Текст книги "Все впереди"
Автор книги: Василий Белов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– А что, и Медведев придет? – спросила она, закуривая, и когда Зуев кивнул, рассказала, как встретила его в прошлый раз, на вокзале, как поцеловал он ей руку и купил целую кучу тюльпанов.
– Он ничего, видный еще мужчинка, – завершила она рассказ. – Не пойму только, зачем ему борода?
«И ч ого ему треба? Ходыть и ходыть», – опять припомнилось Зуеву.
– В бороде-то, говорят, вся сила, – сказал он. – Вот если у кота обстричь усы, он сразу перестанет ловить мышей.
– Неужели! Славушка, у нашего Мурзика вон какие усищи, а он все равно не ловит мышей.
– Это потому, что у вас нет мышей.
Наталья вздумала мыть голову. Она пела в ванной какую-то несуразицу из пугачевского репертуара.
Так было каждый раз: она приходила тихая (открывала своим ключом), а уходила шумная, посвежевшая. Она заряжалась его энергией. Она становилась моложе, и даже голос временно терял хрипоту. Зуев с грустью наблюдал за ее стремительным увяданием, подтрунивал над непостоянством ее многочисленных поклонников. Иногда он передавал им свои приветы. Ведь она докладывала ему о главных своих похождениях… Ей не приходило в голову, чего это ему стоило. Нет, она никогда не узнает, как он, не однажды, жигулевским пивом (привезенным ею же словно бы нарочно для этого) гасил свое бешенство, как душил в себе, словно змею, желание ударить ее костылем… А что мешало ему развестись с ней? Вроде бы ничего, особенно теперь, когда он стал совершенным калекой. Но он давно знал, что развод ничего не решает и ни от чего не освобождает…
– Славик, миленький, ты не откроешь, там кто-то звонит! – послышалось из ванной, но Зуев уже катился в прихожую. Для того чтобы повернуть рычажок замка, приходилось ставить коляску боком, после чего надо было откатываться, чтобы дверь открылась.
– Можно? – спросил Михаил Георгиевич, вытирая вспотевший лоб и уши.
– Тра-таа, тэ-тэ-тэ, тэ-тэ-тэ, тэт-тэ, тэт-тэ, тэ! – Зуев пропел туш, дирижируя сам себе. – Давненько я не играл с тобой в шашки. Входи, входи!
– Славик, кто там? – Наталья с закутанной в полотенце головой, в новом халате, вышла из ванной. – А, попался, который кусался!
– С легким паром? – игриво спросил Михаил Георгиевич.
– С легким, с легким, – пробасила Наталья. – Идите в комнату, сейчас поставлю чайник.
…Бриш провел у Зуевых более двух часов. Мало того, покинув Люберцы, он, не долго раздумывая, в тот же вечер проехал немалый путь «в сторону сельского хозяйства», как выразилась Наталья о местопребывании Димы Медведева.
Действительно, в такую сторону Бриш ехал впервые.
Маруся постучала в дверь медведевской комнаты:
– Митя, а тебя спрашивает какой-то профессор. В дом не идет, я звала. Такой высокий, як журавель. Нет, ты не подумай, я очень гарно звала!
Медведев глянул в окно и крякнул от неожиданности. За калиткой стоял Бриш, барабанил пальцами по «дипломату». «Интересно, сам назвался профессором или это фантазия Маруси, – подумал Медведев. – Что ж…»
Нужно было выходить на крыльцо, спускаться по трем ступенькам, идти по травяной тропке. Любое поведение при такой встрече, как считал Медведев, будет фальшивым, поэтому решил использовать дурашливую фамильярность и распахнул калитку:
– Здравия желаю, господин профессор!
Медведев не колебался в том, подавать или не подавать руку. Он даже не приблизился. Но у гостя был такой виноватый, такой жалкий вид, что приходилось опять придумывать, что делать и что говорить.
Калитка была открыта, но Бриш все еще стоял на той стороне.
– Нам надо потолковать, – сказал он, глядя в медведевскую бороду. – Ты не находишь?
«Может, надо, а может, и нет, – подумал Медведев, разглядывая его. – Я, во всяком случае, говорить с тобой не имею никакого желания. Да-с, ни малейшего. А идущий, так сказать, впереди нисколько не постарел. Правда, наметилась лысина и брюшко. Остальное вполне по-старому…»
Михаил Георгиевич продолжал:
– Я звонил, но получилось не очень удобно, поэтому и решил нагрянуть незваным гостем. Ты, надеюсь, поддерживаешь перемирие?
