Текст книги "Утро года"

Автор книги: Василий Алферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

«Гостинец»

Орлик уехал внезапно. Надежный человек предупредил его о том, что староста заявил на него уряднику. Уезжая, Орлик оставил «гостинец», как сказал нам с Яшкой Роман Сахаров, и попросил во что бы то ни стало отнести его дяде Игнату из графского имения. Имение графа Орлова-Давыдова находилось в четырех верстах от Заречья, в северо-западной стороне. Это было одно из самых древних и крупных графских имений, которым когда-то владели монахи московского Саввинского монастыря.

В имении работало много сезонных и постоянных батраков. Трудились они от зари до зари, а получали копейки, жили в нечеловеческих условиях, впроголодь. Женщины-работницы, получавшие за стрижку овец по три копейки с овцы, пытались однажды просить прибавить хоть еще по копейке, но им было отказано. В имении держали стражников, которые и спали с нагайками в руках.

Роман Сахаров советовался с дядей Максимом, Иваном Верстой и моим отцом, как лучше и удобнее передать «гостинец» Игнату. Идти в графское имение кому-нибудь из мужиков – никакого повода не было, да и у стражников они были на плохом счету. Долго кумекали, гадали, а потом решили послать нас с Яшкой.

В воскресенье утром дядя Роман позвал меня и Яшку к себе в избу, усадил за стол и, как с большими, завел разговор. В избе никого не было, и мы насторожились.

– Вот что, ребятки, – сказал дядя Роман, глядя нам прямо в глаза, – дельце есть одно важное. Для вас оно самое подходящее. Согласны ли будете?

Чувствуя на себе пристальный взгляд, мы, не подумав, тут же ответили:

– Согласны!

Дядя Роман добродушно улыбнулся:

– Вон как вы торопитесь. А если я вас пошлю в полночь на кладбище, пойдете?

Идти в полночь на кладбище считалось у нас самым страшным делом, и туда в это время никто не пойдет ни за какие деньги. Мы с Яшкой переглянулись, а потом, горя как в огне, решительно ответили:

– Вдвоем и на кладбище сходим, если надо.

– Ну, я так и знал, что вы молодцы… Теперь слушайте: пойдете в имение Орлова, увидите там дядю Игната зареченского и передадите ему «гостинец», оставленный Орликом. Только передайте не открыто, а как будто кузовки с ягодами.

– А как это? – спросили мы.

– Хитрость небольшая, – ответил дядя Роман. – Вот вам кузовки, в них на самое дно мы сейчас уложим вот эти «цветочки», а сверху будут лежать ягоды. Но пока вместо ягод положим кусочек хлебца и огурчики… А ягод по пути наберете. Клубничка сейчас еще не совсем спелая, но ничего, сойдет. Наберите побольше, с верхом, и передайте дяде Игнату. Скажите так: «Гостинец от Орлика». Понятно?

– Понятно, – ответили мы. – А кузовки ему тоже оставить?

– Да, ему, – ответил дядя Роман. И, подойдя к нам ближе, предупредил: – Если кто посторонний спросит, зачем пришли, то скажите, что попить захотели, зашли к земляку, к дяде Игнату. Он, мол, батрачит здесь…

Мы взяли кузовки и пошли сначала к нам. Мои родители были дома; сидела у нас и тетка Ольга. Моя мать, будто ничего не зная, проговорила:

– Ну, ступайте, может, и на спелые ягоды нападете.

А тетка Ольга посоветовала:

– На Долгую поляну зайдите, там всегда рано поспевают.

– Ну, а ежели домой без ягод вернетесь, не беда. Это даже лучше будет, – подмигнул нам мой отец. – Валяйте!..

Когда мы с Яшкой подходили к лесу, из ложбины наизволок неожиданно нам навстречу поднялся графский стражник. Ехал он на вороном коне во всем облачении – с ружьем за плечами и с нагайкой в руке. Яшка забеспокоился.

– Бежим, Вась, в лес! – шепнул он.

– Не надо, – возразил я. – А то подумает – украли чего-нибудь, припустит вороного и догонит.

– А чего же будем делать? – растерянно спросил Яшка.

