Текст книги "Грант вызывает Москву."

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Цах, не моргнув глазом, проглотил «дурака» и спросил:

– А что, если ее назвать просто акция номер один?

– Во всяком случае, лучше, – ответил Релинк. – На сколько человек вы рассчитываете акцию?

– Я думаю, что по первому приказу о явке придут около двух тысяч человек и через неделю столько же по второму приказу.

– Возможность побега из города, надеюсь, предусмотрена?

– Да, все сделано. У нас единственная трудность – довольно большое расстояние от места сбора до места акции.

– Это очень плохо, Цах, – с мягкой укоризной сказал Релинк. – Каждый лишний десяток метров пути – это лишний шанс расшифровки акции.

– Но мы их доставим туда ночью.

– Как вы их доставите? У вас будет для этого необходимый транспорт?

– Я провел хронометраж. Ночью гнал по маршруту полицейских. Получилось девятнадцать минут. Учитывая, что в колонне будут и старые люди, планирую тридцать минут.

– А вы помните случай в Польше, когда пять тысяч человек отказались идти и сели на дорогу! Что будет, если предчувствие не обманет и ваших?

– Что вы предлагаете?

– Я предлагать не могу вообще.

– Я все–таки проведу их за тридцать минут! Не то чтобы сесть, на дорогу, подумать об этом не успеют, – энергично сказал Цах.

Они разговаривали вполголоса, совершенно спокойно, как могут говорить о своих делах любые люди. И они будто не знали, что каждое их слово – это автоматная очередь, предсмертные крики женщин и детей, шевелящаяся земля над могилами тысяч людей, виноватых только в том, что они родились евреями.

Нет, они знали! И именно поэтому они заменили предложенный Цахом не слишком хитрый шифр операции. Они знали, и именно поэтому Релинк избрал местом разговора этот тесный балкон. Они знали, и поэтому их так заботило скрытие акции от посторонних глаз.

Релинк и Цах закончили свой разговор на балконе и некоторое время молчали. После недавнего дождя в саду позванивала капель, в небе сверкали, будто вымытые, крупные звезды. Какая–то бессонная чайка метнулась над садом, и от ее пронзительного тоскливого крика вздрогнули те, на балконе.

– Завтра в это время мы начнем, – сказал Цах, вставая.

– Позвоните по окончании. Желаю успеха.

– Я в нем уверен. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Релинк проводил Цаха до ворот и потом долго гулял по саду.

Он завидовал Цаху – у того уже началась настоящая работа, а ему приходится заниматься пока очень нужным, но, увы, не самым интересным делом.

Весь день он провел на конспиративной квартире, куда к нему по строгому графику водили людей, завербованных в секретные агенты СД. Удивительно, как похожи друг на друга все эти люди и во Франции, и в Голландии, и в Польше, и здесь. После двух–трех бесед Релинку казалось, что вместе с каждым кандидатом в агенты в комнату почти зримо входили либо страх, либо алчность, либо ненависть. После каждого разговора он записывал в свою крохотную записную книжечку кличку агента и в скобках ставил одно из тех слов: «страх», «алчность», «ненависть». Это чтобы потом всегда помнить главную душевную пружину агента. Помнить это очень важно, ибо, что по силам ненависти, не может осилить алчность и тем более страх… Подготовительную, самую первичную работу с агентами Релинк не любил, потому что люди эти ему были не интересны и заранее во всем понятны.

Релинк вернулся домой поздно.

Он заснул быстро и крепко, как засыпают люди, у которых здоровье и нервы в полном порядке и которые от завтрашнего дня не ждут никаких неожиданностей, так как считают, что свое завтра они делают сами…

Но в половине третьего ночи его поднял с постели телефонный звонок из. СД.

– Позволю себе звонить на правах коменданта, – услышал он, как всегда, веселый и, как всегда, надтреснутый голос Брамберга. – К нам тут явился очень интересный тип.

– Сам явился?

– Да.

– Что ему надо?

– Требует, чтобы с ним говорило начальство повыше меня.

– Так арестуйте его, и завтра разберемся.

– Но мы же договорились на первых порах добровольцев не брать. Притом нюх меня обманывает редко. Вам стоит приехать. От этого типа идет крепкий запах.

