Текст книги "Все впереди"
Автор книги: Василий Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Кажется, А. Герцену принадлежит мысль о том, что тинистый слой мещан не определяет судьбу нации. Не из этого ли исходил А. Чехов, всю жизнь разоблачая мещанство, срывая с него одежды пристойности, но главным и преимущественным образом высмеивая? Однако же вот выходит, и до сих пор не разоблачил, не сорвал, не высмеял… Конечно, неверно было бы обвинять Чехова в грехах нынешнего мещанства – теперь оно совсем другое. Но иногда говорят, что от Чехова пошло некое снисходительное, полуусмешливое, отчасти даже и легковесное отношение к пороку, достойному каленого железа. Действительно, есть в такой иронии обратная сторона, на которую мы, перешагнувшие лестницу сословий, как-то не обращаем внимания, не придаем ей значения. Может быть, это следует назвать обратным эффектом, психологическим парадоксом, но высмеянные Чеховым пороки, легонько высеченные публично, публично же и осмеянные, именно через общий смех, через иронию общественного понимания как бы получали права гражданства. Оказывалось, над пороком можно смеяться, но его можно и иметь, недостаток становился словно бы извинительным, от него не требовалось избавляться.
Это а-ля «чеховское» влияние надолго останется в литературе, оно и до сих пор дает себя знать томами и томами антимещанской прозы, с какой-то благополучной незаметностью перешедшей в разряд так называемой бытовой прозы. Дело доходит, действительно, до смешного, когда современный мещанин описывается чуть ли не со слезами умиления. Если же говорить серьезно, то литература утеряла, за редким исключением, утратила критический подход, критическое отношение к мещанству. Штампуя стереотипы, она непроизвольно закрепляет жизненные права и принципы мещанства.
Есть ли и в чем принципиальная новизна в изображении мещанства В. Беловым? В том, прежде всего, что он критически осмыслил и вскрыл деструктивную сущность современного мещанства, представляющую большую, чем мы думаем, опасность как для одной, отдельно взятой личности, так и для общества в целом. В. Белов и увидел, и показал, что современным мещанством можно манипулировать. Открытие, достойное и художника, и философа! И именно поэтому писатель не рассматривает мещанство как самостоятельно антиобщественное явление– с чем литература уже свыклась, – он рассматривает мещанство как проявлениематериального, социального, духовного и идеологического противоборства двух систем, как неотъемлемую составную частьмирового зла. Зла, о котором жаждущий справедливости Иванов говорил: «Существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила… И мало кто сознательно выступает против нее.»
Героями В. Белова мировое зло осмысливается и в житейском, и в философском плане. Оно предстает на страницах романа и в абстрактных категориях, ассоциируясь по общепринятой в мировом искусстве символике с дьяволом, темной бесовской силой, искушающей человека; и в болевой для народа конкретике свершений, уже не всегда поправимых, с горестными, увы, и печальными для судеб нации и Отечества последствиями, и в конкретных носителях зла: весьма колоритен в этом смысле прозванный «идущим впереди» Миша Бриш – образ поистине разрушительной силы.
Глубоко выстрадано и по самому крупному счету потерь оплачено Дмитрием Медведевым открытие этих простых и небезобидных истин, обнародование которых, по очевидной логике, должно вызывать негодование тех, кто выдает ложь за правду, правду – за хулу, критику – за навет.
