Текст книги "Копия Афродиты (повести)"

Автор книги: Василь Когут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

10

В семь часов вечера друзья по знакомой накатанной дороге примчались в Дубиловку. Солнце давно перевалило зенит, но жгло нестерпимо, безжалостно. Большинство сельчан находились в поле, убирали сено, только старушки, сидя под тенистой липой на скамеечках, наблюдали, как в дорожной пыли играли перепачканные внуки. Внуки, как правило, городские. Счастливые тем, что рядом нет мам, что наконец у них появилась свобода, а сельские бабушки на их озорство меньше всего обращали внимания… Пусть резвятся… Воды их помыть хватит.

На сигнал мотоцикла первой отозвалась собака. Барбос захлебывался лаем, хрипел, гремел цепью. Когда стал в рост на задние лапы, Витька с ужасом прикинул: достанет до глотки.

– Надо его успокоить, – шепнул на ухо Гришке. – Я все приготовил…

– Не сейчас. Когда уйдет Оксанка.

Вскоре на крылечко выбежала Оксана. В легком ситцевом платьице, через которое просвечивались контуры тела, волосы перехвачены лентой, голубые глаза, как два глубоководных озерца. Казалось, в них можно утонуть.

– Господи, как вы долго.

– Быстрее не на чем, – намекнул Витька.

Гриша вошел в калитку, взял из рук авоську с книгами. Витька повел свой мотоцикл вокруг забора ближе к сарайчику.

– Может, ты с нами? – больше из приличия, нежели из желания Оксана предложила Витьке компанию.

– Нет, – отмахнулся тот. – В профтехуниверситет и так примут.

– Как знаешь.

Уселись на скамеечку. Барбос рычал, давился на ошейнике, лаял на Витьку, который что-то бросал ему. Но вскоре затих, и Гришка услышал, как он чавкал, с удовольствием урчал. Застрекотал мотоцикл, и Витька, лихо развернувшись на заднем колесе, поддал газу и исчез.

Оксана без умолку щебетала, рассказывала Гришке выученные до обеда теоремы, парень поддакивал, а мысли словно раздвоились: одна подсознательно с Оксаной, другая – возле притихшего пса. Что там с ним? Сидит тихо, не лает, не слышно позвякивания цепи. Не перестарался ли Витька?

– Принеси воды, – попросил Гришка. – Жажда мучает.

– Сейчас, – вскочила Оксанка. – У нас березовый сок в погребе.

Оксанка побежала в дом. Гришка тем временем подкрался к забору и стал наблюдать за собакой. Лохматый Барбос, вытянувшись на земле, осоловелыми глазами смотрел на Гришку. Из пасти в песок стекала пена, он часто и глубоко дышал. «Конец!» – подумал Гришка.

Оксана принесла студеный напиток. Следом за ней присеменила улыбающаяся мать, неся на подносе самодельные ватрушки, печенье. Со словами «ешьте, мои милые детки, на здоровье» она положила все на стол и такими же мелкими шажками удалилась. Настоянный на дубовых ветках сок был терпкий, обжигал холодом горло, мгновенно утолял жажду. Гришка выпил несколько глотков, тыльной стороной руки вытер губы, взял ватрушку.

– Поехали дальше!

Воздух, напоенный зноем, запахом цветов и трав, томил. Изредка перекликались птицы. Повторять уже не хотелось.

Ни Оксанка, ни Гришка не услышали, как к дому подкатила машина и из нее вышел Петр Саввич. Он сразу направился к сарайчику. Удивленным взглядом уставился на Барбоса, казавшегося мертвым. Хозяин склонился над псом. Расстегнул ошейник, попытался поставить на ноги. Но вдруг, очнувшись, Барбос вскочил, стоял, пошатываясь, таращил глаза на Певня. Петр Саввич подсунул ему миску с водой. Барбос с жадностью начал ее лакать, а затем встрепенулся и бросился к воротам, туда, где не так давно стоял Витька. Будто сделал попытку перепрыгнуть высокий барьер, но с ходу врезался головой в дубовую преграду. Истошно заскулил и бросился в смородиновые кусты. Оттуда с криком выскочили всполошенные куры. Барбос погнался за ними. Он будто преобразился. Высокими прыжками носился по ботве, догнал петуха – перья разлетелись в воздухе.

