Текст книги "Копия Афродиты (повести)"

Автор книги: Василь Когут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

30

Гришка от велосипеда отказался. В Дубиловку пошел пешком. Не шел, а заставлял себя переставлять ноги в сторону Тещиной поляны. Перед глазами всплыл эпизод, когда Сталина, обозвав нахалом и хулиганом, выставила его со двора. Выставила аккуратно, красиво, наступая на него всей своей мощной фигурой, но не дотронувшись даже пальцем. Словно магическая сила тогда отталкивала его от нее. Гришка запомнил, как звонко захлопнулась за ним металлическая калитка, звякнула щеколда, как, тяжело сопя и бормоча себе что-то под нос, председательша ушла в дом.

Гришка тогда медленно плелся по пыльной тропинке у самого забора, низко опустив голову, и мысли, словно растревоженный улей, гудели в его голове. Обиду переносить тяжело, но обиду незаслуженную – вдвойне тяжко. Он пытался тогда выстроить свои мысли в какую-то цепочку, но она тут же рвалась, рассыпалась, теряла звенья, и только горький осадок наполнял душу, беспомощная злоба вырывалась из сердца наружу, превращаясь в тяжелые вздохи, а то и непроизвольные возгласы…

Теперь он снова шел в тот дом. Не повторится такая же встреча? Решил: если только разговор с Петром Саввичем или его женой перейдет на повышенные тона, уйдет. А там будь что будет.

Чем ближе подходил к дому председателя, тем беспокойнее становилось на душе. За время, которое он шел сюда, Гришка заранее составил сценарий встречи, заготовил фразы, предназначенные хозяину или хозяйке. Казалось, на все случаи…

Возле сарайчика подала голос собака. Гришка очень удивился: ее лай был похож на лай Барбоса. Такой же хрипловатый, надорванный, прерывистый. По первому впечатлению можно было определить: на цепи взрослый пес. Это немного успокоило. Разговор о собаке, видимо, отпадет.

Немного потоптавшись у калитки, Гришка решительно открыл ее, и одновременно открылась дверь на веранде. На крыльцо шагнула Оксана, широко улыбнулась и пошла ему навстречу. Гришка от неожиданности открыл рот, так и замер, не переступив порог калитки.

– А я о тебе только что подумала, – как ни в чем не бывало защебетала девушка. – Проходи, чего стоишь?

– Ты-ы почему дома? – пришел в себя Гришка.

– Чудик. Милиция вызвала.

– Ах, да…

– Понимаешь, – улыбалась Оксана, вплотную приблизившись к Гришке, – из-за такой ерунды сорвали с занятий. После твоего отъезда я сразу же выслала им письмо, где черным по белому написано, что ты ни в чем не виноват, что я тебе разрешила на время попользоваться отцовским мотоциклом, разумеется, без его разрешения.

– Зачем же тогда вызвали?

– Здесь одно «но», – улыбка исчезла с лица Оксаны, она взяла Гришку за руку и, как прежде, повела в сад. – Ты только не сердись и ничего плохого не думай о нас. Ладно?

Гришка промолчал.

– У моей матери почерк очень похож на мой. Это естественно. Она учила писать меня с трех лет. Следила за каждой буковкой. И ту злополучную объяснительную написала она. От моего имени. Так получилось, Гришенька. Она ведь тоже ничего не знала о твоей аварии. Погорячился отец, не разобралась мать… Мало ли чего в жизни бывает…

– Но я же приходил узнать твой адрес, а она…

– Наверное, человеку признать свои ошибки не так просто. Стоит ли ее осуждать за это? Прости ты ей…

Боже мой! Никто ничего не знал, не виноват, ошибки… А его собирались упечь в тюрьму. Гришка сложил лодочкой руки, прижал их к груди и, легко вздохнув, уставился в бездонное чистое небо. Судьба? Или что? А Оксана тем временем продолжала:

– Понимаешь? Когда я прочитала, что вызываюсь по делу гражданина Качура, у меня мурашки по коже полезли… Только тогда до меня дошла суть и серьезность твоего положения. Стало страшно за тебя…