– Ладно, высылайте машину…

Релинк сидел за столом, еще не совсем проснувшись, когда к нему ввели того, кого Брамберг называл интересным типом. Да, этого не могли сюда привести ни страх, ни алчность. В облике вошедшего были лишь независимость и уверенность. Перед Релинком стоял крепкий, осанистый мужчина лет пятидесяти, с крупным волевым лицом. Его массивная голова была на такой короткой шее, что казалось, будто она приросла прямо к плечам.

Не дожидаясь приглашения, он сел на стул и, внимательно смотря на Релинка, спросил:

– С кем имею честь разговаривать?

– Здесь обычно первый спрашиваю я, – улыбнулся Релинк, уже предвкушая интересный и сложный кроссворд.

– Моя фамилия Савченко, Илья Ильич Савченко. Но это ровным счетом ничего вам не говорит.

– Начальник СД доктор Шпан, – назвал Релинк не свою фамилию.

– Почему же вы принимаете меня не в своем кабинете? – спокойно спросил Савченко.

– Разве суть разговора может зависеть от мебели? – в свою очередь спросил Релинк.

– Ну, а все же?

– Вы пришли в учреждение, где я могу позволить себе фантазию принимать людей в любом из кабинетов. И вам не кажется, что мы начали разговор не самым деловым образом?

– Кажется, – согласился Савченко и неторопливо достал из кармана коробку папирос и спички.

– Я не курю, – сухо заметил Релинк, и это была его первая проба собеседника на характер.

Поискав глазами пепельницу и не найдя ее, Савченко положил погашенную спичку в коробку с папиросами.

– Я пришел к вам… по указанию украинской националистической организации, – многозначительно сказал он, шумно раскуривая отсыревшую папиросу.

– Что за организация? – вяло поинтересовался Релинк.

Савченко, не глядя на него, удивленно поднял брови:

– Вам известна такая фамилия – Бандера?

– Да.

– То, что вы находитесь на территории Украины, тоже, надеюсь, вам известно?

– Безусловно.

– Это автоматически освобождает меня от объяснения, какую организацию я представляю.

– Но в вашей организации, я знаю, есть какие–то разветвлении, оттенки, нюансы. И вот в этом, признаюсь, я еще не успел разобраться, – ответил Релинк.

– Видите ли, это не совсем верно, – огорченно сказал Савченко. – Разветвления, или, как вы говорите, нюансы, существуют, к сожалению, только в нашем заграничном руководстве, где, кроме подлинного вождя Украины Бандеры, бьются за власть и за место возле украинского пирога различные деятели рангом пониже и умом победнее. А здесь, на месте, мы абсолютно едины в нашей любви к Украине и в нашей ненависти к коммунистам. До первых дней войны я находился во Львове, а затем, согласно приказу Бандеры, прибыл сюда, чтобы возглавить местную организацию и установить с вами деловой контакт. Моя область – весь юг Украины. Мы не торопимся и не хотим торопить вас. Мы понимаем, что первая ваша задача – расчистить город. Но сегодня мы решили, что уже сейчас можем быть вам полезны. С тем я и пришел. Должен извиниться, что пришел в поздний час, но нужна осторожность.

– Понимаю, понимаю, – рассеянно проговорил Релинк, вспоминая в это время все, что говорили ему в Берлине по поводу использования украинской националистической организации. А говорили ему, что публика эта может быть и полезна и опасна. Их ненависть к Советам, ко всему, что идет от Москвы, следует использовать, но нужно всегда помнить, что они хотят с помощью немецкой армии стать во главе самостийной Украины, а это, кроме как им самим, никому не нужно. Так что контакт с ними следует поддерживать и извлекать из этого максимум пользы, но подпускать их к власти нельзя. Им даже не надо давать на этот счет никаких конкретных обещаний. Максимум – участие в органах местного управления.

– Могу ли я знать численность вашей организации? – спросил Релинк.

– Все украинское население города. Но точнее об этом позже и вообще все организационные вопросы – позже. Сегодня я явился к вам с одним совершенно конкретным делом.

– Слушаю вас.