Медведев слушал. Ему захотелось прервать это нудное многословие и перед носом гостя захлопнуть калитку. Вместо этого он спросил с усмешкой:
– Мы что, в состоянии войны?
– Я думаю, да, – обрадовался Бриш.
– Тогда прошу! – Медведев еще раз торжественно распахнул калитку. Он хотел добавить: «К моему шалашу», – но раздумал. Ведь сарайка и впрямь была почти шалашом. Михаил Георгиевич поместился на табуретке, ноги пришлось просовывать под кровать. Ни выключать радиорепродуктор, ни закрывать дверь, ни предлагать чаю, ни садиться Медведев не стал. Он ждал.
«И солнце утром не вставало б, когда бы не было меня», – оглушительно пропело радио.
– Какая самонадеянность! – Медведев выдернул вилку.
– Не самонадеянность, а самодеятельность, – поправил Бриш. – Ты куришь?
– Нет.
– А как насчет этого? – Бриш щелкнул себе по шее.
– Тоже нет. Ты разочарован?
– Да ну, что ты… Просто думал, что десять лет – это… в общем, я бы, наверно, там и пил, и курил.
– Во-первых, не десять, а шесть, – злясь на себя, заговорил Медведев. – Во-вторых, там далеко не все курят и чифирят…
– А в-третьих? Я вижу, ты хочешь что-то добавить.
– В-третьих… Дорогой мой! Если б это случилось с тобой, тебя бросилась бы спасать целая армия защитников. Пол-Москвы бы встало стеной! И ты бы отделался всего лишь легким испугом.
– Со мной никогда ничего подобного не случится, – убежденно сказал Михаил Георгиевич.
– Ты уверен?
– Я никогда в ходе работ не менял принципиальные схемы. Тем более не общался с паяльником. И если б этот дурак не брался за паяльник… если б он включил хотя бы осциллограф… Не говоря о системе регистрации…
– Грузь был умнее тебя! И если ты еще раз… Слушай, а зачем ты приехал? Что ты хочешь?
– Извини, извини, дай мне закончить, – говорил Бриш, как бы для обороны выставляя ладони. – Если б он не полез в схему, все было бы… Кстати, ты знаешь, что работа по твоему проекту велась все это время? Она и сейчас ведется. Но я предлагаю тебе другой институт.
– Лаборантом? – усмехнулся Медведев.
– Почему же? Младшим научным сотрудником можно хоть завтра. Есть полная договоренность. На периферии прекрасные коллективы…
– Ба! – Медведев шлепнул себя по лбу. – Какой я стал тугодум. Это же почетная ссылка! Но, дорогой мой, меня и так тошнит от вашей науки. А от науки по договоренности меня рвет!
– Адмирала Нельсона тоже рвало, он же выигрывал лучшие морские сражения. Представь себе, матрос приносил ему на мостик специальную шайку.
– Ясно. Значит, ты устраиваешь меня на работу в Сибири… Ах, боже мой, что станет говорить княгиня Аля Федосеева! – воскликнул Медведев. – Может, еще и жениться подсобишь?
– А почему бы тебе не жениться?
– Пошел вон.
– Что?
– Я сказал, чтобы ты убирался! Драл когти, как говорят блатные, – пытаясь сдержать ярость, произнес Медведев. – И чем скорее, тем лучше…
Бриш взял «дипломат» и встал:
– Конечно, я не знаком с блатным лексиконом. Не посвящен. Но вот что я тебе скажу. Вернее, посоветую. Оставь в покое мою семью! Дети не виноваты.
– Твою семью? В этой семье никого не было твоего. Ты слышишь? Никого! Ты просто всех присвоил. Иными словами, украл. Ты не согласен с этой терминологией? Хорошо, еемы не будем касаться. Она женщина. Но мои дети никогда не станут твоими детьми! Заруби эту истину у себя на носу! Никогда!
– А ты можешь размыслить здраво?
– Нет. Здраво,да еще размыслитья не могу!
