Текст книги "Грант вызывает Москву."

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Я бы сказал – не совсем понятные, – заметил Бодеккер.

– И вам, адмирал? – еще больше удивился Штромм. – Из чистой вежливости в присутствии милых дам я не хотел вдаваться в подробности, но теперь я просто вынужден это сделать. В городе проводится ликвидация евреев, вот и все.

Глаза у Эммы Густавовны округлились.

– Что значит… ликвидация?

– Гнедиге фрау ^[2], ради бога… – генерал Штромм прижал руки к груди. – Не требуйте от меня дальнейших подробностей.

– Вы имеете в виду их выселение? – спросил Бодеккер.

Шрагину показалось, что на самом деле адмирал прекрасно знал, о чем говорит генерал, но провоцировал его сказать все до конца.

Штромм всплеснул руками:

– Боже, куда я попал! В общество наивных слепцов! Может, вы меня разыгрываете? – Он посмотрел на Бодеккера и, начиная сердиться, сказал: – Да, адмирал, выселение или, точнее, переселение к праотцам. – Он повернулся к Эмме Густавовне. – Извините, мадам.

За столом воцарилось еще более напряженное молчание. Шрагина очень тревожила Лиля, она смотрела на генерала с откровенным отвращением. Шрагин незаметно для других под столом крепко сжал руку Лили и сказал спокойно:

– По–моему, все настолько ясно, что можно перейти к другой теме.

– Браво, господин И–гор! – гаркнул генерал и налил себе вина. – Черт бы побрал моего шофера, говорил же я ему взять вина побольше.

– Я могу предложить наше крымское, – поспешно сказала Эмма Густавовна.

Шрагин чувствовал, как дрожала в его руке холодная рука Лили.

– Вы плохо себя чувствуете? – тихо спросил он.

Лиля кивнула.

– Тогда зачем вы здесь сидите? Идите и ложитесь в постель, на вас никто не обидится. Верно, господа?

– Право огорчиться мы все же за собой оставим, – прогудел генерал, окидывая взглядом тонкую фигуру Лили.

– Правда, меня что–то знобит, – сказала она.

Шрагин помог ей встать и повел в спальню. Когда они вошли туда, Лиля вырвала у Шрагина свою руку.

– Вы слышали, что он сказал?

– Он говорил правду.

– Они их убивают?

– Да.

– И вы спокойны?

– Я вынужден быть спокойным, и я очень боялся, что сорветесь вы.

– Они же убийцы! – сдавленно крикнула Лиля.

Шрагин схватил ее за плечо и, прижав к себе, прикрыл ей рот рукой.

– Вы что, хотите, чтобы они уничтожили всех нас?

Шрагин подвел ее к постели, и они сели рядом. Лиля тупо смотрела прямо перед собой.

Из гостиной доносился раскатистый генеральский хохот.

– Игорь Николаевич, давайте ночью убежим отсюда, – прошептала Лиля, вплотную приблизив свое лицо к лицу Шрагина. – Я ни могу, не могу…

– Нельзя, Лиля. Мы обязаны оставаться здесь, хотя бы для того, чтобы знать обо всех их преступлениях и о том, кто их совершил.

– Смотреть и бездействовать – это тоже преступление, – сказала Лиля. – Боже мой, у меня есть школьная подруга… Рая… Неужели и ее?.. Третьего дня я видела ее.

– Бездействовать мы не будем.

– Вы просто утешаете меня, думаете, я последняя дура. Шрагин взял Лилю за плечи.

– Нет, Лиля, я плохой утешитель. Меня самого трясет от ярости. Но не надо торопить события, это опасно, очень опасно. И если вы будете меня слушаться и верить мне, вы скоро убедитесь, что я вас не обманываю.

– Я сойду с ума, я могу выдать себя, – тихо произнесла Лиля – Что же мне делать, что?

– Для начала внимательно слушать и запоминать все, что они говорят. Один сегодняшний разговор многого стоит. Придет время, и мы напомним генералу Штромму этот вечер.

– Если бы вы знали, как мне хочется поверить вам! – тихо воскликнула Лиля. – Ведь это единственное, что дало бы мне право жить.