– Вы знаете о том, что местный горком партии оставил в городе хорошо вооруженное подполье?

– Во всяком случае, думал об этом, – равнодушно ответил Релинк.

– По нашему мнению, вы должны уже не думать, а действовать. Мои люди обнаружили в городе больше десятка оставленных здесь коммунистов, сменивших не только место работы, но и все свое обличье… – Савченко выжидательно замолчал.

– Дальше, – попросил Релинк.

– Я ждал, что вы спросите фамилии и адреса этих коммунистов, – улыбнулся Савченко.

– Это мы узнаем сами, – небрежно обронил Релинк.

– Не сомневаюсь. – Савченко затянулся дымом папиросы и добавил: – Но если у вас возникнут трудности, мы поможем, только скажите.

Релинк выругался про себя. Черт его дернул самому отрезать возможность сейчас же спросить фамилии оставшихся в городе коммунистов.

А Савченко в это время думал о том, что его собеседник, пожалуй, не так уж хитер и легко впадает в фанаберию. Он собирался уже сегодня парочку фамилий обменять на кое–какие привилегии для членов своей организации, а дело явно затягивалось.

– Что у вас ко мне еще? – спросил Релинк.

– Мне хотелось бы еще только высказать пожелание, чтобы вы и другие оккупационные власти при подборе работников для различных целей делали некоторое предпочтение нашим людям. Только и всего.

– Лично я это обещаю, – заявил Релинк. – Что же касается других оккупационных институтов, вам, вероятно, придется установить контакт и с ними.

– Мне этого не хотелось бы делать. На этот счет желательна ваша авторитетная рекомендация. Вы могли бы, например, сообщить мой адрес кому надо, тогда я знал бы, что назревающий контакт вами одобрен. Словом, пока мне хотелось бы иметь дело только с вами.

– Я подумаю об этом, – ответил Релинк. – Прошу ваш адрес, а заодно и документы, подтверждающие ваши полномочия.

Савченко неторопливо вынул из кармана аккуратно сложенную бумагу и протянул ее Релинку.

Это оказался вполне официальный документ, подписанный самим Бандерой и на его личном бланке. В нем было даже обращение к немецким оккупационным властям «оказывать Савченко И. И. всяческое содействие в выполнении им высокого национального долга».

Релинк вернул документ.

Савченко сказал:

– Мой адрес: Первомайская улица, двадцать девять, спросить Евдокию Ивановну.

Релинк записал адрес и поблагодарил Савченко за полезный визит.

– Я хотел бы, перед тем как попрощаться, внести в наши отношения дополнительную ясность и для этого говорю: до свидания, господин Релинк, – с любезной улыбкой сказал Савченко.

Релинку ничего не оставалось, как тоже улыбнуться и сказать:

– До свидания, господин Савченко.

В кабинет заглянул Брамберг, он без слов спрашивал, как поступить с посетителем.

– Выпусти его и сейчас же вернись ко мне, – распорядился Релинк.

Вернувшийся Брамберг уже понимал, что в чем–то провинился, и преданно смотрел в глаза Релинку.

– Откуда он узнал мою фамилию? – холодно спросил Релинк.

– Когда я сказал ему, что вы сейчас приедете, он спросил, как вам обращаться. И я сказал ему: «господин Релинк», вот и все.

– Осел! – тихо произнес Релинк. – Запомни этот случай на время, что я еще буду тебя терпеть.

– Запомню, – четко произнес Брамберг. – Я могу идти?

– Машину к подъезду, – приказал Релинк.

– Уже стоит.

– Тогда иди к черту!

– Слушаюсь, пошел. – Брамберг круто развернулся и, печатая шаг, направился к дверям.

Глава 13

Оккупанты цепко брали в свои руки все, в том числе и тех, кто остался на заводе. Немецкие специалисты за редким исключением хорошо знали дело и зорко следили за работой русских. Все заводские инженеры, а их в конце концов набралось около десятка, работали бок о бок с немецкими. В этих условиях саботаж почти исключался, он был бы немедленно обнаружен, тем более что новые хозяева завода ждали саботажа и были настороже. Для Шрагина же видимость его добросовестной работы была единственной возможностью прочно закрепиться и легально жить в городе.