– Ты, конечно, имеешь право встречаться. И по закону и так. Но рассуди сам: разве принесут им пользу такие встречи? Это же сплошные душевные травмы, это…
– Ты, разумеется, прав, – овладев собой, прервал Медведев. – В такой жизни мало хорошего. Но запомни: дважды в месяц я все-таки буду видеться с сыном! А с дочерью даже чаще, она уже взрослая.
– При одном условии…
– Никаких условий! Никаких!
– Нет, одно условие все же есть.
– Что ты имеешь в виду? – Медведев опять начал терять самообладание. Гость не уходил, тянул волынку:
– Ты будешь видеться, если… если они этого пожелают.
– Я согласен! – сказал Медведев. – Если они пожелают!
Михаил Георгиевич наконец вышел из летней медведевской резиденции.
«Я, кажется, выгнал его, – подумал Медведев. – И у меня дрожат руки. Маруся, а ты не знаешь, почему у меня дрожат руки? Ты знаешь, конечно. Ты все на свете знаешь, даже это. А знает ли об этом твой Женя? Ты-то уверена, что он тоже, знает, даже убеждена. А вот я все еще сомневаюсь…»
6
Балкон у Зуевых не закрывался целое лето, но там, вдалеке, уже не виднелся ни лес, ни поле. Подмосковный городок в отчаянной жажде самоуничтожения спешил соединиться с Москвой, раствориться в ее всепоглощающей каменной плоти. Самоуверенность этой гремящей, полыхающей жаром стихии не знала пределов. Даже на самые грозные явления природы город не обращал никакого внимания, он жил по своим законам, созданным им же самим и лишь для себя.
Вечером девятого июня 1984 года плотная воздушная волна ворвалась через балкон в квартиру Зуева. Она разметала бумаги и оснастку недостроенных кораблей, опрокинула сосуды с пахучими жидкостями. Он потратил больше недели, чтобы навести в своем ковчеге прежний порядок. Об ивановской, костромской и владимирской трагедии Зуев узнал от своей сестры Светланы.
У нее тоже имелся свой ключ, хотя она и приезжала сюда реже Натальи. Иванов бывал здесь и один, но Зуев особенно радовался, когда они приезжали оба и с детьми – двумя мальчиками, для которых, собственно, и строил свои корабли…
Но эта мысль, мысль о том, для кого он строил модели, была покамест не осознана Зуевым.
Звонок, предупреждающий о приезде гостей, и возня у входа вызвали волнение, похожее на предпусковое,но чувство разочарования тотчас сделало Зуева вялым и апатичным. Ивановы приехали без детей… Да, они прикатили без мальчиков, зато с Валей – сестрой Иванова, а также с обширной сумкой всевозможных бутылок. После приветствий женщины сразу же оккупировали кухню и ванную.
– Так-то ты борешься с этим злом, – съехидничал Зуев и пощелкал по одной из бутылок.
Иванов в свою очередь пощелкал по брюху одного из фрегатов:
– Так-то выполняешь продовольственную программу. Ну, что? Медведев тебе звонил?
– Обещал явиться в двенадцать ноль-ноль.
– Уже второй час! Хочу есть! – Иванов пошел на кухню, но вернулся ни с чем: – Ругаются, как будто я виноват, что хочу есть.
В ожидании приглашения за стол Зуев рассказал анекдот про молодого Медведева:
– В то время он делил людей всего на два разряда: одни, мол, с юмором, другие – без. Однажды Дима вздумал проверить, которых больше. Подходит к мороженщице, спрашивает: «Мороженое горячее или так себе?» Она как окрысится на него: «Пшел ты…» Он через два квартала к другой мороженщице с тем же вопросом. К третьей, к четвертой…
– Ну и как?
– Одна только не обругала. Милый, говорит, с самого пылу, вишь, говорит, аж пар на всю Верхнюю Масловку!
– Нашел на ком проверять.
– Он купил у нее сразу пятнадцать порций. Мы взяли две и ушли.
– Не оглядываясь, – уточнил Иванов. – Я тебе не рассказывал? Мы как-то бродили с ним по Цветному. Я говорю: «Чего ты так часто оглядываешься?» А он: «Ты знаешь, иногда мне кажется, что я дух. Бесплотное существо. Вот и смотрю, есть ли у меня тень…»
– А день солнечный был? – засмеялся Зуев.
Нарколог высказал предположение, что Предсказатель событий сегодня вообще не приедет.
