Текст книги "Все впереди"
Автор книги: Василий Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
– Я зайду к нему. Проведите музыкальный сеанс без меня. И если можно, смените пластинку.
Иванов поморщился. Его борьба с медицинскими терминами, наверное, выглядела донкихотством. Больница была больницей. Записи в журнале дежурств вновь со всей силой подтвердили правоту дежурной сестры.
Итак, больной, который не спал. Алкогольное отравление удалось ликвидировать довольно быстро. Физическое состояние более или менее в норме. А вот душевное… Нарколог перестал удивляться разнообразию всевозможных синдромов и фобий, связанных с хроническим пьянством. Конечно, синдром ревности по-прежнему занимает в их числе первое место. Большинство классических алкоголиков щеголяет с этим синдромом, но иногда он угнетен, задвинут в отдельный угол сознания, и место его занято новейшей фобией. Больной из третьей палаты ждет по ночам водородной вспышки… Почему именно по ночам? Вероятно, потому, что днем вспышка была бы менее яркой. Иванову было не ясно, что появилось вначале: бессонница, вызванная алкогольной интоксикацией, или страх атомной катастрофы, вызванный бессонницей. Вновь корреляция. И что ни толкуй, а без медицинских терминов ни туда ни сюда… Кстати, разве не реальна сама возможность атомной вспышки? Больной из третьей палаты вправе считать ненормальным не себя, а других. Тех, кто, по сути дела, задвинул атомные грибы в область фантастики…
Размышления Иванова были прерваны каким-то необычным шумом. Нарколог вышел вначале в прихожую, затем приоткрыл дверь в коридор. У входа в одну из палат громко выяснялись какие-то отношения, сестра тщетно пыталась установить тишину.
«Опять этот бритый профессор…» – улыбнулся Иванов. В ту же минуту нарколог стал свидетелем редкого происшествия. Человек в домашней пижаме и в тапочках вырвался из окружения и кинулся бежать в направлении ивановского кабинета. Бежал он так проворно, что несколько более молодых преследователей не успевали за ним. Иванов пропустил профессора в кабинет, прикрыл дверь и встал на пути двух недавно поступивших лимитчиков:
– В чем дело?
Они, ни слова не говоря, моментально сбавили пыл. Развернулись и один за другим, словно набезобразничавшие мальчишки, шлепая тапочками, удалились. «Опять не могли решить крестьянский вопрос, – подумал Иванов. – Профессор слишком буквально толкует основы политэкономии».
– Александр Николаевич? – услышал Иванов громкий шепот. Профессор выглядывал в приоткрытую дверь ивановского кабинета. – Они ушли? Этим хулиганам не место в приличной больнице. Их место в другом месте.
Иванов вошел в кабинет. Увидев испуганное лицо и белый глянец черепа, нарколог повернул ключ в дверях. Только после этого пациент успокоился.
– Понимаете, эти мерзавцы хотели меня бить! – сказал профессор.
– За что же? – Иванов покашлял, чтобы не расхохотаться.
– Александр Николаевич, помните, мы были с вами во Франции? Я им целое утро доказываю! Вандея и Дон одного и того же порядка, что кулацкая идеология…
– …довела до кулачного боя! – прервал Иванов. – Прямо в коридоре больницы!
– Шутки шутками, Александр Николаевич, но я уже не в том возрасте, чтобы драться. Они ушли?
– Идемте, я вас провожу…
Шуаны, или соседи профессора по палате, дружно приветствовали доктора. Надо было срочно заняться ими. Но Иванов ждал аналитических результатов. Он еще раз успокоил профессора и предупредил его обидчиков, что при первом же замечании выпишет из больницы.
– У вас разве больница? Мне говорили, что санаторий! – подковырнул один из парней.
«Еще один быстроумец», – не отвечая, подумал Иванов.
Оставшись без поддержки, бритый профессор опасливо огляделся и… пошел было вслед за наркологом, но один из лимитчиков загородил ему дверь.
– Что? – снова перепугался профессор. – Почему вы меня не пропускаете? Что вам надо?