– Оксана! – закричал Певень. – Барбос взбесился!

Покуда Оксана, побледневшая и перепуганная, прибежала к ограде, пес с остервенением рвал на хозяине брюки, не реагируя на удары кулаком по спине.

– Ружье! – закричал Петр Саввич, придавив Барбоса коленкой к земле. – Неси скорее ружье!

Уже в школьном парке, куда Гришка рванул через огород, пулей пронесшись над высоким забором, он услышал выстрел во дворе председателя.

11

«…Со школьного парка через сенокос я шел к Тещиной поляне, что рядом с Партизанским урочищем, и проклинал на чем свет стоит Витьку Гусака. Что я скажу теперь Оксане, что подумает она, увидев мое исчезновение? То, что я старался не показываться на глаза ее отцу, она знает. Я его почему-то избегал. Вроде бы и не боялся, но разговор с ним для меня был неприятен. Я терялся перед ним. Какое же еще оправдание можно найти? В конце концов Певень кричал, чтобы принесли ружье… Тут и стальные нервы не выдержат.

Тещиной поляной я направился к кладке через Рудку. Незамеченным пробрался на другую сторону и, скрываясь за придорожной полосой, прибежал домой. Во двор вошел через свой огород. Витька сидел на скамейке под яблоней и, увидев меня, расплылся в глупой улыбке. Нос его, кажется, двигался вверх-вниз, усики растопырились, во взгляде было что-то ехидное, презрительное.

– Я все видел, – наконец произнес он, давясь смешком.

– Ну и дурак! – сказал я. – Что тут смешного?

– Понимаешь, – стал будто оправдываться Витька. – Не рассчитал малость. Я ему подбросил всего две котлеты – по четыре таблетки реланиума в каждой. Всего восемь штук… Разве это много?

Я с презрением покивал головой. Восемь таблеток снотворного! Да от такой дозы лошадь подохнет. В подтверждение своего презрения я покрутил пальцем у виска и изрек:

– Никакого понятия в медицине…

– Куда уж мне, – отфутболил в мои ворота Витька. – Ты же в медицинский с председательской дочкой… Значит, что-то смыслите…

Факт свершился. Новости в деревне – как молнии в небе. Отец вскоре вернулся с работы и рассказал матери, что у председателя колхоза взбесилась собака, искусала его, и он поехал в районную больницу на профилактику от бешенства. Ему, бедняге, придется принять сорок уколов. Хорошо, если только обойдется этим. Мать, слушая, охала и вздыхала. Уважала она председателя, как, впрочем, и все колхозники. Петр Саввич, несмотря на свой неуклюжий вид, на вспыльчивость и упрямство, был человеком незлопамятным, доброжелательным, никому зла не причинял, а помощь всегда оказывал. Об обещанном помнил долго. Бывает, и год пройдет, и два, и вдруг ни с того ни с сего вызывает председатель в контору и говорит: так, мол, и так, обещал в прошлом году дерева на сарайчик, будьте любезны – получите… Только к дочке своей был жесток. Ни на шаг не отпускал из дому ни в кино, ни на танцы и никого к ней не подпускал. А чтобы парни да к дому председателя на свидание… Это уж мне точно известно. Может, поэтому я его не любил и боялся? И все же, слушая причитания матери, я по-человечески жалел Певня. Сорок уколов за нашу глупость! Хорошо, если он не заподозрит в этом нас с Витькой. А если заподозрит? Тогда придется забыть дорогу в Дубиловку, а заодно и к Оксане. Видел он нас или нет? Это было для меня сейчас главным вопросом.

А может, пойти и признаться? Зачем человеку терпеть незаслуженные мучения? Это будет благородно. Не думали же мы, что так скверно кончится дело.