– Я же говорил тебе об этом…

– Говорил… Я видела, что ты ревнуешь, и меня это больше заботило, чем какой-то мотоцикл…

Гришка в упор рассматривал Оксану, и образ ее затмевал все остальное. Он, кажется, и не все слышал, что она говорит. Перед ним стояла та же вчерашняя подруга-одноклассница, без макияжа, с той же прической, на него смотрели те же голубые бездонные глаза в обрамлении пушистых ресниц. Пухлые губы будто тянулись к нему. Все обиды, накопившиеся за последние тревожные дни, стали угасать, таять, как лед.

– Значит, мать лгала? А за ложные показания…

– Предупреждали…

– А дальше?

– Оставим, Гришка, эти разговоры. И мать тоже. Я же говорила: отец виноват. Видел бы ты, как он в то утро бушевал. Меня силой, с постели, ничего не объяснив, усадил в машину и увез к тетке. Я не успела даже опомниться… А что было с мамой – не спрашивала.

– А я пришел к твоему отцу.

– Зачем он тебе? – Оксана легким, казалось, небрежным движением, откинула назад рассыпавшиеся на груди волосы. – У нас с ним был серьезный разговор. Понимаешь, он к тебе больше претензий не имеет.

– А искореженный мотоцикл? – вырвалось у Гришки.

– Пустяки! – махнула рукой Оксана. – Его продали.

Гришка молчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. Будто весь инцидент исчерпан. Певни обзавелись новой собакой, продали мотоцикл, подозрения в воровстве отпали. Оксана как ни в чем не бывало снова потянулась душой к нему. Значит, есть справедливость на свете… Есть и судьба. Но почему Оксана ни слова о том парне? Не снова ли это какая-нибудь игра? И как после всего случившегося отнесется к нему председатель? Видишь ли, претензий не имеет. Зато теперь он, Гришка, может предъявить свои претензии. Какие? Он еще подумает… Но главное – посмотреть в глаза этому человеку. Может, и говорить ничего не надо, а просто – посмотреть в глаза…

– Я должен увидеть отца, – напомнил Гришка.

– Должен – встречайся, – спокойно сказала Оксана. – Вам рано или поздно все равно придется встретиться. Так лучше не откладывать…

Она взяла его за руку и, словно послушного теленка, повела дальше в сад.

31

«…Какой это был вечер! Сама природа будто пришла мне на помощь. Ни порыва ветра, ни облачности. Над нами висел голубой купол, усеянный жемчужинами. Замер птичий хор в лесу. Но там, на озерце, чудом уцелевшем среди мелиоративных канав, хором квакали лягушки. Да так громко, так слаженно, что мы невольно заслушались их хоровым искусством.

– На дождь, – тихо сказала Оксана.

– Как на свадьбе, – старался пошутить я. – Мотивы-напевы веселые.

Оксана в ответ хихикнула, положила свою руку на мою, наклонилась через стол ко мне. И как-то тихо, заговорщицки спросила:

– Ты зачем забрал назад документы? Решил таким образом мне отомстить?

Меня бросило в жар. Наступившая темнота была кстати: раскрасневшееся мое лицо Оксана увидеть не могла.

– Мне не нравится медицинский.

– Я уже это слышала. Даже мой двоюродный брат удивился, узнав, что ты тут же изменил свое решение.

– Какой двоюродный брат?

– Тот, который был со мной.

У меня на душе стало как-то легче, а за себя – обидно. Никак не могу я разобраться в чувствах, не могу осмыслить происходящее. Сам себе даю слово – не торопиться в действиях и суждениях, но не получается. Вот и двоюродного брата Оксаны я принял за… Но она могла мне сказать об этом сразу. Не сказала… Ей, видите ли, было интересно, как я ревную…

На улице послышался шум приближавшейся машины, залаяла возле сарайчика собака. Впервые за то время, что я находился в саду. Скрипнула калитка. Размеренный стук каблуков по асфальтированной дорожке.