– Чш! – парень приставил палец к губам. – Вы арестованы! Предъявите документы. Если вы настоящий профессор, мы не будем вас задерживать. А если поддельный… Справочку, справочку! Живо!
Только теперь бритый профессор начал понимать особенности рабочего юмора. «Все живые организмы имеют дырочку для клизмы», – пропел лимитчик. Он уже пробовал плясать чечетку. Бритый профессор глядел на него с восхищением и страхом.
Везде имелись свои лицедеи, уж так издавна повелось в столице, почему бы не быть им и в среде лимитчиков? Впрочем, в профессорской палате из этого нового московского сословия имелось всего двое. Сухощавый брюнет, сосед профессора по тумбочке, он же мастер одного из заводов, считал себя коренным москвичом. Он редко вступал в разговоры, читал да читал Юлиана Семенова. Даже ночью. Один он на сеансах гипнотерапии никогда не блевал: ведро его, подставляемое к изголовью топчана, всегда выносили сухим. Когда молодой чернобородый гипнотизер после долгих и вкрадчивых внушений переходил наконец на крик и начинал перескакивать от одного к другому, прыская из пульверизатора в рот и в нос этиловым спиртом, мастер только фыркал. Он спокойно садился на топчане и на ощупь искал ногами тапочки. Другие в это время изрыгали остатки больничного завтрака…
После сеансов гипнотерапии лимитчики, не теряя времени, восстанавливали потерянные калории за счет передач. «Боря? – удивлялся артист (может быть, он и был настоящий артист, хотя и работал такелажником). – Ты почему не блюешь? Это же неприлично в конце-то концов. Хоть бы разок нарочно рыгнул, уважил бы чернобородого мага».
Мастер Боря не отвечал. Тогда артист из лимитчиков забывал про домашние помидоры, вскакивал, быстро превращал синий застиранный халат в тогу, выставлял правую ногу вперед и принимал позу римского сенатора. В таком виде ему легче вещалось. Самые крамольные истины, от которых бритый профессор только ежился, ерзал и открякивался, низвергались тогда на слушателей. И даже худощавый брюнет Боря на минуту забывал свое детективно-шпионское чтиво. Но, накидав как бы мимоходом всего, новоявленный диссидент без всякого перехода заканчивал свою лекцию весьма неожиданно: «Скажите, какой смысл обедать и завтракать? Учтите, моему организму тоже нужны белки! Я публично отказываюсь блевать! Подумаешь, гипнозист. Да я его сам загипножу! Пусть не тратит напрасно свой первосортный спирт! Советские люди не допустят, чтобы зеленый змий попал в красную книгу!»
Профессора даже подбрасывало от возмущения. Казалось, он вот-вот побежит куда-то звонить: «Вот вы! Совсем еще молодые люди! По сравнению со мной, конечно! Почему вы-то оказались в больнице?» – «Потому, – отвечал второй лимитчик, носивший рыжие баки. – Потому, что мы идем к своей цели намного быстрее». – «Во-вторых, век космических скоростей, – подхватывал артист. – В-третьих, мы все делаем за двоих, и пьем и вкалываем. За себя и за того парня. А он, понимаешь, спиртом в нос… Да возьми хоть слона и того вытравит! Нет, я чихал на эти сеансы…» – «А сколько у вас заработок? – не унимался профессор. – Вот у вас лично? И что говорит жена, когда не приносите денег?» – «Моя жена старше вашей. Она говорит: я сама заработаю».
Профессору было бы лучше, если б он не начинал разговор о женах. Раз в неделю его навещала супруга, совсем молодая женщина, и артист, не упускал случая подшутить: то ее называл он дочкой, то его называл тятей. Она приходила обычно в то время, когда профессор смотрел в холле телевизор, и сразу у них возникала конфликтная ситуация. В конце встречи супруги начинали кричать друг на друга. «С чего бы это? – задумчиво говорил лимитчик с рыжими баками. – Ну им-то чего не хватает? Ладно, моя орет. А эта чего шипит? Как шина проколотая». Артист терпеливо объяснял, отчего злится профессорская жена: «Ты что, не видишь? Он как неопытный новобранец, все патроны расстрелял в молодости. Теперь остался без боеприпасов».