«Мировое зло, – говорит он, – прячется в искусственно созданных противопоставлениях. Экономических, культурных, национальных. Принцип „разделяй и властвуй“ действует безотказно. Он незаменим не только относительно людей, но и относительно времени. Даже время мы разделили на прошлое и будущее! Настоящего как бы не существует, и это позволяет… дьяволу придумывать и внедрять любые теории, любые методы. Например? Например, разрушение последовательности, Оно проходит всегда безнаказанно, потому что результаты сказываются намного позже…»
Что же впереди? Впереди – реальная угроза остаться без будущего. Сама мысль об этом, ее развитие и художественное воплощение в романе не лишены противоречий. Негоже игнорировать их, в них надо разобраться, по мере возможности отсеять зерна от плевел, памятуя, что через их преодоление идут и герои романа – тот же Славка Зуев, реставрирующий прошлое в моделях кораблей, или Иванов, вставший на пути Бриша, чтобы не дать ему отлучить сына Медведева, Ромку, от отца. Кстати, все это происходит в настоящем времениромана. Из нашего настоящего, из сегодняшнего дня друзья Медведева тянут связующие нити и к прошлому, и к будущему. И уже поэтому нельзя, например, безоговорочно признать утверждение, что настоящего для нас как бы не существует…
Иное дело, что в массе своей мы бываем наплевательски равнодушны ко всему, что творится вокруг. Часто ли мы задумываемся, в текучке буден, в суете, над ходом жизни, смыслом бытия и назначения человека, и почему это «бесы всегда ругают прошлое и хвалят будущее», отчего оно для них «вне критики».
Преднамеренное искажение принципа последовательности, по чьей бы подсказке и чьими бы руками оно ни совершалось, имеет далеко идущие последствия и цели. Саженец, не посаженный сегодня, не даст плодов завтра. Стоит оглянуться, задуматься, – отчего так быстро оскудевают наши природные богатства, отчего мелеют и становятся затхлыми некогда быстрые и полноводные реки, отчего исчезают с лика земли ее глаза – чистые, светлые озера, отчего так бесхозяйственно и бесстрастно повырублены леса, осушены болота, перепаханы поймы, отчего стерты в пыль древние памятники, отчего и кто отнял собственные имена городов, оставленных нам в наследство, отчего не складывает народ и не поет своих песен, отчего живая культура народа заменяется эрзацем, отчего процветают взяточничество, воровство и изощренных форм мимикрии и выживаемости достиг бюрократизм, отчего, наконец, когда во всем этом отыскиваются причины и объясняется вред, не находится виноватых? Не оттого ли, что обезличка, безответственность, круговая порука во многих случаях деформировали законность и демократию.
Список потерь, по сравнению с тем счетом, который предъявляют прежде всего себе, своему времени герои романа В. Белова, далеко не полон. Но какая глубокая боль за этим! И как же при этом «сохранить совесть, будучи сильным и независимым?» – вопрос, собственно, обращен к нам, к каждому отдельно и ко всем вместе.
Кто-то сказал, что противоречия создают образ. Художественный образ. Может быть, это и так. Но можно ли избежать заблуждений, если быть сразу и консерватором, и ретроградом, и максималистом, и резонером, «прозревающим будущее»? Это особенно очевидно, когда Медведев ополчается на технический прогресс. В. Белов здесь сам оказывается во власти героя. Созданный им характер настолько выразителен и могуч, настолько все захватывает и подчиняет себе, что писателю не удается верно соотнести тезу и антитезу. Вот хотя бы при противопоставлении, вольном или невольном, деревни городу, противопоставлении, исходящем из принципа самообеспечения и выживаемости деревни. На первый взгляд, в каких-то частных случаях верно, что крестьянская изба «способна на длительное самообеспеченное существование. Причем не только во время войны. Поэтому так яростно и уничтожаются во всем мире крестьянские хижины!» Но по этой логике колесо истории должно повернуть вспять. При этом как бы забыто, упущено из виду, что деревня современная, привязанная к электрическим проводам, подключенная к газовым трубам, самообеспечивающая себя нередко магазинным хлебом и молоком, вряд ли способна на длительное автономное плавание.
Скорее уж крестьянские избы уничтожаются по всему миру как символ всякой национальной самобытности, как ячейка генетической памяти психо-физических и духовно-нравственных свойств нации, обеспечивающих ее самобытность и жизнестойкость во времени.