– Прошу вас, поверьте мне. И от вас пока требуется не так много: не сорваться по–глупому и, наконец… слушаться меня и верить мне, – сказал Шрагин, взяв ее руки в свои. – А теперь ложитесь и постарайтесь уснуть, нам с вами нужно быть в форме. Несмотря ни на что. Спокойной ночи.

Когда Шрагин вошел в гостиную, адмирал Бодеккер уже прощался.

– Я страшно устал. – Он посмотрел на часы и обратился к Эмме Густавовне: – Хочу поблагодарить вас за чудесный вечер и откланяться, оставив за собой право не забывать к вам дорогу.

Адмирал поцеловал руку хозяйке, кивнул генералу Штромму и направился в переднюю. Шрагин пошел его проводить, помог ему надеть пальто.

– Я вас вовремя не предупредил, что Штуцер – балда, и за это он серьезно поплатился, – сказал адмирал, нервно натягивая на руку лайковую перчатку. – Они приоткрыли кингстон и затем, конечно, не смогли его закрыть. И кран затонул… Вы решили что–нибудь по поводу моего предложения? – спросил он без паузы.

– У меня только одно сомнение, – ответил Шрагин. – Я не хотел бы часто отлучаться из города. Все–таки семья…

– Познакомившись с вашей милой женой, я понимаю вас, улыбнулся Бодеккер. – Обещаю, что вам не придется часто ездить.

– Тогда я согласен, – ответил Шрагин.

Глава 15

Было раннее осеннее утро, по–южному нежное и ясное. На аэродроме близ города небольшая группа людей ожидала прибытия рейхсминистра Генриха Гиммлера. Только что всплывшее над землей солнце светило в спины встречавшим, и их непомерно длинные тени тянулись по зеленому полю на запад, туда, где должен был показаться самолет.

Самая длинная тень принадлежала командующему восемнадцатой армией генералу фон Шоберу. За ним ходило прозвище Длинная Берта. Среди встречавших он был самым высоким также по чину. Черный плащ балахоном висел на его костлявой фигуре, из застегнутого ворота кителя торчала тонкая длинная шея, увенчанная маленькой головой, потонувшей в фуражке с длинным, как клюв, черным козырьком. Он стоял чуть поодаль от всех и заметно нервничал: излишне часто посматривал на часы, переступал с ноги на ногу, тревожно о чем–то задумывался. Остальные встречающие группировались вокруг коменданта города полковника Гофмана – коротконогого крепыша с плоским лицом. Он был похож на боксера, напялившего на себя военную форму. Тут был и шеф местной СД, обер–штурмбаннфюрер доктор Шпан, старший следователь Релинк, начальник полиции СД штурмбаннфюрер Цах, генерал Штромм. Они стояли плотной группой и держались друг с другом так, будто все они были ровня по званиям и чинам. Их равняла и объединяла принадлежность к той особой касте военных, в чьих званиях присутствовали две магические буквы «СД». И это их министром был Гиммлер, которого они сейчас ждали. Все они знали, отчего нервничает генерал фон Шобер, и понимающе посматривали на него. Они знали, что судьба командующего армией предрешена, ибо именно их стараниями в Берлине создано мнение, что генерал недостаточно решителен в проведении особых мероприятий по внедрению «нового порядка» на занятых территориях. Генерал позволил себе, и не один раз, отказать в помощи эйнзатцгруппе «Д» ^[3], у которой часто не хватало сил оперативно проводить «эффективный» террор против местного населения. Сегодня они уже рассчитывали узнать, кто будет вместо Шобера. О сгустившихся над ним тучах генералу фон Шоберу сообщили его друзья из Берлина, и он прекрасно знал, что это дело рук стоявших рядом с ним на аэродроме, и вспоминал сейчас все стычки, происшедшие между ним и этими людьми. Но ведь, как нарочно, всякий раз они требовали у него транспорт и людей, когда на фронте складывалась напряженная ситуация и ему дорог был каждый солдат, каждая автомашина. Он как раз понимал, что у них тоже важные и крайне необходимые обязанности, он только считал, что своей головой он отвечает перед фюрером прежде всего за ход наступления и поэтому надеялся, что в будущем, при оценке его действий по самому высокому счету войны, все эти его стычки не будут стоить ломаного гроша и на них никто не обратит внимания…

Релинк взял Цаха под руку, они отделились от группы и стали прохаживаться по зеленому лугу.