– Отец.

Я, как и в прошлый раз, растерялся. До этого мне встреча с председателем казалась очень простой и понятной. Думалось, подойду к Петру Саввичу, поздороваюсь, повинюсь за разбитый мотоцикл… Но то, что я узнал сегодня от Оксанки, разрушило весь мой сценарий. Теперь-то я уже точно знал, что во всех бедах моих был один виновник – Певень. Непонятно было мне только одно: почему он вылил на меня всю злобу, почему поступил так некрасиво и низко? Оксанка? Из-за нее? Но и ей я ничего плохого не сделал. Старался как лучше. Подойти и узнать? Спросить? Глядя прямо в глаза?

– Отец, – напомнила Оксана. – Иди же!

Она меня торопила. Она и сама догадывалась обо всем и, наверное, хотела быстрее погасить конфликт. Но мне почему-то именно сейчас не хотелось встречаться с председателем. Не хотелось… Я мог наделать, наговорить глупостей, нахамить… Мысль о возможном моем поведении словно озарила мои мозги. Нет, сейчас мне нельзя встречаться с виновником моих бед.

– Не пойду.

– Почему?

– Не могу. Сегодня не могу.

– Гришка, надо!

– Нет! – я твердо стоял на своем. – В другой раз.

– Я же завтра уезжаю. – Оксана чуть не плакала. – Я с отцом говорила о тебе.

– Нет!

Подождав, пока стихли шаги и в веранде захлопнулась дверь, я встал и тихонько направился к калитке. Оксана опустила голову на руки и меня не провожала…»

32

Утром шел дождь. Сквозь открытое окно Гришка наблюдал, как беспрерывные нити тянулись в высоты к земле, путались в деревьях и крупными хрустальными каплями падали вниз. По небу плыли белесые облака. Солнечные лучи золотили и нити, и деревья, и дома. Все выглядело неестественно, как волшебство.

И вдруг этот монотонный и успокаивающий шепот нарушил надрывный гул мотора. Гришка увидел, как зеленый «уазик» остановился у ворот. Из него вышел председатель колхоза и направился в дом Качуров. Гришка не поверил себе: Певень к ним в дом? В первое мгновение он решил выскользнуть через окно и скрыться где-нибудь в саду. Не хотелось ни встречаться, ни говорить с этим человеком. А председатель размашистым шагом все ближе подходил к порогу, на окаменевшем лице его застыли озабоченность и тревога. Мать, увидев Певня, вышла навстречу:

– Рады вас видеть, Петр Саввич, – с улыбкой встретила она председателя. – Проходите, гостем будете.

– Каким уж там гостем, – пробасил Певень, подымаясь на крыльцо. – Разговор-то из неприятных предстоит…

– Приятного действительно мало, – согласилась мать. – Но мы уже попривыкли.

Гришка слышал этот разговор и проклинал себя за то, что ни вчера вечером, ни сегодня утром не рассказал родителям об исходе его печальных дел. Он, успокоившись наконец, обдумывал свое будущее. Оксана настаивала на том, чтобы он вернул документы в медицинский. Гордость не позволяла ему везти их вторично в Гродно. А на факультет журналистики, честно говоря, боялся. Из-за этих самых публикаций. Ну что, кроме куцых заметок и коротенького стишка в районке, у него есть? Те послания, которые он втайне писал для Оксаны и которые кроме него никто не читал? Какой же с него поэт, писатель, журналист? А рука все равно тянется к перу. Вон как легко и с упоением писал пространную объяснительную-автобиографию следователю. Какое-то вдохновение находило на него, вставал ночью, брался за ручку, записывал на бумаге невесть откуда пришедшие мысли, слова… Писал словно о другом, не думая о собственной судьбе… А она – в медицинский… Лучше уж в институт механизации, по отцовской линии…

Так и не успел ничего решить конкретно, когда заявился Певень. «И какого черта ему надо? – удивлялся Гришка. – Все уже прояснилось…»

Но любопытство взяло верх. Гришка не сбежал. Но и не вышел навстречу председателю. Слышал сквозь приоткрытую дверь, как Петр Саввич тяжело опустился на скамейку, горестно вздохнул.

– Я, Марья Ивановна, вот зачем, – сказал тихо. – Повиниться перед вами. И тобой, и Павлом, и Гришкой… Тяжело мне это. Но… Самое тяжелое, чувствую, теряю единственную дочь…

Мать долго молчит. Чего-чего, а такого начала разговора она от председателя не ожидала. И никак в толк не возьмет, при чем здесь дочь его и почему он ее вдруг теряет. Снова что-нибудь Гришка набедокурил? Когда же это кончится?

– Я что-то не понимаю вас, – удивилась Мария Ивановна.

– А что тут понимать, – снова вздохнул председатель. – Я, старый дурак, во всем виноват. Не разобрался… Погнался за твоим сыном, решив, что он украл мотоцикл. А ведь он его не воровал. Оксана, дочь моя, разрешила ему. В гневе я такое натворил. И дочь, считай, выгнал из дому, и жену впутал в эту историю…

– Ах, вон оно что, – с какой-то радостью не сказала, а выдохнула Мария Ивановна. – Не зря Гришка нас все время успокаивал. В его возрасте на это надо иметь мужество…

– Вот и Оксана вчера заявила: «Такие парни, как Гришка, под забором не валяются. И если ты, отец, не вернешь ему честь сполна, если он от меня уйдет, считай, что у тебя дочери нет». Понимаешь? Так и сказала. И мне стало страшно после этого. Я не заметил, когда дочь стала взрослой…

– Мы многое не замечаем, Петр Саввич… Но ведь к вам сразу же после случившегося обращался и муж, и сам Гришка ходил… Вы уже остыли, разобрались во всем…

– Самолюбие чертово, – признался Певень. – Знал, а вот побороть себя сразу не смог. Думал, все само собой закончится. А оказывается, сколько веревочке ни виться…

Остальной разговор Гришка не слушал. Он взглянул на часы… До отправления автобуса оставалось больше часа. Значит, Оксана еще дома. Он еще успеет ее увидеть, сказать многое, а главное – она настоящая подруга… У него найдется мужество признаться и в другом…

Распахнув настежь окно, он словно выпорхнул из него и, не скрываясь, напрямик побежал в Дубиловку.

Грибной солнечный дождь ласкал лицо, теплыми струйками стекал по телу, бодрил, торопил к своему счастью…

33

Сергей Иванович Кравец поздоровался с Гришкой за руку, как со старым и добрым знакомым. Ласково похлопал по плечу, а затем обошел свой стол, не спеша уселся в кресло.

– Садись, Григорий Павлович, – пригласил. Гришка сел на стул напротив следователя, мельком

взглянул на цветы: герань отцветала.

– Будем считать, – начал старший лейтенант, – что одно дело твое закончено и я не зря на тебя ухлопал столько времени. Теперь начнем другое дело…

– Какое другое? – Гришка от неожиданности привстал, уставился недоуменным взглядом на Кравца.

– Сейчас узнаешь.

Он не спеша поправил листы в уже знакомом Гришке уголовном деле, завязал тесемочкой и положил на книжную полку. Затем не спеша поднялся, и Гришка отметил на его лице оригинальную улыбку, которая появлялась очень редко.

– Пойдем.

Быстро прошли по коридору, завернули в правое крыло здания и вместе вошли в кабинет начальника милиции.

– Бывший подследственный Качур, – отрекомендовал Кравец и удалился в дальний угол.

Гришка стоял у дверей и широко открытыми глазами смотрел то на начальника милиции, стройного высокого брюнета, то на рядом сидящего в квадратных очках седовласого мужчину в гражданском, с чисто выбритым лицом, читавшего какие-то бумаги и даже не обратившего внимания на вошедшего. Только тогда, когда Гришка сел, седовласый долго и пристально посмотрел на него, сощурил глаза, словно сравнивал его с кем-то, затем снова уставился в бумаги.

– Мы у вас, товарищ Качур, – начал начальник милиции, – прощения за столь длительное для нас следствие просить не будем. Мы выполняли свой долг. Всякое было. Выводы, надеюсь, правильные сделаете сами. А вот Алексей Аверьянович Гулько, редактор районной газеты, сам пожелал поговорить с вами.

При упоминании фамилии Гулько Гришка встрепенулся, покраснел, всем телом повернулся к редактору.

Алексей Аверьянович снова внимательно посмотрел Гришке в глаза и неожиданно спросил:

– Вы, конечно, сами описывали случившиеся события?

– Сам… Как приказали.

– Приказали… – улыбнулся редактор. – А приказали, оказывается, не зря. И вашим крестным в этом деле является Сергей Иванович. Редкая удача, – редактор говорил медленно, будто обдумывал каждое слово. – Насколько я понял правильно, у вас есть желание стать журналистом?

Гришка стушевался, втянул голову в плечи, растерялся.

– Да.

– А как вы, Григорий Павлович, смотрите на то, если мы вашу автобиографию опубликуем в районной газете?

– Мою автобиографию?! – краска густо залила лицо парня, его охватил ужас.

Напечатать его писанину? То, что он так подробно и старательно выкладывал на бумаге все эти дни? Там же фамилии, характеристики Оксаны и ее родителей, там суждения о друзьях, его душевное, личное. И все это на всеобщее обозрение? Немыслимо!

– Нет, нет… Только не это, – внутренний голос Гришки из души самовольно вырвался наружу, задрожал, затрепетал.

Редактор и начальник милиции переглянулись, на их лицах мелькнуло недоумение, а затем улыбки…

– Ко многим качествам журналисту нужна и смелость, – медленно проговорил Алексей Аверьянович.

– Но я еще не журналист.

– Ты уже журналист. Не кривя душой скажу, что автобиография твоя получилась оригинальная, своевременная, свежая… Кстати, Сергей Иванович сам дописал концовку на основании своего расследования, – улыбнулся Гулько, глядя на несколько свернутых в трубку листов в руках у Гришки. – Сверите со своими записями… Насколько он оказался прав…

Гришка повернулся, посмотрел на спокойно сидящего Кравца. Что значит «дописал»? Неужели следователь, заранее раскрыв его невиновность, заставил до конца работать над автобиографией?

– Не волнуйтесь, – продолжал спокойно Гулько, – мы очень оперативно превратили ее из документальной в художественную повесть. Все имена и фамилии изменены. Разумеется, кроме фамилии автора.

Гришка вздохнул с облегчением. Это другое дело. Все, конечно, догадаются, о ком идет речь, но многие художественные произведения имеют своих прототипов… А значит, взято из жизни. Что ж, при таком условии…

– Мне можно прочитать ее? – осмелел Гришка.

– Можно.

Редактор поднес Гришке отпечатанный на машинке увесистый экземпляр его труда. На титульной странице вверху заглавными буквами было напечатано: «ГРИГОРИЙ КАЧУР», а чуть ниже – «Автобиография. Повесть». Гришка боялся перелистывать страницу, боялся нарушить тишину, установившуюся в кабинете начальника милиции. Только смотрел на объемную папку, о которой втайне мечтал.

– Этот экземпляр передадите в деканат факультета журналистики заведующему кафедрой Григорчаку, – доброжелательно и тихо сказал редактор. – А вот это – рекомендательное письмо нашей редакции… Желаю удачи!

Гришка с трепетом взял в руки фирменный бланк, на котором красными буквами выделялось название районной газеты, и не читая встал, посмотрел на сидящих перед ним двух человек.

– Спасибо!

– Не за что, – улыбнулся редактор. – Благодарите следователя, старшего лейтенанта Кравца.

Гришка снова повернул голову назад, но Кравца там не было. Он даже не успел заметить, когда следователь вышел из кабинета…