Адмирал Бодеккер запомнил его с первой встречи и затем убедился, что он знающий инженер и умный человек. Однажды после совещания специалистов адмирал попросил его остаться.

– У меня для вас интересное предложение, – сказал Бодеккер, поглаживая ладонью седой ежик волос. – Мне нужно, чтобы у меня под рукой всегда был русский инженер, который являлся бы унформером, преобразующим немецкую инициативу и энергию в русскую и наоборот, причем в масштабе всего подчиненного мне Черноморского бассейна. Идеально, чтобы унформер хорошо знал, как вы, немецкий и русский языки. Что вы скажете?

Шрагин не торопился отвечать, да и не знал, как ответить. Он полагал, что не имел права так круто связать себя с делами адмирала, но отказаться без убедительной для Бодеккера мотивировки тоже было нельзя. Наконец сам адмирал очень интересовал Шрагина – это был, судя по всему, крупный специалист–судостроитель с очень высоко идущими связями и, кроме того, немец с самостоятельными и далеко не стандартными взглядами. Чего стоит одно его выступление на первом же совещании инженеров, когда он попросил при обращении к нему не упоминать его адмиральского звания. Он сказал, что это только удлиняет разговор и, кроме того, каждый раз заставляет от гнева переворачиваться в гробу знаменитого Нельсона, которого он глубоко уважает… Шрагин видел, как при этом переглянулись немецкие инженеры. Шутка сказать, немецкий адмирал открыто заявляет о своем уважении к английскому адмиралу…

– Ну, так что вы скажете? – снова, уже нетерпеливо спросил Бодеккер.

– Я прошу дать мне возможность подумать, – ответил Шрагин.

– Вы, очевидно, разгадали мою слабость… – добродушно сказал адмирал, его светло–карие глаза смеялись. – Я люблю, когда мои люди думают.

Они помолчали.

– Подумайте, кстати, еще и о том, – уже серьезно добавил он, – что нам все–таки делать с плавучим краном. Вы его не осматривали?

– Такого приказа не было, господин адмирал.

– Если русские воспримут немецкую привычку все делать только по приказу, не будет у нас толка, – поморщился Бодеккер. – Прошу вас, осмотрите кран. А ответ на мое предложение я хочу услышать сегодня, в восемнадцать ноль–ноль…

Шрагин шел к причалу, где стоял кран. Все, что он видел по пути, не могло его не радовать. Обещанная Берлином немецкая ремонтная и всякая другая техника до сих пор не прибыла. На стапелях чернела обгорелая громада недостроенного военного корабля. При отступлении наши саперы пытались его взорвать, но только покалечили немного. Чтобы разрушить такую громадину, наверное, нужен был вагон взрывчатки. Сейчас возле корабля не было видно ни одного рабочего. А Бодеккер грозился весной спустить его на воду. Плавучий док, надобность в котором была очень велика, по–прежнему стоял полузатопленный у того берега залива, и румынские солдаты, купаясь, прыгали с него в воду. На том берегу была территория, отданная румынам. По–прежнему не хватало рабочих. Словом, хваленая немецкая организованность явно давала осечку. Шрагин остановился возле плавучего крана. На внешнем его борту, свесив в море ноги, рядком сидели человек десять рабочих, прислонившись грудью к перилам, бездумно смотрел вдаль знакомый Шрагину Павел Ильич Снежко. Он теперь возглавлял ремонтную бригаду.

– Павел Ильич! – позвал его Шрагин.

Снежко вытянулся и закричал во все горло:

– Лодыри, кончай кемарить!

Рабочие не спеша поднялись и, недобро посматривая на своего бригадира и на Шрагина, пошли к ручному насосу, установленному на палубе крана.

По настланным с причала упругим доскам Шрагин перебрался на кран.

– Ну, что у вас тут делается? – громко спросил он у Снежко. Насос перестал скрипеть. Послышался чей–то насмешливый голос:

– Качаем воду из моря в море.

– Отставить разговоры! – гаркнул Снежко.

Помпа снова заскрипела, и из выброшенного за борт брезентового рукава полилась в море ржавая вода.

