На другой стороне луга виднелось какое-то строящееся сооружение. Любопытство, так не свойственное возрасту Иванова, заставило его приблизиться к этой непонятной махине.
– Что это вы строите? – спросил Иванов у парня в джинсах. Мощный загорелый торс строителя венчала черная, давно не стриженная голова. Эта голова не сразу повернулась в сторону Иванова:
– Как вам сказать…
– Так и скажите, как есть, – произнес Иванов. – Что такое? Ежели не секрет.
– Это наша атомная установка.
– Да?
– Честное слово.
– А что она будет делать, когда построите? – не унимался Иванов. Ему почему-то нравился этот парень.
– Кажется, тяжелую воду. Шеф, объясните товарищу. Необходимы подробности.
Из недр сооружения вылез и по легкой стремянке, по-флотски, то есть передом, спустился другой строитель, тоже в джинсах. Его окладистая каштаново-рыжеватая борода кое-где была серебряной от седин. Эта трехцветная масть и бросалась в глаза прежде всего. Бородач застыл на предпоследней ступени стремянки:
– Иванов? Саша?
Голос оказался сочным, по-мальчишески чистым и до смешного знакомым. Иванов недоуменно молчал, разглядывая. Наконец нарколога осенило:
– Медведев, что ли?
…От него в самом прямом смысле пахло потом. Мускулистые руки и впрямь напоминали что-то по-медвежьи лесное и основательное, кряжистая фигура была такой же подвижной.
– Ну, братец! – радовался Медведев. – Не ждал я такой встречи. Как ты тут очутился?
Иванов коротко рассказал, «как он тут очутился». Лицо Медведева сразу переменилось. Он сжал кулаки, раздвинул и словно хотел вдребезги расшибить их друг о друга, но в последний момент как бы опомнился, разжал пальцы, крепко и резко сцепил их и так же резко разъединил руки. Казалось, он рявкнет сейчас в бессильном отчаянии, но вместо этого сдержанно то ли крякнул, то ли кашлянул:
– Ну и что? Сейчас похороны?
Иванов кивнул. Медведев крикнул:
– Витя, там провод под напряжением! Смотри. И брось мне рубаху, пожалуйста. Я встретил старого друга…
Они пошли через ту же рожь, в сторону кладбища. Иванов был рад встрече, особенно взволновало его то, что Медведев назвал его «старым другом». Мог ли он, Иванов, назвать «старым другом» его, Медведева? Нет, пожалуй. Не мог и никогда не осмелился бы. Восхищение этим человеком и пусть маленькая, но разница в годах, смешанные с боязнью фамильярности, так и оставались нетронутыми все эти десять лет, пронесшиеся с такой быстротой. Иванов тотчас устыдился этой мысли о быстроте. Для Медведева годы эти прошли не так-то, наверное, и быстро. Иванов не стал спрашивать об этих годах. Он со стыдом вспомнил о том, что даже не знал, где Медведев отбывал шестилетний срок, не написал ему ни разу и даже не пытался узнать адрес. Угадывая покаянные мысли Иванова, Медведев похлопал его по спине:
– Старина, я прекрасно знаю, что такое Москва. А что случилось со Славкой? Я слышал, он стал инвалидом.
Иванов рассказал о дорожной аварии, после которой Зуев навсегда покинул военный флот.
– Никто не верит, что за рулем был не он, – закончил нарколог.
– Все равно, этого нужно было ожидать, – произнес Медведев. – Кстати, а как Наталья? Все еще бегает за каждым смазливым студентом?
– Не совсем…
Иванову не хотелось говорить про Наталью. Разговор обязательно привел бы к Бришу и через него к Любе и детям Медведева. Знал ли Медведев о замужестве Любы? Судя по всему – знал, а если и не знал, то Иванову лучше было помалкивать.
…Несколько служебных машин – «уазиков» с воинскими номерами – стояло у железных ворот. Группа людей – человек пятнадцать, в том числе сестра Валя с тремя племянницами, – вышла из автобуса. Иванов помахал, давая знать, что он здесь. Люди торопливо прошли в глубь кладбища. «А вы кто?» – грубо спросил один из них, когда Иванов и Медведев пошли следом.
Иванов прищурился. Захотелось ответить тем же вопросом, но он сдержался:
– Я шурин покойного. Вы, вероятно, знаете, что значит шурин. А это… это мой знакомый.
Иванов и сейчас постеснялся назвать Медведева другом.
– Пройдите, – человек с траурной красной повязкой с недовольным видом окинул их взглядом и отвернулся. Кто-то уже говорил над могилой. Иванов не успел и опомниться, как гроб, обитый красным, был опущен и земля посыпалась. Не прошло и десяти минут, как временный деревянный обелиск уже стоял на своем месте. Две девочки – одна из них была в школьной форме – положили на землю цветы. Сестра Валя, держа за руку третью, самую младшую, тоже положила цветы. Иванов легонько сжал ее за предплечье. Она не оглянулась, но Иванов видел, что глаза ее были сухими. Она спросила:
– Поедешь с нами? Или у тебя своя машина.
– Поеду на электричке.
Смутное, неосознанное раздражение помешало ему сказать о том, что он встретил Медведева. Валя махала кому-то, совсем обыденно.
Иванов отвернулся, сжимая зубы. «Что с нами? – думал нарколог. – Мы разучились даже плакать. Женщины и то разучились…»
Медведева рядом не было.
Растерянно и тихонько пошел Иванов от могилы своего зятя. Остановился. Ограды, кресты, могильные плиты, холмики – все это обросло крапивой и тем же морковником, но церковь была действующая. Кое-где плавал легкий пух одуванчиков. Иванов остановился, чтобы сообразить, где он и что должно быть дальше. На глаза попалась деревянная, крашенная зеленой краской оградка. Она ограничивала небольшое пространство со скамеечкой и невысокой бетонной стелой. На стеле был выдавлен маленький православный крестик, а под ним буквы, крашенные когда-то под золото. «Грузь Евгений Мартынович» – прочитал Иванов. Цифры, обозначавшие время рождения и смерти, разъединяла небольшая черточка вроде тире. «Неужели это и есть жизнь? – ужаснулся Иванов. – Это коротенькое тире между двумя датами. Непостижимо…»
Грузь… Евгений. Что-то неуловимое, но знакомое было в этой фамилии. Слегка напрягая память, Иванов без труда припомнил Ленинградский вокзал, встречу Медведева и стычку с носильщиками. Вспомнилось это всегдашнее: «С праздничком вас!» Кстати, сегодня тоже какой-то День. Какой? То ли химика, то ли мелиоратора…
У ворот уже начинались другие похороны, в отличие от предыдущих, весьма многолюдные. Автобус с Валей и племянницами еще не уехал.
Медведев ждал Иванова у церковной паперти, хмуро жевал длинный и тонкий стебель полевого пырея:
– Как ты думаешь, есть разница между умершим и живущим? Я имею в виду духовную сущность, а не физическую. «Не стало такого-то», – говорится в некрологе. Но что значит «не стало»? Пишут: «ушел из жизни». А куда? Только отвечай своими словами! Без всяких там субстанций…
– Разницы нет, – ответил Иванов неуверенно. – Во всяком случае, мне хочется, чтобы не было.
– Мало ли чего хочется, – усмехнулся Медведев.
Иванов сказал, что случайно наткнулся на могилу Жени Грузя.