– Как идет номер один? – спросил Релинк.

– Половина – там, – Цах поднял глаза к небу и продолжал: – Все сошло довольно гладко, никаких эксцессов не было, но после начались нехорошие разговоры среди моих солдат. Мне кажется, это естественная реакция после такого дела.

– Естественная? – удивился Релинк.

– Нуда. Во–первых, непосредственно вели расстрел слишком мало людей, это затянуло процедуру. Возникли разговоры, почему не придали роту солдат. – Цах помолчал и продолжал: – Многих возмущает привлечение к операции штатских, которых мы давали зарывать трупы. Мои люди спрашивают, не слишком ли много цивильных свидетелей.

– Штатских можно после акции отправить туда же, – сказал Релинк.

– Я думал об этом, – отозвался Цах.

– Что же думать, надо сделать. Ведь речь идет о каких–нибудь двадцати человеках.

– Почти пятьдесят.

– Да не все ли равно: двадцать, пятьдесят… Что же касается болтовни среди ваших людей, примите против этого самые решительные меры. Отдайте одного болтуна под суд.

– И без того у меня мало людей.

– Пополнение вы получите. Будем просить об этом рейхсминистра. И если новым командующим армии будет, как предполагается, Манштейн, он сделает для нас все, что мы попросим. Больше решительности, Цах…

Над горизонтом показался самолет, и они поспешили присоединиться к встречающим.

Над аэродромом на небольшой высоте с диким ревом промчались истребители сопровождения, и тут же совершил посадку самолет рейхсминистра. По трапу сбежал на землю адъютант, он вытянулся в струнку и смотрел на открытую дверь. В черном чреве самолета блеснуло пенсне, и в дверном проеме появился Гиммлер. Он был в черном кожаном пальто, в высоких лакированных сапогах. Его маленькая шарообразная голова со скошенным подбородком тонула в фуражке с высокой тульей, в тени козырька, за стеклами пенсне глаз не было видно. В нескольких шагах от встречавших министр остановился и выкинул вперед правую руку. Но традиционного «Хайль Гитлер!» он не произнес, это нестройно сделали встречающие. Гиммлер подал руку только генералу фон Шоберу, что вызвало у встречавших недоумение, а самого генерала привело в растерянность.

Чуть позади министра держался приехавший вместе с ним Отто Олендорф. Все встречавшие знали, что это очень близкий министру человек, но что прибыл он сюда как командир эйнзатцгруппы «Д», приданной южной группировке войск, и начальник третьего отдела главного управления СД.

Гиммлер уехал с аэродрома в закрытом «оппель–адмирале» коменданта города Гофмана. Когда машина скрылась за зданиями, Олендорф поздоровался за руку со всеми встречавшими, а Релинка дружески похлопал по плечу. Они были давними знакомыми еще по Франции, и это знали все присутствовавшие, кроме генерала фон Шобера, который продолжал поодаль стоять один в растерянной задумчивости.

Гиммлер занял отведенный ему особняк, в котором до войны был детский сад. Увидев во дворе груду маленьких стульев, рейхсминистр сострил:

– Очевидно, до меня здесь жили большевистские карлики…

Олендорф остановился у Релинка. За завтраком Релинк рассказал ему о наиболее важных делах: об акции против евреев, к слову – о сегодняшней жалобе Цаха, о своем свидании с лидером местных украинских националистов Савченко и, наконец, о плане операции против оставленного в городе коммунистического подполья. Выслушав его, Олендорф в хорошо знакомой Релинку телеграфной манере сказал:

– Первое – не взят нужный темп. Второе – действовать более решительно. Савченко – червяк. Их лидер номер два Мельник – наш агент. Бандера тоже у нас в кармане. Берите у Савченко данные о подполье и наносите удар. Если из трех уничтоженных только один настоящий подпольщик – и то хорошо. Цах жалуется не первый, за его жалобами – страх, а за ними – неверие в победу. Понимаете?