– Будем спокойно идти навстречу, помахивать кузовками. А как поравняемся, то поздороваемся с ним.

Так мы и сделали. Но стражник не ответил на наш поклон. Вместо ответа он остановил своего тонконогого беспокойного коня, подкрутил пышные черные усы, прищурил левый глаз и строго спросил:

– Это вы куда направились, хлопцы?

– По ягоды, дяденька, – громко ответили мы.

– Почему так далеко забрели?

– А близко их нет… Мы на Долгую поляну, там завсегда крупные бывают ягоды.

Стражник глядел на нас нехорошими, колючими глазами так, будто хотел насквозь проколоть ими. И, подобрав поводья, проговорил:

– На Широкий дол не ходить, траву не мять, слышали? – погрозил он нам нагайкой.

– Нет, мы туда не пойдем! – облегченно передохнув, сказали мы.

– Ну, то-то же, – промолвил стражник, тронув коня, и, как нам показалось, подозрительно поглядел на наши кузовки.

Проводив взглядом стражника, мы с Яшкой так припустились бежать под уклон, что только пятки засверкали. Мы боялись, как бы стражник не воротился и не спросил нас: «А ну-ка, друзья, покажите, что тут у вас есть в кузовках?.. Где это вы взяли такие бумажки и газету, в которых против царя и графа написано?..»

Мы бежали рысью до самого леса и только там, на Долгой поляне, собирая чуть порозовевшую клубнику, успокоились. Ягод было много, и мы быстро наполнили ими наши кузовки. А потом поели и направились в имение.

Нам повезло. Дядя Игнат как раз был на месте. Искать его не пришлось – мы тут же на него наткнулись. Он так обрадовался «гостинцу», что обнял нас и расцеловал. А когда мы уходили домой, проводил с полверсты.

– Ну, бегите, – сказал он, прощаясь с нами. – Да поклон от меня большущий передайте Роману, Григорию с дядей Максимом и всем остальным мужикам…

Домой мы с Яшкой возвратились еще засветло. И возвратились без кузовков и без ягод.

В дальних лугах

Сбыла полая вода, смолкли в приречных вербах соловьи. Теперь им не до песен – они выкармливают своих птенцов, только что появившихся на свет. Дядя Максим как-то рассказывал нам с Яшкой, что соловейка – большой мастер петь и нет на всем белом свете другой такой птицы, которая бы пела лучше. Да только это не наша птица, не мужицкая.

– А чья же? – спросили мы.

– Барская, – ответил дядя Максим. – Все больше по ночам распевает, для господ. Да и песни соловейкины не совсем понятны нам. Они не радуют, не веселят душу. Вот жаворонки и ласточки – эти роднее и ближе нашему брату. Одни под синим небушком, над полями широкими день-деньской поют, заливаются, другие все лето возле наших дворов живут, под крышами сараев гнезда себе свивают. Всегда их видишь, всегда они у тебя на глазах, резвятся, щебечут – сердце не нарадуется!..

И вот, когда перестают петь соловьи, наступает сенокос.

Дозревают густые высокие травы на дальних заливных лугах, резко, надтреснуто кричат коростели. В низких, сырых местах кружится и звенит комариная пурга. В оставшихся от половодья баклушах – маленьких пересыхающих озерках, – не подозревая скорой своей гибели, спокойно разгуливают пучеглазые щурята весеннего вывода, успевшие вырасти с палец, а некоторые и больше.

Дальние луга принадлежали Карпу Ильичу Табунову. Купил он их за бесценок у разорившихся вконец поселковых мужиков. Сена каждый год накашивали здесь много. Одни табуновские работники не справлялись с делом, не успевали вовремя закончить сеноуборку, и Табунову приходилось нанимать косцов – тех же поселковцев, у которых были куплены луга. Но когда поселковцев выгнала из своих насиженных углов злая мачеха-нужда – кого батрачить в город, кого в графское имение, – Табунову пришлось нанимать зареченцев или мужиков из соседних деревень.

В один из воскресных дней, после обеда, Табунов пожаловал в наш конец. У избы Романа Сахарова собрались почти все безлошадники. Карп Ильич разгладил бороду, прищурил маленькие, немного с раскосом плутоватые глаза и степенно сказал:

– На дальних лугах дня через три косить можно. И я так решил: чем нанимать чужих, лучше своих подрядить. Как вы, мужики, согласны?