Мне трудно было сосредоточиться на мысли, как я приду и буду рассказывать о случившемся. О своей и Витькиной вине. Хотя, какая тут моя вина? Только молчаливое согласие. Но от этого мне не легче. И как говорят, палка всегда о двух концах. Если, например, обо всем расскажу Оксанке, потеряю друга. Если не расскажу, а все вылезет наружу, потеряю Оксанку. Разве она сможет такое простить?

Весь вечер я метался из угла в угол, ища правильное решение, но так и не придумал ничего, чтобы распутать этот завязавшийся узел. «Утро вечера мудренее», – решил я.

Уже лежа в постели, я вдруг вспомнил о главном: о мотоцикле. Я так и не договорился с Оксанкой насчет его. Да и не до этого было. Но для меня теперь стало совершенно очевидным: если я признаюсь в содеянном, не видать мне мотоцикла как своих ушей. Значит, лучше выждать денек-другой… Какое сегодня? Двадцать пятое? Успеется?..

12

«…После долгих и мучительных раздумий, посоветовавшись с Витькой, мы решили как ни в чем не бывало снова ехать в Дубиловку. Во-первых, узнать настоящую ситуацию в семье председателя, а во-вторых, серьезно заняться мотоциклом.

Как всегда, нас встретила Оксанка. И уже по ее удивительной улыбке, по засверкавшим от радости глазам я понял, что все нормально. Непривычным было только, что во дворе стояла тишина, неестественная и глухая. Ах да, Барбос! Нет его теперь… Я уже привык к его лаю, к звенящей цепи возле сарайчика.

– Ты чего вчера удрал? – Оксанка подбежала ко мне и взяла за руку. – А еще кавалер называется…

Я покраснел до ушей, холодные капли пота выступили на лице. Ведь думал же, предвидел, что такой вопрос будет, а ответа так и не приготовил…

– А что бы ты сделала на моем месте? – вопросом на вопрос ответил я.

– Я? – Оксанка широко раскрыла глаза. – Я бы на твоем месте помогла отцу прикончить взбесившегося Барбоса. Ты упустил шанс. После этого вы с батей могли бы стать хорошими друзьями.

– Барбос что, и в самом деле взбесился? – я напустил на себя наивность.

– Так зоотехник определил… Правда, со слов отца… Пена у рта, вспышки ярости… Наверное, взбесился. Такая жарища на улице, почему и не взбеситься?

«Ну и ну!» – подумал я. В жизни еще, наверное, не было случая, чтобы от естественной жары взбесилась собака. А вообще, кто его знает? Коль диагноз подтвердил специалист, я решил молчать, больше не касаться этой темы. Но Оксанка сама продолжила разговор, увлекая меня дальше в сад:

– Отец испугался насмерть. Барбос-то его даже не укусил… Так, за штанину потягал. Пришлось все же эти брюки выбросить…

– Но, говорят: отец в больнице.

– Неправда. Он в больнице на всякий случай принял укол. А боится их, уколов, хуже взбесившегося Барбоса. Хохма да и только…

Возле сарайчика на гвозде висела цепь с ошейником. Дверь была открыта, и я смело вошел в сарайчик и вперился взглядом в стоявший мотоцикл. Будто увидел впервые. Сегодня он для меня был еще красивее и заманчивее. Высоко поставленный руль, никелированный бак… Толстый слой пыли покрыл сиденье. Видимо, уже давно на нем никто не катался.

– Слушай, Оксанка, – решился я. – У вас же мотоцикл без дела.

Оксанка молчанием ответила на мое замечание. Подошла к мотоциклу, пальцем провела по сиденью, оставив яркий, чистый след.

– Папа раньше на нем ездил. У меня как-то было желание самой научиться, но он не разрешил.

– А зря.

– Сказал, на машине ничуть не хуже кататься. Гришка взялся за руль, шевельнул вилкой.

– Он исправный?

– Конечно. Приехал, поставил… Когда еще в агропроме работал. С тех пор никто и не трогал.

– А можно попробовать?

– Пробуй.