– Я тоже подумал об этом, – сказал Релинк.

– Еврейская проблема вызывает судороги даже у крупных сановников, не Цаху чета. Безжалостно подавляйте всякое шатание в этом вопросе. Если Цах не перестанет жаловаться – на фронт. Мы найдем решительных людей…

К двум часам дня в особняк, отведенный Гиммлеру, съехались Олендорф, генерал Штромм, Шпан, Релинк, Цах и комендант города полковник Гофман.

Ровно в два часа адъютант Гиммлера попросил генерала Штромма пройти к министру. Это никого не удивило и не обидело. В системе СС уже давно существовал институт генералов без должности. Впрочем, генералов было всего пять или шесть, гораздо больше было полковников, отсюда и прозвище «гафеноберст» – глазеющий полковник. Все эти бездолжностные генералы и полковники находились в распоряжении высшего руководства, которое посылало их для дополнительного контроля над своими же людьми. Таким генералом без должности был и Штромм, так что ничего удивительного в том, что Гиммлер пожелал говорить прежде всего с ним. Релинка это нисколько не тревожило, он уже успел убедиться, что генерал Штромм неумен, ленив и обожает жить с комфортом. Заблаговременно предупрежденный об этих чертах генерала берлинскими друзьями, Релинк сам позаботился о создании для генерала вожделенного комфорта и о доставке ему партии картин из местного музея.

Краткость беседы Гиммлера с генералом подтвердила расчеты Релинка. Не прошло и десяти минут, как в комнату рейхсминистра были приглашены все. Когда они входили, генерал Штромм пытался сказать министру что–то еще, но тот остановил его пренебрежительным жестом.

Подождав, пока все расселись, Гиммлер вышел из–за стола, молча прошелся до дверей и обратно, бросая мимолетные взгляды на собравшихся. Потом сел за стол, скрестил ноги под креслом и заговорил:

– Фюрер доволен своими солдатами и генералами. Это естественно. Их подвиг беспримерен в истории, ибо они неукоснительно выполняют предначертания своего фюрера. Неплохо выполняем свои обязанности и мы. Но я прилетел сюда не для того, чтобы объявить вам о наградах. Наоборот… – Гиммлер сделал большую паузу, во время которой обстоятельно протирал стекла пенсне кусочком замши, и, наконец, продолжал: – Медлительность и нерешительность, характерные для вашей деятельности здесь, я объясняю только непониманием вами особого значения доверенного вам плацдарма. Считаю своим долгом объяснить вам это. В огромных размерах этой страны вы, надеюсь, убедились сами. Наши солдаты сейчас в тяжелых боях успешно осваивают эти пространства. Их тыл – сама Германия, и солдату не нужно с тревогой оглядываться назад. Впереди – враг, и что с ним надо делать – солдат прекрасно знает. Остаются фланги. На севере этот фланг надежно прикрыт нашим доблестным флотом и авиацией. Самый сложный фланг – здесь, на юге. Это Турция, которой никогда нельзя верить до конца; это Иран, запроданный на корню англичанам, но крайне необходимый нам как ворота для дальнейшего устремления в глубь континента; это Афганистан; это, наконец, Китай. Вот что такое ваш юг и ваши дела здесь. Теперь, я надеюсь, вы понимаете, что означает для нас установление образцового порядка на всей этой южной полосе.

Затем Гиммлер попросил всех высказать свои претензии к руководству.

– Не стесняйтесь, пожалуйста, – сказал он, улыбаясь какой–то бессмысленной, точно выдавленной ртом улыбкой; неживые его глаза, увеличенные сильными стеклами, казалось, занимали половину его мелкого лица. Никто слова не попросил, и он продолжал: – Прошу говорить смело. Ведь не только вы не понимаете особого значения юга, из–за этого приходится менять даже командующего армией. Выкладывайте ваши претензии, требования, я заблаговременно передам их новому командующему фон Манштейну…

Претензий и требований не последовало. Релинк, как и все почувствовал, что это небезопасно, тем более что он помнил свой недавний разговор с Олендорфом.