В то же время альтернатива выходящему из повиновения техническому прогрессу, безудержному росту мегаполисов и т. п. видится не в безоглядном бегстве назад, а в соединении общих усилий для того, чтобы «насилие над природой» не выходило «из-под нравственного контроля», в установлении человеком такого контроля и над собой, над своей судьбой и историей. В противном случае смертоносный фантом термояда не пощадит ни отдельный фрегат, ни целую флотилию крестьянских изб.
Это частное противоречие (или утверждение, с которым читатель вправе не согласиться) не снижает значения и не разрушает четкой последовательности автора в утверждении нравственно несущей мысли романа о связи, о соединении времен. Эмоциональные и трезвые суждения Жени Грузя, поразившие Медведева сходством с собственными мыслями, все ставят на свои места. «Опасность идеализации прошлого есть, но она несоизмерима с идеализацией будущего». Плохо, что еще в недалеком прошлом мы «жили так, словно нам никогда не будет конца», мы романтически грезили о будущем, не замечая, как беспечно порой «отрекались от своего настоящего, то есть от самих себя». Теперь, понимая это, легко впасть в «другую крайность, решив, что впереди у нас ничего уже нет».
Нет, всё впереди,только чужой дядя счастливое будущее на блюдечке нам не преподнесет, – свое будущее надо строить самим, терпеливо и настойчиво укрепляя фундамент прошлого и стены настоящего.
Может сложиться ощущение, что роман В. Белова «Всё впереди» сгущает краски, излишне драматизирует общественную ситуацию, а голос автора слишком требователен к современникам… Да, такое ощущение сложиться может, но это – при необъективном, в лучшем случае – беглом, торопливом прочтении романа. Сам жанр романа философского обязывает к чтению неспешному, вдумчивому, с карандашиком. Ведь роман – в духе времени, полон взыскующих истин, далек от идеализации как наших достоинств, так и недостатков. К самому характеру такой прозы еще надо привыкать и привыкать, и многое в романе, возможно, откроется глубже, полнее, значительней будущим поколениям.
Вероятно, современный философский роман не может не быть романом политическим. Роман В. Белова, написанный в эмоционально-сдержанной манере, показывает не просто противоборство философских идей, но их зацепление с глобального масштаба доктринами экспансионизма, рассказывает о том, о чем политики, философы да и просто неглупые люди давно догадывались или знали точно – об агрессии, ведущейся тайными средствами против нашей страны и стран социализма. Агрессии нравственного разложения, агрессии релятивизма и извращенности, развязанной наиболее реакционными силами международного империализма.
Тьма тьмы, не брезгуя в выборе средств, работает против нас: лидируют, задают тон фашизм, сионизм, масонство, космополитизм – все боевые отряды империализма, резервирующие за собой идею и функцию мирового господства. Их излюбленный инструмент, наиболее пагубное выражение мирового зла – в «мерзости организованных общественных тайн» в тайных и нетайных организациях, провоцирующих «раздвоенность» личности, служение дьяволу с маской Христа на лице. Что может быть для человечества унизительнее такого физического, да и духовного рабства!..
Самый несправедливый и пагубный упрек, который лишь преднамеренно может быть брошен автору, это обвинение его в антисемитизме, что, может, не преминут сделать буржуазные писаки. Этот демагогический прием хорошо отработан буржуа и сионистами всего мира. Кричи громче: «Держи вора!» – и не будешь пойман! Бывает, мы попадаем на удочку, когда во вред против нас используют наше же собственное оружие: идею интернационализма, братства, испытанной дружбы советских народов. Схема обвинений весьма примитивна: если автор ввел в произведение отрицательный персонаж и дал ему еврейскую фамилию, то это означает, что он порочит не одного Мишу Бриша, а всех евреев сразу. Абсурдно. Ведь никто не говорит, к примеру, что Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Чехов… опорочили русский народ, хотя среди их персонажей достаточно глупцов, проходимцев, самодуров и подонков.