Однажды после того, как профессор посмотрел телевизор, лимитчики решили вылечить его от импотенции..
«Значит, так – дирижировал артист. – Сначала мы его загипнозим… Дальше, ты будешь внушать в левое ухо, а я в правое, так?»
Сухощавый брюнет Боря впервые обратил на них внимание и, отложив Юлиана Семенова, с любопытством слушал: «Усыпляем, после внушаем: вы здоровы, профессор! Как бык! Вам никогда и нигде не надо бояться! Бор-р-ря? Я вижу, ты тоже хочешь участвовать. Ну, втроем-то мы его так загипнозим! Он уснет, как цуцик, никакое сообщение ТАСС не разбудит. А то, понимаешь, моей зарплате завидует… Приготовились!»
Профессор, ничего не подозревая, вернулся из холла, прополоскал у крана искусственные челюсти и улегся в кровать. Артист подсел поближе и начал, не мигая, глядеть ему в глаза. «Что вы так на меня смотрите?» – удивился профессор. «Расслабились! – „гипнотизер“ начал водить ладонями над большой бритой профессорской головой. – Тело расслаблено! Дышите глубже! Хорошо. Вам очень спокойно. Не думайте. Вы ничего не должны думать, вам хорошо. Вы спите. Вы спите. Вы..» – «Да не будет он усыпляться! – не выдержал тот, что с рыжими баками. – Он же часа полтора днем дрыхнул! Так храпел, что дребезжали стекла в окне». Профессор и впрямь «усыпляться» не побежал, побежал жаловаться дежурной сестре…
Такие, либо подобные этому, случаи происходили каждодневно, но сегодня спор между профессором и лимитчиками разгорелся всерьез и без скидок. Артист доказывал: если жена зарабатывает больше мужа, мужу ничего, кроме пивной, и не остается. Жена, если сама не прикладывается, бежит в партком, тогда муж заводится еще больше.
Профессор возразил:
– Возьми и заработай больше жены! На то ты и мужчина.
– Мужчина? – неожиданно заговорил сухощавый брюнет, читавший Юлиана Семенова. – Да ведь у заработка есть потолок! Выше не прыгнешь.
– Вот именно, дорогой профессор, – артист говорил сегодня без всякой иронии. – Как только я сделаю больше, меня – бемс! И срезали. Да еще и нормы выработки пересмотрят.
– По науке, решающее слово за механизацией, – не сдавался профессор. – Нормы пересматриваются только в связи с ростом производительности труда…
– Да бросьте вы со своей наукой! – заговорили все сразу. – Наука…
– Политэкономия? Да? А хлеб по этой науке дешевле сена, это наука?
– А почему мы продаем сырье? Лес, нефть, газ? И руду тоже продаем. А оттуда-то что везем? Хлеб да синтетику на золото. Это наука?
– Да если хочешь знать, – заключил лимитчик с рыжими баками, – мы и в больнице-то из-за твоей политэкономии.
– Это еще почему? – удивился бритый профессор. – Ты пьешь, а виновата политэкономия? Ну вот скажи, почему ты пьешь?
– Потому что продают. А ты? – лимитчик перешел на «ты» еще прежде профессора. – Ежели я не буду пить, твою зарплату придется срезать.
Профессор опять побежал, вернее, пошел скорым шагом жаловаться.
– Александр Николаевич, – поймал он Иванова в коридоре. – Я еще раз прошу оградить меня от хулиганских действий! Они просто оскорбляют меня…
– Что вы хотите? – тихо и не очень любезно спросил торопившийся нарколог.
– Переведите меня в другую палату.
– Хорошо, мы учтем вашу просьбу.
– Вы понимаете, они все трое против меня. И не только против меня, они…
Иванов не успел дослушать профессора. В это время сестра сообщила, что внизу в вестибюле его спрашивает какой-то Медведев.
Иванов быстро спустился на первый этаж. Своим ключом открыл дверь в вестибюль. Медведев ждал у входа вместе с молодым человеком, находящимся в сомнамбулическом состоянии. Медведев сказал:
– Виктор, ты согласен поговорить с врачом? Это Александр Николаевич, мой давний знакомый. Помнишь, он приезжал к нам?