Я снял мотоцикл с подставки, попробовал рычаг газа. Подкачал в карбюратор бензина, резко ногой нажал на заводной рычаг. Двигатель как-то нехотя пыхнул, вздрогнул, а затем весело и ровно заработал. Кольца дыма выскакивали из выхлопной трубы, и через несколько минут сарайчик наполнился въедливыми газами. Оксанка, скривившись, замахала перед своим лицом руками и убежала в сад. Я держал в руках работающий мотоцикл, и сердце мое радостно и взволнованно билось в такт двигателю. Боже мой! Какая вещь и без дела пылится! Да если бы я имел такую машинку. Да если бы… Я не мог себе даже ясно представить, что бы я делал…

Налюбовавшись чужим мотоциклом и удовлетворившись его работой, я повернул ключ зажигания. Двигатель заглох. Я открыл крышку бака – горючее еле просматривалось на самом дне. Дозаправка обязательно нужна. Что ж, Витька выручит.

– Ну как? – встретила меня вопросом Оксана.

– Люкс, – похвалил я. – Прекрасная вещь… Послушай, Оксанка, – у меня будто перехватило дыхание, – а нельзя ли попользоваться им, пока мы готовимся вместе к экзаменам? Как-то неудобно каждый раз просить Витьку. А-а?

– Пожа-а-алуйста! – искренне протянула Оксана. – Хоть сейчас бери. Только… – лицо ее вдруг помрачнело, она как-то виновато посмотрела мне в глаза. – Знаешь, лучше спросить разрешения у отца. Я его постараюсь уговорить. Ладно?

– Ладно, – согласился я.

У меня словно из-под ног уходила земля…»

13

Витька настойчиво сигналил.

Было где-то около девяти часов вечера. Погода хмурая, над деревней повис тяжелый смог. Казалось, легкие сумерки сгустились в саду, и под тенью яблони читать и писать было уже невозможно. Гришка помог Оксане собрать учебники, поднялся во весь рост, сладко потянулся, заложив руки за голову. В пальцах хрустнули суставы.

– Я пошел.

– Подожди, – вкрадчиво сказала Оксана. – Бери мотоцикл.

– Ты же с отцом ничего не решила.

– Прости, что я такая соня… Он поздно приехал, чуть свет уехал… Ты только завтра раньше приедь. А я все улажу. Во всяком случае он в сарайчик все равно заглядывать не будет. Идет?

– Еще бы!

Оксанка, воровато оглянувшись по сторонам, вплотную подошла к Гришке и поцеловала в щеку. Гришка тяжело вздохнул, потянулся было руками к ней, но назойливый сигнал с улицы заставил Оксану отскочить от друга.

– Не бери его больше, – предупредила она со злостью.

– Он же на улице и нас не видит.

– Все равно.

Гришка с замиранием сердца выкатил мотоцикл из сарайчика, вывел его на улицу. Витька, вытаращив с удивлением глаза, присвистнул.

– Вот это да-а-а! Бензин нужен?

– Нужен.

Витька тут же нацедил из бака двухлитровую банку бензина и перелил в мотоцикл Певня. Похлопал ладошкой по баку, обошел вокруг, прицениваясь к достоинствам машины.

– Ты что, домой на нем? – поинтересовался Гусак.

– Да.

Гришка одним взмахом руки вытер пыль. Натянул на голову не по размеру белый шлем, закрепил на ремешок. Почистить, помыть мотоцикл он решил завтра при дневном свете. А теперь не терпелось. «ИЖ» завелся легко, Гришка уселся в седло.

Оксана стояла у калитки, в тени сиреневого куста. Ее почти не было видно. Еле различимый силуэт на фоне темноты. Парень с благодарностью посмотрел в ее сторону. На прощание поднял руку, как вдруг из-за поворота в конце улицы мигнули фары.

– Отец! – встревоженно выкрикнула Оксана. Этот выкрик для Гришки прозвучал, как выстрел.