Будем реалистами. Известно, тысячи евреев покинули в последние годы Советский Союз из желания, как они утверждали, воссоединиться с тельавивскими родственниками. И ехали отсюда не всегда с пустыми руками. Иначе траты на них не возмещались бы из фондов контор по «перекачке умов» или антисоветских пропагандистских центров. Теперь многие из них, обманутые, хлебнувшие лиха, возвращаются. Хотя вот Бриш, каким он показан в романе, вряд ли вернется, если только таковым не будет задание заокеанских боссов, – о подобном случае рассказывалось в «Литературной газете» от 26 ноября 1986 года в статье «За взятку через океан и обратно». Наладив контакт с «французским одесситом» Мирским, Бриш явно нарабатывает себе «капитал» для той, другой жизни. В. Белов говорит об этом не в лоб, и не столько даже намеками, сколько поведенческими стереотипами героя, – прием, скажем прямо, не самый выразительный, но свидетельствующий о максимально возможной по отношению к отрицательному персонажу тактичности и объективности писателя.
Не исключено, разумеется, что в ближайшей перспективе затея Бриша с Колпачным переулком, с получением выездной визы в какой-нибудь Арканзас, сорвется. Тут решать будет закон. Но дело даже не в этом. Дело в том, что сущность натуры Бриша, а таковым может быть подлец любой национальности, проявляющейся в заданности намерений, в смоделированном им и осуществленном крушении семьи Медведевых, в создании провокационных ситуаций, от попыток «управлять» поведением и поступками того же Медведева или Иванова до расправы над ними за непослушание, – все указывает на двойственность личности, на служение ее силам и целям зла.
Фигура Бриша на все в романе бросает свою тень. Он нигилист по натуре. Живое вокруг него увядает, меркнет, всё, подчинившееся ему, становится рационалистически рассудочным. Удивительно, но он, кажущийся воплощением благополучия, никому не несет радости, даже себе. И сколько света вокруг, сколько деятельной энергии исходит от Медведева, хотя его-то судьба от внешнего благополучия далека!
Перед нами герои нравственно разных полярностей. И это примечательно и важно не только для идейного понимания романа, но и для понимания его художественной природы.
Говоря объективно, и не вставая в позу обиженных за русский народ, с противоречиями и недостатками, увиденными критикой и обращенными к таким персонажам, как Медведев и Иванов (исключая, разумеется, заведомую клевету на них), можно согласиться. Даже следует! Да, это далеко не безгрешные ангелы. Да, они несут ответственность за то зло в романе, которое видели и которое не сумели или не захотели предотвратить. Да, они мещане, и оттого так близки по типу поведения, по фразеологии даже, по логике поступков тому самому Бришу, Михаилу Георгиевичу, негативную сущность которого ряду критиков хотелось бы опровергнуть, да только делают они это некорректно: Бриш плохой? А у Медведева, дескать, тоже рожа кривая…
Противоречия здесь нет, тем более, что речь не идет о примитивном делении героев на положительных и отрицательных, на плохих и хороших. Но если в романе, от первой ко второй книге, раскрытие образа Бриша дается по восходящей в русле одного и того же характера, одного и того же сознания, подчиненных, в совокупности, неизменной заданности (а определенная социальная среда слепила этот тип еще в школьные годы героя, позднее, – так уж судьба благоволила Бришу, – вместе с опытом борьбы за свое место в жизни шло накопление и отработка приемов, методов, средств достижения цели, с годами все более циничных и изощренных), то Медведеву и Иванову судьба предоставила возможность не только переосмыслить свое жизненное назначение, но и изменить характер, тип поведения.
