355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Балябин » Забайкальцы. Книга 3 » Текст книги (страница 25)
Забайкальцы. Книга 3
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 14:47

Текст книги "Забайкальцы. Книга 3"


Автор книги: Василий Балябин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА XXXI

Ранним утром из бронированного вагона «Мститель» два белогвардейца вывели избитого, с кровоподтеками на лице человека в защитной, лоснящейся от грязи гимнастерке и таких же брюках. Это вели с допроса Егора Ушакова. С тех пор как попал он в застенок к белогвардейцам, прошло около месяца, и редкий день проходил, чтобы его не вызывали на допрос и не избивали. Егор уже и счет потерял этим избиениям, но каждый раз, когда уже казалось, что нет сил терпеть истязания, перед ним вставали мужественные образы комиссара Хоменко, Фрола Балябина, Богомягкова, есаула Метелицы и других боевых его командиров и погибших друзей. Это придавало ему мужества, решимости умереть, но не выдать своих.

Очутившись на земле, полной грудью вдохнул он свежий утренний воздух, огляделся. Было теплое летнее утро, восходящее солнце осветило горы за селом, часть крайних домов, верхушки тополей около станции.

– А ну шевелись! – прикрикнул на него один из конвоиров, замахиваясь прикладом. – Чего еще там разглядываешь, гад!

Егор не ответил. В это время они подошли к тупику, где находился арестантский эшелон.

Вагон, куда конвоиры втолкнули Егора, забит арестованными. Люди лежали на нарах, что тянулись двойными рядами по обе стороны, и даже под ними, на полу.

Удивило Егора то, что сегодня в столь ранний час многие в вагоне не спали, а разговаривали кто сидя, кто лежа на нарах, курили, грызли сухари. При появлении Егора головы всех повернулись к нему, кто-то спросил сочувственно:

– Били?

– Били. – Егор облизал сухие, потрескавшиеся губы. – Пить хочу невыносимо, не осталось ли у кого? Хоть бы глоток.

– Есть, Егорша, сию минуту. – С верхних нар спрыгнул Раздореев. Тот самый бывший офицер Иннокентий Раздобреев, которого большевики Алтагачанской коммуны еще прошлой осенью направили в Чигу. Он добросовестно выполнил партийное поручение: и связь установил с Читинским подпольным комитетом большевиков, и на службу к Семенову поступил в чине хорунжего, в 1-й Забайкальский казачий полк. Все шло хорошо: в сотне, где его назначили помощником командира, он быстро освоился, подобрал боевых казаков, сочувствующих большевикам, создал из них инициативную группу борцов за революцию. Заговорщики рьяно принялись за дело: распространяли среди казаков большевистские листовки, газеты, агитировали за переход на сторону партизан, но нашелся среди них предатель и донес на Иннокентия. Предателя убили, но его донос уже сработал: Раздобреева арестовали.

Все остальные уцелели, не выдал их Иннокентий, как ни истязали его в семеновской контрразведке. В мае эшелон с арестованными, куда попал и Раздобреев, из Читы передвинули дальше на восток – на станцию Антоновка. Здесь Раздобреев познакомился со вновь поступившим пленником белых Ушаковым и сразу же подружился с ним, когда узнал, что Егор также является участником Алтагачанской коммуны. Сумел Иннокентий связаться с большевиком – местным железнодорожником Соколовым, про которого рассказал ему Егор.

С жадностью припал Егор губами к большой эмалированной кружке с водой и не оторвался, пока не осушил ее до дна.

– О-ох, – шумно вздохнул он, вытирая губы ладонью, – спасибо, Кеша. Они, палачи проклятые, селедкой накормили меня вечером, а пить не давали. Замучила жажда, во рту все высохло. Как это вы водой-то разжились тут? Да и вопче, – Егор посмотрел на всех, перевел взгляд на Иннокентия, – сухари появились, не спите чего-то, перемена какая, што ли?

– Перемена, брат, новость хорошая, – ответил Раздобреев. – Дошла твоя записка до сударушки твоей, лезь на нары, сейчас узнаешь все.

Он помог Егору подняться на нары и, когда тот, кряхтя и охая от боли, улегся головой к середине вагона, подал ему листок бумаги.