– Вот откачиваем согласно приказу немецкого инженера, – огорченно сказал Снежко. – А только течь дает больше, чем мы откачиваем. Надо бы достать мотопомпу.

– Спустимся в трюм, – предложил Шрагин. Первый момент в темноте ничего нельзя было разглядеть, только тускло блестела вода, заполнявшая весь трюм.

– Вон там дыра почти что аршин в диаметре, хорошо еще, что со стороны причала, – пояснил Снежко.

– Что же тут хорошего? – спросил Шрагин. – Кран опасно накренен на ту сторону и может перевернуться.

– А что можно сделать?

– Надо подумать, рассчитать, – вслух, про себя размышлял Шрагин. – Конечно, расчетная плавучесть у него огромная. И все же крен опасный. Ведь все рассчитано на строго горизонтальное положение крана, тогда он берет на себя великие тяжести. Но крен все это перечеркивает. Переборки внутри отсеков целы?

– Вроде, целы, – неуверенно ответил Снежко. – Видите, почти вся вода с одной стороны.

Шрагин в это время разглядывал сдвинутые узлы крепления переборок и размышлял о том, что затопить эту махину совсем не трудно…

Снежко задумался:

– Если вы говорите, что в ровном положении плавучесть у него большая, может, открыть кингстон с левой стороны и пуском воды выровнять крен?

Вот! Именно это! Даже если чуть приоткрыть кингстон, его уже никто не удержит, тяжесть крана обеспечит такой напор воды, что она сорвет кингстон, и тогда кран в течение часа пойдет на дно.

Над их головой по железной палубе загремели чьи–то шаги. Шрагин и Снежко вылезли из трюма и увидели немецкого инженера Штуцера – молодого и, как всегда, франтоватого паренька, который в отличие от Бодеккера всегда требовал, чтобы его величали инженер–капитаном. Шрагин уже имел возможность выяснить, что за душой у этого инженер–капитана, кроме звания и наглой самоуверенности, нет ничего, и прежде всего нет опыта.

– Здравствуйте, господин инженер–капитан, – почтительно приветствовал его Шрагин.

– Что вы там выяснили? – начальственно спросил Штуцер.

– Положение сложное, – огорченно сказал Шрагин. – Необходимо какое–то смелое решение, иначе кран может перевернуться. Дело в том, что вода заполняет только одну полость трюма. У бригадира есть предложение приоткрыть кингстон с левой стороны и впуском воды выровнять крен, но я на это не могу решиться, да и не имею права.

– Но ведь сейчас крен – главная опасность! – сказал Штуцер, сам идя в западню.

– Безусловно… – подтвердил Шрагин. – И если он перевернется, тогда беда. А если бы, выровняв крен, вы со своим авторитетом добились на сутки хотя бы одной мотопомпы, все было бы в полном порядке.

– Так и сделаем, – быстро сказал Штуцер. – Приказываю выровнять крен, а завтра будет помпа. – Он посмотрел на часы и ушел с крана легкой балетной походкой.

Шрагин разговаривал со Штуцером по–немецки, и все это время Снежко, ничего не понимая, вытянувшись, стоял рядом. Когда Штуцер ушел, Шрагин сказал бригадиру:

– Инженер–капитан Штуцер одобрил ваше предложение насчет кингстона, приказал действовать, а завтра утром будет помпа.

– Может, подождать, пока получим помпу?

– Есть приказ инженер–капитана, – сухо сказал Шрагин. – И на вашем месте я не брал бы на себя ответственность изменять его распоряжения…

Пройдя полпути к заводоуправлению, Шрагин оглянулся – Снежко все еще стоял на том же месте, возле лестницы в трюм крана.

Адмирал Бодеккер не принял Шрагина, он торопился на какое–то совещание. Только спросил на ходу:

– Что решили с краном?

– Какое–то решение принял инженер–капитан Штуцер, – небрежно ответил Шрагин.

На мгновение Бодеккер задержал шаг, и в глазах у него появилось недовольство, но, к счастью, только на мгновение.

– Я ухожу, – сказал он, – на мой вопрос ответите завтра утром. До свидания.