Витька, поддав газу, рванулся с места. Гришка, не успев толком сообразить, что к чему, ринулся за ним. Но из машины их, наверное, заметили. Певень узнал свой мотоцикл – вслед беглецам несся тревожный, настойчивый сигнал. «Уазик» резко набирал скорость и бросился в погоню за ребятами. Председательская машина, не останавливаясь возле дома, бешено пронеслась мимо, обдав пылью и вонючими газами Оксану, притаившуюся в кустах.

Витька, резко свернув влево, помчался вокруг школьного парка, выскочил на гравийку, ведшую в Ядловец. Гришка не отставал. По мощному свету фар, прорезавшему темноту сзади, они поняли, что председатель решил их догнать. Свет становился все ярче и ярче. Гришка понял: ему не уйти. За мостом есть тропинка через кювет, ведущая в лес. Он решил воспользоваться ею, чтобы уйти от погони, и сделав круг, вернуть мотоцикл на место. Проскочил мост. Заметив тропинку, взял резко вправо. Вдруг переднее колесо наткнулось на какой-то выступ, Гришку резко бросило в сторону. Он с ужасом успел только заметить, как на него с бешеной скоростью неслись толстые белоствольные березы и осины, выхваченные из темноты сильным лучом…

14

«…Сознание ко мне вернулось ночью. Открыв глаза, я с удивлением посмотрел на людей в белых халатах, склонившихся надо мной. Попытался поднять голову и не смог. Она была словно налита чугуном. Заметив мою попытку, худой и длинный, как жердь, врач сказал:

– Вот и всё. Этот молодой человек будет жить, – и, обратившись к сестре, тихо шепнул ей на ухо: – Идите и скажите Петру Саввичу, что все в порядке, пусть не волнуется и идет домой.

Я снова закрыл глаз. Второй то ли был перевязан, то ли просто не открывался. Значит, в больницу меня привез председатель. Я попытался собраться с мыслями, что все-таки случилось, но ничего определенного вспомнить не мог. Только видел перед собой надвигающиеся стволы берез, на мгновение почувствовал тупой удар – и все! Интересно, мотоцикл остался цел или нет? И тут же я вспомнил об отце и матери… Как они воспримут эту новость? Мать, конечно, будет без конца плакать, отец молча ходить по квартире. И обязательно придумает к этому случаю какой-нибудь афоризм. А если придется откупить Певню мотоцикл? Плакала моя учеба… Придется идти и самому зарабатывать деньги, чтобы рассчитаться с председателем. Только самому. Просить денег у родителей я никогда не буду. Даже рубля.

Зарабатывать… Я осторожно пошевелил левой, а затем правой ногой. Вроде целы… Только в правой чувствуется боль в коленке. Таким же образом я проверил руки. Невредимы. Только голова… Почему она такая тяжелая? Я снова попытался поднять ее, но она, как болванка, втиснулась в подушку – и ни с места.

– Лежи спокойно, – заметив мои усилия, предупредила сестра. – Тебе нельзя двигаться.

– Почему? – своего голоса я не услышал.

Не услышала, наверное, его и сестра. Потому что ответа я не получил.

Ну, черт ее, с головой! Главное, что руки и ноги целы. Значит, работать есть чем, и это меня вполне устраивало. Рассуждая так, я снова провалился в беспамятство.

Утром, проснувшись, я снова увидел над собой худого врача и сестру. Врач, наклонившись надо мной, громко спросил:

– Как звать вас, молодой человек?

– Гришка.

– А фамилия?

– Качур.

– А сколько будет шестью семь?

– Сорок два, – без запинки ответил я.

– Прекрасно, – вдруг с какой-то глупой радостью сказал врач и выпрямился. – Прекрасно… Шоковое состояние прошло. Незначительное сотрясение мозга. Через несколько дней мы его выпишем, – это он все говорил сестре.

Затем снова наклонился надо мной и сказал:

– Ну-ка, Гришка, подними голову.

Я, напрягая усилия, чуть приподнял голову. Резкая боль пронзила мозги. Голова стала чуть легче, чем ночью, но я понял, что она в бинтах. Ага, значит в березу я врезался головой.