Мужики переглянулись и ответили:

– Почему же не согласиться? От работы мы никогда не отказывались. – Потом кивнули в сторону Романа Сахарова, молча сидевшего на завалинке: – Давай, Роман, будь за старшего, договаривайся.

Роман встал и, заложив за спину руки, проговорил:

– Что ж, договариваться так договариваться. Косить только или вместе с уборкой? – спросил он Табунова.

– И косить и убирать – все честь по чести, – ответил Карп Ильич. – А стога метать круче, каждый стог огородить плетешком. Наперед скажи: косить чисто, около кустов траву не оставлять, работать по-божески, честно.

– Та-ак, – протянул Роман. – Ну что ж, мы согласны. Только и за работу платить нам по-божески, честно.

– Как другим, так и вам, – сказал Табунов, прищуро косясь на Романа. – Тридцать копеек на день и мои харчи. В обед и ужин мясной приварок будет.

– Харч добрый, – сказал Роман. – Но вот плата не совсем подходящая. За лошадиную работу – тридцать копеек на день! А день – год целый. Это уж совсем не по-божески.

Табунов сдвинул картуз на затылок и долго вытирал вспотевший лоб большущим клетчатым платком.

– Поселковские мужики завсегда оставались довольны моей платой, – сказал Карп Ильич после минутного молчания.

Роман помрачнел и, окинув Табунова колючим взглядом, проговорил:

– А почему же поселковцы от твоего-то довольства без лугов остались да ушли из своих углов куда глаза глядят?

Табунов часто заморгал раскосыми глазками и неопределенно ответил:

– Может, жить не умеют, а может, счастье захотели искать, как твой Гурьян. Судьба человеческая от бога зависит…

– Не от бога, а от нас самих, – горячился Роман. – Силы у нас много – любую гору можем столкнуть, ежели навалимся все дружно.

Табунов махнул рукой:

– Ну, ты, Роман, почнешь свои притчи рассказывать, тебя не переслушаешь! Давай ближе к делу. Время не ждет, каждый час дорог. Перестойная трава все равно что солома.

– Вот это справедливо, – свертывая цигарку, проговорил Роман. – Вовремя-то убранное сено – малина, а без время – горькая калина. Ну, а за тридцать копеек мы тебе не работники. Так, что ли, мужики, или кто-нибудь из вас и за эту плату согласен?

– Нет, не согласны! – гудели мужики.

А Матвейка Лизун, болтая пустым рукавом, подошел к Табунову и, как глухому, прокричал на ухо:

– Такая плата, какую ты, Карп Ильич, назначил, – это вот нам, одноруким, подходит, а которые с двумя руками – им обидно.

Табунов потеребил себя за ухо и покрутил головой.

– Ты, Матвей, работяга, я знаю. За тобой и с двумя руками не каждый угонится. Ну, а сколько бы вы хотели? – спросил Карп Ильич, обращаясь к Роману.

– Шесть гривен на день с хозяйскими харчами. Ребятишкам, вот таким, как они, – кивнул Роман на меня и на Яшку, – по двадцать копеек – они мастера копны подвозить; бабам, которые будут только сгребать сено, – по сорок копеек. И хоть завтра же в луга можно ехать.

– Нет, я вижу, мужики, вы работать не хотите, ежели такую цену заломили, – недовольно проговорил Карп Ильич и весь как-то взъерошился, стал еще шире, волосатее.

– Нужды у нас по самое горло, – сказал Роман, – и без работы нам, как без воздуха, жить нельзя. Степные травы куда легче косить, и то, бывало, дороже за них брали. А в дальних лугах трава по пояс – ой как солоно будет!

– Так сколько же вы делом возьмете? – спросил Табунов.

– Мы делом сказали, – спокойно ответил Роман. – Меньше ни одной копейки.

– Ну, вот что: ни вашим, ни нашим – сорок пять копеек на день мужикам, тридцать – бабам и пятнадцать ребятишкам. Согласны?