Зуев сам удивлялся, почему нет Медведева. Ведь обычно-то он никогда никуда не опаздывал! Если, конечно, не считать того злополучного дня рождения Любы, на даче Зинаиды Витальевны… Зуев ясно помнил тот день и обстоятельства того дня. Его музыкальный слух не отличался особенной остротой, но баркарола, которую Люба играла в тот день, нередко звучала ему особенно в часы полусонного бреда. Сейчас он подкатился к низкому стеллажу, включил проигрыватель и поставил «Времена года». Вероятно, он ставил эту пластинку чаще других… Женская реакция на музыку была своеобразной: в кухне тотчас раздался крик, не допускающий двух толкований:
– Маль-чики!
О, этот помидорный салат, с укропом и луком, орошенный золотым подсолнечным маслом! И кто устоит против рюмки холодной прозрачной водки при виде такого салата? А тут еще разогретые, купленные в терпеливой очереди чебуреки. Зуев не сознавался в том, что благодаря Наталье и довольно своеобразному стилю своей жизни становился еще и гурманом. Тем более не могла посетить его крамольная мысль о том, что годы, прожитые в таком оскорбительном состоянии, оказались содержательней предыдущих.
Иванов отказался от водки. Он без всякого тоста выпил полбокала шампанского, а потом вслушивался в эти тосты с ухмылкой:
– Поразительно, с каким умением зло приспосабливается к обстоятельствам.
– Ты… опять об этом? – Зуев пощелкал по бутылочному стеклу.
Иванов сказал:
– Есть великолепный кавказский обычай. Говорить больше, чтобы меньше пить. Отсюда и обилие тостов. У русских же было принято пить до дна, но всего один раз. Представляешь, что получается, когда обычаи разных народов сливаются?
Валя сунула вилку в руку своего брата:
– Сашка, не будь занудой, ешь чебуреки! Они ж остывают.
Женщины продолжали разговор о Медведеве и Любе. Оказывается, они знали предмет обсуждения значительно лучше Иванова.
– Почему он не женится? – удивлялась Светлана.
Наркологу не хотелось долго думать, и он сказал:
– Потому что Медведев слишком брезглив. На молодой стыдно, а надкушенный пряник его не устраивает.
– О, боже! – возмутилась сестра Валя. – Как будто сам-то он не надкушенный!
– Именно потому он и не женится. Такие, как он, никогда не повторяются.
Сестра уже не слушала, говорила свое. Некоторые подробности Иванов воспринимал с выпученными глазами.
Медведев ходил с дочкой в Большой театр и встретил там Михаила Георгиевича под ручку с Любой. После спектакля они будто бы разменяли дам, вернее, Люба попросила мужа отвезти дочку домой, сама же пошла провожать Медведева, а Михаил Георгиевич при этом будто бы спросил: «Уже поздно, у тебя есть на такси?»
– Нет, он сказал это не жене, а Медведеву, – перебила Валю жена Светлана. – А самое интересное, дома она не ночевала…
Смех и сама тема разговора были неприятны Иванову, поэтому входной звонок прозвучал очень кстати. Нарколог покашлял многозначительно:
– Вот. Спросите у него сами, что, кто и кому сказал. Это наверняка он. Легок на помине…
Жена и сестра Иванова открыли дверь.
– Дорогие мои! – театрально, но вполне искренне возгласил Медведев и по-медвежьи, с поднятыми руками, пошел на дам. – Как я рад… Братцы, привет… Как? Иванов пьет шампанское? Разве ты еще не объявил голодовку во имя сухого закона?
– У меня была уже голодовка, – сказал Иванов, пожимая твердую медведевскую ладонь. – По твоей милости, но я ее не выдержал, слопал целых три чебурека. Ты почему опоздал?
Лицо Медведева мигом переменилось. Он прикусил, как всегда, губу, оглядел застолье, каждого в отдельности:
– Ты помнишь того парня? Виктор который. Мы вместе монтируем нашу сушилку. Вернее, монтировали..
– Он мне сказал, что строит установку для производства тяжелой воды…
– Его увезли сегодня на «скорой помощи», а сдали почему-то в милицию.
– Пил? – спросил Иванов.
– Нет. Впрочем, не знаю. Не выходил на работу, вел себя непонятно… Он стал таким после этого самого смерча.