Виктор молча, равнодушно пожал плечами. У него был вид изнуренного человека, который силится что-то припомнить и никак не может.
На ключ закрывая за собой все двери, Иванов привел посетителей в свой кабинет.
На вопросы Виктор отвечал рассеянно и односложно, говорил только «да» и «нет». Иванов понял, что больной даже не вникал в эти вопросы, и заговорил о нем в третьем лице:
– А что, если оставить его у нас? Посмотрим, обследуем. А там видно будет.
Медведев был поражен тем, что о человеке говорится, как об отсутствующем. Виктор молчал, он и впрямь отсутствовал. Но почему он усмехнулся, когда Медведев подал наркологу его паспорт и направление милиции? Эту странную усмешку заметил, конечно, и нарколог, но, видимо, не придал ей ровно никакого значения.
– Ему иногда бывает смешно! – в сердцах сказал Медведев, кивая в сторону Виктора. – А мне не до смеха.
– Что, сушилку вы не достроили? – спросил Иванов и нажал на кнопку. Он вызвал сестру.
– Уже опробована. Витя… Ты согласен лечиться? Не сбежишь? Я буду тебя навещать…
Виктор опять долго не мог понять, чего от него хотят. Он покорно пошел в приемный покой.
– Подожди, у меня есть к тебе дело, – остановил Иванов Медведева, когда тот хотел уйти. – Я скоро…
Иванов вернулся через двадцать минут. Медведев сидел на диване и нервно листал лекцию Жданова:
– Саша, откуда это у тебя? Извини, взял без разрешения.
– Прислали ребята из Сибири.
– Ты можешь перечислить главные признаки развитого алкоголизма?
– Могу, но не буду. Это долго и скучно.
– Тогда ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос. Алкоголь относится к разряду наркотиков?
– Смотря кем, – усмехаясь, сказал Иванов. – Всемирная организация здравоохранения считает, что это наркотик, а Институт имени Сербского не считает.
– Мне все ясно. Теперь понятно, почему все эти голоса помалкивают насчет нашего пьянства.
– Зато о правах так называемого человека долдонят день и ночь.
– Потрясающе! – Медведев стремительно просматривал какой-то справочник. – И все эти права сводятся у них практически к одному: к свободе передвижения. Иными словами, к открытым границам… Но куда и зачем уезжать, например, нашим дояркам и трактористам? Для них важны совсем другие права…
Однако нарколог, продолжая тему, гнул свое:
– Дмитрий Андреевич, скажи, что и сколько имеют право пить ваши доярки? Я уж не спрашиваю о трактористах..
– Я бы не сказал, что они трезвенницы! – засмеялся Медведев.
– Ты вот смеешься… А еще президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорей развалятся. Выродятся, не надо никакой водородной войны…
– Джон Кеннеди? Не может быть! Откуда у тебя такие сведения? Единственный президент, которого я хоть сколько-то уважал. Может, не он?
– Он, он, успокойся. То есть и он тоже. Вместе с Никсоном, с Джонсоном.
Иванов прошел по диагонали своего квадратного кабинета, паркет под ним слегка поскрипывал. Медведев раскрыл еще одну книгу и прочел вслух:
– «…Немотивированные приступы злобной тоски сочетались с двигательным беспокойством, с аффектами гнева и ярости, состояние больных могло напоминать меланхолический раптус, проявляющийся в раздражительной тоске…» Что такое «раптус»? Ты сам-то читаешь эти опусы? – Медведев продолжал цитировать: – «Больные правильно оценивали окружающее, но эта оценка была крайне односторонней, воспринимались лишь события и факты, имеющие лишь непосредственное отношение к больным… Из окружающей действительности выбиралось только то, что импонировало эмоциональной настроенности, имело ближайшее отношение к самым интимным чувствам и переживаниям…» – Медведев рассмеялся: – Ничего себе! А что должно им импонировать? Забастовка английских шахтеров?