Вернувшись к себе, он немедленно отдал приказ отыскать и сегодня же доставить к нему местного лидера украинских националистов Савченко. Одновременно он специальным приказом создал оперативную группу по борьбе с коммунистическим подпольем.

Не прошло и часа, как Савченко привели в его кабинет.

– Прошу извинить за срочность приглашения, – небрежно сказал ему Релинк.

– Ничего себе приглашение, – усмехнулся Савченко, впрочем, без всякой обиды. – Ваши люди схватили меня, как уголовника, и притащили сюда.

– Я уже извинился, – повысил голос Релинк.

– Извинение принято, – спокойно сказал Савченко. – Догадываюсь: торопиться вас заставил приехавший сюда рейхсминистр. Вы удивлены моей осведомленностью? Пора перестать недооценивать возможности таких организаций, как наша. Я слушаю вас, господин Релинк.

– Что вы имеете по красному подполью? – спросил Релинк.

– Во всяком случае, больше, чем вы. Но я не жадный и готов поделиться.

– Прошу вас, – Релинк положил перед собой лист чистой бумаги.

– Я пока дам вам две ниточки, – Савченко вынул из кармана потрепанную записную книжку, долго ее перелистывал, пока нашел в ней нужную запись. – Пишите: Любченко Мария Степановна – коммунистка, главный врач туберкулезной больницы, и второй – Родионов Павел Сергеевич, тоже коммунист, бывший директор трамвайного парка. Адреса нужны?

– Давайте.

Релинк записал адреса и, отодвинув в сторону лист бумаги, строго спросил:

– Сведения точные?

– Абсолютно. И тем более досадно, что вы отказались получить от меня их раньше.

Релинк съел и это. Савченко положил на стол напечатанный на машинке список фамилий и сказал:

– Это мои надежные люди, которых я всячески рекомендую вам назначать на решающие должности в гражданской администрации: магистрат, полиция и так далее. Можете положиться на них. – Он встал. – Надеюсь, обратно мне тоже дадут машину?

Релинк распорядился подать к подъезду машину и, прощаясь, сказал:

– В дальнейшем мы будем встречаться с вами не здесь. Адрес моей конспиративной квартиры вам сообщат.

Когда Савченко ушел, Релинк вызвал Бульдога и передал ему адреса Любченко и Родионова.

– Докажи, что ты действительно бульдог. Еще сегодня ночью эти твари должны быть здесь…

Глава 16

В группе на особом положении был радист Кирилл Мочалин. О его существовании, кроме Шрагина, никто не знал, и в отличие от всех он был местным человеком. Здесь он родился и прожил все свои двадцать пять лет. Правда, последние два года перед войной его в родном городе видели редко: он работал матросом на грузовом пароходе и подолгу находился в заграничных плаваниях. Два–три раза в год он появлялся в городе и неделю гулял «на всю железку», окруженный своими дружками детства. Он выглядел среди них, как попугай среди воробьев, яркий, пестрый в своих заграничных обновках. Отца у Кирилла не было. Мать работала в пошивочной мастерской закройщицей. Зарабатывала она неплохо, и Кирилл – единственное ее сокровище – никогда нужды не знал.

Война застала Кирилла на побывке дома. Он появился в городе 10 июня и на другой день объявил матери, что женится. Ее это не удивило, она знала, что сын уже давно «крутит любовь» с соседской девчонкой Ларисой. Более того, она обрадовалась, что теперь не будет одинокой во время долгих отлучек сына. Через неделю сыграли свадьбу, и в их домике на тихой окраине города завязалась новая семья. А спустя пять дней – война. Кирилл не побежал в райвоенкомат и не явился на свой корабль в Одессу. Рассказывая о себе Шрагину, он чистосердечно сознался, что «пехотный вариант» его не устраивал, а тонуть в море на старом своем корыте он не хотел. У него был дружок, работавший шофером в областном управлении НКВД. Кирилл побежал к нему – помоги, мол, устроиться к вам. Стали они думать, за что зацепиться. И тут выяснилось, что Кирилл, будучи по штату палубным матросом, в порядке комсомольского соревнования овладел профессией радиста и уже поддежуривал в радиорубке парохода. Решили поставить на это. Приятель Кирилла возил самого начальника управления, ему он и замолвил словечко о друге. И как иногда бывает в жизни, случилось счастливое совпадение: именно в этот день начальник получил секретное приказание из Москвы подобрать радиста, годного для работы в подполье.