– Налейте же человеку! И штрафную, – возмутился Зуев. – Пусть расскажет по-человечески.
– А что рассказывать? Директор послал его на грузовике в Ивановскую область. Уехал рано утром и… не вернулся. Ни он, ни шофер. Наутро запросили Иваново, а там такое творится, что… Привезли их только на третий день. Оба в бинтах. У шофера нога сломана. Виктор был цел, но весь в синяках. Рассказывает, что у них на глазах груженую машину какая-то сила легонечко подняла с дороги. Метров эдак на пять вверх, скрутила ее, как белье при выжимке скручивают, и обронила. Их тоже подняло. Виктор выкарабкался из обломков и давай шофера вытаскивать. Машину вместе с ними опять кувырком. Тут он отключился..
– А дальше?
– Дальше он ничего не рассказывает. Шофер говорит, что видел, как в воздухе летели голые трупы. Людей будто бы рвало на части. Дома, крыши, машины летели вместе с покойниками.
После зловещей и долгой паузы Иванов спросил:
– Он что, лежал все эти дни?
– Лежит, если уложишь. Сидит, если усадишь. И молчит. Как будто вспоминает что-то. Может, он действительно вспоминает?
– Какой ужас, – сказала Валя.
– В мире есть вещи, которые надо немедленно забывать! – жестко сказал Иванов. – Иначе человеку нечего тут делать.
– Что ж… – Медведев поднял бокал с рислингом. – Выпьем в честь… забывчивости. Или за ликвидацию последствий? Валя, я бы не отказался от парочки чебуреков. Хоть это и не русское блюдо.
– Пока ты не расскажешь об одном деле, ты ничего не получишь, – сказал Иванов. – Валя и Света, бегите ближе. Мы узнаем, что сказал Бриш, когда Люба пошла провожать Медведева!
– Что ты мелешь, дурак? – разозлилась сестра нарколога.
– Он совсем пьян! – хором воскликнули обе покрасневшие женщины. Они набросились на Иванова чуть ли не с кулаками…
– Дамочки! Тише. – Зуев, едва сдерживая смех, звенел вилкой о свой пустой хрустальный бокал. Иванов по-дурацки втягивал голову в плечи. Медведев хохотал от всей души:
– А чего ж не сказать? Скажу.
– Я ничего не хочу слушать! – сказала Валя и выбежала. За ней так же демонстративно последовала Светлана.
– Ну вот, – удрученно сказал Иванов.
– Издержки эмансипации, – добавил Зуев.
– Жена да убоится мужа? Так? – послышалось из коридора.
Медведев крякнул и пошел успокаивать дам. Он не скоро привел их обратно.
– Они говорят, что вы домостроевцы.
Зуев возражал:
– Я, например, строю модели, а не дома.
– Значит, ты судостроевец? – Медведев подал Вале пустую тарелку. – Валя, салат королевский…
– Это не наша заслуга, – сказала Светлана. – Это Наталья.
– А где Наталья? – спохватился Медведев.
– Она по-прежнему тебя боится, – сказал Зуев. – Когда ты приезжаешь, она прячется в сарайку.
Небольшая стычка, спровоцированная наркологом, еще больше сплотила дружескую компанию. Еды не хватило. Светлане пришлось жарить яичницу с колбасой, делать новый салат. Одновременно она рассказала, как сидела вчера в президиуме собрания:
– Я просто не знала, куда глядеть! Будто на выставке.
– Слушай, а кто придумал президиум? – спросил Иванов Медведева. – Якобинцы, что ли?
– Не знаю, братец. Знаю, что это гениальное изобретение. Все нобелевские лауреаты не стоят мизинца этого изобретателя. Наверное, это был не простой смертный…
Разговор зашел о притворстве, об игре и неискренности. Иванов обозвал артистами женщин, а Медведев доказывал, что притворщиков больше среди мужчин, что работа, особенно руководящая, – это та же сцена.
– Все придумано. Не зря говорят про артистов: «Он живет на сцене».
– Значит, и все человечество – это театральный ансамбль, – сказал нарколог, – только живет не на сцене, а на земле. Оно играет, а бог то ли зритель, то ли главреж. Иначе зачем столько войн и религий?
– Ну, религий, пожалуй, не так уж и много, – заметил Медведев. – И суть их одна и та же.