– Прекрасно, – снова сказал врач. – Счастливейший случай. Как я предполагал, удар был касательный и очень удачный…

Удачный… Видимо, на моем лице появилось что-то вроде улыбки. Ибо врач снова склонился надо мной, осторожно пощупал руками забинтованную голову, прошелся кончиками пальцев по щекам, подбородку.

– Улыбайтесь, улыбайтесь, молодой человек, – вдруг сказал врач. – На это теперь вы имеете полное право.

Но мне было не до улыбок. Какая-то горечь, досада, злость на самого себя начала наполнять душу. Чего-чего, а разговоров в деревне хватит на лет десять… А то и на всю жизнь».

15

Врач оказался прав. Через три дня Гришка вставал с постели, расхаживал по палате, коридору, подолгу в одиночестве просиживал в столовой, раздумывая о своей судьбе. Мать приезжала каждый день. Привозила невесть где купленные свежие фрукты, сдобу и, будто в чем виноватая, заискивала перед сыном, плакала, на что Гришка неизменно говорил одно и то же: «Перестань… Подумаешь?!» Отец был всего один раз. Вчера, пополудни. Он зашел в палату в накинутом поверх одежды белом халате, молча положил на тумбочку целлофановый кулек с гостинцами, присел на табуретку:

– Голова болит? – спросил.

– Нет.

– Тогда выкладывай: как все случилось? Гришка привстал на кровати, облокотился на левую руку. Этого вопроса он ждал с тех пор, как пришел в сознание. Но больше всего он боялся услышать его от отца.

– Булыжник или что под колесо попало…

– Я не об этом. Зачем мотоцикл украл?

– Украл?! – поразился Гришка. – Мне его дали на время покататься.

Отец как-то недоверчиво посмотрел на Гришку, пожал плечами:

– Если дали, зачем тогда удирал? Или от радости потерял рассудок?

– Па-ап, ты что, не веришь?

Это было сказано так искренне и чистосердечно, что даже отец, видимо, настроившись на неприятный и жесткий разговор, вдруг как бы обмяк, поправил на тумбочке мешочек с продуктами, переставил с места на место стакан с водой.

– М-да, – наконец выдавил он из себя. – Если у человека нет своего ума, он обязательно попросит его взаймы у дурака. Ладно, выздоравливай. Поговорим дома.

Павел Романович, высказав свой замысловатый афоризм, поднялся с табуретки, как-то жалостливо посмотрел на сына и медленно направился к выходу.

16

«…После ухода отца я лежал и думал: почему он спросил меня о воровстве? И при чем здесь мой разум, взятый взаймы у дурака? Неужели в деревне полагают, что я украл мотоцикл? А Оксанка? Может, она промолчала, ничего не объяснив отцу? Меня вдруг охватил ужас: а если она не признается? Тогда и Витьке несдобровать. А он-то совершенно ни при чем. Если не считать истории с собакой.

На следующий день в палату в сопровождении врача явился человек в милицейской форме. Знаков различия под больничным халатом, закрывавшим его форму, я не видел. Он вежливо извинился перед врачом, мол, больше не смеет задерживать, присел возле моей койки, вытащил из папки какие-то бланки, не спеша достал из внутреннего кармана ручку и только после этого представился:

– Старший лейтенант Кравец. Следователь. Кровь ударила мне в лицо, в голове затуманилось,

и я чуть не потерял сознание. Вон оно что: следователь… Значит, отец спрашивал не зря.

Старший лейтенант начал задавать вопросы и тут же их заносил в протокол: фамилия, имя, отчество, год и место рождения… Я машинально отвечал, а в голове роились мысли, одна чернее другой, сердце в груди колотилось, готовое вот-вот выскочить наружу. «За дачу ложных показаний…» – как молитву читал Кравец. Я даже толком не расслышал, что будет мне за дачу ложных показаний, но старший лейтенант уже сунул мне в руку ручку, ткнул пальцем в лист бумаги и сказал: «Вот здесь распишись». Я поставил дрожащей рукой подпись-закорючку и снова лег на подушку.

– Теперь рассказывай все по порядку, – фальцетом начал допрос Кравец. – С самого начала… Как задумали свою операцию.