– Нет, – решительно покачал головой Роман и сел на завалинку.

– Тогда как хотите. Найму других.

Карп Ильич нахлобучил картуз на самые глаза, круто повернулся и ушел. Мой отец высказал предложение:

– Может, мужики, согласимся? А то пойдет да наймет других, вот мы и останемся, как раки на мели.

Роман твердо заявил:

– Соглашаться не будем. Заплатит столько, как мы запросили, никуда не денется. А других сейчас не найдет, потому что все работают. Это я хорошо знаю.

– А вы думаете, мужики, он по-первому к нам пришел? – сказал дядя Максим. – Как бы не так! Мы у него поперек горла стоим. Посовался везде, видит – никого нет, давай нас обхаживать. Ну и хитрец, псовая душа!

После этого дня Карп Ильич приходил в наш конец еще раза два, рядился с мужиками, набавлял по пятаку и снова уходил ни с чем. Мужики стояли на своем и никак не хотели уступать Табунову. А время шло. Наступила пора сенокоса. И вот на четвертый день, рано утром, Карп Ильич подъехал к Романовой избе на буланом жеребце, запряженном в двухколесную рессорную таратайку. Роман издали увидел Табунова и вышел ко двору. Карп Ильич встретил его притворно добродушными словами:

– Придется уважить вас, уж больно косцы вы хорошие. Быть по-вашему. Собирай, Роман, людей и нынче же в луга.

Из переулка вышел Дорофеич, Яшкин дедушка. Он приблизился к таратайке и низко, до земли, поклонился Табунову.

– Христом-богом прошу тебя, Карп Ильич, возьми и меня в луга! Из-за харчей пойду…

– В лугах для тебя работы нет, – буркнул Табунов. – Твое дело – на бахчах в шалаше сидеть да ворон пугать.

– До бахчей-то, Карп Ильич, еще недели три ждать. А я из сил выбился, на кусок хлеба негде добыть. Сделай божескую милость, возьми. Я там кашеварить буду, дровишки собирать. Делов, чай, и для меня найдется…

– Мне косцы нужны, а не кашевары. Много вас тут найдется на дармовые-то харчи.

– Так что же, не возьмешь, значит? – спросил Дорофеич дрогнувшим голосом.

В его тусклых, слезящихся глазах вспыхнул гнев. Он выпрямился и, часто дыша, ожидал ответа. Но Табунов молча отвернулся и чуть натянул вожжи. Жеребец звучно фыркнул, озорно притопнул передним копытом, обдав Дорофеича мелкими комьями земли, потом сильно рванулся вперед. Таратайка припрыгнула и мгновенно скрылась в облаке пыли.

В луга приехали перед вечером артелью – двенадцать мужчин, пять женщин и трое мальчишек: я, мой товарищ Яшка да наш ровесник – веснушчатый Савелька Лизунов. Пока не подсохнут первые ряды скошенной травы, женщинам и ребятишкам платы не полагалось. Дня два мы должны были оставаться без оплаты и жить на своих харчах.

До темноты успели оборудовать стан, сделали навес; в сторонке вбили в землю крепкие вязовые рогульки, срубили и очистили ровный шест для подвешивания на него котла или чайника, растянули на кольях полога от комаров, натаскали дров. А мы, ребятишки, вместе с дядей Максимом, моим отцом и Дорофеичем, которого мужики решили взять в луга за артельный счет, наловили бреднем в Зеленом озере целых два ведра карасей.

– Вот нам и ужин! – весело сказал Дорофеич, когда мы пришли на стан. – Глядите-ка, сколько их! Да какие здоровенные – будто поросята! – хвалился он, размахивая в воздухе крупным бронзовым карасем. – Давайте, бабоньки, расправляйтесь с ними, да в котел.