– Одна? Нет, извини. Ислам, например, если не обязывает, то разрешает убивать иноверцев. Я уж не толкую об иудаизме…
– Ой, давно ли он начал думать о боге? – Валя толкнула локтем Светлану.
Иванов спокойно поглядел на сестру и жену. Он продолжал:
– Не знаю, как насчет бога, а дьявол есть, это уж точно. Я ощущаю его везде и всегда.
– Как? – Зуев поднял костыль. – Это, наверно, я. Я ведь тоже хромой. Даже на обе ноги…
Но Иванов не был намерен шутить:
– Существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила, ты что, не знал? И мало кто сознательно выступает против нее…
– Ерунда! – вспылил Медведев. – Персонификация дьявола на пользу только самому дьяволу. Вспомни гоголевского Хому! Он погиб, потому что струсил и поверил во зло. Нечисть тогда только сильна, когда перестают ее игнорировать.
– Иными словами, мы ее сами создаем, так, что ли? – насмешливо заметил нарколог.
– Может, и так. Зло бессильно, пока не воплощено. А можно ли воплотиться тайно от всех?
– Я не сказал, что от всех… А воплотиться очень даже легко.
– Во что?
– Да во все! В эпидемию гриппа хотя бы. Или в бомбу Теллера. В войну между Ираном и Ираком, в эту вот штуку, наконец. – Иванов постучал по бутылке вилкой. – Ты знаешь, сколько у нас дебилов рождается?
Медведев для всех неожиданно согласился:
– Ты прав, я сдаюсь! Теллер, когда придумал водородную бомбу, сказал, потирая руки: «Только господь бог может сделать лучше». Каков жук, а? Как будто бог тем только и занят, что делает бомбы. Дьявольщина – это прежде всего демагогия, а демагогия – дьявольщина. На Западе дьявол использует в своих целях деньги, у нас бюрократию…
Иванов ясно видел в Медведеве неукротимую, лежащую втуне проповедническую силу. «Ему бы сейчас кафедру, – думал он о приятеле. – И аудиторию, человек бы на тысячу. Он бы легко поволок за собой всю эту тысячу, он бы потащил невероятно объемистую идеологическую ношу. Нет, он не рожден инженером, он пророк!»
Медведев говорил быстро, напористо, махал в такт вилкой, успевая жевать:
– Мировое зло прячется в искусственно созданных противопоставлениях. Экономических, культурных, национальных. Принцип «разделяй и властвуй» действует безотказно. Он незаменим не только относительно людей, но и относительно времени. Даже время мы разделили на прошлое и будущее! Настоящего как бы не существует, и это позволяет твоему дьяволу придумывать и внедрять любые теории, любые методы. Например? Например разрушение последовательности. Оно проходит всегда безнаказанно, потому что результаты сказываются намного позже. Как? Господин судостроевец, это так просто! Поверхность, допустим, уже покрыта лаком, а деталь передают другому, и тот начинает ее строгать. Или, не изучив арифметику, приступают к алгебре, в результате человек не знает ни то, ни другое. Взгляни вокруг трезвым оком и не спеша, ты сразу узришь… С разрушением последовательности исчезает ритм, а с ним исчезает и красота. В сущности твой дьявол, Саша, ужасно антиэстетичен!
Светлана и Валя, не сговариваясь, посмотрели друг на дружку. Им было немного смешно, мужчины даже не глядели на них. Разговор пошел по второму кругу.
– Я тоже терпеть не могу тайн, – сказал Зуев. – Но говорить в открытую о постельных делах, о своих зубах и желудках…
– Вот, вот! – поддержал Иванов шурина. – Об этом-то говорят все. В молодежных газетах уже появились сексуальные обозреватели. Сексологи пошли по Руси, сексологи! В Вологде, я слышал, медики открыли службу семьи. У женщин кисточкой ищут эрогенную зону…
– Не может быть! – фыркнул Медведев. – Феноменально! Но я говорил о другой мерзости – о мерзости организованных общественных тайн. О двойниках. Что такое свобода? Это не тайна. Это открытость, нераздвоенная душа.
– Даже в камере? – подковырнул Иванов.
– Даже в оковах! Нераздвоенный человек может сидеть в тюрьме, но он свободней раздвоенных, тех, кто зависит от тайных и нетайных организаций.