– Не ломай голову. Вот попадешь сюда, сразу узнаешь, что тебе импонирует.
Медведев задумался. Потом спросил:
– Как ты думаешь? Что с Виктором?
– Пока ничего не могу сказать. Я покажу его специалисту. Обследуем, выясним…
Медведев встал, собираясь уйти:
– Ты что-то хотел сказать? Доканывай!
– Хочу выступить в роли доносчика. – Иванов присел на диван. – Или старой-престарой сплетницы..
Медведев ждал со спокойной улыбкой.
– Ты видишься с сыном? – спросил Иванов.
– Саша, я не видел его ни разу в жизни…
Иванов раскаялся в том, что завел такой разговор.
Но деться было уже некуда.
– С дочерью я встречаюсь, – продолжал Медведев. – Сейчас она уехала в Прибалтику на экскурсию.
– Ты в этом уверен?
– В чем?
– Ну, в том, что уехала… Я видел ее сегодня утром, – Иванов отвернулся к окну.
Медведев вспыхнул:
– Спасибо. Я понял.
– И еще учти, пожалуйста, вот что: в органах попечительства ты числишься как пьяница и рецидивист. Информация точная. Приятельница моей жены работает в райисполкоме.
– Может, я и китайский шпион? – горько улыбнулся Медведев. Он резко повернулся, стряхивая какое-то оцепенение. – Ладно. Сделай для Виктора что в твоих силах. Пока!
Иванов едва успел попрощаться с ним за руку. Пожалуй, это все-таки лучше, чем ничего ему не рассказывать. Иванову было известно значительно больше. Нарколог искренне жалел Медведева. Наивный человек, ему сообщают по телефону, что дочка уехала на экскурсию, и он верит…
Иванов горячо любил поздних своих сыновей, к детям сестры его даже ревновала жена. Он видел, как пьющие мужчины то и дело бросали детей, как словно бы походя жены бросали мужчин, как всё, буквально всё везде оборачивалось против детей! Со времени похорон зятя, где Иванов снова встретил Медведева, медведевские невзгоды воспринимались наркологом как свои собственные. Его не устраивало излишнее, как он считал, спокойствие Медведева относительно сына и дочери, а самоуверенность Михаила Георгиевича просто раздражала…
Пожалуй, это раздражение началось еще с того времени, когда Бриш женился. Оказывается, развод совершается без суда со всеми, кто осужден на срок более трех лет. Тогда Иванов впервые столкнулся с брачной юриспруденцией. Усыновление Михаилом Георгиевичем детей Медведева он воспринял как личное оскорбление. Законным ли было это усыновление? Этот вопрос сильней и сильней тревожил Иванова. «Если этот пентюх, – подумал он про Медведева, – если он сам не в силах бороться за своих детей, что ж, попробуем без него… Пентюх? – Иванов сам удивился такой характеристике. – Нет, Медведев не похож на растяпу, характерец у него тот еще, закваска дай боже. Он не станет стесняться. Тогда в чем дело? Почему он бездействует?»
8
Иванов провел очередную летучку-планерку-оперативку-пятиминутку (термины снашивались, как медные пятаки) и распорядился, чтобы профессора перевели в пятую. «Это вместо телевизора, – подумал он про того, кто лечился в пятой палате. – Пусть смотрится в лысину, она тоже мерцает. А на место профессора надо поселить Виктора. Классовая справедливость окончательно торжествует».