Утром чуть свет зазвенели, засверкали остро наточенные косы. Мужики засучили рукава, расстегнули рубахи и пошли в наступление, будто воины на поле битвы. Размахи кос были широкие, размеренные. Густая сочная трава покорно ложилась в ровные длинные ряды, а на ней, будто застывшие слезинки, блестели капельки росы. Вспугнутые кукушки перелетали с места на место и куковали отрывисто, заикаясь. На высоченном серебристом тополе у Зеленого озера наигрывала на какой-то чудесной дудочке иволга. Болотный куличок отчетливо и громко выкрикивал одно и то же непонятное нам слово: «Попурри, попурри!». Старательно пели свои незамысловатые, но приятные и нежные песенки малиновки, овсянки, горихвостки и другие бесчисленные птички. Порхали разных цветов бабочки и стрекозы, гудели и жужжали жуки-усачи, бронзовики, олени, носороги, мухи-жигалки, слепни, оводы… Все здесь копошилось, заботилось, боролось, жило и умирало. И вся эта картина была похожа на людскую суетню.

Незадолго до завтрака приехал Табунов. Властно шагая по первым щетинистым прокосам, он, точно коршун, зорко оглядывал косарей и мысленно оценивал работу каждого из них. Оглядев на участке все до мелочи, лишний раз напомнив мужикам о том, чтобы они работали на совесть, Табунов сказал:

– К обеду работник привезет говядину и другую провизию. А завтра я опять загляну к вам.

Буланый, будто зная, что разговор у хозяина с косарями окончен, круто выгнул шею, бешено сорвался с места и пошел рысью.

Яшка, Савелька и я пошли разорять ястребиное гнездо. Все равно дела для нас пока еще нет. Сено сгребать в копны рано, а на месте разве усидишь! Мы знали, что есть ястреб-тетеревятник и ястреб-перепелятник и что обе эти птицы очень вредные, особенно тетеревятник. Он такой разбойник, каких мало. Ловит не только тетеревов, глухарей, куропаток, но и домашних птиц – кур, уток, гусей. На глазах у всех может схватить цыпленка, а то и курицу. Вон он какой, этот ястреб! Таких разбойников принято истреблять, как и волков или сусликов, потому что те, другие и третьи приносят только вред.

Гнезда тетеревятники устраивают на очень высоких деревьях. Тоже хитрецы! Приметили мы ястребиное гнездо, а вот как до него добраться – это вопрос. Тополь стоит такой высокий-высокий, чуть не в облака упирается. А разорить гнездо непременно надо – все одним выводком меньше станет.

Лезть на вершинку дерева решили втроем – друг за дружкой. Но каждому из нас хотелось быть впереди, первому добраться до гнезда, заглянуть в него и своей рукой взять оттуда маленьких ястребят. Метнули жребий. В большущий Савелькин картуз положили трех разноцветных стрекоз с надломленными крыльями и условились: если кто вытащит синюю стрекозу, тот полезет первым, кто коричневую – вторым, желтоватую – третьим. Синюю вытащил Савелька, мне досталась коричневая, а Яшке – желтоватая. Яшка взглянул на Савельку и с завистью сказал:

– Смотри, как бы тебя ястреб в глаз не долбанул.

– Не долбанет, – задорно шмыгнул Савелька загоревшим носом. – Я ему так долбану, что весь хвост выдерну.

– Не за хвост хватай, ежели налетит, а за крыло, – подсказал я. – За хвост – вырвется.

Но все обошлось по-хорошему. Никто из нас не свалился с дерева, целыми остались и глаза. Ястреб и ястребиха в это время, наверно, охотились где-нибудь за пищей для своих детенышей.

Спускаясь с дерева, мы заметили вдалеке сивую лошадь, запряженную в телегу, еле тащившуюся по гладкой равнинной дороге. Это ехал табуновскйй работник дядя Архип и, по всей видимости, спал непробудным сном.

Ястребят мы принесли на стан в Савелькином картузе. Дорофеич чинил бредень и мурлыкал не то какую песню, не то молитву, бабы собирались готовить обед, мыли котел, перебирали посуду и с минуты на минуту поджидали дядю Архипа с провизией. Подойдя к Дорофеичу, мы сели рядом и открыли перед его глазами картуз. В нем сидели два ястребенка, чуть покрытые редким пушком, большеротые, злые, неуклюжие. Дорофеич с любопытством заглянул в картуз, хотел было пощупать их, подержать на ладони, но тут же брезгливо отдернул от картуза руку.

– Это что за чертяки такие? – спросил он.