Зуев попросил налить, взял бокал:
– И все же почти все предпочитают духовную несвободу физической.
Иванов перебил:
– Не все, Славушко, не все. Уж лучше погибнуть в атомной схватке, чем жить по указке дьявола!
– Я не уверен, что ты прав, – сказал Медведев задумчиво. – Максимализм тоже выгоден дьяволу…
Женщинам наконец надоели рассуждения о дьяволе. Одна за одной они незаметно перебрались на кухню. Светлана ошпарила кипятком грязные тарелки, заглянула на балкон, заваленный досками.
– Он еще не прописан в Москве? – спросила Валя, усаживаясь в старое, потрепанное, но еще очень удобное кресло.
– Ты о ком? – засмеялась Светлана. – Если Медведев, то, по-моему, нет. А про дьявола я не знаю.
– Шумит наш мужичок, шумит, – проговорила Валя насмешливо. – Откуда что и берется у моего братца.
– Пусть шумят, лишь бы сильно не пили. – Светлана подводила перед зеркалом брови. – Саша последнее время совсем дерганый.
– А ты не пускай его в компании. Пусть сидит дома, с детьми. Ты с кем их оставила? А знаешь, мои девочки сами уже управляются. Приеду с работы, даже выстирано. Нет, что ни говори, а с мужиками мороки больше…
– Валечка, и без них тоже нельзя.
– Смотри-ка! – Валя открыла шкаф. – У твоего брата порядок на кухне. Она что, все еще ездит к нему?
Светлана говорила с золовкой о детях и о деньгах, когда подвыпивший Зуев торжественно въехал на кухню. Следом, продолжая спорить, явились еще двое.
– А вот они! – шумел Медведев, – пусть сами они и скажут.
– Они не скажут, – заявил Иванов.
– Валя и Света, разрешите наш спор…
И Валя и Света глядели то на одного, то на второго, то на третьего.
– По-моему, Зуев прав, – гудел Медведев. – Все воспитатели хором твердят: не торопитесь вступать в брак, выбирайте хороших… Ладно, а куда деть плохих? Ведь на всех же никогда не хватит не только хороших, но и посредственных. И если уж поженились… Каждый должен тащить свою ношу… Какая б она ни была, а она твоя.
– Да ведь я то же и говорю! – сердился Иванов. – «Литгазета» пишет: развод нужен для детей, чтобы они, мол, не страдали и не портились при виде родительских неурядиц.
– Какая же демагогия! А они спросили самих детей? Самая скандальная семья для ребенка лучше, чем никакая.
– А вновь созданная?
– Для ребенка?
– Да.
– По-моему, для него это еще хуже.
– Послушаем, что скажут женщины!
Но Валя и Света лишь снисходительно улыбались, слушая перепалку.
– Женщины? – нарколог обнял левой рукой сестру, правой – жену. – Нашим дорогим женщинам внушают, что они не свободны. Закабалены тремя «к». Киндер, кухня, кирка… А для многих дурочек свобода и нравственная распущенность – это одно и то же. Я благодарю судьбу за то, что моя жена и моя сестра не такие!
– Ну, хватит! – Валя сердито освободилась от руки брата.
– Терминология вообще великая сила, – заметил Медведев. – Общежитие, маршрут, вахтовый метод, лагерь. Казарма, полигон, территория. Согласитесь, что среди этих понятий женщине с ребенком не очень уютно.
– Конечно! – нарколог оставил сестру, но еще крепче обнял жену. – Братцы, а вы не заметили, что у нас с Зуевым всего по одной сестре? А братьев вообще нет. Ни у меня, ни у Славки.
Иванов осекся, вспомнив Медведева.
– Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами, – сказал Медведев. – Достаточно поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам. Не так просто, но возможно.
– Еще надежней вот это! – Иванов налил шампанское и выпил один, залпом.
Жена и сестра глядели на него, одна с недоумением, другая с ехидством.
– А сколько других приемчиков? – не унимался Иванов. – «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Это любимая поговорка Мишки Бриша. Нашего общего друга. Однажды я понарошку сказал ему, что Христос не еврей. Конечно же, Миша немедля присобачил мне здоровенный антисемитский ярлык. А ведь еще за минуту до этого доказывал, что никакого Христа вообще не было! Нет, какова логика, а? Кстати, за что вы так его прозвали? Идущий, так сказать, впереди…
Медведев говорил о чем-то с Валей, не слушая, поэтому Иванову пришлось повторить вопрос. Медведев сказал:
– Не помню, наверно, за то, что он всегда седлает третьегоскакуна.
– Что значит третьего? Не понимаю.
– Я имею в виду гегелевскую триаду. Пока мы с тобой едем на тезе и на антитезе, он уже шпарит на синтезе. Как только синтез становится новой тезой, он тут же покидает это седло и пересаживается на свежую лошадь.
– А мне надоела эта полярность. – Иванов начинал задираться. – Это вечное противопоставление: плюс – минус, тезис – антитезис. К черту Гегеля!
– Хочешь к батьке Махно?
– Да! Я поставил бы Нестора в союзный Госплан.
Чтобы разрядить обстановку, Зуев сказал:
– А в Госплане знают, куда используются столовые салфетки? Туалетная бумага продается, говорят, на доллары в «Березке», в гостинице «Украина»…
– В Госплане тысячи служащих! Достаточно перепутать две какие-нибудь фитюльки, и одна шестая мировой суши сидит без мыла. Либо – без простынь.
– Если б я был директором, – продолжал Зуев, – я бы сразу отменил синтетические носки. И еще наволочки без пуговиц. Господа, в каком НИИ придумали наволочки без пуговиц?
– Погоди, погоди… – остановил Зуева Медведев. – Мы хотели послушать женщин, что они думают о разводе.
– Они ничего не думают, они просто разводятся… – не по-хорошему засмеялся Иванов. Но даже и это не вывело из молчаливого состояния его жену и сестру. Обе деловито и весело носили посуду.
– И чего это мужчины стали такие болтливые? – сказала вдруг Валя, поглядев на Медведева. – Вместо того чтобы действовать… болтают о вреде пьянства… А ведь ни один не скажет: «Всё! Я больше не беру в рот этой гадости».
Медведев с любопытством слушал.
– И вот языком болтают, вот болтают! Хуже базарных баб…
– Хорошо, – вдруг встряхнулся Медведев. – Валя, я готов перейти к делу. Будьте свидетелем! Я вызываю мужчин на соревнование. Я утверждаю, что никогда больше и нигде не возьму в рот ни капли таких жидкостей.
Он выплеснул за балкон недопитое шампанское.
– Саша, ты хочешь пари?
Нарколог посмотрел на Зуева. Зуев поводил в воздухе правой ладонью, дескать, «я – пас». Светлана с любопытством смотрела то на мужа, то на Медведева.
– Это, конечно, провокация, – задумчиво произнес Иванов. – Но я согласен, я обещаю… тоже…
– Руку? – Медведев в упор смотрел на нарколога.
– Это не так просто, – смущенно пробормотал Иванов. – Для этого надо уезжать из Москвы…
– Ерунда! – воскликнул Медведев. – От себя-то ты никуда не уедешь.
И тогда Иванов решительно подал руку, и обе руки сцепились пальцами, и сжались, словно в каком-то соперничестве.
– Зуев! Скорей разбивай! – хохотала и хлопала в ладоши Валя. – А то раздумают.
– Вы бы подумали сперва, деятели! – Зуев пытался вразумить спорщиков. – Смотрите, мне что… Постой, а что, если кто-то не выдержит?
– Тогда Валя будет права! – тихо сказал Медведев. – Мы не мужчины, а бабы с Тишинского рынка…
И Зуев ударил ребром ладони, разбивая роковое рукопожатие.
7
На следующее утро Иванов приехал на работу раньше обычного, потому что запланировал множество дел в городе. Дежурная сестра подала ему медицинский дневник:
– Александр Николаевич, больной из третьей палаты сегодня не спал.
– Я, кажется, просил, – мягко остановил ее Иванов, – и сейчас тоже прошу не называть комнаты палатами, а больных больными.
– Но… извините, как же их называть? – в который уж раз запротестовала сестра. – Как обращаться к ним?
– Как угодно! Называйте по имени, говорите товарищ такой-то, гражданин, месье или сударь, не так важно. Только не называйте больными.
– Хорошо. – Было видно, что она не согласна. – А больной… простите, один гражданин из пятой палаты требует поставить телевизор и телефон…