Начальнику Кирилл понравился – именно то, что надо. Известный в городе пижон и гуляка из матросни, мамаша – кустарь–одиночка без патента, вдобавок верующая. Сам парень хоть и плохо, но знает немецкий язык. Правда, при проверке оказалось, что радист он не ахти какой, но Кирилл дал слово, что «отполирует это дело до полного блеска». И действительно, не прошло и двух недель, как радист управления доложил начальнику, что новенький занимается упорно и уже сделал большие успехи. Кирилл был способным малым, он любил говорить о себе: «Ты меня только подожги как следует, а свету я дам за пятерых». А тут он зажегся, но его выражению, «со всех сторон». Во–первых, начисто отпадали и пехотный и морской варианты, а вовторых, его волновала перспектива тайной работы и связанные с ней приключения, риск.

Все это Кирилл Мочалил открыто и чистосердечно рассказал Шрагину при первой их встрече, происходившей в домике, где он жил.

Кирилл нравился Шрагину тем, что не трусит, держится уверенно и даже весело. Но одновременно Шрагин, что называется, на просвет видел его несложную легкую душу. Он попытался говорить с ним о политике, но из этого ничего не вышло.

– Вы на это меня не щупайте, – весело сказал Кирилл. – Я еще со школы политики не терплю, но… – он сделал большую паузу, поднял вверх палец и продолжал без улыбки, чеканя слова: – Но перед фашистом, душу его в яму, будьте покойны, не дрогну. Я эту сволочь с близи видел в разных портах мира. Хуже типчиков ищи – не найдешь, и у них крови не хватит заплатить за нашу порушенную житуху.

Шрагину оставалось пока довольствоваться хотя бы такой политической программой радиста, и он продолжал разговор с ним о деле.

– Где находится рация?

– Идемте, покажу вам мои тайные катакомбы, – подмигнул Кирилл.

Они прошли в сенцы, и Кирилл фонариком осветил угол, где стояла скамья с ведрами, наполненными водой.

– Тут мы имеем парадный ход, – сказал Кирилл, лукаво щурясь. – Не обнаруживаете?

Он отодвинул скамью, нажал ногой край широкой половицы, она чуть приподнялась, он подхватил ее рукой и поднял на попа. Вниз, в черноту подвала, спускалась узкая лестница.

– Нырнем? – весело спросил радист.

Глубокий, аккуратно обшитый тесом подвал под сенцами был заставлен бочками и ящиками.

– Здесь мы имеем квашеную капусту, овощи и прочую снедь, – объяснил Кирилл. – Другими словами, здесь живут запасливые люди, и вся недолга. Но, – он поднял палец, – айн минут, как говорят фрицы, – мы берем вот эти две тесины и… – Сбитые вместе две тесины оказались дверцей, за которой находилась тесная каморка. Луч фонарика осветил там стол, на котором стояла рация, тумбочку и поставленную к стене кровать–раскладушку.

– Не радиорубка, а фантастика! – с веселой гордостью заявил Кирилл. – Сам все спланировал и сам выполнил, одной земли вынес, наверное, целый вагон.

– Кто, кроме вас, знает о тайнике? – спросил Шрагин.

– Только товарищ из управления, который привозил рацию.

– Неужели ни мать, ни жена не заметили, как вы тут работали?

– Почему не заметили? – удивился Кирилл. – Они даже помогали мне посильно, но им известно только одно: что я привел в порядок подвал, чтобы запасти продукты на тяжелое время, и как военный вариант – бомбоубежище. А то, что я еще оборудовал тут радиорубку, это им и во сне не снилось. Одним словом, будьте покойны.

Но Шрагин не мог быть спокоен – речь шла о самом важном во всей деятельности группы, потеря связи означала бы почти полный провал работы. До появления в городе немцев он еще дважды встретился с Мочалиным, стараясь узнать его получше и внушить ему чувство высокой ответственности за порученное дело. Эти встречи не прошли даром для Кирилла – он стал заметно серьезней.