Шрагин потолкался немного в дирекции и тоже ушел. За воротами завода его ждала вторая его нелегальная жизнь…

Хотя Харченко и Федорчук говорили Шрагину, что Сергей Дымко с Зиной живут дружно, хорошо, он поначалу тревожился. Ом помнил Дымко по первому разговору, помнил его неуверенность в себе, его чисто юношескую порывистость, так подкупившую его, и думал, что Сергей легко может попасть под влияние Зины, а тогда все будет зависеть от того, какой она человек, эта Зина. Но тревога Шрагина оказалась напрасной. Встретившись с Дымко, он с удивлением наблюдал, как изменился парень: посерьезнел, весь как–то подобрался, даже говорить стал иначе – скупо и точными словами. Шрагин поздравил его с женитьбой и пожелал ему счастья. Дымко даже не улыбнулся, сказал тихо:

– Спасибо. Все теперь стало и сложней и радостней.

Шрагин понял, о чем он думает, но решил вызвать его на более подробный разговор – спросил:

– А почему сложней?

– Я теперь отвечаю и за себя и за нее. И она – тоже.

– А она понимает это?

Дымко посмотрел прямо в глаза Шрагину.

– Не тревожьтесь, Игорь Николаевич, прошу вас. Зина – человек надежный.

– Она знает о вас все?

– Да, – твердо ответил Дымко и спросил: – А как же ей не знать, если она для всех нас справки на своей бирже добывает?.. Рискуя жизнью, между прочим…

Да, Зина как–то сразу вошла в дела группы. Она оказалась действительно неунывающей девушкой. Но совсем не легкомысленной. У нее появились смысл и цель жизни, и ей не понадобились объяснять, что она получила неспокойное счастье. Она сама сказала Дымко: «Ты меня не оберегай, цветочки я буду разводить потом».

Вскоре она принесла с биржи пачку чистых бланков для справок, оттиск печати и образчик подписи Легавого и немецкого директора биржи. Подпольщики изготовили из куска резины печать и так научились подделывать подписи биржевого начальства, что оно само не обнаружило бы подделки.

Все участники группы получили, наконец, довольно надежные документы. Дымко и Харченко, подчиняясь справке, которую они сами изготовили, пошли работать на открытую немцами и работавшую для армии макаронную фабрику…

Так неожиданно решилась очень трудная задача, и Шрагин с благодарностью думал о Зине.

А вот у Федорчука с его Юлей возник настолько опасный конфликт, что Шрагин нашел нужным вмешаться. Энергичная, смелая, с волевым характером, Юля рвалась в бой с фашистами и обвиняла Федорчука в бездеятельности и трусости, а тот пока не имел разрешения сказать ей, кто он. Поначалу Шрагин не придавал значения этой истории и не торопился с разрешением Федорчуку открыться перед Юлей. Тогда Юля начала действовать сама. Прекрасно говоря по–немецки, она начала напропалую знакомиться с немцами, ходила с ними в кино, на вечеринки и на днях сказала Федорчуку, что скоро с помощью какой–то своей знакомой, работавшей в аптеке, достанет цианистый калий. «Буду травить фашистов, как крыс», – сказала она. А когда Федорчук назвал это дурацкой затеей, она чуть не выгнала его из дому и обозвала дезертиром.

Сейчас Шрагин шел в дом Федорчука…

Григоренко уже стоял в условленном месте. Шрагин медленно прошел мимо него, но вскоре связной обогнал его и пошел шагах в пятидесяти впереди. Он должен подвести его к дому Федорчука, а потом дежурить на улице.

Федорчук встретил Шрагина во дворе своего дома. Они прошли в глубь двора и сели на скамейку.

– Дурацкое положение создалось, Игорь Николаевич, – тихо сказал Федорчук, вспахивая пятерней своей густые светлые волосы.

– Что вы сказали ей обо мне?

– Один мой давний и хороший знакомый, толковый, мол, человек и так далее.

– Вы за нее ручаетесь? – строго спросил Шрагин.

– Как за себя. Она же от ненависти к немцам прямо худеет на глазах.

– Позовите ее.

Юля вышла из дому и твердым мужским шагом приближалась, к Шрагину, чуть сузив устремленные на него глаза. Небольшого роста, но широкая в плечах, черные пушистые волосы спадали на плечи. Большие и тоже черные глаза смотрели смело из–под прямых, как стрелы, бровей.