– От Насти! – обрадовался Егор и с такой живостью схватился за бумажку, что разбередил раны на спине.

Видно, сильно торопилась Настя, всего несколько слов нацарапала она на листке, вырванном из ученической тетради.

«Милой мой Гоша, записку твою получила, не горюй, выручим, готовьтесь к побегу. Целую тебя крепко. Настасья».

Просияв, Егор глянул на друга:

– Вот здорово, Кеша! Как же оно получилось-то?

– Солдаты, какие нам сочувствуют, были ночесь на карауле, через них передали и воды, и сухарей, и свежего хлеба. Соколов наш действует. Все расскажу тебе потом, а сейчас подлечить надо тебя. – Он склонился над нарами, спросил: – Сим Бо-лю, спишь?

– Нету, – с нижних нар выглянул пожилой, худощавый китаец. – Чиво твоя хочу?

– Ты сказывал, что мазь какую-то получил сегодня, можно попользоваться?

– Можина. – Китаец скрылся под нарами, пошарил там в уголке и с баночкой поднялся наверх.

С помощью Раздобреева он осторожно снял с Егора гимнастерку. Ома местами присохла к ранам, и ее пришлось отмачивать водой. Егор только морщился да изредка скрипел зубами – на обнаженной спине его перекрещивались багровые, кровоточащие рубцы.

– Это мази шипако лучше, – говорил Сим Бо-лю, смазывая кровавые рубцы, – его боли не буду и сыколо заживи.

В то время как услужливый китаец врачевал раны Егора, Раздобреев рассказал ему, что вместе с хлебом им передали с воли и пилку по металлу.

– Так это же здорово, елки зеленые, но когда же?

– Ждать надо. Только бы дожить до того момента, когда опять эти солдаты заступят на караул. Перепилить решетку и выбраться отсюда плевое дело, а там уж Соколов с товарищами, Настасья твоя помогут.

Чтобы успокоиться от взволновавших его чувств, Егор налег на еду. Давно не едал он с таким аппетитом.

– Ведь это же Настя пекла, моя Настя, – радовался он, принимаясь за большой, вкусно пахнущий анисом калач.

А Раздобреев, тоже воспрянувший духом, продолжал рассказывать:

– Тут, конешно, не один Соколов действует, а вся их организация. В ночном деле их человек десять участвовало, не меньше, все вагоны небось снабдили и хлебом и водой. А Настасья твоя даже и вагон-то наш знает.

– Да неужели?

– Кабы не знала, как же записку-то нам передала? Я даже видел, как она к вагону нашему подходила, и калачи эти передала, и тебя звала. Не успел я ответить ей, помешала какая-то холера, часовой знак им подал, и все они в момент как растаяли.

Любо было слушать Егору эти рассказы, хотя и не спал он всю минувшую ночь и сильно болели раны на спине. Он проговорил с другом до того времени, когда в вагон к ним принесли еду – по куску хлеба и по кружке горячей воды.

Уснул Егор сразу же после «завтрака». Постепенно и все узники угомонились, притихли. Мимолетная радость их, навеянная событиями минувшей ночи, мало-помалу улетучилась. Все они хорошо понимали, что хотя и появилась надежда на возможность побега, но удастся ли он? Да и все ли доживут до того момента, когда такой случай представится, ведь смерть ожидает их каждый день.

Население вагона было самым разношерстным: активные большевики-рабочие, казаки-фронтовики, красногвардейцы и мирные жители – крестьяне, приискатели, арестованные зачастую по одному лишь подозрению в сочувствии большевикам. К числу таких принадлежал и дед Матвей – плешивый, с окладистой седой бородой добродушный старик.

* * *

Ночью Егор проснулся, заслышав снаружи вагона шум, приглушенный говор, звяк оружия. Он приподнял голову, подвигал плечами – спина хотя и болела, но не так сильно, как днем.