Еще в первой половине дня нарколог покинул свое, как он про себя выражался, богоугодное заведение. До метро он добрался пешком. Толпа поглотила его, втянула в узкое русло эскалаторного потока. Глядя на такой же встречный поток, Иванов старался всмотреться хотя бы в некоторые лица. Но сознание не успевало запечатлеть даже их общее выражение, не говоря уж о психологических тонкостях. И ему вспомнились слова Медведева о дефиците доброты, понижающемся по мере удаления от больших человеческих скопищ. В самом деле, как он, нарколог Иванов, может быть добр к каждому из этих людей? Ведь он не успевает даже вглядеться в каждого. Хорошо, если он сможет быть хотя бы нейтральным. Но ведь и нейтральным остаться в такой толкучке очень трудно. Место, которое ты занимаешь, ждут сразу несколько человек. Пространство, занятое тобой, кислород, вдыхаемый тобой, – все дефицитно в такой толпе… Но самый страшный дефицит – это дефицит времени. Он неминуемо переходит в дефицит доброты, это уж как закон. И тогда люди начинают играть в прятки со своей совестью. Дают, например, взятку, а себя убеждают, что это подарок. Пишут жалобу, получается донос. А когда жалуются на них, то они эти жалобы называют кляузами. Считается добротой обычное подхалимство, партизана называют бандитом, бандита – партизаном. Все навыворот! Иной журналист ругает наркоманов, а практически сообщает технологию приготовления наркотиков. По телевизору ругают буржуазные нравы, показывая обнаженных красоток. И получается, что миллионы подростков жадно смотрят узаконенные стриптизы. Конечно, стриптизы-то уже не от тесноты. Кому-то позарез нужна нравственная анестезия (Иванов считал себя изобретателем этого термина).
Он вспомнил, что на площади Пушкина есть специальный справочный телефон: через него можно выявить адреса юридических консультаций. Будка была не занята. Аппарат работал, и вежливые голоса назвали целых три адреса. Прежде чем заявиться по одному из них, Иванов перекусил в одном из летних кафе. Такая предусмотрительность оказалась совсем не лишней, поскольку в узком коридорчике юридической консультации в ожидании своей очереди сидели человек восемь. Иванов был разочарован, но спросил, кто из них последний. Последнего, как и следовало ожидать, не оказалось, началось долгое выяснение, кто за кем, и тут Иванову уже во второй раз за день стало смешно. «Как-то там мой бритый профессор?» – вспомнил он утреннее событие.
Иванов засек время, когда в кабинет зашла очередная посетительница. (Почему-то большинство пришедших сюда были старики и пожилые женщины.) Она пробыла там более пятнадцати минут. Несложные вычисления загнали его в уныние: получалось, что придется ждать около двух часов. А что, если подняться наверх? Дверей много, а наука одна…
Испытывая почтение, даже некоторую робость перед юридическими званиями, Иванов прошел по верхнему коридору и увидел через открытую дверь чью-то симпатичную секретаршу. Иванову стало слегка жутковато от совершенно неожиданного прилива собственного авантюризма:
– Здравствуйте. Шеф у себя?
– Да, он один, – у секретарши не возникло никаких сомнений относительно личности посетителя. – Войдите.
И нарколог Александр Николаевич Иванов вошел.
За обширным и совершенно пустым столом, поставленным поперек другого длинного стола, сидел седой человек в форме юриста. Он сложил газету, которую читал, и поверх очков с любопытством посмотрел на Иванова. Иванов подумал, что секретарше тоже несдобровать, и поспешно отрекомендовался.
– Садитесь, прошу, – человек встал и указал Иванову место: – Чем могу быть полезным?
– Видите ли, – неуверенно начал врать Иванов. – Я решил обратиться лично к вам, поскольку…
– Слушаю вас.
Нет, Иванов был не такой уж плохой психолог, он знал, что ни угроза, ни лесть не действуют на должность, то бишь на кресло, но стоит обратиться к личности, стоит поставить перед ответом лично его, такого-то, имярек, и угроза или шантаж становятся действенными. Но Иванов использовал сегодня не угрозу, а обычную лесть. Он доложил, как много он наслышан, как долго не решался обратиться и так далее. То, что он тут наплел, было шито белыми нитками, придумано на ходу, это заметил и сам хозяин роскошного кабинета. Но – странное дело! – лесть все равно действовала, причем безотказно. Иванов наконец добрался до сути и заговорил человеческим языком:
– У меня несколько вопросов сразу, лучше будет, если я напишу их на бумаге. Разрешите?
– Пожалуйста.
Иванов моментально получил ослепительно чистый лист лощеной бумаги и написал:
1. Муж находится в заключении:
а) Возможен ли развод без его согласия? И как это делается?
б) Возможно ли усыновление его детей новым мужем и перемена их фамилии? Если да, то как это делается?