Мы уже говорили, что роман «Всё впереди» – произведение по своему пафосу и содержанию откровенно антимещанское. Это можно утверждать однозначно даже в том случае, если бы кроме развенчания мещанства и вскрытия его деструктивной сущности на примерах Любы и Бриша в романе ничего больше не было. Но В. Белов и тут остался верен себе, верен всегда нравственно-созидательным принципам своего творчества. Его и сила, и слабость, как художника, в том, что он не способен разрушать в творчестве, он может только строить. Грубо говоря, В. Белов едва ли не за шиворот берет Медведева и Иванова и выволакивает их из засасывающего болота., И роман становится антимещанским уже потому, что во вчерашних обывателях от науки открывается лицо нового времени – герои нравственно и философски прозревшие, готовые принять на себя, а не сваливать на кого-то, ответственность за настоящее, за наги день прежде всего.
Прибегая к романной метафоричности, можно сказать, что герои В. Белова укоренились во времени и, значит, обрели связь с народом. В этом именно контексте сравнение медведевской геральдики с родословным деревом, что ненадолго задержало его внимание в юности, теперь обретает более строгую и значимую образность, вещественность, мыслеемкость. То родословное дерево, как мы помним, – «обнаружило странное свойство: оно росло как бы в обратную сторону, переворачивалось с ног на голову, крона преобразовывалась в систему корней». Но разве не так и в жизни: вчера еще мы были молоды, веселы, беззаботны, ветер играл нами, как зеленой листвой, а вот уже и от нас пошли побеги, отросточки, и сами укореняемся глубже, давая простор другим?! И понимаем: чем прочнее и раньше врастаем корнями в жизнь, тем меньше возможностей и соблазнов испохабиться, превратиться в некое «промежуточное» существо между прошлым и будущим.
Конечно, так хотелось бы и так славно было бы закончить разговор о романе на мажорной, радостной ноте… Увы, это был бы едва ли не самый печальный вариант прочтения В. Белова. Но что же тогда не дает покоя, заставляет вновь и вновь возвращаться к понятым, кажется, и понятным «жаждущему справедливости» Иванову и «прозревающему будущее» Медведеву?
Не это ли: гражданственно-патриотическая устремленность обоих героев сводится, в общем-то, к простой, но оттого не менее значимой для всех нас истине. Истине взыскующей: если в жизни немало грязи, пошлости, мерзости, если мы понимаем, что кто-то должен бороться с сатанинским злом и кто-то должен быть в этой жизни порядочным, – то кто это, если не мы?!
Кто, если не мы?
Возможно, это и есть стержневой философско-нравственный постулат, к которому приходят герои В. Белова, он сам, и мы, его читатели.
В противоречие с этим выводом, в эмоциональное, видимо, противоречие, до боли в сердце, входит последняя, заключительная сцена романа, диктующая и основной вопрос – что впереди?
Между Ивановым и Медведевым происходит здесь крупная ссора из-за детей Медведева: позволить им уехать с Бришем из страны или воспрепятствовать этому. Медведев еще не решил. Иванов негодует:
«—.. Ты предал своих детей!
– Прекрати, говорю тебе! В гневе мы теряем остатки мужества.
– И когда это ты научился говорить афоризмами? Залюбуешься… Это самое сделало тебя таким… жалким?..
– Замолчи! – Медведев остановился и побелел. – Или я врежу тебе.
– Я сам тебе врежу! – тихо сквозь зубы произнес Иванов и, сжав кулаки, напрягая челюсти, придвинулся ближе.
Оба замерли. Они сверлили, пронизывали друг друга глазами. Их обходили, на них оглядывались, а они стояли, готовые броситься друг на друга. Это было как раз посредине моста…
И Москва шумела на двух своих берегах».
Москва?! Река! Или город?! Или и то, и другое?. Опять символ, опять метафора – граница разрыва и соединения.