Звякнул замок, лязгнула отодвигаемая на роликах дверь, и тусклый свет ручного фонаря осветил лежащих на полу людей. Все они, просыпаясь, поспешно вскакивали на ноги, схватив лохмотья, служившие им постелью, жались поближе к нарам и стенкам. Жуткая тишина воцарилась в вагоне. Вооруженные японскими винтовками солдаты, входя, брали их наизготовку. Позади вошедших, в дверях и на трапе, виднелось еще не менее десятка солдат. Усатый, с квадратным лицом фельдфебель, держа в левой руке фонарь, а в правой на уровне плеча наган, хрипло выкрикнул:

– Не шевелись. Которых вызовем, выходи на середину, на допрос поведем. Выкликай, Нефедов.

Солдат, стоявший рядом с фельдфебелем, вынул из кармана шинели бумажку, пробежал ее глазами:

– Поздеев Никифор Исаевич.

– Я, – глухо откликнулся стоявший в углу приискатель из казаков Ундинской станицы.

– Выходи.

Поздеев дрожащими руками накинул на себя куртку, надел ее левым рукавом, шарил и никак не попадал в правый, так и вышел. Два конвоира подхватили его под руки, протолкнув мимо расступившихся солдат в дверь, свели вниз по трапу.

– Верхотуров Савелий Иванович, – зачитал солдат.

– Я, – отозвался с нижних нар Верхотуров.

– Выходи.

Поднимаясь на руках, Верхотуров ногами вперед сполз с нар, положил перед собой сапоги и, вынув из них портянки, начал обматывать левую ногу.

– Живо, ты. Ну! – прикрикнул на Верхотурова фельдфебель.

– Сейчас… сейчас… – заторопился Верхотуров, и, когда он надел второй сапог и встал, его также подхватили и поволокли в дверь.

– Прощайте, товарищи! – на ходу крикнул Верхотуров.

– Прощай.

– Прощай, товарищ Верхотуров.

Встретившись глазами с Раздобреевым, Верхотуров кивнул ему: прощай, Кеша.

– Прощай, Савва, помни, – успел сказать ему Раздобреев.

Фельдфебель сердито повел глазами.

– Молчать! – заорал он, вскидывая на Иннокентия наган. – Вот только пикни, сволочь!

Глаза Раздобреева заблестели, судорожно сжались кулаки, но, вовремя спохватившись, он только скрипнул зубами. Дверь захлопнулась, послышались отрывистые выкрики команды, бряцание оружия и постепенно удаляющийся топот ног. Раздобреев осторожно выглянул в люк. Заключенных окружили со всех сторон и погнали мимо вокзала.

В вагоне все разошлись по своим местам, но никто не спал. Напряженную тишину изредка нарушают тяжкие вздохи, шепотом сказанные слова. Молчит и Егор. Он часто слышал, как Раздобреев поучал своих товарищей, что если поведут на расстрел, то не идти пассивно, а кинуться на палачей и погибнуть хотя в неравном, а все-таки в бою. Не зря он крикнул Верхотурову «помни». Егор был уверен, что уведенные на расстрел товарищи последуют советам Раздобреева, – и вот сейчас там, за околицей, они наверняка нападут на своих палачей и попытаются освободиться. Кто знает, может быть, хоть одному, да удастся уйти от смерти.

ГЛАВА XXXII

С того дня, как увели на расстрел Поздеева с Верхотуровым, прошла неделя, в течение которой из вагона не вывели никого даже на допрос. Не было слышно, чтобы по ночам уводили на расстрелы и из других вагонов. Дивились узники наступившей перемене, делились своими предположениями и в большинстве сходились на том, что белогвардейцы начинают бояться мести повстанцев, чьи отряды, вероятно, где-то совсем близко. Никому из заключенных и в голову не могло прийти, что это – затишье перед бурей, что в Чите решается их участь и ходатайство перед атаманом Семеновым американского полковника возымело свое действие. В середине следующей недели в Антоновку, к подполковнику Степанову, прибыл из Читы офицер-курьер с приговором военно-полевого суда. Этот зловещий документ гласил:

«Приговор»

«24 июня 1919 года. Прифронтовой военно-полевой суд в городе Чите в составе: председатель суда полковник Данилин, члены: капитан Вдовенко, сотник Туркин, делопроизводитель поручик Романов.