Вскоре после прихода гитлеровцев Шрагин пришел к нему с первой радиограммой и снова встревожился. Они сидели в подвальном тайнике, Кирилл налаживал рацию. Шрагин спросил, что он думает об устройстве на работу.

– А зачем? – беспечно отозвался Кирилл. – Мамаша моя уже вкалывает кастеляншей в немецком госпитале. Она взяла туда и мою Ларку. Харч оттуда таскают. А главное, работа у них ночная, и я тут могу без свидетелей делать что угодно.

– Вас могут угнать в Германию.

– Не та я овечка, чтобы меня угнать.

Шрагин разъяснил ему, насколько велика и реальна эта опасность.

– Ну что ж, раз надо – устроюсь, – так же беспечно согласился Кирилл. – Я уже имею миллион предложений. Ведь у меня, куда палец ни сунь, всюду дружки. Между прочим, один мой дружок подался в полицию. Зовет, говорит, работка не пыльная, харч что надо и жалованье будь здоров. Не пойти?

– А товарищ ваш пошел служить в полицию верой и правдой?

– Ленька–то? Не смешите меня, Игорь Николаевич, он когда на фрица смотрит, у него зубы, как от песка, скрипят. Не дальше как позавчера был у меня. Говорит, давай устроим на них охоту. Он мелкокалиберку где–то зацапал, коробку патронов. Выстрел, звучит, как хлопок ребенка в ладоши, а черепная коробка навылет. Но я ему сказал: давай погодим, может, что–нибудь лучше надумаем.

– Напрасно, – сказал Шрагин.

– Что напрасно? – Кирилл настолько удивился, что оставил работу.

– Напрасно дали ему понять, что вы готовы на борьбу с немцами.

– А что же, по–вашему, я должен был сказать – не тронь фрицев, они мне дороги, как родные братья? – спросил Кирилл, и в глазах у него вспыхнули злые искорки.

– У вас может быть только одна–единственная работа, строго сказал Шрагин. – Иначе вы мне не нужны. Запомните это.

– Есть запомнить! – растерянно произнес Кирилл, и было видно, что он не на шутку испуган.

Между тем рация была налажена, Кирилл надел на голову наушники и начал вызывать Москву. Она отозвалась на первый же его позывной.

– Москва… Просит начинать передачу… – потрясенно прошептал Кирилл.

В эту минуту для него все, что говорил ему Шрагин, слилось в эти отрывистые и такие ясные сигналы Москвы, и он впервые; почувствовал, понял, в каком действительно огромном и важном деле он участвует. Невозможно поверить! Он сидит в занятом врагом городе, а Москва разговаривает с ним через тысячи километров! Шрагин, и сам очень волнуясь, по лицу радиста понял, что тот сейчас переживает, и, передавая ему зашифрованную радиограмму, сказал улыбаясь:

– Это вам не Ленькина мелкокалиберка.

Кирилл положил перед собой лист бумаги с колонками цифр и начал передачу. Если бы он знал шифр, он из цифр сложил бы такие фразы:

«Несмотря на многие промахи, допущенные в предварительной подготовке, группа в основном закрепилась. Приступаем к работе. Лично мое положение хорошее, и благодаря этому уже могу сообщить следующее: заменен командующий восемнадцатой армией. Назначен Манштейн. Сюда прилетал Гиммлер, находился в городе несколько часов, потребовал большей решительности по своему ведомству, разъяснял особую важность южного фланга в связи с дальнейшими планами фюрера в отношении Турции, Ирана, Афганистана и, возможно, Индии и Китая. На бирже труда идет интенсивное выявление контингента, который будет вывезен на работу в Германию. Проявляется особый интерес к местным немецким колонистам, есть на этот счет указание Гитлера. Постараюсь его уточнить. Восстановление предприятий происходит медленно. Судостроительный фактически парализован. Однако начат мелкий ремонт небольших судов типа сторожевых катеров. Плавучий док в полузатопленном состоянии. Недавно удалось потопить плавучий кран. Обещание немецкого руководства завода спустить на воду недостроенный нами крейсер ничем не подтверждается, все же не мешало бы с воздуха нанести удар по первому стапелю, где стоит крейсер. Зенитной обороны на заводе пока нет. Вторым очень важным объектом бомбардировки следует считать плавучий док, который они собираются восстановить. Он стоит у противоположного берега напротив крейсера. Два дня назад в городе ночью были расклеены напечатанные на машинке листовки, призывающие к борьбе с оккупантами. Количество листовок незначительное, но очевидно, что подполье начинает действовать. Выхожу на связь с ним в ближайшее время. Привет. Грант».