– Здравствуйте, не знаю, как вас звать–величать, – сказала она низким, грудным голосом и села на краешек скамейки.

– Игорь Николаевич, – ответил Шрагин, продолжая ее рассматривать.

– Вы что, свататься пришли? – усмехнулась Юля. – Саша сказал, что вы хотите поговорить о каком–то деле.

– У нас у всех одно дело, – сухо сказал Шрагин. – А если уж зашла речь о Федорчуке, то должен сразу предупредить: он отвечает передо мной за каждый свой шаг к без моего разрешения ничего делать не имеет права.

Юля посмотрела на него удивленно и сказала:

– Но меня–то ваша власть не касается. Да и кто вам дал власть над Сашей?

– А это уже не ваше дело, – нарочито резко ответил Шрагин.

Они помолчали.

– Я слышал, вы хотите травить гитлеровцев?

– Для начала хоть это.

– А продолжения может и не быть. Они поймают вас на первом, в лучшем случае – на втором. Не так–то уж трудно им будет установить отравителя. Вы уже достали яд?

– Обещали принести завтра.

– Кто?

– Одна женщина, я ее с до войны знаю. В аптеке работает.

– Вы ее хорошо знаете?

– Мы с ней раньше у одной парикмахерши голову делали.

– Явно не доделали, – резко сказал Шрагин. – Она знает, зачем яд?

– Если б не знала, не дала бы.

– Завтра вы пойдете к ней и скажете, что яд вы искали для себя, придумайте какую угодно причину: разочарование, ревность И тому подобное. И заявите, что вы передумали. Извинитесь, переводите все в шутку. Я не могу допустить, чтобы Федорчук погиб оттого, что какая–то аптекарша, с которой вы вместе ходили к парикмахеру, сболтнет кому–нибудь о ваших детских замыслах.

Юля смотрела на Шрагина широко открытыми глазами. Казалось, она начала что–то понимать. Вдруг она сгорбилась, уронила голову и голосом, полным боли, сказала:

– Поймите, я немка, я не могу. Знакомые соседи пальцами на меня показывают – вот, мол, что значит немка: пришли в город немцы, так она первым делом любовника завела. – Юля подняла голову и, смотря на Шрагина воспаленными, блестящими глазами, сказала: – Я им покажу, какая я немка, покажу!

– Показывать это надо не соседям, которые сами еще неизвестно, как себя поведут, – тихо сказал Шрагин.

– А кому же?

– Вашему другу Федорчуку, – улыбнулся Шрагин. – Это для начала, а затем и мне, если я, конечно, увижу, что вы не истеричка, а настоящий боец и хотите наносить врагу серьезные удары.

– Кто вы? – спросила Юля.

– Я уже сказал: я отвечаю за все, что будет делать здесь ваш друг Федорчук.

– И за его безделье тоже? – усмехнулась Юля.

– И за безделье тоже.

– С детства не люблю дешевые тайны, – язвительно сказала Юля.

– А дорогие? – спросил Шрагин. Юля промолчала.

– Расскажите–ка лучше о себе, хотя бы в двух словах.

– Автобиография требуется?

– Да, пока краткая.

– Поинтересуйтесь у товарища Федорчука, он в курсе.

– А он говорил, между прочим, что вы человек серьезный.

– Боже мой, ну никто я, никто! Училась в школе, из–за болезни стариков не кончила, пошла работать. Была санитаркой в больнице. Старики перед войной умерли. Отец был рабочий. Вот и вся анкета.

– В комсомоле состояли?

– Что значит – состояла? Мне же еще нет двадцати семи. По июнь включительно взносы уплачены.

– Кто те немцы, с которыми вы познакомились? – спросил Шрагин.

– Сволочи.

– Офицер? Рядовые?

– Я о рядовых руки марать не собиралась.

– Они не предлагали устроить вас куда–нибудь?

– Предлагал один, – удивилась Юля. – Переводчицей в ресторан для летчиков. Тут, в городе.

– Что вы сказали?

– Сказала: будем посмотреть.

– Надо устраиваться.

– Зачем?