– Ястребята, – поспешил ответить Савелька и похвалился: – Гнездо разорили, я первый их достал и положил в картуз.

– Э-э, вон тут какие дела-то, – протянул Дорофеич. – Птица эта нехорошая, вроде бы как табуновской породы. Утопить их надо, сейчас же утопить!.. Хотя погодите. Я захватил с собой щучьи и сомовьи крючки. И хребтинка есть прочная – быка удержит. Так вот, вечером поджарим этих самых ястребят, насадим на крючки и поставим снасти в Черной яме. На такую приманку самые крупные сомы идут. Страсть как любят, когда жареным пахнет!

Тетка Христинья всплеснула руками и с беспокойством вслух проговорила:

– Да что же это дядя Архип долго не едет? Пора обед заваривать, а его все нет и нет. Вот оказия-то!

– А он едет на Сивухе, – сказал Яшка. – Мы с дерева видели.

– Где едет? – спросила тетка Христинья.

– Там, далеко, – махнул рукой Яшка. – Потихонечку.

– Значит, дрыхнет! Вот тут и жди его! Так он и к вечеру не приедет. Бегите, ребятишки, растормошите его…

Наказав Дорофеичу поглядеть за ястребятами, мы вперегонки побежали навстречу дяде Архипу. Встретили мы его в полверсте от стана, за плотинкой. Он действительно крепко спал, а Сивуха, пользуясь случаем, шагала не спеша, лишь усердно помахивая жидким, обтрепанным хвостом. А когда приехали на стан, бабы с криком набросились на дядю Архипа:

– Это ты что же, на брюхе полз, что ли? Шалопутный, ай не понимаешь, что у мужиков ребро за ребро заходит, в животе ровно лягушки урчат! А ты прохлаждаешься! Когда вот теперь говядина-то уварится?

Признавая свою вину, дядя Архип грустно улыбался:

– Ну что поделаешь – уснул маленько. Такой подходящий случай не часто выпадает. Сами знаете, у Табунова не поспишь лишнего. А говядину, пожалуй, и варить не придется. Падаль, а не говядина. Целая бочка с мясом испортилась, протухла.

Бабы развернули полог, в котором была завернута говядина, и тут же, зажав носы, отвернулись.

– Тьфу! – плевались они. – Дохлятина какая-то! Зачем такую привез?

– Чудно вы рассуждаете, бабы! «Зачем привез!» – сгружая пшено, муку и печеный хлеб, с обидой сказал дядя Архип. – Мне что дали, то я и привез. Вот эта провизия вам на неделю. Все тут подсчитано и взвешено, лишнего ни фунта нет… Говорил я хозяину, что говядина дюже попорчена, а он и слушать не хочет. Не суй, говорит, нос, куда не следует. Не господа, сожрут и такую.

Узнав в чем дело, мужики прервали косьбу и подошли к стану. Дядя Максим положил косу и, подойдя к телеге, отрезал перочинным ножом кусок говядины. Потом кликнул собаку:

– Беркут, на!

Беркут обнюхал брошенный ему кусок, тряхнул головой и ушел на свое место.

Подошел к телеге Роман Сахаров.

– Вот что, Архип, – сказал он строго. – Вези это «добро» обратно хозяину. Пусть сам ест, слышишь?

– Ну, слышу, не глухой! – споткнувшись, огрызнулся дядя Архип. – Что ты наседаешь на меня, Роман? Я такой же батрак, как и ты! Отвезу, мне что…

Пришлось варить только одну кашицу. А после обеда мужики в этот день не косили. Они приводили в порядок поломанные в дороге грабли, тесали колья для ограждения стогов, вырубали жерди. Пробовали бреднем ловить карасей, процедили кругом все озеро, а поймали всего только с пяток, да и те меньше ладони. Днем карасей трудно поймать – они лежат в тине, далеко от берега. Зато вечером опять поймали ведра два.

…На утренней зорьке всех взбулгачил Дорофеич.

– Мужики, мужики! – кричал он хриплым голосом. – Айдате скорее на помощь, а то уйдет, как пить дать, уйдет!..

Первым проснулся Роман.

– Что такое случилось? Кто уйдет? – протирая сонные глаза, спросил он.