Рассмотрев сего числа дело по обвинению лиц, находящихся в данное время под стражей на станции Антоновка Забайкальской железной дороги, суд нашел вполне доказанным имеющимися в деле материалами, что все поименованные в приложенном к сему списке преступники являются ярыми последователями большевистских идей. Все они занимались большевистской пропагандой, призывали рабочих, крестьян и казаков к свержению существующего ныне строя. Все они активно, с оружием в руках, выступали против войск и представителей власти Временного правительства, то есть суд нашел их достаточно уличенными в преступлениях, предусмотренных ст. 108 и 109 уголовного уложения и 272-3-8 ст. ст. воинского устава о наказаниях. А посему всех нижепоименных лиц (следует список 1611 человек) подвергнуть смертной казни через расстреляние». Подписи, печать, а сверху на углу размашистая подпись-резолюция:

«Утверждаю. Походный атаман генерал-лейтенант Семенов».

Тихое, ласковое наступило утро. Люди в вагоне просыпались, лежали на нарах, тихонько разговаривали. Оправившийся от побоев Егор молча лежал на старом ватнике, положив под голову сапоги, накрытые сверху гимнастеркой. В зарешеченный люк ему видно кусочек нежно-голубого неба и край зеленой сопки, что высится сразу же за поскотиной Антоновки. Из села доносятся мерные, певучие звуки колокольного звона. На станции и возле эшелона заметно какое-то оживление, до слуха Егора доносятся голоса людей, слова команды, дробный топот ног. Приподнявшись на руках, Егор увидел в люк, как к зданию станции подошла рота японцев, а мимо эшелона, громко отпыхиваясь паром, прошумел паровоз с тремя теплушками и одним классным вагоном. Вскоре послышался свисток сцепщика, и узники почувствовали, как паровоз, мягко толкнув эшелон, подцепил его и медленно потянул из тупика к станции.

– Поехали, братцы, поехали! – послышались возбужденные голоса. Узники повскакали со своих мест, а те, что находились на верхних нарах, придвинулись к открытым люкам, смотреть в которые на стоянках не разрешали часовые.

Напротив станции эшелон остановили, и узники, смотревшие в люки, сообщили своим товарищам о том, что увидели на перроне и привокзальной площади.

– Войсков-то сколько-о, японцев целая рота и семеновской пехоты не меньше, с пулеметами.

– Это куда же столько понагнали, неужто нас сопровождать?

– Куда же больше-то…

– Да-а, посадку начали в передние вагоны…

– Офицерья полно…

Егор не вступал в разговор, смотрел в другую сторону. Он уже отыскал глазами усадьбу Саввы Саввича, но видел только крыши амбаров да омет старой соломы в заднем дворе. В улицах кое-где видны принаряженные девки, старики и старухи, потянувшиеся к церкви.

На верхних нарах тесно от желающих поглядеть в люки – они не закрыты, мешают толстые решетки.

Поезд тронулся, мимо поплыли пристанционные постройки, тополя, улицы поселка, дома, огороды. Теперь уж все были убеждены, что эшелон увозят куда-то на запад. Переезд на новое место взволновал узников, и в вагоне вскипают разговоры.

– Это к лучшему, – уверенно заявляет дед Матвей. – Вот доставят в Читу и разберутся, отпускать начнут.

– Ох, едва ли, дед…

– Там ишо хуже, ежели хотишь знать.

– Так вить должны же быть какие-то законы?

– У них один закон: заподозрили тебя, что красным сочувствуешь, – значит, крышка.

– Эх, крушенье бы сегодня на наше счастье, да ишо где-нибудь поближе к лесу.

– С ума сошел, типун тебе на язык!

– Чудак, во время крушения-то и белякам досталось бы, а из нас многие, глядишь, спастись могли.

– Правильно…

– А ведь сегодня праздник какой-то, к обедне звонят, и старухи вон в церкву, видать, поплелись.

– Праздник сегодня большой, – сообщает дед Матвей, – петров день, отец мой Петро Кириллович, царство ему небесное, именинник был сегодня. Во сне видел ночесь его покойную головушку.

Сегодня дед оживлен больше обычного, в душе его крепнет надежда на скорое освобождение.

– Да-а, – продолжает он, обращаясь к соседям по нарам, – вижу это я во сне, будто мы с отцом и средним братом Зиновием на покосе, а день такой славный, ведренный. И вот я куст обкашиваю возле речки, заливчик такой глубокий, а рыбки в нем: гальяны, пескари – как золотые, так и блестят на солнышке.