– Нужно, Юля. Очень важно знать, что думают летчики Гитлера, о чем между собой говорят, куда собираются лететь. А переводчик все это может узнать.

– Так что же, прямо вот так идти в этот их ресторан? – спросила она.

– Прямо вот так и идти… И сделать это, Юля, надо быстро. Дня через три–четыре постарайтесь сообщить, чем все кончилось. Скажете Саше, а он передаст мне. Если не выйдет, подумаем о чем–нибудь другом. Договорились? – Юля кивнула. – Ну что ж, по рукам! А теперь пошлите сюда Сашу. До свиданья.

Федорчук сел рядом со Шрагиным и выжидательно молчал.

– Кто я, ей по–прежнему неизвестно, – сказал Шрагин. – Знает она только, что мы с вами связаны каким–то общим делом. А теперь покажите мне, где спрятана взрывчатка.

Федорчук подвел Шрагина к забору.

– Глядите в щель. Видите недостроенное здание? Сюда, ближе, к самому забору, угол здания. Под ним и зарыто.

Шрагин внимательно осмотрел местность и предложил Федорчуку подумать, как без риска брать из тайника взрывчатку.

– А я уже продумал…

Федорчук провел Шрагина в маленький сарайчик, снизу доверху забитый дровами.

– Вот отсюда я сегодня ночью начну рыть подземный лаз прямо к тайнику.

– Куда будете девать землю?

– А вот туда, на грядки. У меня одна просьба: все, что связано с добычей взрывчатки и ее дальнейшим использованием, я хотел бы делать вместе с Харченко.

– Не возражаю, – отозвался Шрагин. – Как у вас с работой?

– Дымко сработал для меня надежную справочку на случай, если спросят. Ас настоящей работой, пожалуй, нужно повременить, пока выяснится, куда мне полезно идти, прихватив взрывчатку.

Все продумал этот спокойный и сильный человек. Шрагин поблагодарил его за это и ушел. Теперь Григоренко сопровождал его, идя позади.

Глава 14

Дверь Шрагину открыла Лиля.

– Как хорошо, что вы пришли! – шепнула она. – У нас ваш начальник адмирал Бодеккер. Его привел генерал Штромм, он сказал, что хочет лично рекомендовать вас адмиралу. А вас нет. Приведите себя в порядок и выходите.

– Хорошо.

Шрагин наскоро побрился, надел белую рубашку с галстуком и вскоре вошел в гостиную.

– Вот и господин И–гор! – крикнул генерал Штромм. – Узнаете его, адмирал?

– Как же, как же… – отозвался Бодеккер. – Мы знакомы.

– Добрый вечер, господа, – Шрагин сделал общий поклон подойдя к Эмме Густавовне, низко склонился к ее руке.

– Садитесь на диванчик к Лили, – томно сказала она.

Коньячная бутылка была уже пуста, генерал Штромм разливал в бокалы принесенное им немецкое вино.

– Как можно, господин И–гор, не торопиться домой к такой прелестной жене? – спросил генерал.

Шрагин любезно улыбнулся генералу и обратился к Бодеккеру:

– Я искал одного инженера нашего завода. Мне сказали, что он остался в городе, но где он живет – выяснить не удалось.

– Зачем вам заниматься этим? – загремел генерал Штромм. – Пусть адмирал позвонит коменданту города, и завтра вашего инженера доставят на завод. И вообще – к черту дела! И этот бокал золотого, как солнце, немецкого вина я хочу выпить за воздух нашего города, за воздух, который в эти дни стал чище.

Генерал выпил вино и, поставив на стол бокал, обнаружил, что больше никто из сидевших за столом свое вино даже не пригубил.

– Господа, в чем дело? Мой тост вам не по душе? Может, у вас в родне есть еврейские хвосты, хо–хо–хо!

Все молчали. И тогда Эмма Густавовна, не столько понимая, сколько чувствуя возникшую за столом напряженность, на правах хозяйки решила исправить положение.

– Ну зачем такие непонятные тосты? – пропела она своим воркующим голосом. – И вообще к чему за столом политика и всякое такое?..

– Непонятные тосты? – удивился генерал Штромм, оглядывая сидевших за столом.