2. Первый муж возвращается из заключения и претендует на воспитание своих детей (дочери уже 16 лет, мальчику 8).
3. Можно ли вернуть детям их первую, отцовскую, фамилию и как это делается? Каковы права в этом случае первого и второго мужа?
Человек за столом внимательно прочитал и заговорил, как на собрании:
– Юридически все вопросы сформулированы не очень правильно, однако мне ясно, о чем речь. Итак, первое. Право на усыновление имеют все дееспособные мужчины и женщины, в том числе и тех детей, которые имеют живых родителей.
«…в том числе, мужчины и женщины, – старался вникнуть нарколог, – детей, которые… Что он бубнит?»
Параграф следовал за параграфом, а Иванов усек пока только одно: для усыновления чужого ребенка необходимо письменное согласие родного отца либо его безвестное длительное отсутствие.
Иванов поблагодарил важного юриста и ушел в раздумье. Визит оказался ненужным и скучным. Время потрачено было почти напрасно. Подумалось ему и о том, что рутина везде рутина, будь то в юриспруденции, в медицине или политике, – везде она наводит тоску. Надо выяснить, давал ли Медведев письменное согласие на усыновление. И если нет, то на каких основаниях дети Медведева носят чужую фамилию? И вообще, что можно сделать?
Он решил посидеть на скамье между бронзовым Пушкиным и кинотеатром «Россия». В сквере неожиданно ожил фонтан. Мощные струи вырвались из железных дырок, сразу стало прохладней, золотистая радуга заиграла на солнышке. Увы, курильщики дымили на Иванова слева и справа.
– Наверное, вот так же чувствует себя селедка, когда ее коптят, – сказал Иванов.
Трое ребят, видимо, студенты, с недоумением посмотрели на него. До них не сразу дошел смысл сказанного.
– Гуд бай, папашка! – пришел в себя один из парней. Другой встал и сделал движение бедрами, то самое, что делает женщина, надевая колготки.
– Мы вас не задерживаем, – сказал третий.
Вот так… Конфронтация прямо прет и давит откуда-то, конфликты возникают тут и там, особенно в автобусах. «Куда я еду? – подумал Иванов. – Не надо давать себе обещаний…»
Когда-то Иванов, напрягая зрительную память, мог вызвать пространственный образ города. Теперь он не стал бы даже и пытаться сделать это. Система координат разрушилась, метастазы каменных скопищ расползлись во все стороны на расстояния, не подвластные воображению. «Наверное, как звездные пространства для космонавта, – подумал нарколог. – Понятий север и юг, верх и низ, право и лево не существует». Иванов пытался изловить смутную, всегда ускользающую от него связь этой непредставимости со своими и чужими семейными неурядицами. Да, Медведев прав: нравственный, может быть, даже и социальный дискомфорт (надо ж придумать словечко!) был в явной зависимости от этих неуправляемых городских пространств! Наверное, чем больше людей на единицу пространства, чем теснее они живут в физическом смысле, тем сильней отчужденность…
Иванов сошел на Каляевской, но оказалось, что ехать надо в обратную сторону. Садовое кольцо рычало, отплевывалось и фыркало бензиновым смрадом, как живое. Но он-то знал, что все это, несмотря на ужасающий шум, безлико и равнодушно. Светофоры переключались, как положено. Красный, желтый, зеленый; красный, желтый, зеленый… Ужасающие порции металла, стекла, резины, спекшиеся в рычащие автомобильные сгустки, цепко и плотно облекшие сидящих в кабинах людей, сдвигались по сигналу зеленого глаза, набирали скорость, но, едва разогнавшись, нехотя и с еще более недовольным рычанием останавливались.
И так по всему кольцу, внутри которого копошилось малое кольцо – Бульварное, и все это, вместе взятое, охватывалось другим кольцом – грандиозным кольцом Окружной московской дороги. Окольцованные скопища подземных и поднебесных бетонных ящиков, этих коробок с оконными и дверными дырками, не вмещались в отведенные для них окружности, выпирали и захватывали новые земные пространства…
Автобус восемнадцатого маршрута обогнул скверик у Большого театра, остановился около еще одной юридической консультации. Внизу, в подвале, пахло мочой. Вероятно, по вечерам любители пива иной раз путали двери: рядом с консультацией размещался общественный туалет. Иванов смело вошел в учреждение, решив проконсультироваться вторично. Здесь очередь оказалась еще длиннее.
Он взял бланк регистрационной карточки и хотел его заполнить. Но что писать в третьем пункте? Какую ставить фамилию? Кто потерпевший или истец? Две трети этой обширной цидулины занимали пункты о гонораре: «Количество дней на изучение», «основной гонорар», «гонорар за продолжительность», «командировочные расходы», «оплатить…», «размеры оплаты», «оплачено». Иванов скомкал бумажку и вышел на Пушкинскую.
Замзав роно, к кому он явился уже в конце рабочего дня, оказалась вальяжной дамой с пышной прической, промываемой, видимо, ежедневно с помощью лучших зарубежных шампуней. Когда он спросил о детях Медведева, она открыла шкаф и долго искала какую-то папку:
– Медведев? Мы готовим материал по лишению его родительских прав.
– На чем основано ваше решение?
– Он длительное время находился в заключении. В воспитании детей не участвует. Наркоман, с религиозно-мистическими наклонностями. Не имеет постоянного места жительства. А вы кто, собственно, будете?
– Я? – Иванов приходил в себя от «наркомана». Наконец он, чувствуя удивление и уверенность в своей правоте, сказал: – Моя фамилия Иванов. Александр Николаевич. Я адвокат Медведева!
Кажется, замзавша изрядно смутилась. Она подала ему тощую папку с документами. Иванов наскоро перелистал бумаги. «Уж если заниматься плутней, то до конца», – подумал он и спросил:
– Скажите, а где он зарегистрирован как наркоман?
– Этого я не могу вам сказать, – дама снова оказалась во всеоружии, защищенная плотным бюрократическим панцирем.
– Не можете оттого, что не хотите, или оттого, что не знаете? – наступал нарколог.
– Вы можете выяснить в соответствующих учреждениях.
– Хорошо. Я выясню. Извините.
Он возвратил ей документы и вежливо попрощался.
Удрученный, умудренный, за один день постаревший, он вернулся в клинику и позвонил Зуеву:
– Знаешь, Медведева хотят объявить вне закона. Творится поистине что-то дьявольское. Я решил впутаться в это дело.
– По-моему, терять Медведеву нечего, у него давно все потеряно, – ответил Зуев.
– Как? – возмутился Иванов. – Тебе наплевать, что о нем говорят? У него же двое детей! Ему не позволяют даже видеться с ними…
– Слушай, может, приедешь? По телефону тебя нельзя даже выругать…
– За что ты хочешь меня ругать? Ладно, гуд бай…
Иванов бросил трубку. Старшая медсестра как раз принесла результаты анализов. «Что-то сегодня очень уж оперативно!» – пробурчал он, по-прежнему недовольный и злой. Анализ крови Виктора смутил его: кровь была идеальной. Кардиограмма и энцефалограмма также оказались безукоризненными. «Что он, дурака, что ли, валяет? – вяло подумалось Иванову. – Нет, на симуляцию не похоже. Как же его лечить?» До чертиков не хотелось говорить с психиатром.
9
Конечно, нарколог ждал этого звонка, но чтобы так быстро… Бриш позвонил Иванову в тот же день:
– Ты что, нанялся в частные детективы? Поздравляю.
– Нет, я пока не детектив, а нарколог, – Иванов перекинул трубку с правого на левое ухо. – Ты можешь со мной встретиться? На какой-нибудь нейтральной территории, к примеру, у Славки Зуева?
– Зуев для меня территория не нейтральная, – возразил Бриш. – Скорее, вражеская, ты же знаешь.
– А ты не путаешь его с Натальей? – спросил Иванов. – Это ведь две большие разницы, как говорят…
– Ну, в Одессе так говорят.
– Если тебя не устраивает зуевская квартира, я согласен на ресторан «Прагу».