– Воду видел, дед, светлая?

– Как стекло, ей-богу.

– Значит, освободишься. Видеть во сне воду, да еще светлую, – воля.

– Дай-то бог. Вить это что же, второй месяц ни за што ни про што досиживаю. Старуха уж, поди, в поминальник записала, за упокой.

Миновали село, мимо потянулись елани и сопки. Егор, как зачарованный, смотрел на знакомые места, на яркую зелень лугов и полей, на темные таежные дали.

– Вот она, волюшка вольная, совсем рядом, – взволнованно шептал он, – а красота-то, красота какая кругом, так душа и млеет.

– Дух захватывает, – в тон Егору сказал лежащий с ним рядом Раздобреев. – А смотришь-то на красоту эту из-за решетки. Ну, Егор, сегодня попробуем, как пилка-то теперь пригодится. – И, понизив голос, он изложил свой план побега: подпилить решетку, разогнуть ее и выскочить на ходу в люк.

А поезд шел все быстрее. Вот он начал огибать большую гору справа, северный склон ее густо зарос молодым лесом, сразу за горой – неширокая в устье падь.

– Это Тарская, – рассказывал лежащий на верхних нарах бородач в рваной гимнастерке. – В прошлом году мы стояли в Антоновке, так сюда коней пригоняли пасти.

– А что это за ямы? Во-он там виднеются…

– Приискатели, наверно, шурфы бьют.

В это время раздался громкий гудок паровоза, и поезд, постепенно сбавляя ход, остановился. Послышались удивленные голоса:

– Чего это они остановились в степи?

– Может, путя разобрали партизаны?

– Едва ли. Они уж и стрельбу открыли бы…

Дорога в этом месте делала небольшой поворот вправо, поэтому Егору, Раздобрееву и всем, кто смотрел в люки с этой стороны, было хорошо видно паровоз с выглядывающим из окна будки машинистом, передние вагоны, из широко распахнутых дверей которых на насыпь, звякая винтовками, выскакивали японцы и белогвардейцы-пехотинцы, на руках выносили станковые пулеметы.

Японцы быстро построились в роту и, оставив один взвод около вагона, отошли вправо. Там они развернулись в цепь и залегли левым флангом к насыпи, словно приготовились к отражению атаки. Рота белогвардейцев также развернулась цепью, залегла левее поезда, в нескольких местах по цепи установили пулеметы.

На насыпи около классного вагона – большая толпа офицеров. По форме и цвету обмундирования узники безошибочно определяли национальность офицеров. Белогвардейцев – по их разношерстно-пестрому обмундированию, малорослых японцев – по желто-песочному цвету одежды, американцев – по зеленовато-серому. Из группы американских офицеров выделялся один, высокого роста, очень полный, в дымчатых очках.

Офицеры о чем-то совещались, курили, высокий американец, отвечая на вопросы своих офицеров, что-то объяснял им, показывая на Тарскую. Видно было по всему, что он являлся старшим по чину начальником. Это был полковник Морроу. Но вот японцы открыли четвертый от паровоза вагон и начали выводить из него на насыпь арестованных. Затем их построили по четыре в ряд, окружив со всех сторон конвоем с винтовками наперевес, повели в сторону от поезда, а японцы, оставшиеся на месте, стали открывать следующий вагон.

Егору хорошо было видно выведенных японцами из второго вагона. Он различал даже их исхудалые, забородатевшие лица, а по одежде и военной выправке определил, что эта группа почти сплошь состоит из казаков. Особое внимание Егора привлекли два казака: высокий, чернобородый, в батарейской, с красным околышем, фуражке, с красными же лампасами на брюках, и второй – очень бледный, черноволосый, без шапки. Несмотря на лето, он был в шинели и в валенках. Его арестовали, как видно, зимой, и не то от истощения, не то от болезни был он настолько слаб, что еле держался на ногах. Один из казаков поддержал его под руку, а когда повели их, батареец подхватил больного товарища и понес на руках, как малого ребенка.

– Это куда же их погнали? – чуть слышно выдохнул пожилой слесарь Черняев.