Кирилл Мочалин передал радиограмму, быстро перестроился на прием и начал записывать цифры. Расшифровывая их по записи, Шрагин прочитал:

«Все принято идеально. Спасибо. Поздравляем вас и ваших товарищей с началом работы, желаем больших успехов. Имеем сведения об активизации по всей Украине националистических центров, руководимых из–за границы Бандерой. Следите за этим внимательно, это для вас большая опасность. Государственно важно знать развитие планов противника в отношении Турции и дальше. О воздушной бомбардировке первого стапеля и дока подумаем. Сердечный привет. Центр».

– Все замечательно, Кирилл! – взволнованно воскликнул Шрагин.

– Как они слышали? – сдавленно спросил радист.

– Отлично, Кирилл!

– Я не медленно работал?

– Отлично, Кирилл!

Они некоторое время молчали. Потом радист сказал:

– Так вот, насчет работы. Могут меня устроить мотористом на катер, обслуживающий судостроительный завод. На таком же катере у меня там кореш ходит.

– Очень хорошо. Устраивайтесь туда немедленно. Я ведь тоже работаю на судостроительном, нам будет удобно встречаться.

– Будет сделано.

Нет, положительно это был какой–то особенно счастливый день! Шрагин крепко пожал руку радисту и ушел…

В этот вечер гостей у Эммы Густавовны не было. Шрагин прошел в свою комнату, собираясь спокойно обдумать дальнейшие свои дела. Но только он сел к столу, как в комнату без стука вошла Лиля, и по ее виду Шрагин сразу понял – что–то случилось. Закрыв дверь, она стала к ней спиной, точно боясь, что в комнату может войти кто–то еще. Она была возбуждена, встревожена, но вместе с тем в глазах ее были незнакомая Шрагину решительность и даже радость.

– Ну, Игорь Николаевич, сейчас мне станет ясно, какой вы человек, – шепотом сказала она. – Я спасла от гибели свою школьную подругу Раю Рафалович. Ее прятал наш бывший учитель, но вчера он с семьей переехал в Днепропетровск. В общем, сейчас Рая у нас на чердаке. Ну скажите, я сделала хорошо или нет?

– Мама знает? – быстро спросил Шрагин.

– Да что вы, ей–богу!

– Кто–нибудь видел, как Рая пришла?

– Она надела мужской костюм, и было уже темно.

– Учитель знает, что Рая у нас?

– Он еще вчера уехал в Днепропетровск. Все вышло очень неожиданно. Я шла по улице и как раз думала о Рае: одна наша подруга сказала мне, что Рая и ее родители уничтожены. И вот иду и думаю – после этого разве я имею право жить как ни в чем не бывало? И вдруг кто–то меня зовет. Гляжу – это наш школьный учитель музыки. Я была его любимая ученица. И Рая тоже. И он говорит, что меня послал ему сам бог. А сам нервный такой, глаза горят. Спрашивает, знаю ли я, где он живет. Я говорю – знаю. Тогда говорит, зайди ко мне под вечер. И добавляет: «Если ты еще любишь свою школьную подругу Раю Рафалович, ты придешь обязательно и больше ни о чем не спрашивай…» Я дождалась сегодняшнего вечера. Прихожу туда, а домик стоит пустой – ни людей, ни вещей. И вдруг из–за печки вылезает Рая… – Лиля замолчала, глаза ее стали влажными. – Ну вот… Рая рассказала мне, что учитель ее прятал все это время, а сегодня днем он с семьей уехал жить в Днепропетровск, к брату. И перед самым отъездом он сказал ей: «Вечером сюда к тебе придет человек, которого ты знаешь и любишь. Он тебе наверняка поможет»! И пришла я…