– Ничего мы не задумывали, – я никак не мог прийти в себя, часто откашливался, голос какой-то приглушенный. – И рассказывать нечего. Взял и уехал.

– Так уж и взял… Украл, гражданин Качур. Украл, – снова повторил он. – А рассказывать надо так… 26 июня в двадцать один час и сорок пять минут я, использовав то обстоятельство, что у гражданина Певня Петра Саввича не был закрыт сарай, где хранился его личный мотоцикл, и не было собаки, которая перед этим почему-то… – старший лейтенант запнулся, видимо, подбирая подходящее слово, вдруг резко изменил ход своей мысли. – А, кстати, ты часто бывал у председателя?

– Почти каждый день, – ответил я. – Только не у председателя, а у его дочери Оксаны. Вместе в институт готовились.

– В институт, – повторил следом за мной следователь и записал это в протокол. – Ты знал, что в их сарае стоит мотоцикл?

– Знал.

– Разумеется. Не знал бы, не воровал. Значит, в тот вечер ты выволок его из сарая на улицу, сообщник твой Гусак Виктор, стоявший на шухере, дозаправил…

– Каком шухере? – не понял я.

– Это ты узнаешь потом… Научат… Кое-где. Значит, дозаправил… И, увидев машину хозяина, вы с сообщником попытались скрыться. Так?

– Так… А почему Витька сообщник?

– А кто же еще? – удивился моему вопросу старший лейтенант. – Крали-то сообща, вот и сообщник… А квалифицируется это уже как групповая кража.

– Мы не крали, – настаивал я на своем, немного опомнившись от случившегося.

– Это, гражданин Качур, называется хищением личного имущества граждан и подпадает под статью Уголовного кодекса, а то, что в придачу ты еще побил мотоцикл, квалифицируется как повреждение личного имущества граждан… Ты что-нибудь сообразил? За пять минут заработал две статьи, да еще в групповой краже.

Я действительно не мог ничего сообразить. Почему работник милиции так настойчиво втолковывает мне, что я вор, что я самовольно забрал чужую вещь, что все это ему уже будто известно и только остается формальность – запечатлеть все в протоколах.

– Я не крал, – снова возразил я. Но с языка у меня никак не срывалось имя Оксаны и то, что именно она разрешила мне попользоваться мотоциклом. Я боялся назвать это имя, чтобы оно не попало в этот мерзкий протокол, чтобы ее, не дай Бог, еще вызывали в милицию. Неужели они не поверят, что он не виноват? Не горит же… Певень сам во всем должен разобраться.

Старший лейтенант все еще писал протокол допроса, затем быстро прочитал мне его. Все описано примерно так, как и было в действительности. Имя Оксанки нигде не упоминалось. Я расписался на каждой страничке, тяжело вздохнул и отвернулся от следователя.

– Так что, – услышал я голос собравшегося уходить Кравца, – собака не давала вам возможности украсть мотоцикл раньше?

Я, видимо, вздрогнул, потому что следователь попросил повернуться к нему лицом.

– При чем здесь собака?

– Гусак дал показания, что мотоцикл, мол, разрешила тебе взять дочь председателя. Верно?

Я промолчал, не смог сориентироваться сразу в этом запутанном лабиринте.

– Но дочь председателя, – спокойно продолжал следователь, глядя мне пристально в глаза, – могла тебе разрешить взять мотоцикл и раньше, когда собака была… Она-то в этом случае вам не мешала. Напрашивается мысль, что вы ее отравили, готовясь заранее к преступлению.

– Мы ее не травили, – буркнул я. – Зоотехник знает…

– Уточним. Проведем эксгумацию.

– А это еще что такое? – Я в недоумении вытаращил на следователя глаз.

– Потом узнаешь, гражданин Качур, – старший лейтенант повернулся, чтобы уйти. – Я сразу предупреждал об ответственности за ложные показания. Вижу, можешь схлопотать и третью статью… Мы еще увидимся.

Кравец не попрощавшись вышел из палаты».