– На работу, наверно, – ответил кто-то из его соседей.

– Какая же тут работа?

– Найдут. Видел, в Антоновке фундамент под здание заложили? Вот и привезли нас сюда камень заготавливать…

Егор, внимательно разглядывавший арестованных, толкнул локтем Раздобреева:

– А ведь это нашего полка казаки-то, Первого Аргунского.

– Неужели?

– Ей-богу, наши. Во-он урядник Бахметьев, крайний во втором ряду. А рядом с ним Сапожников Демид из нашей четвертой сотни. Иван Кожевников в серой папахе. Кабы поближе, всех узнал бы, наверное. А этот, больной-то, которого на руках несет батареец?

– Мать честная, да ведь это же Мишка Чапизубов из третьей сотни!

– Он самый, первый в полку запевала был, его так и звали певуном.

– Знаю, в прошлом году он у нас ординарцем был при штабе.

А первая колонна узников, окруженная японцами, шла все дальше и дальше. Вот их уже подвели, стали выстраивать на краю длинной ямы.

– А ведь их расстреливать хотят, – прошептал Егор.

– Ерунду городишь… так чего-нибудь. – Раздобреев изменился в лице. Он, как и его товарищи, понял, что людей этих привели на расстрел.

Японцы быстро выстроились шеренгой против узников, грохнул залп… второй… и тела убитых рухнули в яму. Видно было, как японцы штыками сбрасывали в яму трупы тех, что остались лежать на краю своей могилы. Ужас охватил всех. Слесарь Черняев мешком свалился на нары и, стуча зубами, громко застонал. Бледный как полотно машинист Федотов, дико вращая глазами, озирался вокруг, спиной прижимался к стенке. Рядом с ним, с перекошенным от страха лицом, трясясь как в лихорадке, всхлипывал дед Матвей. Заметно изменившийся в лице Егор, стиснув зубы, крепился и продолжал смотреть на страшное побоище.

А там к зловещей яме уже подводили казаков. Их так же, как и первую партию поставили в ряд на краю ямы, и так же быстро выстроились против них японцы, но тут произошло неожиданное. Обреченные на смерть казаки всей шеренгой сорвались с места и с криками «ура» кинулись на врагов. Навстречу им часто захлопали выстрелы. Японцы в упор расстреливали бегущих на них безоружных людей, кололи их штыками. И все-таки некоторые казаки добрались до своих палачей. Вот один из казаков, отбив рукой направленный на него штык, ухватил японца за горло и, сбив с ног, размозжил ему голову камнем. Второй казак сшиб сразу двух японцев и, прорвавшись сквозь их строй, кинулся бежать к березнику, что виднелся через падь на склоне горы. Не добежал, преследовавший его японец остановился, присел и с колена вторым выстрелом сразил беглеца насмерть.

Рослый батареец, который нес на руках Чапизубова, оглушил японца кулаком, вырвал у него из рук винтовку и, размахивая ею, как дубиной, обрушивал удары на головы врагов. Заметив вблизи офицера, батареец ринулся к нему, заколол его штыком, но тут же и сам упал, сраженный пулей.

От поезда на помощь японцам бегом кинулся взвод белогвардейцев с офицером во главе, но там уже все было кончено, японцы штыками добивали раненых героев. Обозленные неожиданным сопротивлением узников, они и не заметили, что есть еще один живой русский. Это был тот больной казак Михаил Чапизубов. Оставленный батарейцем у края ямы, он, будучи не в силах встать и видя, как гибнут его товарищи, швырял в японцев камнями. Его наконец заметили. Один из японцев что-то крикнул, другие сразу же вскинули винтовки, грохнул залп. Сраженный сразу несколькими пулями, Чапизубов так и умер с камнем в руке.

А паника среди арестованных росла, люди метались по вагону, нигде не находя себе места. Дед Матвей поминутно крестился и, стуча зубами от страха, бормотал:

– Господи Сусе милостливый, спаси и помилуй нас, грешных, матушка царица небесная.

– Гибель, ребятушки, гибель! – еле внятно вторил деду пожилой, подслеповатый мужичок, арестованный за то, что сбрехнул что-то в присутствии станичного атамана. – Вот она, смертушка наша, боже ты мой милостливый.