– Сом, кто же больше… Ей-богу, уйдет.

Из полога высунули взлохмаченные головы Иван Верста и Матвейка Лизун.

– Какой тебе сом? Ты что, Дорофеич, ай рехнулся?

– Здоровенный! Может, пуда на два, вот какой! – не унимался старик. – Один я никак не осилю вытащить такого лобана. Скорее айдате, мужики!..

Мы с Яшкой тоже проснулись и побежали вслед за мужиками к Черной яме. Дядя Максим крикнул нам:

– Бредень захватите, пригодится!..

Когда мы свертывали разостланный на траве бредень, из полога вылез Савелька. Мы сказали ему, что на зажаренных ястребят Дорофеичу сом попался большущий-пребольшущий. Савелька, не раздумывай, побежал с нами.

Сома долго маяли – то отпускали шнур, то опять подбирали. А потом с помощью бредня вытащили на берег. По определению дяди Максима, как знатока, сом весил более пуда.

Табунов приехал в луга нерано, однако мужики к работе еще не приступали. Это его возмутило до такой степени, что он трясся, как в лихорадке. Сойдя с таратайки и привернув буланого около низкорослой раскидистой ветлы, Табунов дико и страшно, будто раненый зверь, закричал хриплым голосом:

– Прохлаждаетесь, бараньи головы! Ишь, говядина им не понравилась! Дома хлеба досыта не видите, а тут нос воротите!..

Роман подошел к Табунову и, обжигая его суровым взглядом, сказал:

– Мы не прохлаждаемся, а трудимся честно. Ты заставляешь нас работать по-божески, на совесть, а сам гнилой солониной потчуешь. Это ты по-божески поступаешь, по совести?

Табунов заморгал маленькими заплывшими глазками.

– Солонина как солонина, – сказал он. – А ежели малость и с душком, беда невелика. Вымыли бы получше и варили…

В разговор неожиданно ввязался Дорофеич.

– Во-он какие дела-то! Умный ты да добрый, благодетель наш, – насмешливо говорил он, пощипывая острую бородку. – «Вымыли бы да варили…» Она, матушка, чернее сапога!..

Табунов зло нахмурил брови и прервал Дорофеича:

– Ты что тут расшумелся, старый груздь! Я говорил, что дармоеды мне не нужны… Зачем ты здесь?

Дорофеич, задыхаясь от обиды, визгливо произнес:

– Не печалься, благодетель, не твой кусок ем! Меня вот Роман, дай ему бог здоровья, приголубил, за артельный счет взял… Не кричи, я не боюсь. Мне умирать скоро. Хватит, помучился. А тебе грех будет от бога, большой грех…

Видя, что старик сильно расстроился, тетка Христинья шутливо крикнула:

– Дорофеич, иди-ка скорее сюда, а то сом вон как прыгает – того и гляди опять в Черную яму уйдет!.. Чего с ним делать-то?

Проводив Дорофеича сердитым взглядом, Табунов, обращаясь к Роману, с ехидцей сказал:

– Да-а, тут что-то не так… Это не сынок ли твой, Орлик, всех вас навострил так?..

– Ты моего сына не задевай, Карп Ильич, – внушительно промолвил Роман. – Он человек честный и на плохое никого не толкает.

– Ну, вот что, – сердито махнул рукой Табунов. – Дело надо делать, а не языком колотить. Говядину я вам заменю… Только у меня чтобы вовремя, в срок все было скошено и убрано, а то рожь на вызреве, скоро надо в поле ехать, понятно?

– Нам все понятно, – сказал Роман. – За нами дело не станет.

…Шли дни. Сенокос был в самом разгаре. На рубахах у мужиков выступила соль. Почернев от зноя, они устало взмахивали косами, часто точили их, потому что за Черной ямой трава стояла стеной, выше пояса. Бабы в белых, надвинутых на глаза платках ворошили в рядках сено, сгребали его в копны. А мы, ребятишки, в рыдванах свозили копны к местам будущих стогов…

Как-то после ужина Роман сказал:

– Ну, мужики, хоть раз да наша взяла! Всегда надо на него вот так же напирать, сообща. Небось не отвертится.