Не хочется прибегать к банальным эпитетам, перечислять имена писателей, с философско-художественными достоинствами прозы которых можно сравнить трагическое звучание и этой последней сцены, и всего романа В. Белова. Но вот в цеховых своих спорах, и видимо, в запальчивости обиды на наших редакторов, мы, бывает, говорим, что появись сейчас Достоевский со всей наготой правды и боли в его романах, – нет, не напечатали бы. Не поняли бы, не оценили, побоялись бы… Теперь, после В. Белова, сомневаться грешно: приди и Достоевский – напечатают! Опубликуют.
А сцена на мосту – это извечная трагическая болезнь русской интеллигенции и русской народности в литературе вообще – разобщенность. Со времен «Слова о полку Игореве» призывает народ своих князей к единению, а мы?.. Мятущиеся, сомневающиеся, страдающие, упивающиеся своей сострадательностью, и так любящие себя, себя, себя, что с кулаками друг на друга готовы, когда и надо-то всего малость – вместе идти. Вместе радеть за Отчизну любезную.
И в философском плане это единственный путь, не позволяющий Бришу оседлать третьего скакуна, ту самую «белую лошадь», что, в конце концов, вполне логично трансформируется в образной структуре романа в приснопамятного троянского коня…
«Всё впереди» – это роман контрастов. Тени здесь тем гуще, резче, чем ярче падающий на них свет. Никогда прежде, при всей выразительности языка, образности и пластичности прозы В. Белова, ему не удавалось столь гармоническое соотношение частей и противоположностей, частей и целого, и распределение в этом соотношении светотени по закону золотого сечения искусства.
Первая часть романа зримо противопоставлена второй, с какой стороны ни взглянуть. Завязка – развязке. Мещанское бытие – антимещанскому протесту. Подозрения – убеждениям. Победы – поражениям и наоборот. И даже в восприятии романа в целом это внутреннее противостояние частей, созданное писателем вполне осознанно, играет свою роль: первою частью он вовлекает читателя в стихию внешне спокойной, ироничной, становящейся постепенно все более напряженной нравственно-философской прозы – это штиль едва всколыхнувшегося перед грозой моря; во второй части – накал борьбы ураганной силы – борьбы идей, эмоций, чувств, поиск спасительной лодки, чтобы найти свой берег, добраться до него…
Несущая форма духовного бытия народа и литературы – язык – выступает в романе в столь резкой контрастности, тождественной всякий раз строго взвешенному и продуманному замыслу автора, что невольно приходит мысль о найденном магическом перстне русской словесности… А впрочем, нет, все гораздо проще: не будь В. Белова с его «Привычным делом», «Канунами», «Ладом», даже с его «Речными излуками», не говоря уже о «Воспитании по доктору Споку», – вряд ли мы имели бы и «Всё впереди» с его осязаемой, соответствующей материалу жизни, пластичностью, гибкостью и выразительностью языка.
Роман дает любопытную возможность сравнить (и, думается, сделано это умышленно!), как меняется язык в соответствии с задачей автора при описании, в сущности, одного и того же предмета – например, видения белой лошади Ивановым.
«Не желая спугивать необычно отрадное свое состояние, Иванов тихонько вылез из машины и ступил ближе к туману и полю. Звуки не стали его преследовать. Он остановился и вдруг вдалеке увидел белую, скорее всего цыганскую, лошадь. Она щипала траву и была намного белее тумана. И все это – сочетание тумана и прекрасных звуков, видение белой лошади и запах талой земли – обескураживало, заставляло вспоминать нечто необыкновенное и забытое, но, по-видимому, самое главное. Но что же в жизни самое главное?»
А вот – та же лошадь, но совсем иное состояние Иванова, да и Люба, с которой ассоциативно вспоминается лошадь, уже совсем другая для него.
«Белая лошадь стояла в глазах. Белая лошадь расплывается в сером тумане! Он, жаждущий справедливости Иванов, слышал ее ночной топот и ржанье. Она ржала, когда останавливалась, эта Белая лошадь. „Ржала, ржать“. Слово утратило свою первоначальную чистоту, оно стало выражением цинизма. Неужели дурная судьба преследует даже слова?..»
И едва ли не как пояснение к произвольно выбранному нами тексту для сравнения – мнение Медведева, которое следовало бы адресовать критикам, отказывающим автору и роману в привычном «беловском» языке, либо вообще людям, не чувствующим слова: «полнокровными словами выражаются полнокровные и явления, а выхолощенный язык превосходно отражает дурные свойства самой жизни».
Движение ведущей мысли романа – от «духовной импотенции» до «уважения к великим человеческим тайнам», уважения, ставшего нормальным медведевским состоянием, равно как и все художественное развитие образов романа, так же подчинено золотому сечению искусства.
Взять хотя бы семейную пару Зуевых. Вячеслав и Наталья, при всей их противоречивости, воспринимаются как целое, как единство светлого и темного, переданное в невообразимой гамме контрастов и переходов. Эту целостность подчеркивает и придает ей высокий смысл дело Зуева – создание копий ушедших кораблей. Обратимся же к описанию этого дела, ставшего смыслом зуевской жизни:
«Зуев жил благодаря своим ретроспективным созданиям. Вначале они выплывали из прошлого зыбкими волнующими видениями, затем, после долгих поисков нужных книг и переписки со знающими людьми, воплощались над его верстаком в полные смысла, но еще мертвые медные, деревянные и веревочные детали. Наконец эти детали соединялись в одно целое и становились живыми. Единство их поглощало, принимало в себя утомительную множественность, рождая взамен целостный образ».
Но ведь в этой, последней, фразе еще и целая эстетическая концепция, закон, полностью распространяемый и на роман «Всё впереди»!
Принцип уравновешенности и гармонии раскрывается и в описании Москвы, которая из формального места действия стала полноценным художественным образом романа, действующим лицом, а отнюдь не искореженным противоречиями мегаполисом, лицом, одухотворенным писательскою любовью и любовью его героев. Надо думать, создание именно такого образа не было творческой самоцелью автора. Не одно лишь державное положение столицы, но и нравственная причинность связывает ее в нашем сознании с судьбами Отечества и героев романа. И может быть, глубочайший, трагического финала достойный подтекст, приоткрывающий эту связь нашему пониманию, сокрыт в одной фразе романа – в сцене, следующей после посещения Любой райисполкома, где решалась судьба Ромки, после того, как Люба с сыном ушла, не оглядываясь, а Иванову вдруг показалось, что если ее окликнуть, то она остановится, повернется и бросится с сыном назад, к Медведеву, но ее никто не окликнул, – автор заключает: «Москва поглотила Любу вместе с плачущим мальчиком».
Говорить о романе можно еще и еще. Тут каждая страница дает пищу для ищущего сердца и жаждущего ума. Нам же хочется завершить разговор мыслью о том, во имя чего роман написан, тем более, что мысль эта перекликается со смыслом наших деяний, нашей жизни.
Проходя мимо стражей порядка у входа в Третьяковскую галерею, Дмитрий Медведев говорит им:
«Салус попули супрема лекс эсто!»
Он шел с Верой, дочерью, шел со своим счастьем, своей надеждой, своим прошлым, настоящим и будущим, шел с новым поколением, для которого, как завет, прозвучали те же слова на русском:
«Благо народа да будет высшим законом».
И Москва, Москва шумела на двух своих берегах…
Вячеслав Горбачев
О романе Василия Белова «Всё впереди» можно прочитать статьи и других авторов:
Кучкина О. Странная литература (Правда, 1986, 2 октября).
Лакшин В. По правде говоря… (Романы, о которых спорят). (Известия, 1986, 2 и 3 декабря).
Ульяшов П. Каков же итог? (Литературная Россия, 1986, 5 декабря). Шевелева И. Необходимость выбора (Молодая гвардия, 1986, № 12).