В люки уже не смотрели, только Егор, с дико блуждающими от ужаса и злобы глазами, судорожно ухватился обеими руками за прутья толстой решетки. Он видел, как следующие партии узников уже не подводили к ямам, а, отведя их от поезда, пускали на свободу. Когда обезумевшие люди кидались бежать, надеясь уйти от смерти, лежащие цепью японцы и белогвардейцы били по ним из винтовок и пулеметов.

– Что же они делают, – охрипшим от волнения голосом проговорил Егор, – бегут кучей, э-эх, черти…

– Да разве от пулеметов убежишь? – с досадой возразил Раздобреев.

Егор не помнил, как оторвался от решетки, очутился на полу. Будто сквозь туман видел он вокруг себя бледные, искаженные ужасом лица, в ушах звенело, слышались стоны, чьи-то рыдания и доносившиеся снаружи отзвуки побоища: ружейные залпы, отдельные выстрелы, крики убиваемых – все это слилось в сплошной хаос звуков. И вдруг весь этот шум перекрыл взволнованный голос Раздобреева.

– Товарищи! – стараясь овладеть собою и слегка заикаясь, крикнул Раздобреев. – Двум смертям не бывать, а одной… товарищи, одной все равно не миновать. Видели, как наши казаки умирали? – Тут голос Иннокентия окреп, в нем зазвучали властные нотки. – Сейчас придут за нами, не робеть. Как только откроют двери, я крикну, и вы все за мною на них разом. Всех не убьют, а в бою и смерть не страшна, только обозлиться надо хорошенько, обозлиться!

Голос Раздобреева гремел, глаза искрились отвагой бойца, от всей его статной, могучей фигуры веяло силой, решимостью и презрением к смерти.

– Только смелее, братцы, смелее! – продолжал он, видя уже, что многие готовы последовать за ним. – Кому удастся проскочить, бегите врассыпную в лес. Можно спастись, товарищи, можно!

Властный голос Раздобреева подействовал на узников ободряюще.

– Оружие бы хоть какое-нибудь, – сказал Егор, – нары, што ли, разобрать…

– Верно, – с живостью подхватил Раздобреев. – А ну-ка, ребята, давайте! Где пилка-то? Егор, пили болты живее… нажмем, братцы, взяли.

Но оторвать от нар успели всего одну доску, так как снаружи к вагону уже подошли солдаты. Было слышно, как они приставили к дверям трап, загремел замок.

Оторванная доска оказалась большой, очень тяжелой, но такому силачу, как Раздобреев, это было в самый раз. Он легко приподнял ее, потряс над головой.

– Ну, братцы, готовьсь!

Двери распахнулись, и узники увидели против вагона большой полукруг белогвардейцев и японцев с винтовками наизготовку.

– За мной! – крикнул Раздобреев, первый кинувшись из вагона. За ним рванулись остальные.

Навстречу им торопливо, беспорядочно захлопали выстрелы, послышались крики, стоны, падали люди, через их трупы прыгали оставшиеся в живых. Вооружаясь на ходу чем попало, они ломились вперед, били камнями, комьями земли, кидались врукопашную и гибли под ударами штыков.

Раздобреев одним прыжком махнул из вагона левее трапа и, очутившись на земле, вихрем налетел на ощетинившуюся штыками шеренгу белогвардейцев. Егор устремился вслед за Раздобреевым, но, вскочив на трап, увидел, как ранили в грудь Черняева. Схватившись руками за грудь, слесарь зашатался, Егор подхватил его под руку и, не удержав, свалился вместе с ним на правую сторону трапа.

Больно ударившись головой о землю, Егор схватил в обе руки по камню, вскочил на ноги. Он перепрыгнул через умирающего Черняева, через убитого деда Матвея – не сбылся его сон! Увидел впереди себя, как японец с оскаленными зубами заколол штыком Сим Бо-лю. Егор запустил в оскаленную рожу камнем. Падая, японец выронил винтовку. Егор схватил ее, начал пробираться к Раздобрееву.

Страшен был вид Раздобреева, большого, бородатого, с горящими злобой глазами, яростно размахивающего громадной доской. Он уложил уже нескольких белогвардейцев и японцев, а сам еще не был ранен, и в него не стреляли из опасности попасть в своих, достать же штыком его тоже было невозможно.

Увидев своих, Раздобреев тоже начал пробиваться к ним.

– Бегите! – крикнул он Егору, глазами указывая в образовавшуюся между белогвардейской и японской цепью брешь. – Бегите цепью… к лесу… живо!

Егор, Федотов и еще человек десять оставшихся в живых бегом кинулись в указанном направлении.

Иннокентий, размахивая доской, снова устремился на палачей, сыпал на их головы страшные удары. И вдруг он увидел офицера, который однажды избил его на допросе. В два прыжка очутился Раздобреев возле офицера и с силой опустил на него доску. Удар пришелся по спине, ниже лопаток, офицер повернулся, чтобы бежать, и не успел. С перебитым позвоночником он свалился замертво. Иннокентий кинулся к паровозу, где толпились офицеры.

Увидев бегущего к ним человека с большой окровавленной доской в руках, офицеры попятились, некоторые вскинули пистолеты.

Раздобреев понял, что ему не добежать до офицеров, он размахнулся, чтобы кинуть в них доской, но его опередила вражья пуля. Зашатавшись, он выпустил доску и упал, обливаясь кровью, затем поднялся на руках, привстал на одно колено, но в эту же секунду упал ничком – последняя пуля угодила ему в сердце. Его сразу же окружили офицеры и уже мертвого пинали, рубили шашками.

Двенадцать человек, в числе которых был и Егор, воспользовавшись тем, что Раздобреев отвлек на себя внимание палачей, кинулись бежать врассыпную к леску. По беглецам открыли огонь. Они падали, ползли, вскакивали, чтобы добежать до спасительного леса; близость его лишала их благоразумия, и, вскакивая на ноги, они гибли под огнем пулеметов. Егор, очутившись позади всех, потому что все время полз, прикрываясь бугорками и трупами убитых, видел, что до леса добежали лишь два человека, все остальные полегли убитыми. Уже недалеко от леса и Егора догнала-таки вражья пуля, словно огнем обожгла левую ногу.

Стиснув зубы от боли и все так же прижимаясь к земле, Егор пополз дальше, волоча раненую ногу. С трудом добравшись до опушки, он с минуту лежал без движения, укрытый густыми кустами вереска. В голове у него шумело, ныла раненая нога, болели ушибленное колено, грудь, исцарапанные в кровь лицо и руки.

Отдохнув, отполз еще немного и, уже чувствуя себя в более надежном укрытии, сел, осмотрел ногу. Рана оказалась не тяжелой, пуля прошла не задев кости. Перевязав ногу и сняв винтовку – он не помнил, как и когда закинул ее на плечо, – встал на ноги.

Опираясь на винтовку, прихрамывая, стал карабкаться все выше и выше в гору и, когда левее себя услышал негромкий оклик, повернулся на него и побрел к своим товарищам. Они сидели под большим кустом боярышника, Номоконов полосами разорванной рубахи торопливо бинтовал Федотову раненую ногу.

Егор подошел к ним, огляделся. Здесь, среди яркой зелени молодых березок, осин и боярышника, был совсем иной мир, весело и мирно щебетали птички, с ясного голубого неба ласково светило солнце. А позади, совсем рядом, по-прежнему грохотали залпы, часто и злобно били пулеметы.

– Что же делать-то будем? – заговорил Егор.

Номоконов, окончив перевязку, пугливо оглянулся на грохот стрельбы:

– Бежать надо!

– Не ерунди, – сердито перебил его Федотов, поднимаясь на ноги, – куда побежишь по чистому месту, обмозговать надо.

– А ежели погоню за нами кинут?

– Какая там погоня, вон ишо сколько надо перебить им нашего брата.

– Нет, долго оставаться здесь опасно, ну их к черту, – возразил Егор. – Мне все здешние сопки и пади знакомы. Надо карабкаться выше, а там в одном месте чистого поля всего сажен полсотни, переползем его как-нибудь, а потом будет лог, этим логом и до лесу рукой подать. – И глубоко вздохнул: – Как вспомню Раздобреева… сердце кровью обливается…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю